Текст книги "Тетрадь третья"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Марина Цветаева
ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
ВЫПИСКИ ИЗ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ ЕГОРУШКА
(зеленая, квадратная, с картой – начата 11-го марта 1928 г., в Мёдоне, кончена 11-го сентября 1928 г., в Понтайяке (Жиронда)).
Мурины слова и мои записи
* * *
А из карет, господа – одну
Скорой и верной помощи!
(NB! признаю. – Очевидно – дроги.)
* * *
Не успели еще меня доукорить в бессмысленности, как уже начинают корить за «голую мысль», «мозг», абстракцию – и т. д.
Поди – угоди!
А я – в ответ:
Не боюсь я никого,
Кроме Бога одного!
* * *
…бабья
Душа дойна!
* * *
Историю я люблю не в Werden, а в gewesen sein (т. е. geworden!),[1]1
не в становлении, а в законченности (т. е. установившейся!) (нем.)
[Закрыть] отмытую временем от накипи газет. Время – сортировочная. Или – когда промывают золотой песок. (Золотопромывная.)
* * *
В моей душе одно волненье,
А не любовь пробудишь ты[2]2
Из ст-ния Е. А. Баратынского «Разуверение»; в оригинале: «В душе моей».
[Закрыть]
* * *
Волненье: т. е. на белой стене дня – белую и черную тень любви.
* * *
…Многое мне приходится говорить явно – через голову, имеющее быть услышанным – потом, «когда меня не будет», не когда меня не будет, а когда меня – в тебе не будет, когда ты во мне кончишься.
* * *
Любовь без ревности есть любовь вне пола. Есть ли такая? 1) без ревности 2) вне пола. Есть любовь с невозможностью ревности, т. е. любовь несравненного, вне сравнения стоящего. Так, может ли Гёте ревновать любимую – к любому? (Ревность – ведь это некий низший заговор равных. Своего рода – братство. Одну дрянь променяла на другую дрянь.)
В ревности ведь элемент – признания соперника, хотя бы – прáва его на существование. Нельзя ревновать к тому, чего вообще не должно быть, к тому, которого вообще – нет. (А Пушкин – Дантес?) Нельзя ревновать к пустому месту (néant[3]3
ничто, ничтожество (фр.)
[Закрыть]).
В ревности есть элемент равенства: ревность есть равенство. Нельзя ревновать к заведомо-низшему, соревноваться с заведомо-слабейшим тебя, здесь уже ревность заменяется презрением.
Позвольте, но есть разные планы превосходства (соревнования). Бетховен превосходил любого – сущностью, но любой превосходил Бетховена – красотой. Гёте (80-ти лет) превосходил любого гением (и красотой!), но любой превосходил его молодостью.
Ревность от высшего к низшему (Бетховена – к Иксу, Гёте – к Игреку, Пушкина – к Дантесу) не есть ревность лица к лицу, а лица – к стихии, т. е. к красоте, молодости, скажем вежливо – шарму, к<отор>ые есть – стихия (слепая).
К лицу ревновать не будешь, сам полюбишь! Гёте не может ревновать к Бетховену – вздор! Либо: не та ревность, боль – иного качества: боль-восторг, за которую – благодарность.
Но ревность Гёте к помощнику садовника, на к<оторо>го загляделась его <пропуск одного слова> (я такого случая не знаю: наверное – был) – есть именно ревность в ее безысходности, ревность к стихии – и потому – стихийная.
Только не надо путать стихии – с данным, его «лицо» (не-лицо) удостаивать своей ревности (страдания). Надо знать, что терпишь – от легиона: слепого и безымянного.
И чем нулевее соперник – тем полнее ревность: Пушкин – Дантес. (Нулевее – и как круглый нуль, и как последний нуль порядкового числительного: миллионный, ста-миллионный и т. д.)
В лице Дантеса Пушкин ревновал к нелицу. И – нелицом (пóлом – тем самым шармом!) был убит.
* * *
(Это пока что – всё я, а теперь – Мур.)
* * *
мур
(Муру – 8-го мая 1928-го года – 3 г. 3 мес. 1 неделя 1 день – Мёдон. NB! Переписываю ровно 10 лет спустя – 3-го мая: Муру 13 лет, 3 месяца, 3 дня. Рост 1 м. 73, уже тень (светлых) усов, вес – точно не знаю: около 65 кило) – Vanves —
* * *
– Вы не будете осел, когда старше?
(мне – в ванной)
* * *
Вчера С.: – Мур, пингвин хороший, ты с ним будешь спать?
– Да, с птицем, с соловьем.
(единств<енное> число: птиц)
* * *
– У меня такие сильные брови!
(почти никаких)
* * *
На своих имянинах, чужому седому господину (к<отор>ый в него влюблен!)
– Какие у тебя белые волосы! Ты их покрасил?
* * *
Бестактен, т. е. говорит всё, что думает. Безногому Жене:[4]4
Речь идет о Е. Е. Чирикове, сыне писателя, потерявшем ногу во время гражданской войны, на которую ушел 18-ти лет.
[Закрыть] – Почему у тебя одна нога? Нужно две. Где ты вторую оставил?
(NB! – резонный вопрос: именно – где и оставил. Есть даже точный адрес.)
* * *
Вчера, в мёдонском лесу, о чужом старом господине (тропическом мореплавателе), идущем рядом, совершенно громко: – Какой грубый голос! (дважды – намеков, взглядов и нажимов не понимает.)
Ласковый, добром всё можно, страстно увлекается (сáхнты (шахматы), новый автомобиль – и т. д.), обожает сказки. Репертуар – мой: Про паровоз который отцепил свои вагоны (мое: чистое безумие!) – Карлик-Нос – Жмурки (Медведь и девушка) – Спящая Красавица (хорошо рассказываю: особенно сон) – Белоснежка – Маленький Мук.
Явно, определенно не любит стихов, ничего ритмического, сразу перестает слушать и понимать, а – еще меньше был, как только стихи (в тексте) – ну, хоть две строки – раздраженная гримаса, и: – Перестаньте – так… (т. е. – стихами). Можно сказать – воинствующе не любит. Слышать не может!
* * *
Дама, льстиво: – Какие у тебя чудные колечки! Мур, грубо: – У меня не колечки, у меня только волосы.
* * *
– Когда я буду маленький…
(Маленьким не был – никогда.)
* * *
Начинает понимать грусть. Вчера, неожиданно: – Деревья грустные. – Почему они грустные? – Они не хочут жить в земле. Я (в надежде на небо) – А где они хотят жить? – Да хочут жить в воде. (Собственное вожделение, обожает воду – везде, кроме ванны: – Спасайте меня-я-я! – Не хочу быть чистый, хочу быть грязный.)
Ребенок ни умственно ни сердечно не выдающийся, в пределах естественной хорошести и умности трехлетнего ребенка, ннно – есть в нем что-то, очевидно – в виде (а просто вида – нет, вид – чего-нибудь и, скорей, – ВСЕГО) заставляющее одного называть его Наполеоном, другого – Муссолини, третьего – профессором, четвертого чудаком – Зигфридом[5]5
Герой немецкого эпоса «Песнь о Нибелунгах».
[Закрыть] – римлянином (а здесь (позднейшая вписка) в Понтайяке – мясник: – переплыл ли он уже Ла-Манш?).
* * *
(Пропустила о стихах:)
Когда говорит стихи, то по желанию переставляет и сокращает:
Человек, и зверь, и пташка
он: Человек и пряжка
явно не заботясь ни о размере, ни о смысле.
* * *
Запись:
Чтобы иметь точку зрения на вещь, нужно на нее смотреть.
* * *
Ложь. Не себя презираю, когда лгу, а тебя, который меня заставляет лгать.
Что легче чем говорить правду? (мне) – Разве что – воду пить!
Плохо лгу.
* * *
Ложь – предательство самого себя, отречение от себя – в виде своего поступка, своего слова.
Моя ложь (жалость) – расписка в чужой слабости: не за себя боюсь, за тебя боюсь. Если бы жить с богами – или хоть с полу —…
* * *
Скрещенные руки:
Нам, чтобы дать крест, нужно руки – сложить. (Тот – раскрыл.)
7-го июня 1928 г.
* * *
Отрывок письма к Б. П.
Б<орис>, наши нынешние письма – письма людей отчаявшихся: примирившихся. Сначала были сроки, имена городов – хотя бы – в 1922 г. – 1925 г.! Из нашей переписки исчезли сроки, нам стало стыдно – что? – просто – врать. Ты ведь отлично знаешь – то, что я отлично знаю. Со сроками исчезла срочность (не наоборот!), дозарез-ность друг в друге. Мы ничего не ждем. О Б<орис>, Б<орис>, это так. Мы просто живем, а то (мы!) – сбоку. Нет, быв впереди, стало – вокруг, растворилось.
Ты мне (я – тебе) постепенно стал просто другом, которому я жалуюсь: больно – залижи. (Раньше: – больно – выжги!)
* * *
9-го июля 1928 г. приехала в Понтайяк (под Ройаном – Жиронда) – мифологическая рощица – дай Бог.
…С ветками, с листьями
Женская исповедь —
* * *
Шестикрылия двустиший
* * *
Лес: сплошная маслобойня
Света: быстрое, рябое,
Бьющееся как Ваграм.
Погляди, как в час прибоя
Лес играет сам с собою!
Так и ты со мной играл.
NB! Варианты Вместо 1-го леса – хлябь, вместо 2-го вал.
(Но лучше – лес, ибо от лесу началось.)
* * *
(Н. П. Г<ронскому>[6]6
Гронский Николай Павлович (1909–1934) – поэт; в 1928–1930 гг. близкий друг Цветаевой.
[Закрыть] – в память наших лесов)
* * *
Мур: – бежý – ляжу —
* * *
красная шляпа
(План повести. – Записи)
Поезд увозил назад
(ее)
Поезд увозил вперед
(нас)
Поезд был сквозной. Сквозь всё.
* * *
…Что было в этой просьбе, в странной страстности этого «Напишите о ней!». Препоручение. Скажите за меня. Полюбите за меня. Любить я ее не могу, но она меня тревожит, потому тревожит, что любить не могу, о тогда бы – любил. Дай мне прочесть себя к ней – 20 (ее) лет назад. Чтобы мне было сейчас, а ей – тогда. Осуществите. Освободите. Любить я ее не могу, п. ч. ей фактически – шестьдесят, а мне вдвое меньше, п. ч. это было бы и смешно (другим) и страшно (мне), п. ч. на это меня не хватит и этого с меня не хватит, п. ч. на это и этого не хватило бы ни с одного – <пропуск одного слова> – п. ч. на такую любовь стар – я (на 20 лет, ибо для нее нужно быть юношей, т. е. той смесью мужского и женского, к<отор>ой является – каждый юноша и – каждый поэт). Верни мне меня на 20 лет назад.
Всё это, по человеческой скромности и темности, называется: – Напишите о ней.
И вот, написала – доволен, сосед?
Одного хочу. В награду. Твоего молчаливого утверждения, что так, как любила ее я – сейчас, ты бы не любил бы ее ни тогда, двадцать своих лет назад, ни сейчас, двадцать ее лет назад – ни тогда, ни когда.
П. ч. так любить могут – только поэты.
* * *
Шея из последних жил.
* * *
Самое страшное (грешное), что она вовсе не была смешна…
* * *
La grande amoureuse?[7]7
Великая любящая (любовница)? (фр.)
[Закрыть] Нет. Актриса, игрица.
* * *
Для него мы были – étrangers, иностранцы – на курорте естественно.
Для нее – тоже иностранцы – люди иной страны: молодости.
* * *
Старая женщина? Нет, благополучно.
Старая дама? Нет, почтенно.
Старая – что?
* * *
Глаза – у греческих статуй, у египетских мумий, сквозь прорези масок.
* * *
Беспощадность боя (глаза).
* * *
Лицо сделать (сделалось) именно таким – п. ч. не хотела (бы?) таким: сопротивление не бессонной ночи, не солнцу (не – не – не) – а —
(старости)
* * *
От чьего взгляда она ушла? Не моего, ибо ни один взгляд женщины для нее в счет не шел: она их не видела! (м. б. ошибаюсь? 1938 г.) – кроме взгляда соперницы – которых у нее уже не было. Кроме того, прочти она мой взгляд, она бы от него не ушла, ибо в нем было: зачарованность птицы – змеею, т. е. ее же власть. (Змея не хочет зачаровать птицы – это птица хочет зачароваться, верней птица, взглянув, не может оторваться. Зачарованность птицы держит змею.) Она ушла от другого взгляда – мужского взгляда.
* * *
– Дура! Дура! Дура! Седые волосы на молодом лбу. Или у тебя нет зеркала? Или ты не видишь, что ты – седая? Или ты не видишь, что ты молодая? Да я бы душу – другого у меня сейчас ничего нет, да и этого – нет – и никогда не было! – отдала за твое молодое лицо из к<оторо>го я – чего бы ни сделала! Презираю – ибо вся ты – презрение ко мне: моей красной шляпке на желтых волосах, моим желтым волосам на старом лбу. Вся ты – уничтожение меня – всей.
* * *
– Ничего. В цвете лет. Неплох. Сейчас – очень хорош. А тогда – был бы вол для моей колесницы.
* * *
Переигрыванье красного и соломенного. Молодость так же переигрывала в ней, как красная и белая солома.
* * *
Дело для нее было явно не в наших лицах (красивых, некрасивых и, кстати – сплошь коричневых), а в нашем возрасте, в нашем собирательном возрасте к<оторо>му имя – молодость, не в окраске лиц (– а в некраске их!), а в общем <сверху: нашем> цвете лет, в общем цвете наших лет, – саде, откуда она ушла навсегда. Мы для нее были – рай, каждая морщина на собственном лбу – меч архангела.
* * *
Ушла от нас, загораживаясь от нас как от солнца.
Вариант:
Загораживалась от нас как от солнца. Ушла от нас как от солнца.
* * *
Милая тень, что тебя ко мне влечет? Ты зла, черства, бездушна, ты наверное не поняла бы ни одной строки, а и поняв – отвергла бы. Ты из ненавистной мне расы пожирателей и господ жизни (пожирательниц и госпож!), ты – уничтожение всей меня, а как бы я, ради тебя – себя уничтожила бы!
Знаю. То, чего нет на пляже, то от отсутствия чего с пляжа – бегу: трагедия. Человека (он на этот раз зовется старой кокеткой) со смертью. Бывшего цветка, еще почти-цветка – еще чуточку-цветка! – с черепом, с заступом. Не: – Почему так всё кончается?! – а: – Не хочу, чтобы это кончилось! – Пусть всё кончится только не это!
Ты, свою молодость бы купившая – ценой всех жизней!
Ты была родной дочерью Людовика XV – après moi le déluge![8]8
После меня хоть потоп! (фр.)
[Закрыть] – да и XIV – l’Etat, c’est moi.[9]9
Государство – это я (фр.)
[Закрыть] Такие на Титанике, <сверху, над окончанием: ах>, отталкивая, в море сбрасывая чужих маленьких детей (своих у них нет и быть не может!), первые бросаются в спасательные лодки – спасать красоту!
Милая и злая чужая, родная чужая, такая недосягаемая под красными полями шляпы. (Заёмная кровь, весна.)
Вся я в ту секунду сводилась к укору: – почему Бог не создал меня мужчиной, чтобы в этот данный час (твой – последний!) любить тебя? – так, чтобы этой любовью вызвать на твоем лице окончательную победу молодости – улыбку.
* * *
(Спутник, огорченно и покорно: Pourquoi avons nous dû partir? Nous étions si bien là.[10]10
Почему мы должны были уйти? Нам было там так хорошо (фр.)
[Закрыть]
Là[11]11
Там (фр.)
[Закрыть] – это мы. Он – нашей молодостью – грелся…
– И о нем. – )
* * *
П. П. С<увчинский>[12]12
Сувчинский Петр Петрович (1892–1985) – музыкальный критик, один из лидеров евразийского движения, соредактор журнала «Версты».
[Закрыть] – мне:
– Через десять лет забудут!
– Через двести – вспомнят!
* * *
Еще – Красная шляпка:
– Что меня в этом возгласе обрадовало, озолотило, осчастливило? Сознание, что и на этот раз не выдумала, что это есть – помимо меня. Что – увидела, не нагадала. Освобождение от вечной муки сомнений поэта, навязанной ему всеми его ненавистниками и доброжелателями: а может быть ты всё это выдумал? (В устах ненавистника – хула, доброжелателя – хвала, в ушах и сердце поэта – мука. Мы ведь только (и точно) правды хотим: вещи как она есть (внутри).)
Поэт: Иоанн, из к<оторо>го постепенно делают Фому.
* * *
Dunkle Zypressen!
Die Welt ist gar zu lustig —
Es wird doch alles vergessen.[13]13
«Темные кипарисы
Мир слишком весел —
Все будет забыто» (нем.)
Цитата из ст-ния Т. Шторма «Frauen-Ritornelle»; Цветаева ошибочно приписывала эти строки Н. Ленау.
[Закрыть]
(Этих стихов Lenau, виденных когда-то в детстве в альбоме моей матери (ее рукой), я потом никогда не обнаружила – два раза покупала из-за них Lenau – нету!)
* * *
…Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию – были.[14]14
Из ст-ния В. А. Жуковского «Воспоминание».
[Закрыть]
* * *
(Оба – эпиграфы для П<ерекопа>)
После этой записи начинается П<ерекоп>. Первые строки, карандашом:
Земля была суха, как соль —
Земля хотела пить
(просила – пить)
(NB! Потом не вошло – жаль: символ – и достоверность. 1938 г.)
* * *
Не странно: на солончаке
Кончалась соль земли
* * *
Черепах будем жрать
(пометка «soup de tortue»…[15]15
«черепаховый суп» (фр.).
[Закрыть])
Пометка: П<ерекоп> начат 1-го августа 1928 г., в Понтайяке. Дай Бог!
* * *
Отрывок письма: – Мой родной, Вы не знаете, как сжалось у меня сердце, когда я по возвращении прочла «только не в четверг après-midi[16]16
после полудня (во второй половине дня) (фр.)
[Закрыть]» – это, кажется, моя первая боль от Вас, я увидела, что в своей безрасчетности – просчиталась, либо Вы мне мстите (мне – Вы, когда мы – братья!) – либо мы (Вы + я, я + Вы) в данную минуту жизни для Вас не то, что для меня, т. е. не ВСЁ. Какая-то другая жизнь, где меня (нас с вами) нет, другие уговоры, и – главное – за час до моего отъезда. Родной, неужели Вам с другими лучше, чем с нами. Как мне больно.
* * *
(Очевидно – Н. П. Г<ронскому> и очевидно – случайно посреди тетрадки, на первом свободном месте, п. ч. уехала значительно позже, а тут – отъезд. МЦ. 1938 г.)
* * *
Мур – 9-го августа 1938 г.[17]17
Очевидно, описка в дате и следует читать: «1928».
[Закрыть]
– Очень, очень жалко, что папа уехал! Я теперь с одним мамом остался!
* * *
…В четверг Вы[18]18
Обращено к Н. П. Гронскому
[Закрыть] были один дома, в субботу я – одна, а встретились мы в пятницу. Что это, как не жизнь, с ее непрерывными случайностями, с ее мазней, жизнь – обратное сну (чистовику сна), где всё когда надо и как надо.
Zur rechten Zeit – am rechten Ort – der rechte Mann – das rechte Wort[19]19
В нужное время – в нужном месте – нужный человек – нужное слово (нем.)
[Закрыть] (NB! спросите у папы[20]20
Отец Н. П. Гронского – Павел Павлович Гронский (1883–1937), по образованию юрист, писал также на исторические темы.
[Закрыть]).
Мы бы сейчас чудесно говорили – еще потому, что сейчас последнее небо дня. (А будет – небо последнего дня!)
(NB! Для моего собеседника настало – скоро: 2 <фраза не окончена>[21]21
Н. П. Гронский погиб в результате несчастного случая на станции парижского метро «Pasteur» 21 ноября 1934 г.
[Закрыть]
* * *
Двум смертям – не бывать
А ну как – н
* * *
Мур – Рыбаката (Рыба-Кит)
– Куда садится? – Зá море. – Ему же страшно! Оно утонет! Оно в Рыба-Кит утонет! Рыба-Кит – злой!
(20-го авг<уста> 1928 г.)
* * *
Отрывок письма (другому – самым подлым образом меня предавшему – за 2 года до этого письма)[22]22
Обращено к Даниилу Георгиевичу Резникову (1904–1970), поэту и критику.
[Закрыть] —
– Es war einmal ein junger Kaufmannssohn.[23]23
Жил-был юный купеческий сын (нем.)
[Закрыть] – Так начиналось.
Не малодушие – не Великодушие – меня заставляет – мне дозволяет – Вам писать это письмо, просто – Душа: безвоздушность, в к<отор>ой живу.
Вы меня выдали (предали), я Вас – нет. Никогда не простила бы Вам, если бы в ответ выдала Вас – я.
Я не могла предать вида с горы и руки в руке – Вашей ли в моей, моей ли в Вашей. Когда вчера на докладе[24]24
Речь идет о докладе М. Л. Слонима «Советская литература в 1928 г.»
[Закрыть] М<арк> Л<ьвович> привел чьи-то слова: «Разве нужно всю жизнь есть и гулять вместе» я ответила: – Нет.
Я никогда не старалась понять Вашего поступка, я уперлась в него – и отступила, унося всю меня. Горе от него, могшее быть, немогшее не быть, растворилось в известии о смерти Р<ильке>,[25]25
Р. М. Рильке умер 29 декабря 1926 г.
[Закрыть] совпавшей. Мне стало стыдно быть меньше этой смерти (так явно – жить!). Но не скрою, друг, что по сей день, при упоминании Вашего имени, под слоем презрения и забвения что-то живет: болит – весь мой Вы, неосуществившийся, Ваша я, могшая осуществиться только через Вас – и ни через кого другого (вот смысл местоимений мой, твой), проще мы (после я и ты не он, а – мы! Он – это опять я! и та же его одинокая мука.)
Вы предали, Д., (его звали Даниил, 1938 г.) не только меня, но и себя, не меня, не себя, нас, нашу cause commune.[26]26
общность (фр.)
[Закрыть] Заговорщик, называя, предает не друзей, а – заговор.
Как мне вчера было больно еще раз подтвердить, что я не ошибалась, что из сорока – значит четырехсот – значит четырех тысяч (нули проставляйте сами – пока рука не устанет!) —
Слушая вчера Ваши (безымянные, чьи-то, не мне, всем) слова о Z.[27]27
По-видимому, речь идет о Евгении Замятине; разговор о нем в прениях по докладу о советской литературе в 1928 г. был более чем вероятен, учитывая, что год был ознаменован кампанией травли писателя в СССР.
[Закрыть] (говоря об одном, говоришь обо всем: всегда обо всем!), я содрогалась всем содроганием родства, знала наперед каждое слово, п. ч. это – я говорила! Но – разница – в Вашем голосе был покой знания, говоря то, я бы говорила не так, я моложе Вас (на много! много! жизней: на весь непокой страсти) – и за это еще, за старшего в Вас! (люблю Вас).
Что вчера произошло? Чудо. Из 40 человек, – значит (brûlons les étapes[28]28
едем без остановок (фр.)
[Закрыть]) – 400 миллионов – я отозвалась на одного. Этот один назывался – Вы. Вчерашняя я подтвердила ту, 2 года назад (переизбрание вслепую!) – слепая подтвердила зрячую.
Значит, права же я была в своей оценке (отношении) два года назад, значит Вы именно тот, к<ого?> я видела, не ошибаются же дважды в том же направлении… Значит, мне заново Вас терять (погребать воскресшего). Заново Вами болеть.
Это началось так: сначала прислушалась к голосу (ведь я не знала кто говорит, вместо лица – пятно) и – о удивление – слова подтверждали голос, человек говорил то и так. И – удивленье третье – и мысль была та. Так я Вас, в постепенности, узнала.
Разве дело в E. Z. Всё – повод к сущности, и <подчеркнуто дважды> литературные прения!
Мне больно, друг, и так как мы когда-то были мы, возвращаю Вам Вашу долю – нет, всю боль! – потому что она не делится.
* * *
(Нужно думать – этого письма не послала. Во всяком случае, никогда на него не получила ответа.)
* * *
Мур – 22-го августа 1928 г.
– Почему небо так не шумит? (О море.)
* * *
Письмо Али про Мура
Вчера мы (мама, Мур и я) были на Grande Côte, на поездке до St. Palais, и пешком оттуда. В поезде Мур сидел очень важно, и от удовольствия жевал свой собственный язык. В лесу он говорил, что запах там соснённый, пил молоко и спрашивал, скоро ли поедем обратно (из-за поезда!). До Gr
мрачным голосом (фр.)
[Закрыть] – «Мама я хочу», и т. д. Я жертвенно, при всем честном народе, его посадила. Потом мама, к<отор>ой, как известно, никогда на месте не сидится, решила лезть на дюны – чтобы оттуда полюбоваться чудесным видом. И мы полезли. Я, за мной Мур, за ним мама. Я его тащу, мама пихает, мы все ссыпаемся. Ну, наконец влезли. Стоим, смотрим вниз, и вдруг кто-то произносит: – Il est six heures moins dix,[30]30
Сейчас без десяти шесть (фр.)
[Закрыть] a наш поезд – без пяти. Мчимся. Мур летит с нами и невинным голосом спрашивает, стоит ли наш поезд, не уехал ли он, и что наверное он давно уехал. (А он – последний!) Мама шипит (keucht![31]31
задыхается, пыхтит (нем.)
[Закрыть]) – Молчи, Мура! – Наконец прибегаем. Садимся. Ждем 25 мин. Едем. Приезжаем.
Рукой Мура: – Милый папа, я был на Грандкот.
Мур
и Аля
21-го авг<уста> 1928 г., понедельник
Понтайяк
* * *
Мур – 24-го августа
Местный праздник, иллюминация пляжа, фейерверк. Я до последней минуты не хотела идти, в последнюю минуту решила, Аля, обидевшись по недоразумению, улеглась в постель, я пошла, в конце ежевичной дорожки – остолбеневаю: – «море огней» – огня – огонь и огни в море (бенгальские). Чувствую, что сейчас пройдет и бегу обратно за Алей. Мур не спит, шипя и кипя вытаскиваю обоих из кроватей. – Где коляска? – В сарае, а ключ у хозяйки, а хозяйки нет. Мур выкатывает глаза: – «Но сейчас ночь! Она страшная!» и, уже в дверях: – Почему у меня так живот дрожит? (трясется). Аля взваливает его на плечи, мчимся. – Куда, куда? – Смотреть фейерверк. – Оно страшное? Оно с бородой? —
– Что это? Это – звездочки? – Да, звездочки, ракеты! – Нет, это не ракеты (NB! теннис) – это ведь звездочки! – Это всё игрушечки? Это ёлка? Полное волнение, сна никакого. (Десятый час. Всегда ложится в 71/2 ч., 8 ч.) На пляже и над – весь Понтайяк. Конкурс сюсеток (кто скорей дососет и тоньше обсосет), жюри – священник. Сажаю Мура на каменный край пляжа. – Я никогда не пойду домой, я никуда не пойду, всё буду гулять и гулять. (Раньше, еще дома: – Будем смотреть фейерверк. – Оно страшное? Оно с бородой?)
– Это – ёлка? Это – Рождество? Это – Дед-Мороз подарил? Дед-Мороз – французский или русский?
Море всех цветов (кроме своего), стаи детских китайских фонарей и – ракеты! Тут-то и началось! Ракеты – взрываться, Мур – трястись. – Что это? Что это? Мне неприятно! (Пуще.) – Мне прямо в уши! Я не хочу смотреть на звездочки! – Смотри, Мур, видишь? – Я больше не хочу смотреть, я хочу домой! – Затыкаю ему уши пальцами – не помогает. Соскакивает, тянет за руку: – Звездочки неприятные! Я не хочу на них смотреть! (Колосья, снопы, колёса…) Встречаем в толпе Калерию Ивановну.[32]32
К. И. Завадская (урожд. Гостинопольская, в первом браке Полешко; 1876–1963) – жена С. В. Завадского, с которым Цветаева приятельствовала в Чехии.
[Закрыть] Мур не дает говорить. – Идем домой! – Сейчас, Мурочка! – Неприятные эти звездочки, довольно гулять!
В поле: – Как хорошо! Тихо! А это – что? – Это луна. – А вот еще другая луна (маяк). – А это что черное? (облако).
1) Никогда не гулявши ночью, всё виденное (и слышанное!) принял за вообще-ночь – 2) – луну и звезды включил в свое общее удивление 3) страшный трус (то же с морем, с криком поезда, со всем сильным) 4) трусость – усиленная восприимчивость, свидетельство об остроте чувств и, по-старинному, – «тонкости нерв». Выход – воля, в три года – рано. Не боятся шума только глухие – или тупые, вообще же ничего – дураки.
Трус только кто остроте своих чувств (и тонкости нерв!) – уступил: упал – или сбежал.
И совсем не знаю еще, что мне милее (презреннее) тупец – или трус.
Роднее – во всяком случае – трус: я всего боюсь: лифта, автомобиля, парохода, но только – технического: ни львиного реву, ни колоколов, ни грозы не боюсь. Еще безумно – м. б. безумнее всего – боюсь толпы (взятости в оборот). Но это – да и всё это – уже дело сердца (физического). Мое – здоровое. И – безумное.
* * *
Еще о фейерверке: – А ты же хотел на войну идти? Там ведь тоже стреляют! – Я не хочу на войну: она страшная.
* * *
Еще Мур. Третьего дня, за неубеганье с пляжа катался на осле. (Дама – ослятница.) Вчера вечером, я – Ну что, Мур, как гулял, видел ослика? – Ослика не было, он больной. – Почему больной? – Потому что я у него так тяжело на спине сидел. – Что ты! Осел крепкий. Он м. б. съел что-нибудь? – Он болезнь съел. Взял и (глотательное движение) съел. – А у хозяев – дама такая ословая – есть на сякмый случай – молоток. Она сняла ему кожу, побила в него гвоздем, и еще, и еще, и помазала мазью лишаи, и потом кожу опять надела, и вынула гвоздь – и стала шерсть.
(NB! Напоминает изумительную китайскую сказку – о дьяволе в девичьей коже: Die bemalte Haut.[33]33
«Разрисованная кожа» (нем.)
[Закрыть] 1938 г. Там тоже всё это снимается и надевается.)
– А тебе, Мур, можно снять кожу? – Мне – нет, только ослу.
* * *
Письмо
Милый папа, я скажу, что я тачку вижу, папа милый, я Вас очень люблю, я скажу, что я был на Фéрмаксе (NB! и Фэрбанкс, и фейерверк), потом ушел домой, п. ч. я боялся звезды, к<отор>ая сверкала («Вечер был, сверкали звезды…»[34]34
Начальная строка ст-ния К. А. Петерсона «Сирота».
[Закрыть]) – и еще летала – так нагнулась и взбрызгнула! (А он в Мёдоне – засмеялся? – Нет, Мур, письмо еще пойдет на почту, потом поедет в поезде…) – А там папа, на почте? Дайте мне деньги – к папе поехать один в Мёдон, мне не страшно.
* * *
Мур – 29-го авг<уста> 1928 г. (о собаках)
Я: – Мисс, это Блакó – мать, а сам Блакó – сын.
Он: – Нет! Мальчик и девочка! С ушами, с хвостами, с когтями! Безрукие! У них отрезали на войны.
* * *
Мур
Глоточек – светочек
– Позвольте мне одну ма-аленькую светýшку зажгить! (NB! спичку)
* * *
Письмо Вере (тогда С<увчинской>, потом Т<рейл>, ныне —?[35]35
Вера Александровна Сувчинская (1906–1987), урожд. Гучкова (дочь военного министра Временного правительства А. И. Гучкова), во втором замужестве Трейл. Принадлежала к левым, просоветски настроенным кругам эмиграции (ее первый муж, П. П. Сувчинский, – один из лидеров евразийства); впоследствии (в первой половине 1930-х годов) стала сотрудницей ГПУ (по показаниям С. Я. Эфрона на следствии, была завербована лично им). После войны не возобновляла своей прежней деятельности, постоянно жила в Англии, занималась журналистикой, главным образом как кинокритик.
[Закрыть])
– Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его – я.
Хотите в двух словах его содержание? Если бы я была мужчина – я бы Вас любила. Грубо? Как всякая формула. Что же мне мешает сейчас, будучи женщиной и т. д. Знаю. Сама говорила и буду говорить.
(NB! Мешала мне тогда, очевидно, полная ненужность ей женской любви. И – поэтовой любви. Нужность ей только мужской любви. Всчётность для нее – только мужской. Но это выяснилось – год спустя. 1938 г.)
(Мысль: нужно ли дальше? Всё уже сказано. Сам факт письма отъезжающему – то, что не смеешь сказать – а что не смеешь сказать? Ясно.)
Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все
дни. За гордость. За горечь. За детскость. За огромную доброту. За неженский ум. За душевное целомудрие, о к<отор>ом упоминать – уже не целомудренно. За то, что Вы так очевидно и явно – растете больше. За любовь к котам (скотам). За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок – я буду счастлива. Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.
* * *
– Знаю, что хранит (десять лет подряд). Еще знаю – пришлось узнать, невольно! – что два года спустя получения этого письма старательно и цинически уговаривала С. со мной разойтись (рукоплещу Вашей новой жизни – зачем В<ам> нужна М. – и хуже) – в жизни продолжая ласкаться. И я ничего не чуяла – и ничего <подчеркнуто трижды> не чуя! – разлюбила – и даже отвратилась – и постепенно превратила ее в нарицательное – пустоты и низости: – Вот и вырастешь – Верой С<увчин>ской. (Сердце – чуяло!) Это она первая развела меня с Алей, на к<отор>ой – навсегда ее печать: пустоты. Теперь вижу, что над этим разводом – работала. И над этим. И здесь – удалось.
Кстати, единственный в моей жизни случай женского предательства, женского заспинного удара.
Но – все ее братья умерли в детстве, не доживали, последний (Твоя Смерть) был – блаженный: 13-ти лет – трехлетним.[36]36
Речь идет об Иване Гучкове.
[Закрыть] И м. б. вся ее низость (и предательство) – только мозговой порок.
Ребенок у нее есть – 9л. спустя после моего пожелания – а у ребенка (девочки, к<отор>ую назвала Kiki) кроме русской няни и бабушки – еще скандинавская няня, и ребенок этот (7 мес.!) отправлен с Nurse[37]37
няня (фр.)
[Закрыть] – в Plessis-Robinson.[38]38
Дальнее южное предместье Парижа.
[Закрыть] А мать – здесь: ходит по гостям и собраниям.
А письмо – хранит. (Документ? Патент на благородство? Но – кому я его ни выдавала!!! Скорей – примета обратного!)
* * *
Мур – 11-го сент<ября> 1928 г.
Я: – За кого еще помолимся?
– За Бога!
* * *
(Здесь кончается квадратная зеленая тетр<адь> с географической картой – Егорушка. – Начата 11-го марта 1928 г. в Мёдоне, кончена 11-го сент<ября> 1928 г., в Понтайяке.)
