Текст книги "Лондон: время московское"

Автор книги: Марина Степнова

Соавторы: Дмитрий Быков,Анна Матвеева,Эдуард Лимонов,Александр Кабаков,Валерий Панюшкин,Михаил Гиголашвили,Максим Котин,Александр Терехов,Юрий Мамлеев,Сергей Жадан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Каарон Уоррен. Пиквикский синдром

Подобно воронью, мальчишки-голубятники ждали возвращения катафалка. Улицы были пустынны, если не считать редких прохожих, застигнутых непогодой. Один господин поскользнулся и упал, и мальчишки расхохотались, увидев, как он поднялся в мокрых перепачканных штанах. Мостовая была скользкой от голубиного помета, слизи и крови. Мальчишки всегда укутывали обувь в оберточную бумагу, когда приходилось выходить в ночь, подобную этой.

Рядом с похоронным бюро не было, по обыкновению, ни души. Воздух вокруг был напитан трупным смрадом. Прочие люди старались его не вдыхать, но мальчишкам было все равно. Дэлли говорил, что от запаха мертвечины еще никто не умер. Думать нужно только о наживе.

И вот послышался глубокий, усталый храп лошадей – приближался катафалк. Мальчишки вжались в стену: ведь если их заметят, закидают камнями. Первым слез гробовщик, за ним – двое помощников. Вот уж кому приходится несладко – двенадцатилетние, тощие, целыми днями на ногах. Числятся в правительственных списках, так что от школы не улизнешь. Джозеф однажды ходил в школу – худшего места и не придумаешь!

Помощники поднесли лошадям ведра с водой; мальчишки едва не прыснули от смеха – не прошло и десяти минут, как они справили туда малую нужду.

Голубятники ждали, чтобы лошади успокоились. Гробовщик курил, пока его помощники трудились, затем залез в заднюю часть повозки. Дэлли предупреждал, что сегодня будут избавляться от ненужного мусора, а ошибался он редко.

И точно, гробовщик вытянул потрепанный конец веревки.

– На помойку ее, – проворчал он.

Юным помощникам потребовалось пять минут, чтобы размотать веревку и бросить ее в кучу хлама, валявшегося на дороге.

«Ух ты! – зашептались голубятники. – Только гляньте, какая длинная!» Им было уже не до веселья, юный возраст удерживал их от пошлых инсинуаций.

Помощники закончили с веревкой, и гробовщик похлопал каждого по плечу:

– Молодцы, получите стерлинг.

Несомненно, он был хорошим человеком. Теперь у ребят были деньги на конку, им не придется брести по темным сырым улицам.

«Работа у нас не такая уж и плохая, нужно только к трупам привыкнуть», – думал Джозеф.

Как только в похоронном бюро погас свет, мальчишки вылезли из укрытия.

Такую большую веревку они любили нести особенным способом: обвязываться ею по двое или по трое, в зависимости от длины. Было здорово идти так, соединенными в одно целое, а тот, на кого не была накинута петля, мог просто за нее держаться.

И не приглядываясь, любой сказал бы, что веревка прослужила довольно долго. Местами вытертая и надорванная, да и засаленная, чего не бывает с новыми веревками. Самое то, что нужно!

Мальчишки отнесли ее в подвал под домом дяди Джозефа, где по углам аккуратно стояли их кровати. Они регулярно подметали пол и протирали окна, а под матрасами каждый прятал памятные вещицы. У Джозефа осталась одна маленькая религиозная книжица из тех, что его мама раздавала на ступенях церкви. Читать ее он не любил – сплошные грехи и воздаяние.

Дядя особо не интересовался жизнью мальчишек. Он только требовал, чтобы находки сначала показывали ему. Он любил фарфор, книги, изделия из стекла и ювелирные украшения. До веревок или одежды ему не было дела. За это он разрешал четырем мальчикам жить в его подвале и просил кухарку готовить больше, чтобы им доставались объедки от его трапезы.

Мальчишки размотали веревку. Дэлли ждал новых отрезков утром; Джозеф поднялся на кухню в поисках еды, а остальные принялись распутывать пряди и наматывать их на катушки.

Это была просто отличная веревка. Голубятники закончили работу к трем утра, на сон у них оставалось два часа.

Дэлли просыпался с восходом солнца. Ему требовалось время, чтобы выйти из своей комнаты на первом этаже дома 16, Петтикоут-лейн, на улицу, где он обычно проводил день в светлом убежище, построенном его помощниками. Джозеф никогда не спрашивал, как ему удавалось передвигаться; в этом Дэлли помогали другие. Джозеф был очень рад, что работает голубятником, а не кем-нибудь еще.

Мальчишки вприпрыжку мчались на Петтикоут-лейн, довольные собой. У них было двадцать два отрезка для Дэлли.

Его лицо расплылось в одобрительной улыбке, глаза утонули в складках жира.

– Я не спал прошлой ночью, волновался, что вы меня подведете. Но вы отлично справились!

Он, посапывая, ощупал каждый отрезок. Неожиданно его голова упала на грудь, и он уснул. Это часто случалось – таков был Дэлли. Так он работал и так видел. Мальчишки знали, что должны следить за его дыханием и, если оно станет слишком тяжелым, нужно запрокинуть ему голову.

В этот раз Дэлли проспал лишь двадцать минут – ровно столько, чтобы Джозеф успел купить коробочку клубники, которую мальчики съели, причмокивая и смеясь.

Дэлли потянулся и засопел; его пальцы все еще сжимали обрезанные веревки.

– Хорошо. Очень хорошо. Разве сыщешь веревку лучше, чем та, которую выбросил гробовщик? Нет, не сыщешь. Теперь идите ловить голубей.

Он отдал мотки мальчишкам, наклонился подобрать мешочек жареных устриц, стоявший подле его кресла, и начал непринужденно проглатывать угощение.

Настал черед Джозефа быть исклеванным птицами. Они дошли до Финсбери-серкус, где он, окруженный остальными, разделся. Мед приятно обволакивал тело, но вот острые семечки, приклеенные сверху, неприятно кололись. Птицы же были довольно нежными. Конечно, их коготки больно царапали, но в этом не было их вины. Клевали они осторожно, кровь выступала в очень редких случаях. За все время заболел лишь один голубятник. Он не смог оправиться и вскоре умер – на это Дэлли сказал, что от судьбы не уйдешь.

Когда слетаются птицы, мальчишки привязывают к их лапкам веревки и крепко держат свободные концы.

Джозеф закрыл глаза в надежде уснуть. Он не мог и не должен был ничего делать, только лежать без движения. Патрик хотел его рассмешить – если улыбнуться, птицы иногда клевали зубы. Со стороны это казалось уморительным, но ощущения были ужасными.

– Двадцать два! Готово! – сказал Патрик.

Джозеф открыл глаза. Птицы попытались улететь, но тщетно – их поймали. Клекот, хлопанье крыльев, перья во все стороны. Сразу же набежали маленькие ребятишки и принялись собирать перышки, чтобы продать или отдать матери для подушек.

Джозеф тер и отряхивал себя, пока не решил, что достаточно отчистился, затем оделся и взял в руку охапку веревок с голубями, оторвав птиц от земли. Именно поэтому мальчики помладше не могли стать голубятниками.

Дэлли велел мальчишкам привязать голубей к его рукам. Раньше он спал только с одной птицей, но это очень утомляло. Теперь он брал столько птиц, сколько нужно. Мальчики никогда не жаловались.

Дэлли задремал на полуслове.

Мальчишки уселись на обочине и стали ждать. Они знали, что нужно быть рядом, когда он проснется, – неважно, как долго продлится его сон, – иначе он обвинит их в дезертирстве – самом страшном преступлении среди голубятников. Никогда не бросай птицу, веревку, друга.

На улице раздался зазывный голос лоточника – как раз вовремя, настало время обеда. У них была не самая плохая работа, это уж точно.

Времена менялись, но не для мальчишек-голубятников. Когда они не спали, они работали. Они научились всему, что знали, на улице. Джозеф, например, научился читать, сличая выкрики газетчиков с заголовками. «Жители Ланкастера наконец помоются. Мистер Сэмюель Грегсон откроет публичные бани». «Поезда под землей. Впервые в Лондоне! Успейте купить билет!» «Реформа образования: все дети должны ходить в школу». Так что он был умнее других ребят.

Но не умнее Дэлли, который сидел, созерцал и знал все на свете.

«Реальную жизнь можно постичь, только если она протекает перед твоими глазами. Иначе она вовсе не существует», – говорил Дэлли. Ему было не больше семнадцати, раньше он сам ловил своих голубей, но теперь спрос на них слишком возрос. Какое-то время назад городской совет назвал птиц крысами неба, и их начали отстреливать. Болезни. Мор. Дэлли заставил всех мальчишек поклясться, что они не дадут упасть ни единому голубиному перышку. Он утверждал, что магия перестанет работать, если обидеть хоть одну птицу.

В этот раз Дэлли проспал два часа. Мальчишки дремали, прислонившись друг к другу. Он проснулся, громко закашлявшись, голубятники сразу же подскочили, изо всех сил стараясь проявить заботу.

Он вернул им голубей.

– Идите. Творите добро. И приносите побольше денег.

Он улыбнулся. Наверное, это его любимый момент, подумал Джозеф. Когда он рассылает мальчиков спасать людей. Дэлли говорил, что их работа побеждает зло, притупляет отчаянье, желание смерти.

– Голуби для сна! Голуби для сна! – мальчишки улыбались до ушей, как будто ничто в мире их не тревожило.

Постоянным покупателям подобная реклама была не нужна. Прочие собирались вокруг голубятников, птицы описывали над ними маленькие круги, роняя помет на веревки и руки. Мальчишки не возражали – помет был чище почти всей воды Лондона.

– Птицы на веревке? Вы их продаете? – спросил один господин. Он выглядел удивленным, но Джозеф сразу заметил темные круги у него под глазами.

– Мы продаем глубокий, глубокий сон. Без страхов и сновидений. Привяжете к себе птицу, и сон вам гарантирован.

– Предлагаете спать на улице? Или с птицей в доме?

– Обычно птицу привязывают так, чтобы она летала за окном, пока вы лежите в своей теплой уютной кровати. Тот, у кого спокойно на душе, будет вознагражден чудной ночью глубокого сна и проснется полным сил.

– А у кого совесть нечиста?

– Тому приснятся жуткие чудовища. Слышали, что полицейские раньше покупали наших голубей? Привязывали к рукам спящих заключенных – и послушных, и буйных. Вот какую услугу мы оказываем.

– Даруете свободу от сновидений?

– Точно. Вам известно, скольким людям мы помогли? Некоторых вы встречаете на улице. Некоторых даже знаете лично. Без нас они бы не стали теми, кем сейчас являются.

– Но как же голуби? Как долго они живут?

– Все зависит от вашего сна. Но мы гарантируем, что заберем веревки и мертвых птиц, когда вы закончите, и предоставим новых, если захотите.

– Уже хочу!

– И мне, и мне! – закричали покупатели, и вскоре все голуби были проданы.

Каждый раз, когда мальчишки привязывали голубей к руке, их распирало любопытство: что будет, если уснуть? Погрузиться в сладкий сон без сновидений? Но Дэлли предостерег их: «У детей и так снов раз, два и обчелся. Попробуете – и никогда не проснетесь. Такое уже случалось».

Так что мальчишки сдерживались.

Они пробирались через рынки назад к Дэлли. Это было их любимое время: можно шататься между прилавками и разглядывать выставленные на продажу товары. Как будто бы у тебя полно денег – очень приятное чувство.

Среди накрытых парусиной прилавков было жарко и душно. Мальчишки купили мороженое за пенни и с удовольствием съели его, не обращая внимания на голубиный помет, покрывающий их руки. Потом купили жареной печенки и немного опиума для Дэлли. Сам Джозеф опиум не любил: от него он чувствовал себя отстраненным и пустым, и это ему не нравилось.

Они набрели на гору старой одежды и принялись рыться в поисках теплых вещей. Там были старые ботинки, все в плесени, дырках, но некоторые – еще с подошвами. Кроме того, на рынке продавались гробы, в том числе обвязанные веревкой, которую мальчики не преминули стащить, пока торговец не смотрел.

Они уселись на матрасах, выставленных на продажу, чтобы съесть жареную печенку, разглядывая женщин, одетых одновременно в дюжину ярких жилеток, которые торговали армейскими товарами. У некоторых серьги свисали прямо до груди. А у некоторых была настолько пестрая одежда, что мальчишки даже притворно зажмуривались.

Иногда, когда голубятники находили что-то ценное за домом гробовщика или на улице, они открывали свой собственный прилавок. Они умели показать товар лицом: «Только посмотрите на этот металлический ободок! Идеально подойдет, чтобы повесить на него ключ от входной двери!» или: «Кому деревянную коробочку? Еще вчера в ней лежали сигары принца!»

Отдохнув, они двинулись дальше, ведь Дэлли наверняка волновался. Он всегда воображал, что голубятники его бросят. В этот момент его даже хотелось пожалеть.

– Вы вернулись! – воскликнул он. Мальчики отдали заработанные деньги, чем очень его порадовали. – Работа на всю жизнь, – добавил Дэлли.

– Если только нас не упекут, – ответил Джозеф. Дэлли протер глаза. – Я видел заголовки про школу и все такое.

– Не стоит волноваться раньше времени. – Дэлли оглянулся на переулок позади себя. – Отходы. Мы должны от них избавиться.

Джозеф однажды спросил: почему просто не оставить мертвого голубя с веревкой на улице? Или почему клиентам самим его не выкинуть?

– Некоторые выкидывают. Но большинству не нравится вид. Даже другие птицы боятся близко подойти. В наполненных ядом мертвых голубях не остается ничего хорошего. Нельзя давать им гнить на улице.

Поэтому мальчишки выбрасывали их в Темзу.

Джозефу казалось, что маслянистые бурлящие воды раскрываются, чтобы поглотить очередную птицу, и от этого ему становилось легче на душе. Дэлли как-то сказал, будто Темза, если верить мистеру Диккенсу, «укутана черным саваном» – именно так она и выглядела.

Использованные веревки были пропитаны слизью и сажей. Иногда они рассыпались в руках. Иногда деревенели. Но всегда претерпевали какие-то изменения. Их мальчишки сжигали, отчего традиционный лондонский смог только густел. Голубятники не думали, какой вред наносит этот дым, какие сны навевает. Они просто делали свою работу.

Так прошло еще полгода. Иногда им было холодно, иногда хотелось есть, но зато они были свободными. А потом случилась реформа образования, и мальчишек заставили пойти в школу. Их сочли слишком маленькими для работы… и им пришлось бросить Дэлли.

– Вы разжиреете и обленитесь, – сказал он тогда. И добавил: – Помните: каждый сам за себя. Все за одного, но каждый сам за себя. Не дайте им лишить вас этого.

Казалось, Дэлли особенно трудно дышать, он выглядел выщербленным, пожелтевшим. Может, это из-за кошмаров? В последнее время он почти ничего не ел.

– И последнее, – сказал Дэлли. – Пусть каждый принесет мне голубя. И веревку.

Они принесли. Так крепко Дэлли еще никогда не спал. Потом он дал им по птице.

– Просто чтобы вы знали.

Джозеф запомнит на всю жизнь то, что испытал после пробуждения. По телу разлилось умиротворение, но в то же время не давало покоя какое-то странное чувство забвения.

Хотя Джозеф, как и другие дети, изо всех сил противился школе, он, сам того не заметив, стал образованным молодым человеком и привлек внимание богатого покровителя, который стал заботиться о нем и еще пяти ребятах.

Прошло пятнадцать лет, прежде чем Джозеф вернулся на Петтикоут-лейн.

Иногда Джозеф вспоминал о Дэлли: когда наваливалась тяжелая работа, голубя на веревке особенно не хватало. Он помнил ощущение покоя и чувство забвения, как будто стучишься в пустую комнату. В этом было что-то неприятное.

А потом он взял жизнь в свои руки; поступил в адвокатуру и встретил женщину, которая впоследствии стала его женой.

«Я прошу лишь, чтобы каждый из вас привел к спасению одну душу», – говорил его покровитель.

На улицах Ноттингема Джозеф встретил молодую девушку шестнадцати лет, погрязшую в пороке и грехе, – и решил ее спасти. А потом полюбил ее – милую славную Дженни.

Однако прошлая жизнь не давала ей покоя, преследовала в ночных кошмарах. Даже после рождения детей (двух мальчиков и двух девочек – голубочков, как называла их Дженни), здоровых, умных и веселых – если только не надо было идти спать, – ее прошлое нависало свинцовой тучей, награждая снами, о которых она ему никогда не рассказывала.

Мать Дженни, больная сифилисом старая проститутка, отдала ее на воспитание в другую семью. С течением жизни Дженни ослепла на один глаз. Она не рассказывала о своем детстве, однако многие вещи заставляли ее вздрагивать и зажмуриваться: запах апельсинов, стук лошадиных копыт, прикосновение мешковины, вкус кипяченого молока.

Она была славной, доброй женщиной, Джозеф не мог смотреть, как она страдает.

Он договорился поехать в Лондон по работе (тем более что ехать было недалеко – к оценщикам из фирмы «Броглис» в Бишопсгейт). Закончив дела, он прошел несколько кварталов до Петтикоут-лейн. Дженни ждала его возвращения в отеле, не отваживаясь в одиночку выходить на улицу. Она уверяла, что любит рассматривать город через окно, не спеша наслаждаясь видом.

Голуби, казалось, узнали его. Воздух был пронизан их зловонием. Они бесшумно окружили его плотным кольцом, как будто он прятал под одеждой еду.

Рынок безмолвствовал, словно во сне. И не было Дэлли.

На том месте, где раньше сидел Дэлли, стоял замурованный ящик. «Не может быть. Или может? – подумал Джозеф. – Неужели он так растолстел, что им пришлось похоронить его прямо здесь?»

Он обошел ящик. Сверху из него торчали три потрепанных куска веревки. Интересно, откуда они взялись? Ведь похоронное бюро давным-давно сгорело.

Джозеф вытянул руку и дотронулся до одного из отрезков с надеждой почувствовать то же, что чувствовал Дэлли. Понять, годится ли веревка или нет.

Он ничего не почувствовал.

У его ног ворковали голуби. Они были настолько ручные, что он нагнулся и поднял одного из них. Птица шумно забилась, но он крепко прижал ее к телу, привязывая веревку к маленькой лапке.

Потом он купил номер «Таймс» и принялся ждать. Никогда не угадаешь, сколько проспит Дэлли. Одного часа будет достаточно, думал Джозеф. Он как раз просматривал раздел с объявлениями, когда голубь громко заклекотал и как будто вздрогнул.

Джозеф обрезал веревку и, не обращая внимания на взгляды прохожих, отправился обратно в отель. Прежде чем вытащить затихшего, вялого голубя из-под куртки, он привязал свободный конец к запястью жены. Затем усадил голубя на подоконник. Прошлый опыт говорил, что сперва необходимо закрепить веревку, а уже потом отпускать голубя. Он взялся за противоположный конец, готовясь усмирить трепыхания птицы.

Голубь поднял необыкновенный шум, но не разбудил Дженни. Потом, когда она проснется, Джозеф ей все расскажет, расскажет о своем детстве, и каждую ночь, пока голубь не умрет, они будут пытаться прогнать ее кошмары.

Перевод с английского Григория Чередова

Мишель Голдсмит. Собака Генри Хортинджера

Генри Хортинджер всегда был человеком деятельным. Такому можно доверить принятие важных решений, не опасаясь, что он увильнет. Потенциал его проявился еще в раннем возрасте и полностью сформировался к одиннадцати годам. Особо ярким примером послужило одно происшествие, случившееся сразу после его десятого дня рождения, когда Генри поймал поваренка, воровавшего объедки из кладовой. Большинство детей просто рассказали бы о случившемся или, что хуже, промолчали, но маленький Генри решил устроить расследование. Он проследил за мальчиком до старого сарая, дождался, пока тот уйдет, и зашел внутрь, чтобы посмотреть, что там спрятано. В куче прелого сена шелудивая дворняжка кормила тощих черненьких щенят. Поваренок по секрету приносил бедолагам объедки с отцовской кухни. Кухни, которая однажды достанется ему! Доложив о преступлении отцу, Генри смотрел, как маленького нарушителя выгнали из прислуги, а потом привел отца в сарай.

– Генри, – сказал тогда мистер Хортинджер, – ты правильно поступил, но должен понимать, что за этим последует. Этим грязным, бесполезным тварям нельзя тут находиться. Кроме того, их присутствие подтолкнуло моих слуг к воровству. Знаю, это может показаться жестоким, но от них надо избавиться.

Генри взглянул отцу в глаза и сразу понял, что тот имеет в виду.

– Если хочешь домашнее животное, – продолжил мистер Хортинджер, – мы можем купить нормальную собаку, охотничью. Ты и так уже почти дорос. – Он замолчал, ожидая возражений.

Прочие дети наверняка расплакались бы, умоляя отца пощадить щенят. Генри, однако, лишь бесстрастно взглянул на них, повернулся к отцу и сказал:

– Как скажешь. Мне все равно. Какой мне от них прок?

В ту же секунду Генри позабыл о несчастных животных и принялся обсуждать положенную ему награду.

С тех пор мистер Хортинджер-старший часто рассказывал эту историю своим партнерам, всегда особенно подчеркивая последние слова Генри.

– Именно так, господа, – повторял он с гордостью. – «Какой мне от них прок?» Этот вопрос мы должны задавать себе в любых жизненных ситуациях.

Все без исключения горячо соглашались, что такого хладнокровного мальчика ждет большое будущее.

Так что никто не удивился, когда с течением времени жестокость, упорство и врожденный ум позволили Генри с лихвой реализовать заложенный природой потенциал.

Когда старик Хортинджер умер, Генри не только сменил его на посту директора фирмы «Хортинджер и Филч», но и в три раза расширил торговую империю, став одним из самых богатых и влиятельных людей в Лондоне. Однако он не позволял себе сидеть без дела и наслаждаться бесчисленными богатствами, заработанными тяжелым трудом, ведь он был еще достаточно молод. Нет, только не он. Вместо этого он по-прежнему работал без передышки, принимая сложные решения на самой передовой прогресса.

Тем не менее, размышлял Генри однажды вечером, пока его шаги гулким эхом разносились вдоль темной мостовой, оставалось слишком много вещей, над которыми он был не властен. Скажем, неумелый новый кучер, которого, к своему несчастью, он нанял по рекомендации, казалось бы, надежного знакомого. Он приказал ехать быстрее, а вовсе не гнать как безумный – в результате в миле от дома лошадь подвернула ногу. Этот идиот-кучер еще имел наглость во всем обвинить его! Генри взглядом дал понять, что если тот рассчитывал к утру сохранить работу, то сильно ошибался. А потом стремительно зашагал прочь от несчастного кучера, бормотавшего что-то о семье, которую нужно кормить. Довольно глупостей на сегодня. Не хватало еще тратить время или деньги на городского извозчика – ведь до дома оставалось всего ничего, – так что Генри решил пойти пешком.

Стояла безветренная зимняя ночь, и Генри почувствовал, как от ходьбы проясняется разум и отступает гнев. Пожалуй, ему не стоило одному разгуливать ночью – так и грабителей повстречать недолго; однако укутанная туманом улица была пустынна. Генри улыбнулся сам себе, решив, что одиночество является одним из многих преимуществ его богатства. Он не только жил в одном из самых дорогих и престижных районов Лондона, но и регулярно «жертвовал» деньги местному полицейскому участку. Невысокая цена, чтобы избавиться от всякого неприглядного люда на улицах.

В самом худшем случае, если какой-нибудь бродяга все же осмелится преградить ему путь, он рассчитывал на клинок, спрятанный в изысканной трости, и полностью заряженный и тщательно пристрелянный револьвер в кожаном саквояже.

В тусклом свете газовых фонарей могло показаться, что идешь по другой, более чистой улице, свободной от лондонского шлака. В темноте был практически незаметен даже вездесущий черный смог, укрывающий город подобно траурной вуали.

Генри подавил приступ кашля; на мгновение ему захотелось хоть раз набрать полную грудь свежего воздуха. В ту же секунду он упрекнул себя за подобные дурацкие романтические идеи. Чистые улицы и свежий воздух! Не хватало еще выйти на пенсию и переехать в деревню! Генри усмехнулся.

Когда гнев поутих, он поймал себя на мысли, что мечтает очутиться в своем кресле перед камином с рюмочкой хорошего бренди, и прибавил шагу. Ему не терпелось воплотить мечту в жизнь – до великолепного поместья Хортинджеров оставалось всего несколько минут. В спешке Генри вовремя не заметил огромную грязную лужу, и ему пришлось неуклюже шагнуть в сторону. Он споткнулся, потерял равновесие, но спустя мгновение выпрямился. К счастью, никто не видел, как он опозорился.

Генри замер – но отнюдь не от смущения. Нет, дело было совсем в другом. Он был уверен, что услышал позади себя какой-то шум, когда сбавил шаг. Генри заволновался, хотя звук и затих почти мгновенно. Звук, странно похожий на чью-то мягкую поступь. Как будто кто-то за его спиной маскировал свои собственные шаги за стуком его каблуков. Должно быть, негодяй решил незаметно подкрасться и ограбить его! Какая наглость! Генри ловко обнажил клинок и развернулся, готовый встретить преследователя лицом к лицу.

Перед ним лежала пустынная улица. Лишь туман тихо клубился под газовыми фонарями. Откуда-то издалека доносилась музыка. «Воришка, должно быть, сбежал, когда понял, что я его услышал, – подумал Генри. – Проклятый трус!» Подождав немного, он убрал клинок в трость и продолжил путь, на всякий случай переложив револьвер из саквояжа в карман.

Вдали уже виднелось его поместье – и вот опять! Теперь сомнений быть не могло: мягкая поступь, едва различимая за звуком его собственных шагов. Без промедления Генри развернулся на каблуках.

– Ага! – воскликнул он. – Кто у нас ту…

Вопрос застыл у него в горле – это был не воришка или какой-нибудь беспризорник. Менее чем в трех метрах от него стоял огромный черный зверь. Генри в шоке отметил, что существо напоминает собаку.

Нет, не может быть. Если это собака, то какой-то неизвестной породы. Тварь была покрыта шерстью темнее самой ночи и как будто поглощала весь свет вокруг. Огромная пасть скривилась в страшной волчьей гримасе, обнажив ряд клыков, каждый длиной с указательный палец, блестевших, как лезвие кинжала.

Страх ледяной хваткой сковал грудь Генри. Его пальцы невольно разжались и выпустили трость – она шумно загрохотала о булыжники пустынной мостовой. Чудовище было ростом почти с человека. Но не размер зверя и не клыки заставили трепетать сердце Генри, а глаза.

Он не мог сдвинуться с места. Две неестественно белые точки, сиявшие из глубины дьявольской тьмы, пригвоздили его к земле. «Как луна в преисподней», – в ужасе подумал он. Тварь шагнула вперед.

А потом его тело пронзила боль. Волна отчаяния накрыла его, каждый дюйм кожи мгновенно покрылся холодным потом. Он задыхался. В голове звенели тысячи голосов, но невозможно было разобрать ни слова. Доселе незнакомые ощущения – страх, одиночество, беспомощность – грозили поглотить его без остатка.

Генри упал на колени, содрогаясь всем телом. В оцепенении он чуть не забыл о револьвере, припрятанном в кармане. Выдохнув с облегчением, Генри вытащил оружие и, собрав остатки воли в кулак, нацелил его на собаку.

– Прочь, нечистая! – воскликнул он и спустил курок.

В ночи прогрохотал выстрел. Генри застыл в ожидании. Он был уверен, что попал. Но собака по-прежнему стояла без движения, невозмутимо презрев попытку убить ее.

А затем она шагнула к нему.

Издав душераздирающий вопль, Генри вскочил на ноги и кинулся к входной двери, отбросив мешавший ему саквояж. Сердце неистово колотилось; добежав до порога, он что есть мочи забарабанил по массивной дубовой двери с истошными криками о помощи. Дверь приоткрылась, и он ввалился внутрь, едва не сбив с ног лакея. По лестнице бежал его сын Томас.

– Во имя всего святого, закройте дверь! Она гонится за мной! – завопил Генри.

– Кто? Там никого нет, – удивился слуга.

– Собака, идиот! Здоровенная косматая собака! Захлопни дверь!

– Отец, что случилось? – спросил Томас, приблизившись. Он отстранил сбитого с толку лакея и выглянул в темноту.

– Нет! – вскрикнул Генри. Он с трудом поднялся на ноги и грубо схватил сына за руку.

– Должно быть, она ушла, – проговорил Томас. – Сейчас ее точно здесь нет.

Генри с опаской высунул голову в дверной проем. Огромная черная собака стояла в паре метров от дома и пристально смотрела на него.

– Вон она! – закричал Генри, ткнув пальцем в собаку.

– Боюсь, я ничего не вижу, – ответил его сын.

– И я, – подтвердил дворецкий.

Томас положил руку отцу на плечо.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Попросить принести стакан воды?

– Господи, да в порядке я! – взревел Генри. Помимо всего прочего, он увидел, как в доме по соседству отдернули шторы, чтобы поглазеть на спектакль, который он устроил. Сгорая от стыда, он захлопнул дверь и накинулся на Томаса:

– Почему ты вообще здесь? Разве ты не должен заниматься с учителем в читальне? Я не позволю своему сыну шататься в прихожей, как какой-нибудь слуга!

– Ну так я и занимался, – ответил Томас. – Уже стемнело, а Элизабет так плохо себя чувствовала, что я подумал…

Генри с отвращением фыркнул и проследовал в свой кабинет, где его никто не побеспокоит. Он был так разъярен, что даже не заметил тонкую, как прутик, фигурку своей дочери на лестнице. По ее призрачно-бледному лицу струились слезы.

Генри сидел перед камином с третьим стаканом бренди за вечер, раздумывая над событиями этой ночи. Ему пришлось усмирить гордость и признать, что демоническая собака была плодом его воображения. Верный знак переутомления. В этом не было ничего удивительного. Он – важный человек, подвержен постоянному стрессу. Он не помнил, когда в последний раз как следует выспался. Сколько страданий выпало на его долю!

Да, его жизнь была далеко не идеальной. Жена давно умерла, а единственный сын и наследник приносил лишь постоянные разочарования. Томасу было уже восемнадцать лет, а он все витал в облаках. Казалось, он способен лишь раздражать – причем с завидным постоянством. Генри подозревал, что Томас якшается с художниками, музыкантами и женщинами сомнительного поведения. Главное, чтобы не с мужчинами. Сама мысль о противоестественных предпочтениях отпрыска была тошнотворной.

С дочерью было меньше проблем, но, скорее всего, просто потому, что у нее не было на это сил. Если бы бледная и болезненная с рождения Элизабет когда-нибудь полностью поправилась, она, несомненно, огорчала бы отца ничуть не меньше брата.

Генри вздохнул. Существо явно появилось неспроста. Пока лучше никому не рассказывать о происшествии, постараться выкинуть его из головы. Если тварь снова появится, он просто пройдет мимо.

В последующие дни Генри с головой окунулся в работу, однако собака по-прежнему следовала за ним по пятам. Мелькала под окнами его офиса. Гналась за экипажем. По ночам навещала во сне.

Казалось, тварь довольствовалась такими мимолетными встречами, позволяя Генри заниматься ежедневными делами. Ему даже удалось провести важную встречу с избранной группой деловых партнеров и владельцев мануфактур. Никто ничего не заметил, хотя собака, подобно мрачному предзнаменованию, все время находилась в самом темном углу комнаты. Он практически забыл о ее присутствии, погрузившись в мучительно детальные отчеты о положении дел в разных областях его предприятия. Его бизнес, по обыкновению, процветал.

Совещание подошло к концу. От всего сердца смеясь над шутками коллег, Генри беззвучно воздал хвалу собственной удивительной силе воли. В этот момент к нему подошел Уильям Филч.