Текст книги "Журнал «Если», 2000 № 12"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Кир Булычев,Орсон Скотт Кард,Пол Дж. Макоули,Эдуард Геворкян,Виталий Каплан,Евгений Харитонов,Кингсли Эмис,Дэйв Крик,А. Остин,Майклин Пендлтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

РОМАНТИКИ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА

Супружеские дуэты в истории мировой фантастики (да и в литературе вообще) – явление не частое и по-своему уникальное. Это особый вид соавторства, основанный на вековечном единстве-соперничестве Инь и Ян. Много ли мы обнаружим семейных пар, оставивших заметный след в фантастической прозе?

С ходу вспоминаются только три стабильных семейно-творческих союза: Генри Каттнер и Кэтрин Мур, Гюнтер и Йоханна Браун, Генрих Альтов и Валентина Журавлева… На рубеже веков на литературном небосклоне зажглась еще одна двойная звезда, имя которой – Марина и Сергей Дяченко. С самого начала было понятно, что эта пара не без оснований претендует на место в истории русскоязычной НФ и фэнтези.

Сказать: «Супруги Дяченко пришли в литературу» – не совсем точный оборот. Они туда буквально ворвались в середине 90-х, с небывалой легкостью завоевав статус ведущих прозаиков. Уже первая их книга получила приз «Хрустальный стол» – за лучшее произведение украинской фантастики, а год спустя киевский дуэт получил премию «Еврокон» – как лучшие европейские фантасты года (впоследствии их произведения собрали почти полный букет жанровых наград, существующих на территории СНГ).

Трудно было представить, что это новички в фантастике. Напротив: зрелые, независимые, со своим миром, интонацией и стилем. «Кажется, что они пришли в наши девяностые годы прямиком из времен романтизма – настолько ясно ощущается в их прозе тот мятежный дух, который двигал пером лорда Байрона, рисовал нервные изломы в сюжетах Мэри Шелли и творил прекрасные черты героев Теофиля Готье», – писал в послесловии к сборнику М. и С. Дяченко «Корни камня» петербургский критик С. Бережной.

Произведения М. и С. Дяченко влились в фантастику на гребне «украинской волны». Вряд ли погрешу против истины, если предположу, что такого талантливого соцветия, каковое явили в 1990-е фантасты Малороссии, украинская литература XX века не знала. И творчество супругов Дяченко без сомнения одно из самых ярких явлений современной украинской русскоязычной словесности.

4^моменту образования творческого союза Сергей Дяченко (р. 1945) уже успел стать авторитетной фигурой в кинематографе. Это удивительно многогранная натура: профессиональный врач-психиатр и спортсмен-подводник, избороздивший едва ли не все моря, кандидат биологических наук, участник многих научных экспедиций – а к тому же еще и выпускник сценарного факультета ВГИКа. Ему принадлежат сценарии многих документальных и научно-художественных картин (самая известная – «Звезда Вавилова»). Но настоящее признание пришло к нему после работы над сценариями известной телеэпопеи «Николай Вавилов» и фильма «Голод-33».

Биография Марины Ширшовой (р. 1968) также тесно связана с театрально-кинематографическим миром. Она профессиональная актриса театра и кино (окончила актерское отделение и аспирантуру Киевского театрального института, где и по сей день преподает искусство сценической речи).

Случайно или нет, но в один прекрасный день киносценарист Сергей Дяченко увидел актрису театра-студии «Дзвин» («Колокол») Марину Ширшову и влюбился без памяти. Сами супруги вспоминают об этом в более сдержанных интонациях: «Киев, вообще-то, небольшой город, так что люди, которые занимаются театром и кино, рано или поздно пересекаются».

Удивительно цельная и дружная пара, проникнутая искренней нежностью и бережностью друг к другу, единомыслием и подлинностью любви. Они очень похожи на свои книги. Ну, а что до разницы в возрасте… ей-ей! – не здесь ли берет начало одна из ключевых сюжетных линий, проходящих сквозь все творчество Дяченко: любовь юной героини к зрелому мужчине?..

Совместное творчество началось отнюдь не с фантастики. Они написали сценарий художественного фильма, который, однако, так и не был поставлен (но с драматургией супруги не разрывают отношений до сих пор). Фантастика пришла в их жизнь в начале 1990-х. По собственному признанию супругов, это случилось исключительно благодаря появлению в их доме черного кота с забавным именем Дюшес и магическими задатками.

Кстати, профессиональная привязанность к зрелищным видам искусства наложила свой отпечаток и на прозаическое творчество. В фантастике М. и С. Дяченко явственно проявляется множество «внешних эффектов»: кинематографическая выпуклость, вещность рисуемых сцен, их миры богато «костюмированы», зрелищны. Эмоциональную динамику они предпочитают выражать не через изображение активного действия («экшн»), а обильным введением в текст диалогической и монологической речи. Иногда трудно отделаться от ощущения, что многие из произведений дуэта написаны словно бы с прицелом на возможное сценическое воплощение. Заметим, что не всегда, однако, «драматургический» подход играет на руку ФАНТАСТИЧЕСКОМУ произведению, затормаживая динамику собственно сюжета.

Сразу оговоримся: наш обзор не подразумевает подробного анализа произведений киевских фантастов – о них уже немало написано (в том числе и в журнале «Если»). Задача автора – лишь наметить ключевые моменты их творческой биографии.

Знакомясь с творчеством М. и С. Дяченко, нельзя не заметить отличие их произведений от книг многих других авторов фэнтези. Киевский дуэт часто пренебрегает сотворением «вторичных миров-симулякров». Внимание писателей концентрируется на поступках героев, их внутреннем мире, так что фэнтезийная атрибутика, как правило, представляется лишь сценической декорацией. Но даже не это главное. М. и С. Дяченко на всем протяжении творческого пути, от романа к роману, преодолевают границы жанра. Все-таки фэнтези – жанр крайне консервативный: шаг вправо, шаг влево – уже попытка к бегству. Дяченко постоянно нарушают фэнтези-канон. Вероятно, им, как никому другому в российской фантастической словесности, удалось вознести эскапистский жанр до небывалых высот философской притчи, «загрузить» его вопросами и проблематикой, действительно волнующими современного читателя; они максимально приблизили фэнтези к горизонтам Большой Литературы. Авторы смело и легко перемещаются в пространстве мировой культуры (чего стоит, например, изящная интерпретация пушкинского сюжета в «Сказе о золотом петушке»), щедро задействуя мифологические и фольклорные сюжеты, и в первую очередь малоросского происхождения, что лишний раз подчеркивает самобытность их прозы.

Фантастическим дебютом Марины и Сергея Дяченко стал «волшебный роман» (авторское определение) «Привратник», появившийся в 1994 году и явивший образец изящной, но в общем традиционной фэнтези, повествующий о странствиях и злоключениях мага-изгоя Руала Ильмарранена.

Традиционной? Не совсем. Обычно мир фэнтези – это мир героический. У Дяченко в «Привратнике» герои (в смысле героические, положительные личности) напрочь отсутствуют. Населяющие мир маги и колдуны психологически мало чем отличаются от людей – они трусоваты, злопамятны, не блещут умом. Даже главный герой, в наказание за неудачную шутку лишенный магической силы, не такая уж положительная личность.

«Привратник» положил начало фэнтезийной серии под общим названием «Скитальцы», в которую вошли также романы «Шрам» (1997), «Преемник» (1997) и «Авантюрист» (2000), представляющие собой яркие образы «высокой фэнтези».

Буквально во всех произведениях супруги Дяченко устраивают жесткие этические эксперименты над своими героями. Иногда этические ситуации, в которые помещают их фантасты, просто запредельны. Им приходится совершать нелегкий выбор между любовью и долгом, жаждой мести и состраданием. Нередко Дяченко, в силу имманентно присущего им романтического максимализма, просто не оставляют своим героям шанса на компромисс. В связи с этим справедливым кажется замечание, прозвучавшее в адрес М. и С. Дяченко в биографическом справочнике «Русская фантастика XX века в именах и лицах»: «Временами соавторы слишком увлекаются описаниями тягостных сторон жизни, «пережимают» настолько, что в финальное счастье, победу добра над злом уже не слишком веришь…» В романе «Скрут» (1997) перед Игаром стоит нравственно неразрешимый выбор. Его невеста Илаза стала заложницей беспощадного чудовища Скрута. Игар может спасти невесту, если отыщет женщину, с которой Скрут стремится свести счеты. Может ли он пожертвовать жизнью невинного человека ради спасения любимой?

Вообще, страдания героев – отличительная черта прозы Дяченко. Можно смело утверждать, что их фантастика – продолжение «страдательных» традиций русской литературы.

Роман «Ведьмин век» (1997) открыл качественно новый этап в творчестве киевской пары. Наметился уход от «чистой» фэнтези в сторону социально-философской фантастики с незначительными элементами фэнтези. «Ведьмин век» по жанру близок «science fantasy». Здесь изображен мир, максимально приближенный к современности. Единственное фантастическое допущение: в этом мире сосуществуют новые технологии и нечисть – нетопыри, ведьмы и т. п. В «Ведьмином веке», «Пещере», «Казни» заметно усложнилась стилистика, изменилась и языковая среда. Их проза приблизилась к тому, что называется «магическим реализмом»; красочный, «костюмный» мир фэнтези рухнул, раздавленный жестким незашоренным декадансом объективно существующего мира.

При обилии трагедийных ситуаций ранние тексты Дяченко все-таки несли в целом оптимистический пафос. В «новой» прозе уже иные интонации: с «волшебными сказками» покончено, романтический максимализм уступил место откровенно трезвому взгляду на мир. Если в «Ведьмином веке» или «Пещере» апокалиптические мотивы лишь намечены, то в недавнем романе под «лобовым» названием «Армагед-дом» (2000) с бесподобной психологической достоверностью выписан мир, так сильно смахивающий на наш, в котором каждые 20 лет наступает конец света. Это мощное, психологически и стилистически густое реалистическое полотно с разветвленной системой глубинной символики.

Впрочем, об окончательном уходе соавторов в «махровую социальщину» говорить преждевременно. Марина и Сергей Дяченко – авторы непредсказуемые, смело идущие на эксперимент. Автор этих строк не сомневается, что киевские фантасты еще не раз удивят читателей. Марина и Сергей Дяченко принадлежат к той редкой породе современных фантастов, которые всегда находятся в пути.

Как писали сами авторы: «Не беда, если душа выжжена солнцем, – страшнее, если ее опустошило пожарище. Не беда, если не знаешь, куда идешь, – хуже, когда идти уже некуда. Вставший на путь испытаний не сойдет с него, даже пройдя до конца…

Ибо путь бесконечен».

Евгений ХАРИТОНОВ

________________________________________________________________________

БИБЛИОГРАФИЯ МАРИНЫ И СЕРГЕЯ ДЯЧЕНКО

(Книжные издания)

1. Привратник. – Киев: Полиграфкнига, 1994.

2. Ритуал: Сб. – Киев: КРАНГ; Харьков: Фолио, 1996.

3. Скрут. – М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

4. Ведьмин век. – СПб.: Азбука, 1997.

5. Привратник. Шрам. – М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

6. Преемник. – М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

7. Пещера. – СПб.: Азбука, 1997.

8. Казнь. – М.: ACT, 1999.

9. Корни камня: Сб. – М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999.

10. Армагед-дом. – М.: ОЛМА-Пресс, 2000.

11. Авантюрист. – СПб.: Северо-Запад Пресс; М.: ACT, 2000.

Ян Ларс Йенсен
ТАЙНАЯ ИСТОРИЯ ОРНИТОПТЕРА

Кроха Реджи топал по лужайкам поместья Фростов, а его нянька тащилась рядом, пуская мыльные пузыри. В этот день ей выдали в стирку двойную порцию грязного белья и велели приглядывать за мальчонкой, пока господин занят важными делами, научным прогрессом, славой Британии и военным превосходством армии Ее Величества. Няньке надоело стирать. И она оставила эту докуку – якобы для того, чтобы Реджи подышал воздухом, – прихватив в ковшике мыльной воды. Она пускала пузыри, чтобы мальчонка ловил их. Радужные шарики летели в сторону толпы джентльменов, производящих невероятный шум.

И какое же зрелище открылось обоим, когда они одолели подъем на вершину холма: на зеленых ухоженных лужайках, как столбы, торчали облаченные в строгие костюмы мужчины, между коих находился и ее господин, Эдвард Фрост. Пребывая в невозмутимом спокойствии, они умножали собой число древесных вертикалей пейзажа – вязов, осин, кедров, – над которыми главенствовал огромный дуб, служивший центром всеобщего сосредоточения. И в какой же век вступало тогда человечество, какое же было время, что почтенные мужи могли застыть на месте, покоряясь видению не более реальному, нежели детские мечты.

На лужайке грохотала паровая машина; отходившие от нее шатуны тянулись ко второй хитроумной штуковине – подвешенному к дубу аппарату, распростершему огромные, покрытые перьями черные крылья, машущие и громадные, вполне похожие на птичьи, только величина их и размах скорее свидетельствовали о дерзновенности мечтаний людей, изготовивших эти предметы – да, изготовивших, – потому что даже совершенно не обученная девица смогла заметить: биение крыльев связано с толчками, производимыми паром.

Неужели это и есть сердцевина механической птицы? И люди соорудили все это? Уж не спят ли они?

Завороженный хитроумной штуковиной крошка Реджи качнулся на месте; они оказались так близко, что могли даже ощутить движение воздуха от взмахов крыльев.

Ну а джентльмены в парадных костюмах лишь взирали на крылатый механизм, воздерживаясь от комментариев.

Все вокруг погрузились в раздумья. Наступил век высоких надежд, и мечты отца Реджи, Эдварда, имели полное основание воплотиться в жизнь.

1902 г.

Человек обязан летать. Королевское аэронавтическое общество (КАО) проголосовало «за». Споры шли о способе полета.

Мнения менялись в зависимости от результатов, показанных очередной моделью, созданной в Англии или на континенте. Впрочем, в конце концов, КАО склонилось к идее жесткого крыла. Сэр Джордж Кейли начал и завершил свои пионерские исследования полета аппарата с фиксированными крыльями, приводимого в движение от постороннего источника энергии. Такую машину назвали аэропланом, и впечатляющие результаты, полученные в последнее время на планерах с жестким крылом, заставили членов КАО обратить свои симпатии к подобного рода устройствам.

Однако Эдвард Фрост придерживался иного мнения.

Человек должен летать – несомненно. Но неужели при этом люди проявят глупость и отвернутся от самим Богом дарованного образца? Птицы, прекрасные птицы… Общество непременно воспользуется столь превосходным примером, и, поняв это, Эдвард соорудил орнитоптер с приводом на крылья.

– Эдвард?

– Да, конечно, дорогая.

– Я еще не спрашивала тебя ни о чем.

– Нет, дорогая, конечно, не спрашивала.

– Сегодня утром продавец льда нагло глядел на меня.

– Я поговорю с ним.

– Входя в дом, он не снял сапог; он даже не попытался сперва счистить грязь.

– Сукин сын! Я с ним крепко поговорю.

– Эдвард, я была просто потрясена. И я так яростно смотрела на него. И ты знаешь, как он отреагировал? Он сам поглядел на меня! Он посмотрел на меня самым нескромным образом!

– Он забыл свое место. Бедняжка моя!

– Почему он осмелился вести себя подобным образом, Эдвард? Какое право имеет он так глядеть на меня?

– Мерзавец! Придется как следует переговорить. Я разберусь с ним завтра же.

– Но с чего это вдруг разносчику льда может прийти в голову подобная наглость? Почему он позволил себе такой взгляд?

– Потому что ты француженка, cherie, он полагает, что с француженкой можно позволить себе вольности.

– Ох…

Шантель опустила глаза и разгладила страницу «Басен» Эзопа, которые вслух читала Реджи. Эдвард надеялся, что в оконном стекле не видно, как он покраснел. Ложь приемлема лишь тогда, когда с ее помощью можно сберечь чьи-либо чувства, а он солгал неудачно, просто унизив жену упоминанием о ее происхождении, и оправдать себя мог лишь тем, что таким образом, как он прекрасно знал, ограждал ее от куда горших неприятностей – реальных угроз, бедствий, более ощутимых, чем наглые взгляды.

– Реджи, – сказал Эдвард. – Подойди к папе.

Ребенок, изогнув спину, соскользнул на пол с коленей матери. Реджи едва дорос до подоконника, и поэтому Эдвард поднял его и поставил на стол, предоставляя мальчику возможность ясно видеть небо и силуэты, ныряющие в фиолетовых сумерках. Подняв руку, мальчонка указал на них; воздушная суета вернула улыбку на его лицо.

– Да, – негромко проговорил Эдвард. – Это птицы. Их свобода – самое дорогое, верно? Умение летать ни за какие деньги не купишь.

1903 г.

Члены Королевского аэронавтического общества возвратились в поместье Фростов. Заложив руки за спину, они встали на склоне холма, молча наблюдая за происходящим.

Вниз по склону сбегала железнодорожная колея, ничем не отличавшаяся от подобных же, однако на вершине не было локомотива, готового устремиться вниз. На маковке холма восседала куда более причудливая машина, Орнитоптер номер три, результат внушительных капиталовложений – духовных, физических и, наконец, финансовых, – кульминация многолетних трудов и несчетных мечтаний об избавлении от земных тягот. И, подумать только, реализации всего этого препятствует теперь никчемная нерешительность пилота. Пытаясь говорить ровным тоном, Эдвард обратился к человеку, сидевшему в кресле орнитоптера.

– Гарри, веди себя разумно.

– Но, сэр…

– Правда, Гарри, я настаиваю.

– Сэр, но вы платите мне за то, что я правлю лошадьми, а не летаю на машинах.

– Гарри, мы уже говорили об этом. От тебя ничего не требуется. Сиди в этих стропах и обеспечивай собой балласт – я думаю на это ты вполне способен. Ну давай же, не будем больше томить ожиданием добрых людей.

Гарри глянул через плечо своего работодателя на достойных господ, расположившихся на склоне. Среди многих рыцарей нашелся даже один Виндзор, представитель правящей династии. Пилот судорожно сглотнул. И кивнул. Мистер Фрост прав. Предстоящее событие куда важнее всех его предчувствий; и мысль о том, что своей трусостью он, Гарри, заставляет ждать почтенную публику, была для него непереносима.

Нагнувшись, Эдвард застегнул брезентовый пояс на груди Гарри.

Орнитоптер номер три казался видением, впрочем, достаточно материальным, чтобы заставить умолкнуть самых говорливых скептиков – пусть и ненадолго. Шасси представляло собой простую прямоугольную конструкцию из труб, которая вот-вот скользнет на колесах вниз по склону. За спиной нервного кучера на опорном каркасе располагался пороховой двигатель системы Труво, но не он был самой впечатляющей частью машины.

Крылья, достигавшие в размахе почти двенадцати футов, казались принесенными из какого-то мифа. Фрост и сочувствовавшие ему члены общества потратили несчетные часы, прикрепляя утиные перья к гнутым рамам, оснащенным шарнирами посередине и соединенным с двигателем витыми трубками Бурдона. Двигатель выстреливал холостые ружейные патроны в трубки, заставляя их удлиняться, а крылья – взмахивать. После недолгого взрыва трубки расслаблялись, позволяя новому толчку вновь поднять крылья вверх – когда на месте оказывался новый патрон. Фрост раздал по куску ваты своим ассистентам и Гарри, неуверенной рукой заткнувшему уши и вновь вцепившемуся в раму, словно узник в решетку.

Ассистенты сняли и сложили пиджаки. Эдвард удалился на место, обеспечивавшее хороший обзор. Он намеревался делать там свои заметки относительно полета орнитоптера, однако вдруг понял, что ему не потребуется даже предложения, ибо итоги дня можно будет описать единым словом.

Успех или неудача.

Он дал знак ассистентам.

Те повлекли орнитоптер вниз по рельсам, придав ему начальную скорость. Когда они покрыли примерно треть дистанции, один из ассистентов включил двигатель и, словно картечница Гатлинга, тот разразился дробью, заставившей Гарри дернуться. Однако общее внимание быстро переключилось на крылья, огромные крылья, вздымавшиеся и опускавшиеся, зачерпывавшие часть невидимого воздушного океана, плещущие, плещущие, плещущие…

Люди толкали вперед Орнитоптер номер три. Наконец вырвавшийся из их хватки аппарат рванулся вперед, и Эдвард Фрост ощутил, как создание его сражается с тяготением, приобретает «плавучесть», стремится оторваться от земли. Помощь ожидала орнитоптер в конце рельсов: наклонная рампа должна была подбросить его ввысь. В небе уже кружили чайки, и ум Эдварда воспарил, представляя, как, удивляя птиц, присоединится к их числу его собственное творение.

Аппарат оторвался от рампы, но птиц ему удивлять было нечем.

Огромные крылья взмахивали по-прежнему. Однако, ни на йоту не отклонившись от инерциальной дуги, орнитоптер крепко ударился о землю и отскочил, в лучшем случае подпрыгнул, продлив свою хаотичную перебежку на некоторое расстояние. Люди бросились врассыпную. Оставаясь еще на ногах, Эдвард ощущал, как оседает на землю. Карандаш и тетрадь вдруг стали такими тяжелыми – чересчур тяжелыми, словно чрезмерно отягощенными гравитацией, а он все смотрел, как ковыляет его великое изобретение – действительно напоминавшее птицу, но птицу, завязшую в грязи.

Ассистенты отыскали свои пиджаки, однако оставались на своих местах. Прочие почтенные господа не обнаруживали никаких эмоций, как если бы не ожидали увидеть ничего иного. Перед ними, тщетно разбазаривая порох барабанными очередями, суетилась неудача Эдварда Паркиса Фроста. Его разорение. Не все собравшиеся на склонах именовали себя знатоками аэронавтики. Некоторые были банкирами. Точнее заимодавцами. Людьми, подводящими финансовый итог в конце каждого дня.

Были и другие. Не приглашенные. Они держались подальше от толпы – чтобы не привлекать внимания. Еще не известные Эдварду, эти джентльмены также повлияют на его будущее. Однако в тот миг они молча смотрели, как Орнитоптер номер три скачет по окрестностям, разбрасывая перья и наглядно демонстрируя глубину падения Эдварда. Тем временем Гарри, все еще привязанный стропами к сиденью, с трудом выкрикивал:

– Сэр… я… почтительным… образом… увольняюсь!

Прошли месяцы.

Прилипшее к взгляду Эдварда видение Орнитоптера номер три, скачущего к своей кончине, испортило ему целый мир, не говоря уже о его отношении к птицам. Стоя возле окна гостиной, он поежился, заметив голубя, возвращавшегося домой.

После короткой прогулки по снегу он обнаружил прилетевшую птицу в голубятне. Глубоко запустив руку внутрь домика, Эдвард поймал посланца и отвязал небольшой листок бумаги, обмотанный вокруг голубиной ноги. Записка была из Лондона, от друга Артура Хойта. Последнее время хорошие новости не прилетали, и полученный листок стал, наверное, худшей вестью из всех.

Американцы сообщили о совершении двенадцатисекундного полета. Впервые в истории самодвижущаяся машина поднялась вместе с человеком в воздух и опустилась там, где взлетела. Уилбур и Орвил Райты, летчики № 1. Жесткое крыло.

Жесткое крыло.

Величина записки не допускала других подробностей. Но и этого было довольно: триумф пришел к тем, кто поставил на жесткое крыло. И орнитоптер, понял Эдвард, окажется не более чем примечанием в книге об истории авиации, крохотной статейкой, годящейся лишь для того, чтобы обернуть ее вокруг голубиной лапки.

1906 г.

Эдвард почти возненавидел голубей. Домой вернулась новая птица, и он узнал, что потерял место президента Общества. Следующий голубь принес предупреждение о том, что кредиторы лишили его права легального маневра. Третий голубь – и Корона освободила его от обязанностей магистрата.

Могла ли ситуация сложиться еще хуже? Ему уже не хватало воображения, но, наконец, однажды октябрьским днем в поместье появились два незнакомца, и Эдвард истолковал их появление как дурное предзнаменование.

Это случилось в тот самый день, когда бейлифы явились за движимым имуществом; пара крепких тупиц потащила крыло орнитоптера в свой фургон. Провожая его глазами, Эдвард заметил, как подъехал другой экипаж, из которого высадились двое мужчин. В отличие от бейлифов они казались худощавыми и застенчивыми. Лица новоприбывших были обращены к земле: их явно смущала сценка, которую им пришлось наблюдать. Гости были в английских костюмах, одежда сидела на них неловко, потому что, – как понял Эдвард, – перед ним оказались люди с Востока.

В смущении он направился навстречу им через лужайку, ожидая поклонов, однако восточные люди одновременно протянули ему руки.

– Очень довольны встретиться с вашим знакомством, мистер Эдвард Фрост. – Звали их Тору и Хирото; однако на случай, если произношение покажется ему слишком сложным, Эдварду было предложено называть их Томми и Генри. Мистер Фрост мог различить гостей только по цвету костюмов и еще потому, что один из новоприбывших говорил, выкатив грудь: – Мы очень крупные энтузиасты вашей работы, по поручению нашего хозяина и нанимателя Акира-сан.

– Моей работы?

– Орнитоптеры. Наш хозяин очень заинтересован в вашем успехе.

– В отношении моего «успеха»… должно быть, вы неправильно перевели слово, которое хотели сказать.

Оба гостя покраснели:

– Мы присутствовали для первого полета.

– Так вы были здесь? И видели фиаско?

– Мы полагаем, Эдвард Фрост, что для нас это не фиаско.

Эдвард более не мог удерживаться:

– Зачем вы здесь?

– Наш хозяин, Акира-сан, он очень заинтересован в машинный полет. В полет, повторяющий движения птиц.

Простите меня за улыбку, только я не думаю, что китайцам повезет больше, чем мне. Боюсь, ваша нация слишком отстала в технике и производстве, чтобы овладеть активным полетом.

Вновь залившись краской, пара помедлила, прежде чем произнести:

– Сэр, мы японцы.

– Японцы, китайцы – это ведь безразлично, не правда ли? Вы же не владеете достижениями современной науки. Я могу лишь оказать услугу вашему хозяину и посоветовать ему избежать тех расходов и унижения, которые я претерпел в наказание за честолюбие… До свидания, джентльмены, вы внесли светлую нотку в довольно скучный день.

Эдвард протянул руку. Выпятив грудь, один из мужчин произнес:

– По-моему, царь Николай с вами не согласится.

– Царь Николай?

– На мой взгляд, он не станет объявлять японцев отсталыми. И в технике. И в промышленности.

Здравая мысль. Конечно, сейчас по всему русскому флоту над морским дном гуляют рыбьи стаи. Япошки решительным образом выиграли войну с Россией, и Эдвард обнаружил, что начинает менять свое мнение о стоящей перед ним паре. Говоривший Томми, в конце концов, обнаружил известную твердость за всей почтительностью и румянцем. Эдвард еще раз поглядел на обоих и отметил, что хотя европейские костюмы и казались неуместными на столь хрупких фигурах, однако были роскошными, купленными в универмаге на Хайд-стрит. Иначе говоря, весьма дорогими.

– А не хотите ли чаю?

Гости покраснели.

Оказавшись внутри дома, Хирото и Тору резко остановились. Прежде чем подойти к двери, они ненадолго возвратились к своему экипажу и захватили нечто вроде сундучка, изготовленного из дерева.

– И не думайте разуваться, – предупредил Эдвард, заметив, что гости замерли на месте.

Впрочем, остановила их линия, проведенная мелом по холлу, комнатам и всему дому, и тот факт, что Эдвард держался по одну сторону этого барьера.

Они старались не глядеть на меловую черту.

– Гм, мы с женой решили обойтись таким образом – пока не будет достигнуто более постоянное решение.

Невзирая на заверения в том, что гости совсем не заметили белую полоску, оба они тем не менее держались стороны Эдварда.

– Прошу простить за беспорядок, – заметил он. – Слабость изобретателя.

На деле он уже несколько месяцев не приступал ни к каким научным занятиям, и истинная причина присутствия в гостиной груды черновиков крылась в желании утаить самое ценное от бейлифов.

– Если вы найдете, где сесть, я велю домоправительнице приготовить нам чаю.

Гости поставили свой сундучок на пол и принялись щелкать пряжками. С няней, домоправительницей и шофером пришлось расстаться давным-давно, и Эдвард сам приготовил чай, нашел бисквиты и чистые чашки. Однако, возвратившись в гостиную с плодом своих стараний, он едва не выронил поднос из рук.

Японцы уже сняли упаковку и осторожно достали из сундучка пару крыльев – безупречных, присоединенных к бамбуковому корпусу. Модель, великолепная модель… хватило бы ее одной, но когда он заметил, что Тору закручивает резинку внутри корпуса, сердце Эдварда забилось быстрее. Хирото вопросительно взглянул на Эдварда – можно?

Тот все-таки сумел кивнуть.

С каждым оборотом все более и более наполнявшее модель напряжение, как в зеркале, отражало крепнущее волнение Эдварда. Да и дышал ли он в самом деле? Тогда японец выпустил модель, послав ее в воздух легким движением, и она осталась парить: крылья отмеривали точные движения, модель поднималась все выше, и, следуя по комнате за орнитоптером, поднимавшимся все выше над столами, лампами, стремившимся к потолку в своем восхождении по спирали, Эдвард ощущал прикосновение воздуха к собственному лицу.

– Боже милостивый…

– Нам хотелось бы сотрудничать с вами, мистер Фрост. Партнерство.

Однако он смог прислушаться к восточным голосам, лишь когда энергия полета исчерпала себя, а один из японцев быстрым движением подхватил на лету модель. Эдварду хотелось еще раз увидеть этот полет, исследовать крепление крыльев, принцип их действия. Японцы вновь повторили свое предложение.

– Жаль, что мы не встретились раньше. Боюсь, вами выбран не самый удачный момент. Мое предшествующее поражение помешает любым новым попыткам. Поглядите в окно! Видите: повсюду одни кредиторы. Со стыдом вынужден признать, что не имею теперь условий для проведения аэронавтических исследований.

Гости переглянулись.

– Мы знаем о ваших сложностях и приглашаем вас в Мебосо.

– Мебосо…

– Это небольшая деревня, находится на Хонсю. Нам кажется, что вы сочтете приемлемыми условия, которые предоставляет наш господин.

– Хонсю… Япония?

– Мы охотно оплатим, если вы не против, проезд на двоих.

– Я… Моя жена никуда со мной не поедет. А в особенности на Дальний Восток.

Японцы порозовели:

– А мальчик?

Повернувшись, Эдвард заметил застывшего в дверях юного Реджи. Должно быть, ребенок тоже видел демонстрационный полет, потому что на лице его были написаны все чувства Эдварда, все заново возродившиеся детские надежды.

1908 г.

Эдвард сидел на кедровой скамье, в сумерках пели цикады. Он с удивлением отметил, что ладони его вспотели.

Почему он нервничает перед встречей с этим человеком?

До переезда в Японию сама мысль о том, что на Востоке могут быть богатые люди, просто не приходила ему в голову. Однако время, проведенное в Мебосо, заставило его оценить эту идею и вырастить в себе уважение к богатству, которым распоряжался Акира-сан. Мебосо располагался в долине, по бокам которой возвышались четыре холма примерно одинаковой высоты, и симметрия их положения явно тешила местных жителей, не однажды обращавших на нее внимание Эдварда. Долину в основном занимали рисовые поля и кучка домов, между которыми иногда пробегали рикши или громыхали фургоны. На одном из склонов располагалась огромная печь, куда горшечники из Мебосо и прочих деревень приходили обжигать глиняную посуду. Лучше всего печь видна была после заката, когда пламенное сердце ее время от времени открывалось, чтобы принять новую порцию горшков или питавшие огонь дрова. В таинственный Мебосо поступало все необходимое; это случалось редко, но появлялось все, невзирая на цену. Когда понадобился автомобиль «даймлер-бенц», машину доставили через четыре дня, а крестьяне таскали плуг, разравнивая колею, по которой можно было бы ездить на автомобиле. Поместье, в котором он жил, принадлежало Акира-сан, и вся деревня подчинялась этому человеку не вполне понятным Эдварду образом, поддерживая отношения одновременно и феодальные, и коммерческие.