Текст книги "Расчет только наличными, или страсть по наследству"

Автор книги: Марина Ильина

Соавторы: Людмила Глухарева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Она активно принялась за дело. В квартире громко играла музыка, Машка напевала песенки, укладывая феном волосы. Ей совсем не было страшно. Она пыталась придумать для себя безопасное, но полезное занятие. И в этот момент раздалась трель мобильного.

«А, это Тонька».

– Ну что, подруга, ты жива? – беспокойно кричала в трубку Александрова.

– Жива и мучаюсь заточением. У тебя идеи есть?

– А как же, конечно. Потому и звоню. Сегодня Печкин заедет за нами и отвезет в больницу к Оле, но это будет часа в три-четыре. Но ты же не усидишь до трех дома. Давай встретимся.

– У меня идея получше. Помнишь, я тебе рассказывала о женщине, которая экстрасенс. Она и живет неподалеку от меня. Может, нам к ней сходить, время много это не займет, ты меня проводишь и со мной на сеансе побудешь.

– С удовольствием. Я, конечно, тебя провожу. Все равно на работу я сегодня не пойду. Но стоит ли обращаться к доморощенным экстрасенсам?

– Она необычная женщина, ты сама в этом убедишься. Договорились?

– Не убедила ты меня, но раз я на работу все равно не собираюсь… – кротко ответила Тонька.

«Ну да, конечно». Так называемая работа Тоньки сводилась к свободному графику посещений маленькой замызганной конторы и такому же свободному и крохотному заработку.

– Все, я жду тебя через пятнадцать минут, – скомандовала Марья.

– Ты чего? – обиженно протянула Антонина. – Я так быстро не смогу, давай через двадцать пять. Мне еще одеться надо.

– Ладно, жду. Пока.

Марья покосилась на велотренажер в углу комнаты и вздохнула.

«Хорошее, конечно, дело – спорт. Но почему меня тошнит только от одной мысли о спорте? Странно. Наверное, потому, что мне и без спорта совсем не скучно и комплексов по поводу фигуры у меня нет. Лучше, пожалуй, купить абонемент в бассейн. Н-да, а потом плюнуть на него и не ходить. Где же Тонька? Двадцать минут уже прошло. Копуша».

Мария выключила телевизор и подошла к домофону. Раздался противный писк. Марья сняла трубку.

– Открыто, – закричала она, – заходи.

И нажала на кнопку.

Через две минуты в дверь позвонили. На пороге стояла и радостно улыбалась Тонька.

Антонина Александрова не изменила собственному вкусу. Жутковатые разношенные джинсы, балахонистый свитер (фасон – распашонка), полное отсутствие макияжа и волосы, закрученные в кривой хвостик, замотанный неопределенного цвета ленточкой.

– Синхронизировать надо бы, – мрачно заметила Машка, оценив концептуальность подруги.

– Ух ты, какая быстрая, – недовольно буркнула Тонька.

– Какая есть, уж не взыщите. Синхронизировать и точка. Ты что на себя нацепила? Хуже ничего не было? – Машка волновалась за Антонину.

– Почему не было? Было, но я постеснялась, – Александрова пожала плечами.

– Да, я вижу. Господи, что же это будет, когда ты смущение свое переборешь, вот ужастик-то выйдет. – Марья покачала головой и втянула подругу в квартиру.

Тоня категорически возражала против такой постановки вопроса. Во-первых, у нее, Тоньки, стиль такой: свободно-спортивно-демократический.

Во-вторых, не все же могут себе позволить «от кутюр».

В-третьих, мир разнообразен и потому прекрасен. В его разнообразии и заключена вся прелесть. Слава богу, что люди все разные и вкусы у них тоже разные.

– Я надеюсь, ты уже готова? – Тоня с любопытством разглядывала Машку.

Сергеева всегда следовала только одной моде – своей собственной. Она могла носить несочетаемые цвета, разнокалиберные по стилю, форме и металлу украшения, а могла вся с ног до головы следовать одному цвету, варьируя его оттенки, от самых светлых до самых темных. Каждый день приносил Машке новые идеи и свежее решение. Как в рекламе.

Александрова обожала эту манеру подруги. Естественно, перенять стиль Сергеевой было невозможно, но Тонька и не стремилась к этому.

Она с удовольствием фыркнула и ехидно спросила: «Сегодня в белом? А я так надеялась полюбоваться фиолетовой гаммой».

– Нет, день другой. Захотелось светлого и прохладного. Пошли? Хватит ухмыляться. И все-таки, что это за балахон на тебе?

Александрова с удовольствием одернула мужской свитерок, размера на три превышающий габариты ее фигуры.

– Я люблю объемные вещи. Чувствую себя в них комфортно.

– Да, и заодно выглядишь лет на десять старше. Что ты надеваешь на себя, прости господи, ужас какой-то!

Тонька радостно оскалилась.

– Это мой выбор! Так мы идем или нет?

– Идем-идем, – недовольно пробурчала Сергеева и взяла сумочку.

Мария закрыла дверь и вызвала лифт.

– Может, пешочком, – тоскливо заныла Тоня, – и для здоровья полезно.

– Нет, ты что, с ума сошла? Седьмой этаж! – Машка округлила глаза. – Я не пойду пешком. Не бойся, ты же со мной, поехали на лифте, ничего не случится.

– Я лучше пройдусь, – заупрямилась Тоня и помчалась по лестнице вниз.

Минут через десять они дошли до дома, где жила Елена Коршунова, которая помогала Марии в трудные моменты жизни.

Коршунова выслушивала все жалобы Сергеевой и давала советы, а главное, давала объяснения всем положительным и отрицательным процессам в жизни Марии. Елена проповедовала философию, которая напоминала буддизм, и обладала несомненными качествами и талантами экстрасенса. Маша бесконечно доверяла ей.

– Ты не одна, – хрупкая блондинка поздоровалась и улыбнулась подругам.

– Это Тоня, моя подруга, я тебе рассказывала о ней. Лен, разреши, она побудет на сеансе, мне это очень важно, пожалуйста, – торопливо выпалила Марья и искательно взглянула на Коршунову.

– Хорошо. Заходите. Вас, Тоня, я попрошу соблюдать тишину и ни во что не вмешиваться. Договорились?

– Да. Я буду тихо, – покорилась Тоня и с любопытством огляделась.

Обычная трехкомнатная квартира казалась просторной и светлой. Песочные стены, темный паркет, плоские молочные светильники. Практически полное отсутствие мебели, за исключением гибких черных канделябров, расставленных по периметру комнаты. Свечей в канделябрах не было.

В левом углу комнаты расположилась огромная, зеленая китайская ваза, заполненная сухими хрупкими веточками. Ваза заворожила Тоньку. Она подошла к ней поближе и погладила гладкие рифленые бока китайского производства.

Вот, ничего особенного, а впечатление перерастает в потрясение. И запах. Что за удивительный запах? Смесь ладана и апельсина? Спрашивать Коршунову было как-то неловко. И Тонька промолчала.

Хорошо бы здесь сеанс проходил!

Но Елена провела их в другую комнату. Совершенно обычная комната: диван, два кресла, стол, кривые книжные полки.

Хозяйка усадила Тоню в кресло, а Марью на диванчик, сама прислонилась к стене и спросила: «Что за спешка? Маша, случилось что-то серьезное?»

– Да, кажется, меня пытались отравить, и я хочу узнать почему, – ответила Сергеева.

– «Кажется» пытались или действительно пытались?

– Я не могу ответить точно, но ощущения и подозрения у меня противные. Дурные.

– И чем я могу помочь? – Лена скрестила руки и прищурилась.

Вдруг дверь в комнату с грохотом захлопнулась, словно от сквозняка, которого не было. Где-то в глубине квартиры мяукнула кошка. Тоня и Марья вздрогнули. Переглянулись.

– Это сквозняк, – успокаивающе заметила Коршунова, – так что я могу для тебя сделать?

«Да, как же, сквозняк. Рассказывай. Нет тут сквозняка. Все окна и двери наглухо закрыты», – быстро подумала Тонька и приготовилась открыть рот, чтобы возразить хозяйке, но остановилась под сверлящим многозначительным взглядом Машки. Тонька покорилась.

«В чужой монастырь и со своим уставом? Будем соблюдать нейтралитет».

– Лен, у меня необычная просьба. Я хочу, чтобы ты ввела меня в гипнотический транс или не гипнотический, я забыла это слово… что-то, связанное с астральной составляющей. Короче, я хочу увидеть и понять, что случилось с Гришкой, или, на худой конец, получить хоть небольшое пояснение к творящемуся кошмару. Помнишь, я жаловалась тебе по телефону? Я хочу понять, что вообще происходит.

Коршунова подошла к окну и прислонилась лбом к стеклу. В комнате повисла тишина. Подруги выразительно переглянулись. Елена обернулась и покачала головой.

– Да, простая и легкая просьба, – усмехнулась Лена, – но трудновыполнимая.

– Леночка, милая, пожалуйста, соглашайся.

– Если я соглашусь, то должна тебя предупредить, что удовольствия от этого ты не получишь, скорее наоборот. Это весьма малоприятная процедура, мягко выражаясь, и поможет ли она ответить тебе на вопросы, неизвестно. Давай не рисковать.

– Леночка, я прошу, пожалуйста.

– Упрямица. Но попробовать можно. Я стараюсь такими сеансами не злоупотреблять, но раз это так важно для тебя, хорошо, давай начнем. Ложись на диван.

– А вам фотография Гришкина не понадобится? – не выдержала нейтралитета Тонька и влезла в разговор. – А то мы захватили школьный снимок Вольского.

Коршунова усмехнулась и скрестила руки.

– Я гаданиями на картах, кофейных гущах и прочих аксессуарах не занимаюсь. Я не занимаюсь отворотами, приворотами, поиском пропавших и лечением больных людей. И фотография Григория Вольского мне ни к чему. Я – посредник.

– Посредник, в каком смысле, простите? – не унималась Александрова.

Где-то в глубине квартиры замяукала кошка.

«Голодная, что ль, кошка у нее? Эк животное страдает!»

– Каждый человек в состоянии себя излечить, помочь телесно и духовно и так далее, но практически никто, за исключением ничтожно малого процента, не умеет пользоваться своими возможностями, силами и мозгами.

Александрова прикусила зубами пальцы.

– Если вкратце, то любой индивидуум, установив связь с необходимой категорией энергетических полей космоса, получает к ним доступ. А получив доступ, он может решить очень многие свои проблемы. Не все, но многие. Я выступаю в роли посредника и открываю людям канал связи. Собственно, вот и вся моя работа. Для получившего доступ вся процедура, как правило, проходит довольно болезненно. Ощущения у всех разные. Исходя из моей практики, я могу утверждать, что приятных отзывов не было ни разу.

– А научиться этому можно? – открыла рот Тонька.

– Да, – сухо ответила Коршунова. – Мария, ложись на диван.

Машка легла на диванчик и закрыла глаза. Лена встала рядом у изголовья и стала проделывать какие-то пассы руками, к чему-то прислушиваясь.

Тонька замерла в кресле, стараясь громко не дышать, видимо, поэтому ей тут же захотелось кашлять.

Александрова зажала рот руками и задавила кашель неимоверным усилием.

«Не свихнуться бы на старости лет», – мысленно перекрестилась она. Антонина верила в Бога, высшие силы, невероятные чудеса и всякие загадочные разности. Но верила отвлеченно, а не конкретно. Местные адепты высшей магии и экстрасенсы воодушевления у нее не вызывали. Они вызывали любопытство.

– Открой глаза, Мария, – велела Лена, – и внимательно следи за движениями моего брелка. На счет «десять» ты уснешь и проснешься по щелчку тоже на счет «десять». Один, два, три…

Тоня не отрывала глаз от Машки, та следила за брелком Елены. Взгляд ее был живым и осмысленным, и она никак не напоминала засыпающего человека, но на счет «девять» ее веки дрогнули, а на «десять» закрылись, и Машка громко засопела.

– Конечно, завтрак был плотным, – удовлетворенно прокомментировала Тоня и с опаской воззрилась на Лену. Коршунова обернулась, нахмурилась.

– Простите, я больше не буду, – покаянно призналась Тоня, ерзая и пытаясь поудобней устроиться в кресле. В закрытое наглухо окно пробивалось солнце, где-то во дворе лаяли собаки, а в глубине квартиры явно страдала кошка.

Но Коршунова на завывания кошки никак не реагировала.

– Мария, расскажи, что ты видишь, – с нажимом проговорила Елена.

– Я вижу темно-синюю папку на завязках, правый угол ободран. Папка лежит на столе. На столе девять чашек, сахарница и большой самовар, самовар горячий, пар из него идет. А стол какой-то знакомый, эту комнату я видела, я ее узнаю. Это, это… Гришкина дача в Малаховке. Мне кажется, что в доме кто-то есть. Нет, я уверена, что кто-то есть. Я слышу шорохи и вздохи. Мне страшно, Лена.

– Маша, что ты видишь, говори, не молчи.

– Веранда – пустая, кухня – пустая, я чувствую, что кто-то есть в гостиной. Я вхожу в комнату. Очень боюсь, но мне любопытно, и я знаю, что меня никто не видит. В комнате – густой туман, как будто рядом речка. Я слышу голоса.

Тоня передернула плечами. От всего происходящего ее охватил озноб.

– В комнате несколько человек. Их лица и фигуры размыты. Их много, человек восемь-девять, если они люди, конечно. Но я узнаю голос Гришки и вижу его отчетливо. Мне страшно, Лена. Остальные сидят на полу. Они молчат, но при этом общаются, и я это понимаю, только не могу разобрать, что именно они говорят. Мне тяжело дышать. Мне здесь совсем не нравится. Хватит. – Марья часто дышала. Уши ее заложило, и какая-то неимоверная тяжесть вдавила Сергееву в диван. – Лен, мне тяжело дышать. Я не хочу. Я не хочу. Глаза не открываются!

– Лена, прекрати это, пожалуйста, – взмолилась Тоня, – посмотри на Машку, ей же плохо.

Коршунова наклонилась над Машкой и негромко начала отсчитывать.

– Один, два, три…

Марья очнулась. Она попыталась приподняться, но повалилась назад на диван.

– Что это было? Жуть настоящая, я больше никогда не решусь на такой эксперимент, – жалобно простонала Сергеева. – Вы все слышали. Я видела Гришку и еще человек восемь, только его – отчетливо, а остальных – нет. И я очень ясно видела папку и чашки на столе. А люди, они были размытыми фигурами. Лена, что это было?

– Я не знаю, Маш. Ты же сама хотела, чтобы я ввела тебя в транс. Вот и результат. – Лена беспокойно смотрела на Машку.

– Да, но я ничего не поняла. Ровным счетом. Гришкина дача, он сам и еще какие-то люди, папка на столе. Девять чашек, девять фигур. Что все это означает? – Марья приходила в себя и требовала объяснений от Елены.

– Но я не могу тебе объяснить, видимо, все как-то связано с девяткой. Цифра девять, девять человек. А может быть, все дело в даче в Малаховке. Или в папке. Я не знаю. Я могу только гадать. А это уже не мой профиль. Предположить можно что угодно, допустим, ты побывала в антимире, а может быть, в прошлом или будущем. Только то, что ты наблюдала и ощущала, и есть ответ на твой вопрос. Ответы простыми не бывают. Они все, как правило, закодированы. И я надеюсь, что больше ты ко мне с подобными просьбами не будешь обращаться, – отрезала Лена.

– Маша, ты говорила, что видела Гришку и еще восемь фигур, – встревожилась Тоня, – или у меня глюки.

– Ну, видела. Вольского четко видела и еще, наверное, девять человек, если это люди, конечно. А что? О господи, ты думаешь, что это… – У Марьи заблестели глаза, щеки вспыхнули алым. – Союз Девяти. Как в моем сне! Лен, а ты слышала про Союз Девяти?

– Слышала. А как же. И не советую вам интересоваться данным вопросом. Меньше знаешь, крепче спишь, – холодно ответила Лена и продолжила: – Девочки, простите, но у меня больше нет времени. Давайте прощаться.

– Да, да, конечно, мы уже уходим. Машка, вставай. – Тоня вскочила с кресла, и на бегу сдернув Машку с дивана, поволокла ее к выходу. – Спасибо вам огромное, Лена, спасибо и до свидания.

– К чему такая спешка, – зашипела Машка, вдруг оказавшись на лестничной площадке, – что с тобой?

– По-моему, мы уже достали твою волшебницу. И, кажется, я ее здорово раздражаю. Я решила от греха подальше. – Тонька радостно улыбалась и пританцовывала. – Я так рада, что все закончилось и обошлось без жертв. Признаться, мне было не по себе. Кошка в ее квартире периодически мяукала, ты слышала?

– Слышала.

– А у Коршуновой есть кошка?

– Нет ни кошки, ни собаки.

– А кто ж тогда мяукал? И двери все время хлопали, как от сквозняка, которого нет. Сквозняка нет, все наглухо закупорено, а двери хлопают. Массовый психоз или слуховые галлюцинации? Я уж не чаяла, как оттуда выбраться. Мурашки по коже.

Машка покачала головой.

– Ладно. На самом деле страшно было мне, а не тебе. Нет, даже не столько страшно, сколько жутко. Знаешь, как в ужастиках, когда ясно, что вот-вот произойдет нечто кошмарное и помешать этому уже нельзя.

– Я ужастики не смотрю. Очень впечатляюсь. Мне потом снится вся эта канитель. И что ты решила? Рванешь в Малаховку? – спросила Александрова.

– Да, поеду. Сяду в машину и поеду, только мне одной не очень комфортно. Поедешь со мной?

– Конечно, только не сегодня, давай завтра, а, Маш? У меня заказ крупный грядет, я сейчас поеду на работу, потерпи до завтра, согласна? А сегодня, после обеда, Ольку навестим. – Тоня просительно заглянула Машке в глаза.

– Согласна. – Марья энергично вышагивала по дороге и на лице ее отражалась трудно определяемая гамма чувств.

– А еще хорошо бы позвонить Печкину, как ты думаешь, накопал он что-нибудь?

– Не знаю, но я ему расскажу об этом эксперименте. – Марья решительно тряхнула головой и резко свернула к своему дому. – До вечера, – попрощалась она с Тоней.

Марья вошла в свою квартиру и устало опустилась в кресло. Тревога не отпускала ее. Она позвонила Печкину и четким слогом описала свой визит к экстрасенсу. Он удивился, стал задавать разнообразные вопросы и даже не пытался скрыть своего скепсиса. Машка пыталась имитировать хладнокровие. Затем сослалась на свидетелей сеанса. Печкин продолжал недоумевать.

– И что это нам дает, даже если поверить в гипноз и прочую мистику, что это дает?

– Не знаю, – призналась Машка, – может, это намек на Союз Девяти, а может, намек на Гришкину дачу или его синюю папку.

– Маш, давай бросай свою самодеятельность, а? Мы же договаривались, что ты из дома никуда. А ты все время где-то бродишь. А я обещаю что-нибудь выяснить про этот миф о Союзе Девяти, хотя и не представляю себе, каким образом. Сиди дома, я тебя прошу. – От волнения Печкин окончательно осип.

– Попробую. А как Оля? Мы сегодня навестим ее?

– Я заеду за тобой и Тоней часика в четыре, все, пока, – Печкин отключился. А Машка задумалась еще больше.

«Подумаешь, Малаховка, туда – час, обратно – час. И на осмотр – час. Сейчас одиннадцать, времени вагон. Я все успею».

Сергеева не только умела принимать решения. Она еще и реализовывала их со скоростью, достойной подражания.

Печкин трудился у компьютера. Поисковые системы вываливали ему абсолютно всю информацию, связанную со словосочетанием «союз девяти». И чем дальше в лес, тем запутанней казалась вся схема. В основном он вникал в литературные труды писателей, но самое большое удовольствие он получал от Стругацких.

«Ах, почему не живем мы с вами в благословенном девятнадцатом веке! Представился бы я вам генералом какого-нибудь таинственного ордена или жрецом Союза Девяти… Слыхали про Союз Девяти? Он учрежден был в незапамятные времена легендарным индийским царем Ашокою и существует до сих пор. Чудесно, тайно, авторитетно… Девять почти бессмертных старцев пристально следят за развитием науки на Земле, следят, чтобы слепая жажда познания не привела людей к преждевременной кончине человечества. Вы же знаете, какие бывают ученые: все ему трын-трава, лишь бы узнать, возможна какая-нибудь там цепная реакция или нет. Потом он узнает, конечно, что реакция возможна, но уже поздно! Вот Союз Девяти и следит за порядком в этой области. Если кто-то вырвется слишком далеко вперед, опасно вырвется, не вовремя, вот тут-то и принимаются надлежащие меры! А иначе нельзя, Дмитрий Алексеевич. Никак нельзя! Знаете, что было бы, если бы Эйнштейну удалось построить единую теорию поля? Ведь там, в этой теории, есть такие нюансики… Бац! – И тишина. Надолго!»

Монитор мигнул, вспыхнул и погас. Печкин удивился. Техника у него была дорогая и, стало быть, достаточно надежная.

Что за ерунда?

Он выключил и включил компьютер.

Затем Печкин распечатал на принтере следующую заметку:

«В VII веке порох был известен египтянам, ранее – в 80-е годы н. э. – рецепт его из Индии попал в Китай. Почему такое важное средство ведения войны не получало распространения?

Автор книги, в которой приводятся эти факты, ссылается на деятельность Союза Девяти Неизвестных – организации, целью которой было не допустить, чтобы сведения о каких-то, как сказали бы сейчас, средствах массового уничтожения получили широкое распространение. Это очень интересная гипотеза, но она, как кажется, весьма уязвима для критики.

В одном городе живут и работают несколько талантливых ученых. Их открытия могут многое дать человечеству. Но вдруг… Какие-то непонятные силы стали вмешиваться в их работу, тормозить ее. Эти силы материализуются в виде рыжих человечков в черных плащах, которые представляются то членами мистического Союза Девяти, то обитателями внеземных цивилизаций.

И утверждают, что открытия этих ученых могут привести человечество к самоистреблению. И эти «враги прогресса» всеми способами заставляют бедняг не только бросить почти законченную работу, но и сжечь все материалы».

В дверь настойчиво звонили. Печкин не спеша вышел в прихожую, посмотрел в глазок и замер. На ярко освещенной лестничной клетке никого не было. Он пожал плечами.

«Дети балуются. Ясный перец».

Требовательный перезвон повторился. Но на лестничной клетке опять никого не было.

«Вот виртуозы. И как они это проделывают?»

Печкин вернулся к компьютеру и решил не реагировать на милый детский розыгрыш.

Он продолжал искать в сети любую информацию, хоть как-то связанную с Союзом. В истории об атлантах он прочитал:

«…Люди, жившие в междуречье Дона и Волги, вернее, там, где эти реки потом потекли, не представляли себе изменений – жизнь в приледниковой зоне не менялась от поколения к поколению.

В незапамятные времена их предки приспособились к оседлой жизни в краю высоких трав, выработали правила и законы: они забивали ослабевшего мамонта или быка, выделывали шкуры, собирали ягоды, зерно, рожали и умирали.

Вечный цикл: летом откочевать поближе к леднику, зимой вернуться к лесу.

Но с каждым годом первоначально вертикальная стена ледника оседала, становилась рыхлее и уже более походила на обычные сугробы.

Наконец наступила осень, продолжавшаяся очень долго, и зимы за ней не было: дождь, дождь со снегом, снова дождь и очень ранняя весна. Ржавое солнце палило вовсю сквозь нескончаемые слепые дожди…

Трава не выросла как прежде, внезапно привычная сухая степь, скованная вечной мерзлотой, исчезла, и на ее месте появилась болотистая тундра.

Быки ушли зимой, мамонты еще долго трубили и сбивались в большое стадо, но потом ушли и они. В племя пришел ужас голода и многие бесцельно бродили по стойбищам, ели сырую глину и умирали в корчах.

Роды собрались, и шаманы камлали целых три дня, а потом в чуме, где сидели верхние, наступила долгая тишина. Тихо было и на утрамбованной площадке под тотемным столбом, толпа ждала.

Вышел голый шаман, обмазанный жиром, и рот его был в киновари, а глаза обведены белым – он был помечен знаком смерти. Женщины завыли, кто-то забился в припадке.

– Слушайте! Духи предков сказали – Солнце наш враг, оно растопило Белую Стену, оно не дает расти траве, оно прогнало наши стада. Духи предков сказали – идите за мамонтами, идите на восток. Духи предков сказали – тот, кто светел лицом или шерстью, это наш враг, увечные – тоже наши враги, это не люди, это семя злого Солнца, мы не возьмем их с собой! Пусть наши несчастья останутся с ними!

…Здесь Ху-Фу и попытался возразить, он, конечно, чуть-чуть хромал, но был лучшим охотником и мог не беспокоиться о себе лично.

Все дело заключалось в том, что жена и дети его были рыжими. Долго ему выступать не дали: пока он тужился и, краснея от волнения начал говорить, шаман шевелением руки направил на него людей, и его жестоко избили до потери сознания, удивительно, что он вообще выжил…

Когда он очнулся, племя уже давно ушло и в стойбище оставались немногие, сборная солянка со всех родов: слепые на один глаз, хромцы, старики, старухи и порченая молодежь: все белесые и рыжие. Мужчины? А мужчин не было – среди взрослых охотников шаманы благоразумно не стали проводить селекцию, да и наглядный пример с Ху-Фу, замертво валяющимся на плацу, придал энтузиазма и послушания всем, даже не сомневающимся в своем колере.

Вот таким образом Хе-Фе оказался единственным добытчиком среди множества голодных, и ему в конце концов удалось их прокормить. Как же он смог это сделать?

Он поменял сырьевую базу – мелкую птицу и рыбу, которых раньше никто и не рассматривал в качестве добычи, сделал основным источником еды.

Им были придуманы разнообразные метательные приспособления: камни, сплетенные в сеть, рогатки, а музыкальный лук, забава известная с незапамятных времен, стал тоже орудием лова – с его помощью даже малый ребенок мог набить тупыми стрелами целую кучу уток.

Ху-Фу выбрал девять подростков себе в помощь, ребят самых сметливых и ловких на охоте, и девушек, умеющих собирать травы и готовить отвары.

Это и было начало легендарного Союза Девяти.

Почему именно девять? После первой зимы умерла четверть оставшихся, вторая зима унесла жизни еще четверти, и выбирать было особо не из кого, это потом на число девять накрутили мистики и таинств, но тогда все определяли голод и смерть.

Это был редкий момент в истории, когда над головами людей не висела религия, когда не было дармоедов и человек ценился за то, что он мог придумать и сделать.

Девять избранных лютой ненавистью ненавидели шаманов, и понятно, что они не верили ни в духов, ни в призраков, а верили единственно в человеческий ум и умение.

Они потом сами, без Ху-Фу, собрались и дали клятву – не допускать жрецов и шаманов, и нет никаких духов предков, есть только Солнце, Земля, Небо и человек, пока он жив.

Следующие поколения медленно продвигались за отступающим ледником, от болот к новым озерам, и с каждым годом жизнь становилась надежней и сытней.

Племенем, а число соплеменников достигало уже нескольких тысяч, умело правил Союз Девяти. Они были уже не изгнанниками, а единственно выжившими – те, кто ушел на восток, давно уже погибли вместе с голодными мамонтами в бескрайней северной тундре, не оставив от себя и гнилого ремешка.

В Северной Германии они столкнулись с другими людьми, также продвигавшимися за ледником – те начали свой путь с юга Франции.

У атлаа в то время уже были составные луки, не было шаманов, не было родов, но был Союз Девяти, поэтому все кончилось быстро и трагически – южан полностью перебили.

Слово «атлаа», такое имя дал им еще Ху-Фу, означало «настоящие люди» – атлаа, и естественно, что остальные двуногие людьми не считались.

Было только одно маленькое отличие от всех подобных прецедентов, произошедших в прошлом и предстоящих в будущем, – уничтожение южан организовал Совет Девяти и операция прошла под единым стратегическим управлением – мужчин перебили в загонной охоте за неполный месяц, а женщин и маленьких детей взяли в племя для улучшения породы.

Атлаа тенью нависли над Югом, засылая разведчиков все дальше и дальше, и наконец узнали об охотничьем рае в Сахаре.

Их сдерживал теперь только долгий путь по скудной земле Франции и Испании – за лето женщины и дети не дошли бы, но тут случилась беда, и поход стал необходимостью…

Разрушение Северо-Лаврентийского ледника, сравнимого по величине с Антарктическим, шло все быстрее и быстрее. Сначала не стало морской преграды, это событие, произошедшее во времена Ху-Фу, дало дорогу Гольфстриму и послужило толчком отступления ледника в Европе, но наземная часть ледника, занимавшая большую часть Северной Америки, казалось, оставалась неизменной.

Таяние ледника происходило внутри континента, и там скопилось целое море пресной воды, море, объемом превышающее Балтийское, – сдерживаемая все утончающимися ледяными стенами вода при нулевой температуре. Произошло неизбежное – при сильнейшем землетрясении в Мексике перемычка рухнула на протяжении сотни километров, и всего за две минуты в Атлантический океан вылилось колоссальное количество холодной, как лед, воды.

Волна высотой в десятки метров, смывшая побережье Европы, послужила основой легенды о Всемирном потопе, но самое страшное состояло в том, что пресная вода, как более легкая, растеклась тонким слоем по поверхности океана и температура воздуха резко упала.

Атланты не исчезли совсем, еще Геродот упоминает их как некий народ, поклоняющийся горам Атласа, но Союз Девяти уже никогда больше не управлял ими. Небольшой отряд, составленный из молодых воинов, избранных Девятью за ум и талант, ушел из Сахары. Сначала они остановились в Израиле (под столпом на Иерихоне лежит прах Ху-Фу), затем надолго обосновались в Шанидаре.

Куда они ушли потом? Где их следы?

Культура, не знавшая письменности, но имеющая опыт трех тысяч лет свободного развития, культура, принципиально отрицающая религию, что они знали и что могли?

Танец и татуировка заменили им письменность. Текст рождался из живого смысла, и линейная логика казалась им примитивной.

Они могли предсказывать будущее, вернее, их настоящее было более растянуто. Пережимая сонную артерию, они научились неопределенно долго удерживать человека в состоянии клинической смерти, и благодаря этому они смогли проникнуть в город миллиона солнц.

Они ушли туда и стали равными среди Чужих».

Н-да. Нельзя сказать, что после ознакомления с публикациями в Интернете, относящимися к Союзу Девяти, на Анатолия Михайловича разом пролился свет истины. Вернее, свет погас вообще. Пробки выбило. В довершение ко всему с хриплым грохотом свалился карниз. Отчего, почему, с какой стати? Может, сегодня пятница, тринадцатое?

Печкин изучал распечатки материалов.

Атлантида? Индийские цари. Древние племена. Никакой зацепки. Сплошная беллетристика. Так, надо обмозговать.

Существует миф о неком Союзе Девяти. Если допустить, что данный миф – реальность, тогда можно допустить, что Вольский как-то связан с этой реальностью. Ладно. Допустим, связан. Представим себе самое невозможное: наш современник, Григорий Вольский, является представителем Союза. А дальше? Как связать исчезновение неподвижного Вольского с членством в Союзе?

Представим себе, что есть Союз, есть сотрудник Союза. Кому он мешает? Нет, не так. Кому он в принципе может мешать? Президенту? Власти? Олигархам? Бред и бессмыслица. Ведь в таком случае придется допустить, что власть имущие знают о существовании Союза, верят в него и боятся его представителей. Вроде как Вольский помешал властям и его убрали. Тупо, грубо и неделикатно, оставляя следы. Сомнительное предположение. Такие акции проводят люди солидные и проводят они их тихо, плавно и незаметно.

Кто же на таком уровне власти поверит в возможность существования некоего московского волшебника, способного изменить судьбу любого человека, не говоря уже о стране в целом? Совершенно невероятно. Согласиться с этим утверждением даже на уровне допущения Печкин никак не мог по одной простой причине.