Текст книги "Лондон: время московское"

Автор книги: Марина Степнова

Соавторы: Дмитрий Быков,Анна Матвеева,Эдуард Лимонов,Александр Кабаков,Валерий Панюшкин,Михаил Гиголашвили,Максим Котин,Александр Терехов,Юрий Мамлеев,Сергей Жадан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Так продолжалось несколько минут. Крисп говорил, гончар не понимал (или не хотел понимать), чего от него хотят: на Пасху, в пятницу, не ходить на Гаввафу, сидеть дома. Почему?.. Кому он помешает там с детьми и женой?.. Ведь праздник!

Молчун, стряхнув на пол хлебные шарики, развязал мешок, вплотную уставился Матфату в глаза своим омертвелым взглядом:

– Чтоб я не видел тебя там на Пасху! Ни тебя, ни жену твою, ни твоих детей, ни твоего отца! – он отсчитал деньги. – Вот тебе тридцать динариев. И чтоб мы никого из твоей артели на Гаввафе тоже не видели! А увидим – плохо будет!

– Э… – замялся Матфат, в замешательстве глядя то на деньги, то на воров и прикидывая: «От разбойников не избавиться… лучше взять… Но как удержать артельщиков по домам на праздник? Что им сказать? Как объяснить?» – А… кого в пятницу судить будут? – осмелился он спросить, все еще надеясь увильнуть от неприятного задания.

– Не твое дело, – хмуро отозвался Молчун. – Кого-то… И еще кого-то… Пустомелю одного… какого-то…

Гончар что-то слышал:

– Не Иешуа зовут? Деревенщина из Назарета? Народ подбивает против властей? Говорят, даже колдун! Порчи наводит и заговоры снимает. С ним целая шайка привороженных ходит. Одно слово – галиль! Что хорошего от них ожидать можно? – сказал и осекся гончар, словно облитый кипятком: вдруг вспомнил, что и Бар-Авва с Молчуном оттуда же родом, тоже галили!

– Главное, чтоб ты на Пасху дома сидел, – оборвал его Крисп. – Ты и вся твоя родня. Не то плохо будет тебе и всем остальным, по очереди! Приказ Бар-Аввы!

– Так ты понял? – грозно переспросил Молчун, надвигаясь на гончара.

– Да, да, как не понять. Конечно, все понятно, как же иначе!.. – залепетал Матфат, пряча деньги. – Все будем дома, никуда не пойдем… Больны будем… И в артели скажу… Всё, как велено, сделаю… А Бар-Авве от всего народа – радоваться!

Воры, не слушая больше рассыпчатой болтовни, хлопнули дверью и пошли на другую улицу, где обитал староста пильщиков. А по дороге решили подолгу не церемониться – времени в обрез. Поэтому просто вывели старосту на улицу и, дав ему пару увесистых зуботычин, приказали:

– В пятницу на Пасху твоим дуборезам сидеть по домам! Не то склады могут вспыхнуть! Дрова горят быстро, сам знаешь!

– Знаю, как не знать, – в страхе заныл тот, на всё соглашаясь, лишь бы избежать новых оплеух и избавиться от опасных посетителей.

Они оставили его в покое, а деньги, ему предназначавшиеся, отложили в особый мешок – на прокорм ворам, попавшим в рабство.

*

Шесть дней и ночей ходили по Иерусалиму люди Бар-Аввы, скупали и запугивали народ, запрещая под страхом смерти появляться в пятницу на Лобном месте. Делать это было совсем не трудно: воров знали в лицо, боялись, не хотели неприятностей, а многие бедняки даже охотно соглашались за разные мелкие деньги остаться дома. Да и что мог сделать простой люд против разбойничьих шаек, вдруг наводнивших кварталы и пригороды Иерусалима?

Стычек не было, если не считать перепалку с точильщиками ножей – те, как всегда, были хорошо вооружены и настроены воинственно, но и тут деньги решили дело миром.

Зато долго бились воры с неким Левием Алфеевым, вожаком нищих. Он упрямо хотел вести своих калек на Лобное место, будучи уверен, что их там избавят от хворей. Он даже отказался от пяти дидрахм серебром. Его поддерживали другие слепцы и попрошайки. С нищими сладить было непросто: побоев эти битые-ломаные не боялись, терять им было нечего, отнять у них ничего нельзя, сама смерть их не пугала, а многих даже радовала. А вот надежда на исцеление была велика. Ведь сам Левий был так вылечен этим Иешуа: обезноженный, под его взглядом встал и ушел служить нищим. Тумаки Молчуна и уговоры Криспа только раззадорили Левия. Тогда воры пообещали затоптать и забить его калек, если те вздумают приползти, куда не велено.

Деверь Аарон спешно рассылал письма по Иудее и окрестностям, приглашая воров на большую пасхальную сходку по зову Бар-Аввы. Ему была также поручена охрана входов на Лобное место. В день суда надо гнать случайных зевак, убогих, мытарей, попрошаек, а пускать только своих, проверенных. Конечно, всюду будет много римской солдатни, но солдаты в иудейской речи не смыслят, им на все наплевать, лишь бы обошлось без давки и драк среди черни. А этого уж точно не произойдет там, где порядок будут наводить воры.

И уже, говорят, прибыли первые гости из Тира и Сидона. Ждут разбойников из Тивериады. Вифания посылает главного содержателя городских борделей с толпой шумных шлюх, чтоб громче кричать и визжать, когда будет надо. Из Идумеи спешат наемные убийцы. Из Египта – гробокопатели и грабители могил. От Сирии будут дельцы и менялы. Обещали быть и другие…

В то же время шурин Салмон с шайкой молодых воров ходил по борделям, шалманам, базарам, харчевням, извещая сутенеров, пропойц, мошенников, аферистов и весь темный люд о приказе Бар-Аввы идти в пятницу на Гаввафу. Потом обещаны вино и веселье. Все были возбуждены и рады, только одна какая-то Мариам из Магдалы попыталась было перечить и лопотать что-то о чудесах и боге, но ее подняли на смех, надавали оплеух и пригрозили бросить в пустыне умирать в мешке.

Прежде чем разойтись, Крисп и Молчун присели возле пруда. Крисп устало пробормотал:

– Ловко придумал дядя Бар-Авва! Он самый главный, самый умный!

– А как же… – поддакнул Молчун, думая про себя: «Может, это и не он вовсе такой умный, а Каиафа или кто другой», – но вслух ничего не сказал: незачем кому-то, даже теткиному сыну, знать, что он, Молчун, был пойман, посажен в узкий карман, где не повернуться, и ждал худшего, но его вдруг тайно и спешно выпустили на волю, сунув записку от брата. Всегда подозрительно, если кто-то выходит просто так, а другие остаются в казематах. А чей это был замысел – брата, Каиафы или кого другого, – Молчуну доподлинно неизвестно. Да и какая разница? Лишь бы брат был цел и невредим и мог править воровским миром до смерти! Тогда и у Молчуна будет все, что надо для жизни.

Крисп еще что-то говорил, собираясь уйти, но Молчун не откликался. Он вообще считал речь излишней: к чему слова, когда есть дела? Дела видны, их можно потрогать, пощупать, понять. А слова – что? Воздух, пустота. «Если хочешь превратить болото в рай, не трать слов и сил на жаб и лягушек – сами передохнут!» – так учил брат. И так Молчун будет жить. И Крисп. И Салмон, шурин. И Аарон, деверь и умник. И вся остальная родня, потому что воровские законы – самые справедливые. А вот хотят другие жить по этим законам или нет – это все равно. Их не спрашивают. Будет так, как надо, а не так, как они того захотят.

Сергей Жадан. Надзор за семафором

Надзор за семафором, кажется, входит в обязанности сигнальщика?

Чарльз Диккенс, «Сигнальщик»

1

Как устроена железная дорога? Железная дорога устроена таким образом, что весь ее сложный и точный механизм вплетается в теплые ландшафты, как водоросли вплетаются в тела затонувших кораблей. Железная дорога прокладывается так, чтобы ее невозможно было вычленить из пространства, сквозь которое она пролегает, она влажно вклеивается в вощеную бумагу чернозема, налипает мокрым песком на побережья и перешейки или твердеет прозрачными кусками льда посреди рождественских полей. Железнодорожные инженеры рассказывают, что главная предпосылка при прокладывании новых веток и перегонов – это внимательное наблюдение за звездным небом. Обычно железнодорожные маршруты совпадают с маршрутами птичьих стай, которые осенью улетают на юг, или прочерчиваются вдоль тяжелых речных русел, в обход причалов и заливов. Иногда железная дорога пересекает речные массивы; тогда вагоны, прокатываясь над сонной рыбой и черными рыбачьими лодками, раскачиваются особенно печально и настороженно. В большинстве случаев железнодорожные насыпи расположены так, чтобы лунный свет падал в окна вагонов, вырывая пассажиров из их расшатанных сновидений, наполняя воздух вокруг них тенями и затемнениями, ослепляя их со сна и позволяя им видеть то, из чего на самом деле состоит всякая железная дорога, – темноту, тишину и смерть. Под большинством железнодорожных насыпей бьют холодные подземные источники и, не имея возможности выбиться наружу, гонятся следом за экспрессами, словно уличные псы за велосипедистами. Больше всего проблем у инженеров обычно с растениями, которые упорно оплетают собой нежное железо рельсов, забиваются в щели, прорастают сквозь щебень, поскольку именно на насыпях больше всего солнца и воздуха, именно здесь собираются все солнечные лучи и возникают все розы ветров. Железнодорожные маршруты прокладываются так, чтобы движение вагонов всегда пролегало между циклонов и зеленых зимних туманов, чтобы в созданные локомотивами воздушные туннели втягивались июльский тополиный пух и дымы осенних костров, чтобы по этим невидимым каналам связи двигались тепло и влага, вспыхивали радиосигналы и влетали ошалевшие от солнца вороны, сбиваясь в стаи и создавая радиопомехи. И поскольку воздух над железной дорогой разреженный и неоднородный, сквозь него все время протискиваются странные персонажи и непредсказуемые субъекты. Именно поэтому высота спальных вагонов достаточна для того, чтобы во время коротких остановок на ночных станциях привидения и бродяги взбирались на вагонные крыши, боязливо ступали по металлической поверхности, протягивая вверх ладони и грея их об оранжевую железнодорожную луну. Иногда дежурные на переездах замечают движение в тамбурах и делают записи в графиках и бортовых журналах, вычисляя таким образом приближение холодов и долгие оттепели.

2

Что в таком случае входит в обязанности дежурного? Фиксировать и отслеживать, составлять списки и держать их в памяти. Железнодорожники как рыбаки – они знают все тайные течения, все перепады температуры, за них говорит вся их выдержка и настойчивость; время для них существует только тогда, когда они занимаются своим делом, вне его все действует по другим законам, по другой схеме. Чем дальше от железной дороги, тем меньше шансов понять друг друга, тем меньше упорядоченности и взаимосвязанности в воздухе. Дежурный подает сигналы поездам, что движутся в направлении больших городов, зажигает красные огни, собирая на них насекомых, останавливает грузовики и коровьи стада, стоя между коров и ощущая, как они тяжело дышат. Дежурный отслеживает направление ветров над собой и голос воды глубоко в земле, он изучает созвездия и воспроизводит в своих записях маршруты спутников и самолетов. Зимой он убирает снег и разглядывает птичьи следы на снеговой поверхности. Летом солнце делает бронзовой его кожу, он ждет вечерних поездов, словно хороших новостей, и, когда они прокатываются мимо него, обдавая пылью и горечью, удовлетворенно готовится к ночи, окутывающей железную дорогу.

Большую часть свободного времени дежурные проводят в молитвах и медитациях, в чтении сакральных текстов и переписывании мантр, что способны разгонять туман над полотном. Иногда им являются видения и знамения, слышатся голоса, что-то им напоминая и о чем-то предупреждая. Голоса звучат на разных языках, принадлежат они обычно женщинам и подросткам, раздаются, как правило, под вечер, так что наутро их никогда никто не помнит.

Что за всем этим стоит? Ошибки при проектировании, изношенность техники, особенности природных условий – факторы, что деформируют ткань нашего восприятия, заставляя нас внимательнее вглядываться в небо, распознавая в нем посторонние вспышки и вылавливая из него еле слышные голоса. Железная дорога построена так, что в определенных ее местах, где свет особенно насыщенный, а у тьмы есть несколько запасных выходов, происходит утечка жизни, перетекание ее в направлении ночи. Попадая в такое место, каждый раз чувствуешь, как рядом с тобой, на расстоянии одного вздоха, заканчивается воздух. Железнодорожники чувствуют это особенно остро. И семафоры им нужны для того, чтобы сигнализировать о своем отчаянии.

3

Из вагонного окна все это выглядит совсем иначе. Все зависит от оптики и внимательности. Находясь в дороге, ты смотришь на мир словно сквозь зеленое бутылочное стекло, теряя и улавливая бесчисленное множество деталей, узнавая или не замечая случайных прохожих, ощущая движение, его постоянство и непрерывность, его размеренность и определенность. Дорога полна огня и сумрака, застывших картинок и подвижных фигур. Иногда ты фиксируешь эти одинокие брошенные переезды, успеваешь обратить внимание на свет в окне дома, на полосатый шлагбаум, на деревья и цветы, посаженные кем-то за много лет проживания здесь, в этой точке, которую ты только что пересек и от которой теперь неумолимо отдаляешься. Я часто думаю, как это – жить на железнодорожном переезде? Как это влияет на характер? На сон, на привычки? Возможно, эта зависимость от расписания движения, от постоянной включенности в работу заведенных кем-то часов меняет отношение к миру, делает человека более спокойным, более рассудительным. Ведь ничто так не примиряет с жизнью, как распорядок дня. Каково это – просыпаться среди ночи, заранее чувствуя приближение ночного поезда, который еще совсем далеко и которого на самом деле еще совсем не слышно? И даже когда его не слышно, можно представить себе его приближение, представить так детально и четко, что он и вправду возникает посреди ночи и сквозняки после него еще долго колышут листья дикого чеснока. Каково это – встречать локомотивы, словно домашнюю скотину, провожать их в утренних лучах, слушать, как они затихают, и главное – держаться этого куска пространства, оставаться всегда на своем посту, изо всех сил хвататься за таинственную механику железной дороги, за ее цвета и запахи, за ее беспрестанную работу, которая заключается в том, чтобы давать смысл твоей жизни и жизни таких же точно железнодорожников, как и ты. Есть ли друзья у железнодорожников? Есть ли у них враги? Связано ли это как-то с их профессиональными обязанностями? Наши отношения с железной дорогой носят характер поверхностный, утилитарный. Мы воспринимаем как данность существование всех этих огромных машин, всей этой конструкции, с которой сталкиваемся однажды в своей жизни, с тем чтобы потом быстро привыкнуть к вокзальному гаму и серости постельного белья. А стоит застрять где-нибудь посреди ночных платформ, на несколько часов, в чужом городе, без всякой надежды выбраться отсюда в ближайшее время, и нас накрывает эта метафизика железной дороги, ощущение бесконечности, нависающей над каждым вокзалом, над каждой пристанционной будкой, над каждым переездом, о существовании которых мы даже не догадываемся. Главный секрет железной дороги в том, что она совершенно не нуждается в нашем присутствии, она как река, и течет по той простой причине, что не может остановиться.

Ты просто стоишь возле окна, высматривая в вечерних сумерках хотя бы какой-то намек на приближение станции назначения, стоишь, считаешь мосты, и вдруг поезд замедляет ход и замирает на миг на каком-то безымянном переходе, и ты встречаешься взглядом с этим человеком, который держит в руке флажок, будто сигнализируя небесам о еще одном успешно пропущенном сквозь свою память поезде, о еще одном эпизоде своей долгой трудовой жизни, и когда он тоже ловит твой взгляд, ты вдруг понимаешь, что совершенно нет разницы, с какой стороны окна находиться и с какой стороны на все это смотреть. Никакой разницы, движешься ты в определенном направлении или стоишь на платформе. Все равно каждое движение – это движение по кругу, и куда бы ты ни убегал, как бы ни планировал свои маршруты, ты никогда ничего не догонишь, но и никогда ничего не потеряешь.

4

Жизнь возле железной дороги приглушает восторг и удивление от ежедневного движения поездов. Жить все время на расстоянии руки с локомотивами – то же самое, что жить все время со слонами: быстро привыкаешь к их росту и характеру. И, ежедневно наблюдая сотни лиц, тебя минующих, угадывая за ними тысячи историй и приключений, ты просто перестаешь слушать все это многоголосие. Зная тайну, перестаешь в нее верить. Освещая дорогу локомотивам, в какой-то момент можешь просто усомниться в целесообразности перемещения всех этих пассажиропотоков. Ведь зачем куда-то двигаться, если железная дорога и так все время находится рядом с тобой? Важно лишь слушать ее дыхание, изучать ее привычки, следить за ее приливами и штилями, различать ее настроение, расшифровывать ее знаки, обеспечивать ее бесперебойное функционирование.

Какие могут быть неврозы у железнодорожников? Их отвлекают птичьи стаи и лисьи тени, корабельный скрип сосновых стволов и движение подсолнухов, что поворачиваются за солнцем. Железнодорожников раздражает тишина, поскольку за ней стоит отсутствие связи, им снятся товарные вагоны, наполненные туманом и светом, во сне они пытаются остановить движение птиц, летящих навстречу локомотивам, пытаются сделать безопасным движение на своем участке, отвести угрозу, отогнать смерть, упорно стоящую за спиною. Сны железнодорожников полны паровозных гудков и информационных сообщений, в которых говорится о приближении с юга жарких летних дождей.

5

Случаи травматизма на железной дороге прежде всего зависят от трещин и отверстий в воздухе над путями, через которые к нам попадает так много воздуха, что мы просто задыхаемся им, теряя на миг бдительность. Поскольку большинство веток проложено над муравейниками и змеиными гнездами, над костями мертвых животных и кротовьими норами, воздух над железной дорогой насыщен кровью и травяным солодом, он заставляет забыть все то, что мы знали, но вводит в особое состояние подвешенности, оцепенения посреди сквозняков и невидимых течений. Железная дорога притягивает нас, чтобы лишить воли и сопротивления, дезориентировать и затащить в свою западню. Травматизм обусловлен тем, что мы не способны сопротивляться вещам, которых не видим, природа которых несовместима с нашим сердцебиением, с нашими представлениями о том, как нужно вдыхать и выдыхать воздух. Травмоопасна наша беззащитность перед воздушными ямами и временными впадинами, перед магнитным притяжением железа и щебня, которое особенно четко ощущаешь, проходя по залам ожидания. Железная дорога – место загадочное и не до конца нам понятное, она существует по своим законам, и мы бы охотно их придерживались, если бы кто-нибудь их нам объяснил. Сталкиваясь с действием не до конца понятного механизма, многие впадают в панику или эйфорию, теряют покой и равновесие, резко и беспричинно меняют свой маршрут, делают шаг в сторону, неумолимо приближаясь к тому месту, где свет особенно ярок, а объявления особенно угрожающи. Именно в этих местах нас давно ждут.

6

Призраки, которые крутятся возле железной дороги, которые живут на насыпях и в депо, являясь пассажирам и проводникам, имеют особенную природу. Их легкие и сердца состоят из битого стекла и пожухлой бумаги, из бабочек и табачного дыма, из чая, серебра и динамита. У их крови разный цвет в разных частях их тела, а глаза имеют оттенок угля и сажи, и эта сажа вымывается из их глаз, когда они плачут. Природа их поведения обусловлена ритмом вокзальной жизни – они бодры и улыбчивы с утра, когда на платформу спрыгивают сотни только что прибывших пассажиров; они ленивы и сонны в обед, когда через станцию катятся, не останавливаясь, разве что бесконечные, как осень, товарные; они беспокойны вечером, когда вместе с близкими нам людьми из города исчезает наша уверенность и равновесие. В своих отношениях с железнодорожниками они осторожны и недоверчивы. Иногда подходят слишком близко, иногда касаются рукой чужой одежды, пытаются перегородить путь или хотя бы просто сообщить об опасности. И когда к их предостережениям не прислушиваются, они проскальзывают на ту сторону света, чтобы не быть свидетелями кровавой развязки, о которой они предупреждали.

7

В рассказе Диккенса «Сигнальщик» говорится как раз об этом потустороннем дыхании, которое можно ощутить, имея дело с железной дорогой. Железнодорожник однажды обнаруживает каналы, по которым перетекает смертельная информация, начинает видеть демонов, слушает их голоса, их предупреждения, всё безнадежнее попадая в ловушку и отрезая пути к отступлению. Наконец, переходит на другую сторону, так и не сумев расшифровать посланий, которые ему адресовали обеспокоенные призраки. То, что подобная история случилась именно на железной дороге, совершенно оправданно и мотивированно – слишком много частных историй вмещает она в себе, слишком много отклонений, фобий, страхов и искажений скрывает, слишком велика возможность пересечься здесь с чьим-то отчаянием, услышать чей-то неведомый шепот, попасть в коридоры, что выводят в никуда. Возможно, Диккенс выбирает железную дорогу в качестве места, где разворачиваются эти удивительные события, именно вследствие ее опасности и фатальности и вместе с тем ее привычного всем ежедневного присутствия. Самые загадочные и непостижимые вещи начинаются в местах, к которым мы привыкли, где мы более всего беспечны и неосмотрительны. Тьма вообще начинается с яркого света, стоит лишь привыкнуть к нему и потерять бдительность. Всё так или иначе зависит от нашей бдительности и внимательности. Движение планет подобно движению железнодорожного транспорта – оно требует обслуживания и четкого выполнения правил безопасности. Внимательно всматриваясь в утренний воздух, можно заметить чье-то присутствие, еле заметные солнечные вспышки, едва уловимые сигналы, едва ощутимые колебания тепла. У каждого сигнальщика достаточно способов обеспечить непрерывность движения, бесконечное множество возможностей сообщить нам об опасности, все шансы остановить нас за шаг до мрака, зажигая для нас свои семафоры, которые мы ошибочно принимаем за огни ночных дирижаблей.

Перевод с украинского Завена Баблояна