Текст книги "Фэнтези-2011"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Святослав Логинов,Эдуард Катлас,Наталья Резанова,Михаил Кликин,Александр Золотько,Юрий Погуляй,Сергей Булыга,Вадим Калашов,Сергей Туманов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Какой милый мальчик! – А потом уже строго: – Подойди ближе!

Я подошел.

– Посмотри на меня! – приказала она.

Я посмотрел. Она недовольно покачала головой и сказала:

– Какие дикие глаза! Мне страшно!

Я испугался и сказал:

– Я это не нарочно.

– Дурень! – сердито сказала она. – Молчи, когда с тобой разговаривают. Я из-за тебя сегодня всю ночь не спала, скотина ты этакая. – И тут же спросила: – Это же ты вчера хвалился, что любишь жареные мухоморы?

Я молчал. Она же мне сама так приказала! Но тут панна Мальвина, а она стояла сзади, врезала мне подзатыльник, и я ответил:

– Да.

– И поганки с солью?

– Да.

– Очень хорошо! – громко сказала пани Крыся. – Вы только посмотрите на него – какое дерзкое чудовище! – И опять быстро спросила: – Это правда?

Я молчал. Мне тогда было очень обидно. Я не хотел ей признаваться, что я все это наврал. Но и соглашаться с ней мне было страшно. Поэтому я просто смотрел в пол и молчал. Тогда она сама заговорила, и уже не с такой злостью, а вроде даже с добром:

– Маленький гадкий дикарь! Ты хоть представляешь, что из всего этого может выйти? Ведь мой супруг – человек очень открытый и бесхитростный, он привык верить своим собеседникам на слово. И вот он поверил тебе и уже даже разослал приглашения нашим уважаемым соседям. И вот они приедут к нам, мы накроем праздничный стол, будет играть музыка, у всех будет чудесное настроение… А что будет после? Мой супруг прикажет, и введут тебя, и ты начнешь жадно хватать жареные ядовитые грибы. А после упадешь на пол и будешь биться в конвульсиях! Зачем тебе это? Что ты задумал? Отвечай, когда с тобой разговаривает твоя госпожа!

Я очень испугался и ответил:

– Ничего я не задумал. И не буду я на пол падать. И кататься по нему тоже не буду.

– А будешь что?

– Съем я их, вот что! – громко сказал я. – Как дома с ведьмой ел, так и здесь с вами то же самое. Вот так! – и тут я даже облизнулся для наглядности. А на самом деле, это в голове, я очень горько подумал, что никуда мне от этой пани теперь не отвертеться, замучит она меня, закормит ядовитыми грибами! Ну так и я ей хоть так отомщу – весь праздник испорчу! Пусть ее гости до смерти перепугаются! Я, тогда я еще подумал, я нарочно буду визжать и хрипеть изо всех сил! И пеной буду брызгаться! И ногами вот так колотить!..

Но пани Крыся – если я раньше про это не говорил, то скажу хоть сейчас, – но пани Крыся была очень хитрая. Прямо как будто тоже ведьма. Поэтому не успел я тогда этого до конца додумать, как она вдруг вся засветилась от радости и говорит:

– Я так и знала, что ты хочешь подстроить мне гадость. Но ничего у тебя не получится. Я еще два часа назад послала девок в лес сам знаешь за чем. Вот они сейчас вернутся или, может, уже вернулись, и мы тогда тебя сразу испытаем. Чтобы потом, при гостях, не позориться. Или, может, ты уже одумался?

И тут она очень противно усмехнулась. Меня взяла страшная злость, и я очень громко сказал:

– Ничего я не одумался. И одумывать не собираюсь. Я очень люблю жареные мухоморы. А поганки с солью еще больше. Это у меня в лесу, в том ведьмином доме, была самая любимая еда.

И тут как раз в дверь постучали. Пани Крыся велела входить. Вошел их главный повар, забыл, как его звали, и принес полную тарелку жареных мухоморов в сметане. А сбоку, слева, на той же тарелке, еще лежали две сырые поганки, посыпанные крупной солью. Пани Крыся посмотрела на тарелку, потом на меня, а потом очень грозно спросила:

– Ну, что?

– Дайте ложку! – сказал я.

Повар тут же дал мне ложку, то есть просто достал ее из-за уха и дал. Я взял ложку и тарелку, осмотрелся, увидел, что сбоку у них вдоль стены устроена длинная лавка, обитая мягкими подушками, пошел и сел туда. И еще раз посмотрел на тарелку. Пани Крыся облизала губы и сказала:

– Неужели ты и в самом деле собираешься есть эту гадость?! – Я молчал. Тогда она сказала так: – Если ты откажешься их есть, я прикажу тебя простить. И еще дам тебе в награду мягкую белую булочку.

А я подумал: мама-ведьма, если ты про меня не забыла, не дай мне отравиться! После чего зажмурился и начал есть. И было мне тогда так страшно, что я вам теперь ничего не скажу, какого вкуса были те грибы. Я тогда их просто съел – и посмотрел на пани Крысю. Она сидела белая-пребелая. Сперва она молчала, а после тихо сказала:

– Гадкий мальчишка! Зачем ты это сделал?!

А я встал, утерся и спросил, можно ли мне уже идти домой или нужно еще что-нибудь.

– Ничего! – быстро сказала пани Крыся. – Мальвина, проводи его. И чтобы за ним смотрели, ясно?! И мне каждый час докладывали! Идите!

И мы ушли. То есть я ушел домой и там занимался своими деревенскими делами. И так же мои родители, и братья, и сестры. А панские гайдуки по переменке на наш двор ходили, сидели в углу на бревнах и приглядывали за мной. Это они ждали, как я понял, когда меня поганки схватят.

А вот не схватили! Все удивлялись, почему это так, а я точно знал почему, но никому об этом не рассказывал. И так прошло два дня. И все эти два дня, совсем забыл сказать, фонтан бил струей, и струя не кончалась. Пан и паныч Войцеховичи с утра до вечера возле него торчали, дивились, так нам гайдуки рассказывали и при этом весело смеялись. И нам это тоже было смешно.

А потом, на третий день, к нашим панам приехали гости, очень много, между прочим, и меня опять позвали к ним в палац. Зачем, нетрудно догадаться. А день тогда уже шел к вечеру, даже уже начинало темнеть. Господа паны сидели за столом уже достаточно долго, поэтому все они были крепко выпившие, говорили все разом и громко. И когда меня туда ввели, это еще тоже продолжалось. И даже когда наш средний, а на самом деле главный пан, пан Крепкий Пень поднялся и стал про меня говорить, они еще не сразу успокоились. А когда уже и успокоились, то тоже еще не сразу взяли в толк, о чем это он им говорит. Пан Сабантуевский, наш самый ближайший сосед, так тогда прямо и сказал:

– Чего это ты, Лех, заладил! Ну и грибы! Ну и что?!

А Лех, то есть наш пан, это у него такое имя, а Лех Войцехович ему:

– Так ведь это мухоморы, Юрек! И поганки! А он, – и тут наш пан указал на меня, – а он их сейчас съест, прямо при нас, и даже не икнет!

– Ну! – сказал Сабантуевский. – А дальше?

– Так ведь поганки, Юрек! – гневно повторил наш пан. – Ядовитое блюдо! Понятно? – и тут же повернулся, приказал: – А ну их сюда!

И их, то есть грибы, мухоморы с поганками, внесли. И поднесли ко мне. На серебряной тарелке, между прочим. Паны молчат и ждут, что будет дальше. И их жены, пани, тоже молча смотрят. И наша пани Крыся с ними. Но только она одна спокойная и даже как бы равнодушная. Она же уже видела, как я это запросто ем. А чтобы пронять остальных, наш повар – это ему пан так кивнул – повар выставил тарелку на вытянутых руках и пронес ее вдоль стола, чтобы все это как следует увидели. И опять поднес ко мне. А я стою и жду. Тихо стало, торжественно. Тогда наш пан громко откашлялся, это чтобы все опять на него посмотрели, и очень важным голосом сказал:

– Вот, панове, глядите, это мальчик Ясь. Он сейчас прямо на ваших глазах все это съест…

– И я! И я! – вдруг очень громко сказал один пан, который сидел с самого краю. Тут он даже вскочил и опять: – И я! И я!

Это он был очень пьяный. Все засмеялись. А те, которые сидели рядом с ним, тоже вскочили и стали его обратно усаживать. Наш пан сказал:

– Не сомневаюсь, пан Тарас, съедите. А потом что с вами будет? А вот с ним ничего. Вот, смотрите!

Тут он опять повернулся ко мне и еще даже пальцем на меня показал. Повар сразу сунул мне тарелку, поваренок ложку, и я уже было зачерпнул…

Как вдруг все пани, кроме нашей пани Крыси, вдруг как завизжат! И как поднимут еще всякий другой шум! И еще как они стали просить, чтобы пан Лех, то есть наш хозяин, остановил эту, как они выразились, гадость. Наш пан на это очень, конечно, рассердился, но все-таки махнул рукой, и у меня отобрали тарелку. И вот я стою, уже один, без ничего, перед их полным столом. Там у них тогда этих панов просто кишело, может, их там было двадцать или даже тридцать, у меня просто глаза разбегались, да я тогда и считать до стольких не умел. И вообще я тогда был очень сильно растерян. Это же, не забывайте, все было в их самом богатом покое – в гостиной, а там чего только не было, блестело и сверкало все кругом, и золотилось, и паркетилось, а я кто такой? Я дикий человек из леса. И еще даже босой. А они на меня смотрят с большим любопытством. После одна пани осторожно спрашивает:

– Так это и есть ваш тот мальчик, которого аист принес?

– Э, пани Ядвига! – гордо отвечает наш пан Лех. – Если бы это так просто: аист. А то ведь сама ведьма.

– Ах! – говорит пани Ядвига. – Как ужасно.

А наш пан Лех:

– А вот, извините, как раз нет. А очень даже любопытно, между прочим.

Это он так говорил, потому что видел, что на него (а еще больше на меня) все смотрели вот такими вот глазами! И он тогда мне говорит:

– Откуда ты, Ясь, к нам попал?

– Из леса, – говорю. – От ведьмы. Я у нее старшим подмастерьем был, летал на ступе, метлой загребал.

– А после?

– Засмотрелся вниз и свалился. А там было болото. Ведьма подумала, что я в нем утопился, и полетела дальше. А я шел, шел – и к вам пришел.

– А чем тебя ведьма кормила?

– Ясное дело, – говорю, – поганками и мухоморами. И еще мы варенье из волчьих ягод варили. А когда к нам леший приходил, мы с ним пили водку и играли в карты.

– О! – сказал пан Сабантуевский. – С лешим! Так он, наверное, шулер!

– Не знаю, что такое шулер, – сказал я, – но меня тоже не обдуришь. Я всех насквозь вижу. Вот вы, ясновельможный пан, сейчас храбро смеетесь, а сами дулю в левом кармане держите. А сегодня утром черной кошки у себя на крыльце испугались.

Не знаю, зачем я все это сказал. Пан Сабантуевский очень разозлился, вскочил и грозно говорит:

– Лех! Что это такое?!

– Как что? – отвечает наш пан. – Это ведьмин сын, вот что. Он, между прочим, мне в хозяйстве очень помогает. Вот, например, недавно фонтан починил. Теперь туда воду носить не нужно, он сам по себе фонтанирует.

– С полным нарушением гидравлики! – очень сердито сказал его сын, а наш паныч. И гневно добавил: – Всю физику запутал, дурень!

– Кого, кого? – спросила одна пани.

– Физику! – еще раз сказал паныч. – Колдун он, панове, вот что! Мракобес! А мы его тут прикармливаем. А еще просвещенное общество!

Вот как он тогда сказал! И очень зло. Но и отец его, пан Лех, тоже крепко разозлился – но это уже на него самого – и очень гневно сказал:

– Что ты в этом понимаешь?! Какое еще мракобесие! Это нам дано от дедов и еще даже от прадедов. А кто такая твоя физика? Чужинские выдумки! Нахватался всякого, и хватит! Никуда больше не поедешь, будешь здесь сидеть и впитывать традиции. Понятно?!

И он, я так думаю, еще бы долго на Дрына кричал…

Но тут взяла слово пани Крыся. Она просто сказала:

– Лех!

И этот Лех, то есть наш пан, сразу стишился. И еще сделал вот так ладошкой по губам, то есть как будто их утер. И в гостиной стало совсем тихо. Я стоял перед столом, а они за ним сидели. Их было много, а я был один. И еще: они были большие, а я маленький. Мне, если вы этого еще не забыли, было тогда всего лет пять или семь, я только что вышел из леса. А они все были умные и сытые, и у каждого было по вилке с ножом, и перед каждым по тарелке со всякой полезной едой. А мне давись, Ясь, мухоморами! Мне стало очень горько, я сказал:

– Но мухоморы – это что! А вот у нас в лесу еще вся хата в самоцветах. Потому что где мы свечек наберемся? А от самоцветов тоже свет, и даже лучший.

– А самоцветы откуда? – быстро спросил наш пан Лех.

– Из земли, откуда же! – сердито сказал я.

– Э! – засмеялся пан. – Что-то я их там нигде ни разу не видел.

– Потому что нужно знать места!

– А ты знаешь?

– Знаю.

– Под папараць-кветкой?

– Под ней!

– И ты ее видел?

– А как же!

Вот что я, дурень, ему тогда выболтал! Где была моя дурная голова?! Папараць-кветка, ого! Или цветок папоротника, если по-вашему. Но только тут как ни скажи, а сразу все понятно. Так и там тогда все аж вот так вот рты поразевали! И вот так глаза наставили! Но пока что все молчат. После пан Сабантуевский встал, всех осмотрел, откашлялся и говорит:

– Это, панове, очень любопытно!

И еще кто-то с краю спросил:

– А какое сегодня число?

Все молчат, между собой переглядываются. После пани Крыся говорит:

– Еще через пять дней.

И это я теперь сразу бы понял, к чему все это говорится. А тогда же я еще не знал, что обыкновенные люди могут только один раз в году…

Ну, и так дальше! А тогда дальше было вот что: встал наш пан Лех и сказал, что они сейчас выпьют понятное дело за что, все засмеялись, дружно встали и так же дружно выпили. А мне, так приказала пани Крыся, дали от стола большую белую булку с изюмом и повели меня обратно домой. Дома булку разделили на всех поровну и съели. Братья и сестры были очень рады, мать молчала, а отец сказал:

– Не нравится мне эта булка, сынок. Как бы теперь не было из-за нее беды.

И он почти угадал. Но не сразу, а через пять дней, как и обещала пани Крыся. А сами эти пять дней были самые обыкновенные. Нет, даже еще лучше, потому что никто к нам тогда не цеплялся, даже меня Галяс никуда не таскал. И мы жили сами по себе. Мы только видели, что между деревней и лесом, на Дырявой Липе и под ней, сидели гайдуки и никого из наших не пускали в лес. Не велено, говорили они. А почему не велено, не объясняли, а только еще хуже злобствовали и обещали дать в зубы. В зубы никто из наших не хотел, и все возвращались обратно. Так было все четыре этих дня и даже половину пятого. А во второй половине того пятого дня, даже когда уже начало темнеть, мы как раз играли во дворе, и родители уже вернулись с поля, к нам вдруг пришел Галяс. Вид у него был очень необычный: на голове панская шляпа с длиннющим петушиным пером, сбоку на поясе толстый подсумок, а за спиной вообще здоровущий мушкет. Отец как увидел его такого разнаряженного, так не удержался и сказал:

– Вы что, ваша панская милость, часом не на Цмока собираетесь?

– Молчи, дурень безграмотный! – строго сказал Галяс. После спросил у матери: – Где твой главный сын?

Все уже знали, про кого это он так спрашивает, поэтому расступились и показали меня. А мне тогда очень не хотелось подходить к Галясу, меня всего просто трясло. Тогда отец сказал:

– Не бойся, Яська! Может, это даже к счастью! – и даже подтолкнул меня. И еще он вот так улыбнулся. А у самого в глазах стояли слезы. Я это очень хорошо запомнил. И никогда не забуду!

А тогда я вот так сморщился и подошел к Галясу. Галяс взял меня за руку, и мы пошли со двора. Я тогда, как чувствовал, боялся оглянуться – и не оглядывался. Мы быстро шли, солнце садилось, тени были длинные. Мне вдруг почему-то стало страшно, я даже стал упираться. Но Галясу это ерунда, он меня дергал, куда было надо, и я скоро опять стал послушный. И тут он как раз привел меня в маёнток, а дальше в парк, а еще дальше к фонтану…

И что там тогда творилось! Там опять, как раньше за столом, панов просто кишело. И все они были в шляпах с перьями, с мушкетами и еще в высоких сапогах. А у Галяса таких не было, это я сразу отметил. И еще я отметил вот что: все паны подходили к фонтану, а там стоял наш главный повар и подавал им каждому по полной кружке воды из той струи, которую наш паныч почему-то обозвал неправильной. А эти пили с удовольствием и еще говорили, что славно. Мне это очень понравилось, я даже засмотрелся на них. И тут вдруг услышал:

– Ага!

Я повернулся на это «ага» и увидел, что это сказал наш пан Лех, он уже стоял возле меня. Он тоже был в шляпе с пером, с мушкетом и в высоких сапогах.

– Ага! – сказал он еще раз. – Вот мы и все в сборе!

– А где, – вдруг спросил я, – наш паныч Стась?

– Э! – сразу разозлился пан. – Что он в этом понимает?! Просвещенец! – и тут же строго продолжал: – Но это дела не касается. Пошли садиться.

Тут он схватил меня за руку и потащил следом за собой на край поляны, в темноту. Но это для них (и для многих из вас) темнота, а я сразу увидел, что там стоят панские кони, и панские же егеря, и панские борзые собаки. И оттуда же, навстречу нам, задудели охотничьи рога. А собаки сразу забрехали и стали кидаться во все стороны, их чуть удерживали на поводках.

– Мы едем на охоту? – спросил я.

– Нет, – сказал пан, продолжая тащить меня за руку, – мы едем совсем за другим. Сегодня же какая ночь!

– Какая? – спросил я.

– Не притворяйся! – сказал он.

– А я не притворяюсь! – сказал я. И повторил: – Какая?

Тут он остановился, очень сердито глянул на меня и так же сердито сказал:

– Купальская, какая же еще! И мы с тобой едем за папараць-кветкой. И ты нам ее найдешь! Понятно?! А не то я тебя зарублю!

Тут он схватился за саблю и даже вытащил ее из ножен и занес над моей головой. А второй своей рукой он продолжал держать меня за мою руку. И он так крепко держал, что у меня на этом месте остался синяк на всю жизнь. А тогда он, кроме этого, и вообще чуть руку мне не оторвал! А я смотрел на него и ничего ему не говорил. И он тоже молчал, только вот так сверкал глазами. Вокруг нас стали собираться другие паны. А гайдуки принесли еще света. А то им там было темно. А когда стало светло, наш пан Лех засмеялся и сказал:

– Понял меня, щенок? Я тебе не пани Крыся. От меня белых булочек не жди. А вот чего!

И вдруг как жахнет саблей надо мной! И мой чуб начисто срубил! Я поднял свободную руку, пощупал то место, где только что был чуб, но опять ничего не сказал, а только посмотрел на пана Леха. А пан Лех, и очень злобно, закричал:

– Чего уставился?! Думаешь меня заколдовать?! А вот тебе дуля!

И сунул мне дулю. И они все засмеялись. А я подумал: ладно! А они, вдоволь насмеявшись, замолчали, пан Лех опять стал надо мной саблей размахивать и говорить:

– Ну что, щенок, надумал?! Поедем за папараць-кветкой?

И я опять подумал: ладно! Сами напросились, гады! Отведу я вас, куда надо, и, как надо, утоплю! И говорю:

– Поехали!

А он:

– Куда?

А я:

– Буду показывать. Только надо ехать быстро. А то еще до утра не успеем.

– Успеем! – говорит пан Лех. – На Зайчике мигом доскачем!

А Зайчик – это у него был такой конь, весь беленький и самый лучший в конюшне. И вот он первым сел на Зайчика, после подхватил меня за шиворот и посадил перед собой. После спросил:

– Куда?

Я сказал:

– Прямо!

И мы поехали, все вместе, всей охотой. Мы с паном Лехом впереди, и я ему говорю, когда куда нужно сворачивать. И едем, едем мы, уже стало совсем по-настоящему темно, а мы едем и едем, и я это сразу решил, на Волчинское болото в Асоцкую дрыгву. Чтобы, я тогда очень зло подумал, они все как один утопились и ни один обратно не вернулся! Вот, думал я тогда, как это было бы славно!

Только паны это же вам не набитые дурни. У них же в голове у каждого соображение. Поэтому мы еще и половины той дороги не проехали, как они уже начали косо поглядывать по сторонам и один с другим переговариваться. А после вообще остановились и пану Леху сказали делать то же самое. Пан Лех крепко рассердился, но все же придержал Зайчика и повернулся к ним. От них выехал вперед пан Бобча, тот, который старший, Апанас, и сказал такое, что это их общее дело как-то очень странно поворачивается: уже совсем ночь, луны за облаками почти совсем не видно, а зато они сами, и это как раз добро видно, уже на краю Волчинского болота, да и еще с какого собачьего края – дальше, прямо впереди, Асоцкая дрыгва.

– Ну и дрыгва! – сердито сказал пан Лех. – Так ведь какое у нас дело!

На что пан Бобча только вот так вот разгладил усы и сердито сказал, что этого дела, то есть этой кветки, раньше никто из них не видел, да и сейчас нельзя сказать, чтобы она им теперь стала ближе и виднее. А в конце сказал совсем обидное:

– Может, и этот щенок тоже никогда этой кветки не видел, а он просто брешет, вот и все. Он же на то и ведьмин сын, чтобы брехать.

Тут пан Лех еще сильнее разозлился и очень грозно сказал, что для того, чтобы брехать, совсем необязательно быть ведьминым сыном.

– А чьим можно еще? – тоже очень грозно спросил пан Бобча и, не дожидаясь ответа, начал вытаскивать саблю.

Тут они, наверное, схватились и порубили бы один другого. Но, им на счастье, вперед быстро выехал пан Сабантуевский и сказал, что это никуда не годится, когда два таких славных пана из-за какого-то хлопского щенка будут свою благородную кровь проливать. Лучше, добавил он, им подобру разъехаться.

– С вот такой великой радостью! – грозно сказал пан Бобча. – Потому что нечего мне больше делать, как только в такую темень по такой грязи валандаться! Ага! Я же не свинья!

И он развернулся и поехал обратно из леса. И его гайдуки и подпанки тоже за ним поехали. А те, которые остались, все молчали. И все они смотрели на меня – очень сердито. Я испугался, как бы они тоже не передумали. А больше всего я тогда боялся за пана Леха…

Но пан Лех был не из таких, которые хоть перед чем-нибудь останавливаются. Он только посмотрел туда, куда уехал пан Бобча, а после посмотрел туда, где начиналась Асоцкая дрыгва, и сказал:

– А что! А Бобча прав. Дальше нам на конях не проехать. Слезаем, панове!

И он первым слез с Зайчика, а после и меня с него стащил. После сразу грозно глянул мне в глаза и уже совсем грозно спросил:

– Далеко еще?

Я не растерялся и ответил:

– Нет, теперь совсем близко! Я ее уже чую! – Тут я громко, как собака, принюхался и повторил: – Очень близко! Шагов, может, сто! – Еще понюхал и добавил: – Нет, уже двести, а не сто.

Что такое «сто» и что такое «двести», я тогда еще не знал, не умел до такого считать, а только слышал, что люди так всегда говорят, и что «двести» – это больше, чем «сто», вот и всё. А пан Лех разозлился, стал кричать:

– Чего это ты меня путаешь, щенок! Сто или двести?!

– Я не путаю! – ответил я. – И не кричите так! И почему это еще ваши собаки так разбрехались?! Вот она и наполохалась, и вот уже двести. А было только сто.

– Кто «она»? – спросил пан Лех, и это уже тихо, осторожно.

– Папараць-кветка, а кто же еще, – очень сердито сказал я. – Мы же за ней приехали.

Смотрю: пан Лех стоит и смотрит на меня. И ничего не говорит! После говорит своим – через плечо:

– Дайте сюда огня!

Дали. Это значит, осветили меня ярко-ярко. Я щурюсь и смотрю по сторонам. Они стоят вокруг меня, их много. И они большие, сильные, а я один, маленький и слабый. Но я их не боюсь! И мне себя не жаль. Я с ними вместе утоплюсь, я так тогда думал, никому спасения не будет! И они это почуяли.

Нет, только один пан Лех почуял! И он тогда вот так вот ухмыльнулся и сказал:

– Я знаю, что ты задумал. Ну, тогда и ты знай про меня. И про нас всех! Знаешь, почему мы сегодня все с мушкетами? Потому что там в каждом сидит по серебряной пуле. Это пули на твою лесную матку-ведьму! Мы ее убьем!

И вот тут я опять испугался. Эх, думаю, а ведь они точно убьют, не пожалеют! Но говорю совсем другое – и даже со смехом:

– Как же вы ее убьете? Ее еще сперва нужно найти.

– А это очень просто! – говорит пан Лех. – Мы ее даже искать не будем. Она сама к нам прибежит. Вот, смотри!

И тут он вдруг схватил меня за ухо и даже поднял над землей, а сам повернулся к Асоцкой дрыгве и грозно закричал:

– Эй, поганая ведьма! А ну давай, выходи! А не то я сейчас твоему сыночку срублю голову! Вот, смотри, ведьма!

И он опять стал размахивать саблей. Я зажмурился. Мне было очень страшно. И еще очень больно, потому что он держал меня за ухо и я болтал ногами, не доставая ими до земли. Но я думал, что терпеть это недолго, он же сейчас меня убьет, и тогда мне уже будет все равно…

А он все не рубит и не рубит! И опять кричит:

– Эй, ведьма! Считаю до трех! Выходи! Тогда я, вот тебе мое честное панское слово, отпущу его. Раз! – и тут же своим, но это уже шепотом, скомандовал: – Ну!

И эти все поснимали мушкеты и по сторонам на темноту нацелились. Но покуда в дрыгве тихо, моя лесная матка не выходит. А вдруг, думаю, возьмет да выйдет? И как раз под эти пули!

А пан Лех уже считает дальше:

– Два!

А дальше, и я это и тогда уже знал точно, будет три. И матка не выдержит и выйдет! И они ее сразу пристрелят – без всякого панского слова! Страшно мне стало, так страшно, что просто мороз меня пробрал, и я пану Леху шепчу:

– Чую! Чую! Она близко! Отпустите меня, пан, я вам ее быстро найду! И только не стреляйте ни в кого!

– А! – сказал он и засмеялся. – Вот так надо было сразу!

И опустил меня на землю. Но за ухо держит все равно, и очень крепко! Вот, посмотрите, у меня еще даже сейчас это ухо больше этого. И это с того раза, да!

А дальше тогда было вот что: я сказал, что поведу его к папараць-кветке и научу, как ее брать, чтобы она не убежала или не провалилась сквозь землю. А он сказал, что он меня тогда отпустит. И что в мою мать-ведьму они, даже если увидят ее, стрелять этими своими особыми пулями не будут.

– Если она сама не станет нам вредить! То есть колдовать на нас! – сказал пан Лех. После чего повернулся к дрыгве и очень громко спросил: – Ты слышишь меня или нет?!

Но оттуда было просто тихо. Тогда пан Лех подумал и сказал, что и мы тоже лишнего шума поднимать не будем, и приказал, чтобы егеря с собаками и гайдуки с лошадьми оставались на месте, а с ним пойдут только паны, его товарищи, и те из гайдуков, которые со светом. И только после всего этого он отпустил мое ухо и велел показывать дорогу. И я повел их прямо в самую дрыгву. Я шел быстро, легко перескакивал с кочки на кочку и даже насвистывал веселую песню. Только вы не думайте, будто мне тогда было на самом деле весело. Конечно, думал я, это очень доброе дело одним разом столько панов утопить. А вот зато самому топиться вместе с ними мне совсем не хотелось – нисколько. А еще больше не хотелось отдавать им волшебную папараць-кветку. А еще…

И это было мне обиднее всего…

Я вдруг стал думать о том, что все меня бросили, никто не хочет за меня заступаться. Почему, думал я, моя лесная мать-ведьма не помогает мне? Вот прилетела бы она сейчас на ступе и стала бы их сверху огненной метлой по головам мести, вот бы они наполохались! Или мало ли чего еще она могла бы с ними сделать. Или какого-нибудь лешего на помощь позвала бы. Или хотя бы…

Да, вот именно, как в прошлый раз, когда пани Крыся заставила меня есть ядовитые грибы, тогда же все было совсем по-другому: я тогда глаза зажмурил – и сразу увидел ее! И она тогда заулыбалась и очень добрым голосом сказала: «Не бойся, сынок! Никакой беды тебе от этого не будет!» И ведь не было! А теперь ее самой, думал я, нигде нет. И так я шел и шел по той дрыгве, уже даже устал. И уже пан Лех опять стал гневаться, опять стал хвататься за саблю и грозить, что он убьет меня. Тут я остановился…

Почему-то вдруг остановился! Будто вдруг что-то почуял! И осторожно посмотрел по сторонам. И там, где для них была черная ночь, потому что гайдуки со светом были с другой стороны…

Я увидел чистое болотное окно, глубокое-глубокое и черное-пречерное…

А на самом его дне лежит и улыбается мне моя мать-ведьма. А после встает, и руки ко мне тянет, и еще делает вот так, значит, зовет. А мне стало так страшно, что я даже отступил назад! Пан Лех тоже сразу же остановился и очень грозно спросил:

– Что такое? Что ты там увидел, щенок?! А ну дайте сюда свет!

Тут я испугался еще больше, эх, думаю, сейчас они ее заметят и убьют из своих гадких мушкетов! Поэтому я сразу прыгнул – прямо туда, в дрыгву, в это смертное бездонное окно! И пошел, пошел, пошел ко дну, а дна все нет и нет, и нет и нет! Вот какая там тогда была глубина! А темнота какая! Ничего там видно не было! Я закричал – и сразу захлебнулся! И это получилось очень больно – как будто мне клещами грудь на мелкие кусочки разорвали. Я хотел еще раз закричать, но не хватило воздуха. Тогда я стал просто дышать, чтобы хоть немного отдышаться. А когда я отдышался, сразу же открыл глаза…

И вижу, что я лежу на болоте, на спине, лежу на кочке, весь мокрый-премокрый, а сверху надо мной черное небо со звездами. И вокруг тихо-претихо…

А потом вдруг слышу, как пан Лех, а он где-то здесь рядом, ругается и говорит, что нужно лучше искать. Я приподнялся, сел и вижу, что они здесь, за кустами, совсем близко. Я тогда встал, подкрался к тем кустам, раздвинул ветки и вижу, что гайдуки им светят, а паны смотрят в то место, в которое я прыгнул. И ничего им там не видно! И наш пан Лех такой злой, что просто весь белый и даже трясется. А пан Сабантуевский, чтобы его успокоить, ему говорит:

– Ладно! Чего там! Это еще радоваться надо, что он тебя за собой не утащил.

Ат, думаю, и вправду, чего это я так?! И уже только вставать… Как вдруг опять – и опять за то же самое, больное ухо – меня кто-то крепко хватает! Я чуть не закричал! Оборачиваюсь…

А это моя первая мать, моя родная ведьма! И вот так вот палец к губам прикладывает. Я сразу молчу. А она меня за ухо тащит – и это тоже молча. И повела она меня за собой, и это еще раз и все время молча. Так мы шли долго, пока не вышли на нашу сторону болота и дошли до тех, вы знаете каких, двух сосен. И уже только там мать остановилась, отпустила мое ухо и очень строго сказала:

– Видел? И чтобы больше я тебе этого не повторяла! Здесь, по эту сторону, все наше, а там все ихнее. И чтобы туда больше не совался! Запомнил?!

И тут она еще раз мое ухо схватила и так крутанула, что я тех двух сосен вовек не забуду! И не ходил я туда больше. Зачем мне туда? Ну, только если в самом крайнем случае, ну, если очень нужно. И как туда уйду, мать каждый раз очень волнуется, просто места себе не находит. А зато как вернусь, она сразу становится злая-презлая и кричит на меня, ругается, что будто я ее перед всеми позорю. А перед всеми – это перед кем? Вот то-то же! Да и как мне туда не ходить? У меня же там родня. Ну и здесь, конечно, тоже мать родная, первая. Значит, и того не бросишь, и этого. Просто сердце рвется на куски! А вот надо терпеть – и терплю.