Текст книги "Журнал «Если», 2000 № 12"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Кир Булычев,Орсон Скотт Кард,Пол Дж. Макоули,Эдуард Геворкян,Виталий Каплан,Евгений Харитонов,Кингсли Эмис,Дэйв Крик,А. Остин,Майклин Пендлтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Другой причиной для удивления было то, как владели английским многие местные жители. Он-то волновался по поводу образования Реджи; однако страхи немедленно улеглись, когда обнаружилось, что люди, назначенные ребенку в учителя, владеют языком лучше иных англичан.

Хирото и Тору были племянниками хозяина. Задумчивый Хирото часто стоял на склоне холма, наблюдая полет журавля. Тору – тот, что говорил, выпятив грудь, – иногда едко высказывался о мировой политике, о предприимчивости японцев, о пущенных на дно русских кораблях. Оба боролись за влияние на Эдварда и ход создания орнитоптера – и хотя кузены явно соперничали, ни один из них ни разу не сказал о другом плохого слова. Какое воспитание! Впрочем, чего можно ожидать от людей, которые живут за бумажными стенками.

Эдвард сидел в одном из садов поместья, вдыхая запахи цветущей сливы и молодой листвы. И удивлялся тому, что нервничает. Почему? Все вокруг относились к нему с уважением. Он вытер ладони и попытался успокоиться, разглядывая выложенные гравием узоры.

По дорожке стукнула трость.

Когда из тьмы возник невысокий человечек, Эдвард еще раз вытер ладони о брюки. Каким бы крохотным он ни казался, Акира-сан мог единственным словом начать или закончить любое дело в Мебосо.

Человек этот не был похож на магната. Жесткие волоски торчали из подбородка и ушей. Один его глаз прикрывало бельмо, другой, похоже, косил. Напоминал он, скорее, больного ребенка.

– Я так часто слышал ваше имя, – начал Эдвард. – И теперь рад знакомству.

– Я тоже много слышал о вас.

Они сели. К песне цикад присоединили свои голоса летучие мыши, и Акира обратил к небу здоровый глаз.

– Мне сообщили, – проговорил он, – что вы с Хирото хотите соорудить модель в натуральную величину?

– Да. Конечно, основываясь на ваших идеях. Ваша концепция кажется мне вполне осуществимой.

Акира кивнул, мелькнув ясным глазом.

– Приспособим двигатель «даймлер-бенц», – продолжил Эдвард.

– Мысль принадлежит не мне. Мне пришлось только присоединить трубки Бурдона к двигателю внутреннего сгорания без дифференциального редуктора. Вы уже видели, как нам с Хирото удалось сочетать трубки Бурдона с вашей конструкцией крыла. Коленчатый вал двигателя то сжимает, то растягивает их, они, в свою очередь, приводят в движение крылья – в соответствии с вашими представлениями о динамике крыла. Если мы сумеем изготовить работающую модель, это станет огромным достижением. И я считаю, что современная мастерская вполне позволяет достичь этого.

– Вы получите ее, – пообещал старик.

Эдвард вздохнул, осознав теперь причину своего волнения.

– Великолепно! Воистину это будет выдающимся успехом техники пилотируемого полета. Мы не разочаруем вас.

– Но она издает такой шум!

Эдвард примолк.

– Прошу прощения?

– Слишком шумит. Ваша машина.

– Почему вы так полагаете? Мы еще и не начинали…

– Я видел автомобиль. Я слышал его. И никак не могу перестать слышать. – Он скривился, как будто откусил кусочек лимона.

– При всем моем почтении, – сказал Эдвард, – прошу вас понять, что подъемная сила, необходимая для того, чтобы оторвать от земли одного человека, просто огромна. В Кембридже я опробовал все имеющиеся в наличии виды топлива; порох, сжатый воздух, паровой котел на спирту, карболовую кислоту – но с бензином ничто не сравнится! Таких возможностей не предоставляет ни один из известных источников энергии.

– А какой звук производит птичка, вспархивая с ветки? – Не получив ответа, Акира заметил: – Правильно. Никакого. На что станет похож лес, если в нем зарычит ваш «даймлер-бенц»? По-моему, он перестанет быть лесом.

– Но ничто не может сравниться с бензином…

Хрупкий старик поднялся, опираясь на трость, и направился назад по дорожке.

– Твою модель изготовят, – сказал он. – Но успех придет, только когда мы избавимся от шума двигателя.

Акира-сан оставил Эдварда во тьме, в истинном мраке. Разочарование сменялось негодованием. Они были уже на грани успеха; вот-вот исполнится мечта Эдварда, вот-вот свершится историческое событие, а Акира обеспокоен тем, что машина слишком шумит! Должно быть, он тронулся. Эдвард укрепился в решимости не позволить безумцу помешать человеку взлететь в небо.

1909 г.

Реджи надел кимоно. Сегодняшний день был, наверное, самым важным в карьере Эдварда, и двенадцатилетний сын решил облачиться в желтый, расшитый лилиями, шелковый халат. Эдвард потоптался в соседней комнате, но мальчишка так и не снял кимоно. Эдвард захлопнул дверь буфета, яростно глянул и фыркнул, и все же кимоно не исчезло. Мальчишка преднамеренно пытается досадить ему, крутясь в кимоно. Раздражало уже само это слово.

Вопрос возникал не раз: Реджи то отвечал Эдварду по-японски, то занимался каллиграфией вместо Священного писания, то подхватывал палочками жареную баранину, то проводил свободное время в саду камней, вооружившись граблями и отнюдь не христианскими учениями. Однажды с досады Эдвард объявил, что мальчишка должен начисто забыть японский язык, однако воплотить в жизнь сей декрет было не легче, чем предыдущий, запрещавший Реджи есть рис. Эдвард смотрел, как в соседней комнате сын, одетый в этот желтый халат, опускается на колени перед чаем. И не знал, что предпринять. Его собственный сын, его дитя!

За окном вдруг послышались крики. Эдварду давно уже не приводилось слышать громкого сердитого голоса – кроме собственного, – так что любопытство немедленно притянуло его к окну. Удивительнее всего было то, что ссорились два прекрасно знакомых ему молодых человека: внизу, во дворе, толкались кузены Тору и Хирото, и лица их настолько побагровели от гнева, что отличить одного от другого было и вовсе невозможно. Движения становились все резче, начали собираться зеваки, из мастерской появились мужчины в кожаных фартуках. Тору схватил бамбуковый тренировочный меч и, замахнувшись, обрушил на кузена увесистый удар, смачно шлепнувший по обнаженной плоти. Хирото нырнул в толпу и несколько мгновений спустя показался из нее примерно с таким же куском медной трубы. Кузены поклонились друг другу и сошлись в схватке. Эдвард опустил шторы и отвернулся от окна.

В комнате стоял Реджи. Все еще в кимоно.

Эдвард твердо сказал:

– Переоденься.

– Отец!

– Ты не выйдешь к обеду в этой одежде.

– Ведь все будут одеты официально.

– Да, но мы с тобой принадлежим к другой расе и не должны забывать об этом. Реджи, мы обязаны напоминать японцам, кто мы такие.

– Но я хочу надеть именно это, – Реджи редко ныл или капризничал, он был слишком рассудительным. – Кимоно мне нравится. В нем удобно.

– К счастью, корсет носить неудобно, а то ты и его бы пристроил под свой балахон! Нет. Переоденься в подобающую английскую одежду, и без возражений, или ты не пойдешь с нами, совсем не пойдешь. Я скажу Симбо, чтобы вместо этого сводил тебя к океану. Потратишь день на чтение Писания, почитаешь «Исход» [4]4
  Вторая глава Ветхого Завета. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]волнам прибоя.

Мальчик стоял, чуточку порозовев. Эдвард видел, как он лихорадочно ищет выход из положения. Мальчишка кивнул в сторону окна, за которым не утихали крики и грохот ударов.

– Отец, а не следовало ли тебе самому пилотировать орнитоптер?

– Какое это имеет отношение к происходящему?

– Разве не ты всегда говорил: орнитоптер – это моя мечта?

– У парней больше практического опыта…

– Но почему ты не желаешь полететь на собственной машине?

– Ага, понимаю. Ты хочешь перевести разговор на меня.

– Отец, это потому, что ты боишься.

– Боюсь?!

Эдвард остановил себя прежде, чем успел ответить, что иногда куда важнее – и отважнее – наблюдать за происходящим со стороны. Подобное объяснение, скорее, походило бы на извинение.

– Иди переоденься, – сказал он вместо того. Реджи повернулся и невозмутимо направился к себе в комнату.

Боюсь… Что знает этот мальчишка о страхе? Эдвард проводил сына взглядом.

А потом они стояли на летном поле вместе со всеми. Члены семьи Акира-сан собрались из дальних мест, и они прекрасно понимали, что происходит. Каждый обнаруживал сдержанное волнение. Не было видно самого Акира, впрочем, тот, наверное, наблюдал за происходящим с одной из недавно возведенных башен. Синтоист-священник исполнил обряд, отгоняя демонов от летного поля.

Появился Хирото. После драки лицо его было покрыто синяками, а сам он сохранял смирение. Почему он не хочет стать с нами? Должно быть, это унизительно, решил Эдвард. Очевидно, Хирото потерпел поражение в драке.

Взревел двигатель, и все лица обратились к Орнитоптеру номер четыре.

Машина состояла в основном из бамбука – легкого материала, которому японцы умели придавать почти немыслимую прочность; кабина напоминала плетеную корзину или птичье гнездо. Одетый в алый летный костюм Тору, отвесив поклоны во все стороны, забрался в кабину. Эдвард поглядел на Хирото, осознавая, что кузены подрались за право совершить испытательный полет. Право это так много значило для них, что дело дошло до оружия.

Эдвард сухо сглотнул.

Фыркнул двигатель, хлопнули крылья.

Все домашние модели Эдварда махали крыльями просто вверх-вниз; здесь это простое движение сменила подмеченная Акира-сан динамика. Каждый взмах соединял в себе несколько птичьих движений: маховые перья поворачивались при подъеме, вся рама сжималась и расширялась. Любое прежнее создание Эдварда показалось бы рядом с этим творением грубым чудовищем; сие же сооружение могло бы послужить образцом даже птицам. Величественные крылья без какой-либо посторонней помощи уже увлекали небесную лодку вперед. Орно поднялся в воздух, он летел, как птица, и взмахи крыльев уверенно уносили вверх и аппарат, и Тору, находившегося в его кабине.

Тору летел. Он был уже в двадцати или тридцати метрах над головами собравшихся и поднимался все выше и выше.

Эдвард ощущал восторг, охвативший толпу. Не мне ли нужно было сейчас занимать место этого японца? Быть может, именно это и стало причиной победы братьев Райт; быть может, именно поэтому двое американцев, велосипедные мастера, победили Королевское аэронавтическое общество. Ведь они сами подняли в воздух свое творение!

Должно быть, человек просто не способен победить, если не ценит свою мечту больше жизни.

Эдвард вновь взглянул на орнитоптер, который под гул толпы летел вдоль долины к горам; наконец, взявшись за рычаги, Тору развернул аппарат. Под новый взрыв возгласов орнитоптер, четко взмахивая крыльями, возвращался назад. Триумф! Летательный аппарат пронесся над толпой, вычерчивая крыльями каллиграфические линии в небе, затем над домами, над пагодами, над башнями крепости, а толпа все ликовала, даже когда заметила, как сражается Тору, – наверное, он кричал, но за ревом мотора этого невозможно было услышать, – как сражается Тору с органами управления, одновременно пытаясь сбить огонь, вдруг вырвавшийся неведомо откуда и охвативший фюзеляж. Толпа ликовала и тогда, когда полет утратил упорядоченность, а орнитоптер опускался над крепостью, сужая круги. Одно крыло машины горело, другое хлопало. Так, с горящим крылом, раненая птица врезалась в башню, завершив безумную спираль.

Шум толпы изменился. Люди бросились к месту крушения.

Застыв на мгновение, Эдвард поглядел на Реджи, такого стройного в своем парадном английском костюме и обратившего к своему отцу взгляд, красноречиво говоривший: вот почему ты должен сам оседлать свою мечту.

Эдвард бросился бежать.

1910 – 1918 гг.

Он более не боялся проблем – ни технических, ни личных.

Дебют японского орнитоптера – с такой славой взлетевшего и рухнувшего столь картинно – придал новые силы и ему, и Хирото, навсегда запомнившему удары, которые он обрушил на кузена за почетное право опробовать орнитоптер. Тору отвезли выздоравливать на северный остров, а Эдвард с Хирото погрузились в проекты, которые должны были надежно защитить пилота от демонической силы бензина. Заодно они точнее согласовали движения коленчатого вала со взмахами крыла и добавили хвостовых перьев, повторяя крестовидный хвост, помогавший стабилизировать полет жесткокрылых самолетов Запада. Эдвард и его команда успели собрать еще шесть орнитоптеров, прежде чем возникла первая существенная задержка.

Близилась Великая Война, и магнат перенес финансовую поддержку на морские исследования. Эдвард, однако, обнаружил, что ситуация, складывающаяся в Европе, может пойти на пользу его изысканиям. И ему самому. Разве не послужит машина Королевским ВВС, и если британских союзников Японии продают прямо с машинами, не будет ли подобная ситуация выгодна для Акира?

Пока он занимался стратегическими раздумьями, мощеные дороги в Мебосо пришли на смену предшествовавшим грунтовым. Летное поле расширили и усовершенствовали, построили ангар, и принцип сборочной линии нашел применение в сооружении орнитоптеров. В свободное время Эдвард строчил письма в Королевские ВВС и своим бывшим коллегам по Аэронавтическому обществу, уговаривая их устроить демонстрацию первой машины, способной на настоящий полет.

К его раздражению, первые письма остались попросту незамеченными.

Но Эдвард стремился вернуть домой не только орнитоптер.

Реджи становился юношей. Он никогда не бывал непочтительным или дерзким, но теперь бунтовал спокойно, изящно, с подтекстом: к огорчению отца, сын все более и более походил на идеального молодого японца. Последней каплей стала романтическая история с одной из внучек магната, и Эдвард принял твердое решение: он отвезет Реджи обратно в Англию и оставит его под опекой дяди-профессора, обещавшего обеспечить поступление отпрыска в Хьюз-Холл и воспитать его в мужественном кембриджском стиле.

– Ты поедешь с нами в Англию? Для меня это многое значит.

Реджи поднял взгляд от каллиграфических строк.

– В Англию?

– Королевские ВВС попросили провести демонстрационный полет орнитоптера. С военными целями. Мы с Хирото отправляемся. Для тебя это будет и путешествие, и наука. Увидишь свою родину, неужели не любопытно?

– Сколько продлится поездка?

– Несколько месяцев. Может быть, и дольше.

Спустя какое-то мгновение все эмоции исчезли с лица сына.

Путешествие казалось бесконечным. Экипаж опасался немецких подводных лодок, способных в любую минуту всплыть из глубины. Тем временем Эдвард ломал голову, как подготовить сына к тому, что ему придется остаться в Англии навсегда. На последнем отрезке пути их фрегат присоединился к возвращавшемуся из Дарданелл конвою, и Эдвард решил подождать высадки: сказать мальчику правду будет проще, стоя на твердой земле. Когда Реджи увидит величие Англии, он сам захочет остаться.

С другого берега канала доносилось бу-ум, бу-ум, бу-ум: голоса пушек, мортир – песни войны, сразу же бросившие его в холод. Высадились они в Фолкстоне третьего февраля 1916 года. Эдвард подумал о своих соотечественниках, ожидающих их на летном поле в Лимпне. Здесь люди приносили жертвы, а он пребывал в безмятежном покое на другом конце света. Эдвард извлек из багажа безукоризненно сшитый костюм, который приберегал для сегодняшнего дня. В гордом облачении он направился в каюту, где находились японцы.

Члены семьи и механики поглядели на него, ошеломленно притихли, а потом враз заговорили. Громче всех протестовал летчик, которому предстояло пилотировать орнитоптер, однако вмешался Хирото.

– Это родина Эдварда, и он имеет право вкусить славу здесь.

Хирото улыбался и кивал. Он все понял. И был способен объяснить остальным. Присутствующие согласились на том, что после встречи с представителями Королевских ВВС здесь, в Фолкстоне, Эдвард стартует прямо с палубы и достигнет летного поля. Весьма впечатляющий дебют!

Все вместе они отправились в последний раз проверить орнитоптер, и тут мечта вновь разбилась о землю, потому что под утренним солнцем и светлым туманом, среди знакомых морских запахов аппарата на месте не обнаружилось – один лишь укрывавший его брезент.

Орнитоптер исчез.

– Немцы… – выдохнул Эдвард. – Это диверсия!

Однако вахтенный отрицательно качнул головой:

– Ваш сын. Такой хороший юноша.

– Реджи?

– Ваш сын. Он сказал мне, что пришел опробовать двигатель.

– Это немыслимо! – Эдвард поглядел на пустое пространство, на стропы, удерживающие орнитоптер на месте. – Что он сделал?

– Он улетел. И не сообщил куда.

– Эдвард, мы должны известить командование в Лимпне, – заторопился с советом Хирото.

Однако ужасная правда уже забрезжила перед Эдвардом. Сдавленным голосом он произнес:

– Реджи улетел не в Лимпне. Так?

Вахтенный затряс головой:

– На восток.

– На восток? – удивился Хирото. – Над водой?

– Зачем? – спросил кто-то другой. – Во Францию?

Эдвард глядел в небо и чувствовал, как мир плывет перед его глазами; даже солнце рассыпалось на части.

Реджи летел. Он смог! Он летел над Ла-Маншем!

Ему уже приходилось пилотировать орнитоптер, однако сегодня впервые человек пересекал это водное пространство на крылатой машине. И он совершит этот подвиг! Обязательно. Кабина была столь тесна, что прилегала к самим ребрам орно, и каркас передавал юноше каждое движение крыльев. Его то сжимало, то отпускало, словно крылья были его собственными. Оба предплечья пилота охватывали кожаные браслеты, связанные с тросами, которые управляли крыльями. Протянув руку или повернув ее – или объединив оба движения, – он мог изменить скорость взмахов или наклон любого из крыльев.

Он парил в воздухе. Внизу зеленел океан. Разглядывая тикавшие, как часы, механизмы орно, Реджи принял неожиданное решение. Он должен повидаться с матерью. Она поймет его. Он, Реджи, найдет свою мать, и они станут поддержкой друг для друга, а после войны он вернется в Японию – один.

Он не писал матери уже десять лет. Пустяк! Ничтожная деталь. А в сравнении со свободным полетом над водами Ла-Манша и вовсе мельчайшая из мелочей жизни… Впереди показался берег, внизу открылась земля – мрачная пустошь, изборожденная ранами и язвами, оставленными войной.

Чего же он ожидал? Только не того, что видел сейчас внизу – не этих дробящих туман обгорелых деревьев, не этих луж, заполнивших воронки или колеи от тяжелой артиллерии. Внизу не было никаких признаков жизни – только несколько ферм и сараев, да и те казались серыми и заброшенными. Хлопая крыльями, Реджи ощущал себя гигантским стервятником, собирателем кошмаров.

А потом раздался незнакомый звук.

Позади деловито жужжал мотор.

Пилот попытался оглянуться, но кабина орно ограничивала видимость. Звук уже превращался в пронзительный визг: Реджи заметил два устремившихся к нему жесткокрылых биплана. Они приближались с немыслимой скоростью, одна из машин вдруг стремительно вырвалась вперед, и сердце Реджи затрепетало в груди. Юноше никогда не приходилось видеть в полете аппараты с жестким крылом – к тому же и сам он находился в воздухе! Машины проскочили вперед, и страх перед встречей с немцами сменился облегчением: на хвостах самолетов он заметил британские – синие, белые и красные – кресты. Перед ним были «Сопвич Кэмел». В порыве движения Реджи успел заметить, что летчики в явном удивлении крутят головами, пытаясь разглядеть его пернатую машину.

Им еще не приводилось видеть орнитоптер.

Пока самолеты удалялись, Реджи успел подумать о том, каким образом его отец и Акира-сан собирались конкурировать с этими аппаратами: орно просто не в состоянии достичь такой скорости, такой концентрации мощи. Юноша глядел, как завороженный.

А потом… что?

Далеко впереди аэропланы легли на крыло.

Повернулись носами к нему.

И помчались навстречу.

Пилоты их никогда не видели орнитоптера. На машине не было никаких опознавательных знаков, ничего, указывающего на происхождение, – так захотел его отец.

Сквозь рокот мотора прорвался другой звук: брапп, брапп.

Стреляют!

Реджи потянул управляющие тросы, уменьшив подъемную силу правого крыла, и орнитоптер нырком ушел в нужную сторону. Машина скользила вниз по крутой спирали, кровь прихлынула к голове пилота. Обстреляв пустоту, «сопвичи» проскочили мимо. Поглядев вверх, он увидел, как они опять набирают высоту, разворачиваются. Заходят на новый удар. У Реджи оставалось еще несколько мгновений, прежде чем они спустятся на его уровень.

Прибавив махового усилия, Реджи круто взлетел к зениту, поднявшись почти по вертикали: столь быстрый подъем спутал планы пилотов. Потерпев неудачу, они вновь разлетелись, совершая новый далекий заход. Сердце Реджи колотилось столь же быстро, как и крылья. Как дать им знать, что он свой? Как спасти себя? Если бы только пилоты могли услышать его отца. Он-то – спаси Боже – британец!

Но связи между ними не могло быть, мешал рокот моторов. Если ему суждено уцелеть в этой переделке, он, не сходя с места, сделается пионером боя между машущими и жесткокрылыми летательными аппаратами. Орно недоставало вооружения, однако долгие развороты бипланов, похоже, давали основание для надежды. Реджи мог противопоставить способность орно к быстрым взлетам и падениям, оставляя «сопвичи» лететь дальше, когда сам он или взлетал выше, или нырял ниже. Метод этот сработал еще три раза, прежде чем британские пилоты выработали контрмеры: один из них оставался высоко, другой жался к земле, дожидаясь пока орно выйдет на линию огня. Новая пулеметная очередь рассыпала в воздухе перья, и тросы управления дали ему понять, что крылья дрогнули.

Во рту Реджи мгновенно пересохло, он уже предчувствовал близкую смерть.

Однако усилием воли юноша заставил себя думать о жизни.

Что есть у него такого, чего нет у них? Какие преимущества у орно перед жесткокрылым неприятелем?

Реджи спускался, стараясь послабее взмахивать крыльями, а бипланы чертили над ним зигзаги с назойливостью москитов. У них была скорость, у орнитоптера – осторожность. Спустившись еще ниже, он полетел над землей так медленно, как только мог, тщательно следуя рельефу. Заметив чудище, одинокая корова пустилась наутек.

Бипланы суетились наверху, коротко плюясь свинцом. Реджи направлялся к деревьям. Орнитоптер летел медленно, очень медленно; огромные, едва шевелившиеся крылья несли гигантскую птицу в лес. Разлетелась стайка скворцов. Реджи нырнул под ветви, отскочил от земли, положил набок машину, чтобы не столкнуться со стволом, и вновь поднялся на крыло среди ветвей и сучьев. Он летел сквозь чащобу. Ветви цепляли за фюзеляж, стучали по бамбуковой кабине.

Бипланы не отставали. Они делали все новые и новые заходы на цель, осыпая орно боеприпасами: листьями, ветвями и желудями. Получив второй сильный удар по крылу, Реджи понял, что полет закончился. Орнитоптеру более не хватало подъемной силы: он ударился о землю, отскочил, ударился еще раз. Третий прыжок остановило дерево.

Реджи вывалился из кабины; разбитый аппарат еще вяло шевелил крыльями. Пилот упал, поднялся на ноги. Моторы истребителей пели голосом механизированной смерти. С колотящимся сердцем он, спотыкаясь, побрел прочь от орно. Вверху сновали «сопвичи», обстреливая место падения: англичане явно полагали, что неприятель остался внутри. Реджи побежал, осыпаемый ветвями, листьями; он петлял из стороны в сторону, запутавшийся, ошеломленный, а пулеметы все тянули к нему свои длинные пальцы…

1920 – 1930 гг.

Эдвард с удивлением увидел в дверях молодую японку.

– Какой сюрприз! – сказал он. – Не зайдете ли?

Звали ее Аса Токугава, и она была родственницей Акира-сан; похоже, все в Мебосо приходились родственниками этому господину, хотя бы косвенно. Эдварду и Асе еще не доводилось потолковать с глазу на глаз, хотя эта девушка занимала его мысли.

Эдвард предложил ей чаю, она отказалась.

– Должно быть, вы заняты… приготовлениями? – наконец выдавил он.

– Почти все готово. Я должна только поговорить с вами.

– Ради Бога.

– Ваш сын… очень дорог мне. Вы верите мне?

– Я решил посетить вашу завтрашнюю свадьбу, можете не уговаривать меня.

– Я счастлива, что вы будете на нашей свадьбе, мистер Фрост, очень счастлива. Но я надеюсь на большее: что вы будете рады за нас с Реджи. И, может быть, благословите нас, пожелаете добра.

Он вздохнул:

– О, моя дорогая девочка.

– Вам не нравится наш народ?

– Вы заблуждаетесь! Я считаю ваш народ великим и горжусь всем, чего мы достигли вместе с твоими родственниками. Тем не менее есть вещи непререкаемые. Дело в том, что британец не должен жениться на японке.

Глаза Асы вспыхнули.

– Все дело в происхождении, – попытался объяснить Эдвард. – Реджи обязан гордиться им. А он хватается за любую возможность пренебречь им. Боюсь, и ваша женитьба представляет собой еще одну попытку в этом направлении. Понимаю, что звучит это некрасиво. Но национальность – серьезная вещь, и шутить с нею нельзя.

Аса казалась оскорбленной.

– Полагаю, – продолжил Эдвард, – ваша семья испытывает сходные чувства.

Тут глаза девушки обратились к собеседнику.

На самом деле аргументы Эдварда бледнели в сравнении с бурей, разыгравшейся в доме Токугава. Из своего катастрофического путешествия в Англию Реджи вернулся в Японию совершенно другим человеком – уже не мальчишкой, в этом не оставалось сомнений, – и пережитое при нападении бипланов вселило в него страстную и иррациональную ненависть не только к Британии, но и ко всей Европе, всему Западу. Мысль о том, что его можно пристроить в Кембридж, сразу сделалась нелепой. Реджи более не скрывал своих симпатий к Японии, и когда он объявил, что хочет жениться на Асе Токугава, дочери кузена самого Акира, Эдвард понял, что возражения его бесполезны.

Однако семейство Асы противодействовало молодым еще более открыто. Семья разумно считала межрасовые браки ошибочными, и ей удалось бы расстроить свадьбу, если б не один фактор.

Флот – точнее, стайка – из двадцати готовых орнитоптеров уже располагался на летном поле Акира-сан. Несколько аппаратов продали другим магнатам – самым состоятельным членам японского общества, и крылатая машина уже запорхала от острова к острову, символизируя лучшее будущее, воплощаемое японским изобретательством. Почти все в Японии видели орнитоптеры или слыхали о них и были взбудоражены. Орнитоптер романтизировал японскую технику, и повесть о Реджи Фросте и его рискованном полете во Франции приобретала известность. Японцы толковали ситуацию как пример враждебности Запада, чьи жесткокрылые ястребы набросились на беззащитную птицу. Реджи делался некоторым подобием народного героя, отвергнувшего собственные корни и возвратившегося, чтобы стать пилотом. Когда пошли слухи о том, что Акира-сан стремится предотвратить их свадьбу с Асой, общество вознегодовало. Пресса начала критиковать магната. В конце концов семья Асы решила, что лучше пожертвовать дочерью, чем рисковать ослаблением власти.

– Моя семья берет на себя ответственность за то, – сказала Аса, – что наш союз будет основан на разумных принципах.

Эдвард заставил себя улыбнуться: с этим он согласиться не мог. Но вместо всего, что просилось на язык, сказал:

– Желаю вам обоим счастья. Всех успехов и благополучия.

Слова эти, похоже, обрадовали Асу. На следующий день, стоя на свадьбе с приколотым к лацкану эмалевым английским флажком, Эдвард совершенно не ощущал себя несчастным. Возможно, он куда резче протестовал бы против этого брака, если бы встретил в Англии более теплый прием. Он надеялся остаться там в качестве представителя орнитоптерного завода Акира-сан. Однако даже успешные испытания аппарата не смогли заинтересовать его соотечественников, не способных в своей надменности увидеть в орно нечто большее, чем нелепое ответвление от магистрального пути развития самолетов с жестким крылом.

Поэтому он тоже вернулся в Японию. В Мебосо. На месте рисовых полей выросли современные дома, появилось уличное движение. Расширились и соседние селения: люди перебирались сюда, привлеченные работой, участием в строительстве орнитоптеров. В долине сохранили одну только ферму, производившую гусей – на перья. Город рос, военные все чаще посещали его, и Эдвард нередко ощущал укол волнения, замечая инспектировавших фабрики людей в мундирах.

На меня они не в состоянии повлиять, твердил он себе. Настроения японцев не способны повредить орно.

1935 г.

Оно вполне походило на перо. Оно было мягким. Оно опускалось на землю парящим движением настоящего перышка – если выпустить его из рук. Только когда Эдвард подносил его к носу, становилось заметным, что от этого пера пахнет… нефтью.

«Перо» было рукотворным, однородным изделием, не имеющим ни стебля, ни лопасти, и хотя Эдвард не сомневался в том, что до гусиного ему далековато, главное тем не менее уже было ясно: перо это подлежит усовершенствованию, и раз его смогли изготовить однажды, значит, этот процесс нетрудно повторить и тысячу, и миллион раз.

Положив искусственное перо в карман, он отправился разыскивать Хирото.

Никто из них не заказывал искусственных перьев; дела гусиной фермы шли хорошо, а реклама только подстегивала пристрастие населения к гусятине. Просто как-то утром руководитель материаловедческой группы вручил это перо Эдварду.

По чьей же инициативе его разработали?

Эдвард не мог определить точного момента, когда исследовательская работа вышла из-под его контроля. Материалы, техника, газодинамика машущего полета – работы в этих отраслях по необходимости были переданы в другие руки. Он не мог более уследить за достижениями в каждой отрасли, и успел заметить, что, хотя совместные совещания отделов начинались с участием английского переводчика, разговор быстро переходил на японский язык. Никто не протестовал и даже не замечал, если Эдвард выскальзывал из зала до окончания заседания.

Перо было лишь одним из миновавших его новшеств. Контроль за эволюцией технологии производства орнитоптеров находился теперь в его руках не более, чем руководство развитием Мебосо. Рикши исчезли. Печь на склоне южного холма погасла, выдохнув из своего чрева последний пламенный язык. Кварталы дешевой застройки закрывали собой конец долины, вблизи них вырос новый технологический институт. Начала развиваться даже соседняя долина, чего Эдвард не замечал, пока из-за гребня не показались башни, растущие стараниями неведомого промышленного концерна.

Наверное, он слишком редко отрывался от собственной работы.

На летном поле, выстроившись рядами, сидело уже больше сотни орно. Прикрыв крыльями кабины, они дожидались покупателей. Взлетная полоса принимала орнитоптеры или отправляла их в Киото. Колоссальное увеличение подъемной силы крыльев позволило машинам перевозить грузы или пассажиров. Или войска. Или оружие. Эдвард видел проект орно, загруженного в основном боезапасом и пушкой устрашающего калибра, хотя и не принимал участия в создании такого аппарата. Национальный энтузиазм развивался в нечто большее, чем сам Эдвард, большее, чем Акира. Ешьте гусей в целях национальной безопасности. Мальчишки с островов старались питаться гусятиной, но все-таки не набирать лишнего веса, способного помешать стать пилотом. Современная японская архитектура потребовала создания насестов на крышах зданий. Орно перепархивали с одного токийского здания на другое, вызволяя элиту города из тенет наземного транспорта. И все это составляло часть общего растущего энтузиазма, заставлявшего Эдварда нервничать, потому что массовый пыл увязывался с крепчавшим национализмом, требующим превосходства над азиатскими соседями, риторики и демагогии.