Текст книги "ИКРА (СИ)"

Автор книги: Марик Войцех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Я вылез из-за стола, воспользовавшись моментом, когда курильщик, наконец, занял своё положенное место и освободил коридор. Высунув голову в окно, я задыхался, ловя ветер ртом и ноздрями. Поезд мчался по бескрайнему водному пространству. Редкие изуродованные жарой искореженные сухие деревца обрамляли лазурную гладь. Коридор вагона был пуст. Жара утомила всех. Даже мелкие неудержимые бесы были вялыми. Парочка пряталась возле клозета. Они копошились в черно-бурой шерсти друг друга, явно ища паразитов. Заметив, что я смотрю на них, они вжали крошечные уши в топорщащийся мех и поскакали по стенам мимо меня. Я зашёл в сортир, чтобы избавиться от жидкости, которая не испарилась с потом, и, не успев расстегнуть ширинку, увидел в зеркале её лицо. Соррел смотрела на меня из зазеркалья.

– Соррел… – неслышно прошептали мои губы.

Она рассмеялась. Нехорошо. Зло. Смех её был издевательским. Я протянул руку к зеркальной поверхности, где, распустив буйные рыжие волосы, смеялась она, я лишь желал коснуться её лица, почувствовать, что она реальна. Но она отпрянула и свела брови на переносице.

– Не ищи меня, – сурово проговорила она.

– Нет, я найду тебя. И верну.

Она затихла, но неожиданно резко и с силой ударила с той стороны. Зеркало содрогнулось, завибрировало, как кусок железа. Я заметил кровь на её руке.

– Нет! – яростно крикнула она. – Я убью тебя, если попытаешься!

Раздался шелест мощных крыльев, и сильные когтистые ноги ударили о зеркальную поверхность, пройдя её насквозь, оттолкнули меня. Поезд затормозил, меня швырнуло. Я вылетел спиной вперёд, придерживая ремень на джинсах, он плёткой дрессировщика стегнул меня по бедру.

– Стерва, – процедил я сквозь зубы и, найдя потерянное равновесие, со злобой затянул кожаный ремень. – Значит, из принципа найду.

Я снова приник к спасительному окну, как зверь, запертый в клетке, алчно глотая потоки воздуха, щуря глаза, сдаваясь перед натиском атмосферы. Лёгкое чужое прикосновение к внешней стороне бедра заставило меня отвлечься от принятия воздушных оздоровительных коктейлей. Это был Профит. Он материализовался рядом, намеренно задев меня. Я в принципе не поверю, что это было случайностью.

– А ведь она сделает, что пообещала. Будь уверен, – заметил Профит. – Вся эта затея ничем хорошим не кончится. Она обрела силу, когда ты лишил её девственности. Она опасна.

– Вы с Анубисом сговорились, – рассмеялся я, потрепав Профита по длинным волосам.

Он терпеливо снёс это обращение, не выказав возмущения. Кто знает, может, он даже получил какое-то удовольствие? Если Анубис не наврал мне тогда о его слабости.

– Я лишь хочу понять, почему… – произнес я, следя за тем, как ползут нити проводов за окном.

– Ты ведь знаешь, кто она есть изначально. Ты лишь пробудил её.

– Надо же. Я думал наоборот, – усмехнулся я. – Кто-нибудь! Остановите этот чёртов поезд, я выйду прямо здесь. Посреди соснового леса!

Черти рассмеялись на моё предложение и запрыгали, как обезьяны, издавая оглушительные крики. Они скакали по стенам, прыгали вокруг, задиристо гогоча и нечленораздельно выкрикивая короткие слова, будто говорящие волнистые попугаи. Голоса их были скрипучими и резали ушные перепонки.

– Надо же! Надо! – кричали они, приплясывая, изогнув спины и хвосты, – Остановить! Поезд!

– Наоборот-наоборот! – вторили остальные в конце вагона.

Скорость поезда увеличилась, глаза уже не успевали выцеплять подробности проносящегося пейзажа. Взгляд мой спотыкался о столбы и мелькающие дома. Я отпрянул от окна, ощутив лёгкое головокружение. Кончики пальцев испачкались в бесовской саже. Я инстинктивно отёр руки о джинсы, но сажа глубоко въелась в подушечки пальцев.

– Хватит смеяться надо мной! – крикнул я и, кажется, разбудил весь вагон.

Черти бросились врассыпную, попискивая и оставляя за собой индиговые лужицы и сажу на стенах.

Профит обратил незримый взгляд на меня. Он умолял, чтобы я бросил эту затею, но сам знал ответ.

– Есть квартира в Питере. Там тебя непременно примут. У Матери есть свои люди в Чёрной Пальмире, – таинственно сказал Профит, – я бы посоветовал тебе вздремнуть остаток пути, потому что этой ночью спать не предвидится.

========== Икра III. Освобождение. III ==========

Питер встречал аномально сильной жарой. Спасал лишь ветер с Невы. Пробравшись сквозь толчею на Московском вокзале, поймали машину и, останавливаясь на частых светофорах, поехали по Невскому проспекту, пересекли Дворцовый и Тучков мосты, перебравшись на Петроградскую сторону.

– Ты сразу увидишь Питер с его неформальной стороны, – пояснил Профит и широко улыбнулся. Он как всегда знал больше меня и не спешил делиться.

Таксист высадил нас в районе метро Спортивная. Дальше Профит вёл меня, петлял улочками, проводил дворами туда, где мы собирались остановиться. Парадная была открыта. Красные двери распахнуты настежь, предлагая войти. Под ногами красовались цветные плитки с античным орнаментом – остатки былой роскоши. Профит прошёл вперёд и начал подниматься по лестнице, мягко касаясь ладонью деревянных перил. Мы поднимались. Пролёт за пролётом. Лифта не было. Алые стены исписаны древними письменами, встречались надписи на различных языках, какие-то из них я мог прочитать и даже перевести или хотя бы понять общий смысл. Кривые подписи и неумелые рисунки, наклейки уличных художников, орнамент плитки и завитушки чугуна, держащие перила, изумрудные рамы окон, пошедшие трещинами, – всё это закрутилось в мощный рассол, спрятанный в кирпичных стенах. Мы поднялись под самую крышу, на последний этаж. Шестой. Профит нажал на звонок, тот ухнул совой. За дверью послышались торопливые шаги. Затрещал замок, хлопнула задвижка, плавно открывающаяся дверь запела, затянула какую-то мелодию, а на пороге появилась женщина с бордовыми волосами, цвета красного виноградного вина. Она была женщиной без возраста, она явно не была школьницей, но и дамой в летах её трудно было назвать. Черты её лица напоминали мышиные. Быстрые тёмные глаза живо и эмоционально реагировали. Она повела носом в воздухе, будто принюхиваясь к гостям, впустила нас внутрь старой квартиры и быстро затараторила:

– Проходи же… Мне столько про тебя рассказывали, Лука. Ты ведь Лука? – я успел лишь кивнуть, потому что она молниеносно взяла инициативу в свои руки. – Я Ля, – она улыбнулась и протянула мне обе руки для рукопожатия. Быстро и цепко схватив меня за кисти рук, она сжала мои ладони и приветственно потрясла ими.

– Ты не представляешь, насколько ты вовремя! – Профита она как будто не замечала. – Сейчас я проведу и покажу тебе квартиру.

Рот её ни на секунду не закрывался, менялся тоновой окрас, повествование то катилось с горы, то взбиралось лесенкой наверх. И пока она мелодично и даже певуче, со знанием дела, говорила, я неустанно размышлял о её нелепом имени. Мне даже вспомнилась песня Зоопарка, в которой гопники не могли вести разговор, не взяв ноту «ля». Кто же она? Аля? Эля? Уля? Оля? Юля?.. Бля? Я выдохнул смешок и решил перевести внимание на рассказ. Кто знает, может, она тоже читает мои мысли, как Профит. Сейчас, того и гляди, обидится. Но она не обиделась, она была слишком увлечена собой и процессом говорения. Я огляделся – длинный коридор бывшей коммунальной квартиры вывел нас к деревянной двери цвета лазури, Ля опустила пальцы на латунную ручку и раскрыла дверь. Комната была достаточно большая, особенно по московским меркам, и выглядела как комната в гостинице. Здесь не было ничего лишнего – лишь широкая большая кровать, аккуратно застеленная лоскутным одеялом, тумбочка и встроенный зеркальный шкаф, который ещё сильнее зрительно расширял комнату, огромное пространство потолка, высокие стены и два арочных окна, выходящих во двор.

– Здесь ты можешь остановиться, – как бы невзначай сказала она, дав мне несколько секунд на осмысление.

– А он? – кивнул я на Профита.

– Самурай никогда не покидает своего господина, как и вассал сюзерена, – хихикнула она.

Я не верил своим ушам. Неужели она оставит нас двоих спать на одной кровати?

– Вы такие худые оба. Вас тут можно штабелями укладывать. Думаю, вы поместитесь. Или он храпит? – съязвила она.

Я бы мог возразить ей, что не привык спать в одной кровати с тем, кому прихожусь предметом обожания, но счёл придержать эти компрометирующие подробности при себе. Рассудив моё молчание, как знак согласия, Ля снова завела свой неиссякаемый монолог о квартире. Не упуская малейших деталей и пикантных подробностей, дабы раскрасить свой рассказ, она повела нас дальше по коридору.

– В этой комнате живёт дизайнер из Беларусии, но сейчас он в отлучке по личному делу, – она приставила ладошку ко рту и таинственно прошептала, – уехал сбывать икону XV века.

Ля открыла дверь дизайнерской комнаты – на полу валялся матрас со смятой простынёй и подушкой, говорящих, как скоро собирался дизайнер, на торшере на месте обгоревшего плафона болталась дырявая майка, стоял треногий мольберт, на котором едва помещался компьютерный моноблок, а окно украшал резной деревенский наличник. В следующей комнате по коридору жила женщина-художница, всё свободное время мастерившая маски и прочие поделки. Её тоже не оказалось дома, и Ля повела нас на экскурсию. Эта комната была увешана всевозможными мифическими масками, кои отсутствующая хозяйка мастерила из подъяичных картонных коробок. Здесь был комод-картотека с большим количеством ящиков, а на каждом ящике была прикреплена надпись, гласящая о его содержимом. Когда-то такие комоды стояли в библиотеках. Я засмотрелся, читая надписи. Казалось, в этой комнате живёт сам Создатель, конструирующий мир из бусин, гербария, осколков, тесёмок, ракушек и лоскутков. Этот Креатор создавал миры из подручного материала, любовно отбирая и сортируя ингредиенты в ящиках старого комода. Глаза мои поспешили на поиски ящика с надписью «души», но Ля скомандовала идти дальше. Так что томящиеся взаперти души я не обнаружил, не успел, но твёрдо решил, что если попаду в эту комнату вновь, то непременно выпущу их на свободу. И они улетят… Улетят в незапертую форточку, а страшные маски на стенах не оживут, навсегда останутся голодными, ненасытившимися, с пустыми глазницами и лицами из папье-маше.

Ля вывела нас из волшебного паноптикума, и в этот самый миг раздалось глухое уханье совы, извещавшее о новых гостях.

– Ребятки, давайте быстрее. Сейчас я вас познакомлю.

Она торопливо толкала нас в спины, спеша по длинному коридору, втолкнула нас в тускло освещённую кухню, где над столом у окна, утопавшего в зарослях домашних растений, висел самодельный абажур в форме рыбины, похожей на разбухшую печень алкоголика, а чуть правее почти посреди кухни, словно летающая тарелка, приземлилась современная душевая кабина. Мне показалось, я схожу с ума, хотя предполагал, что моё восприятие готово ко всему. Недоумение моё по поводу душа посреди кухни прервал гул возбуждённых громких голосов, который надвигался как гроза. Раскаты его доносились всё отчётливее. И вот этот возмущённый метеофон ворвался в стены квадратной кухни.

– А это мои братишки! – радостно объявила Ля.

Братишки были трёх возрастов. Старшему на вид было за сорок, средний обнимал девушку в спортивном костюме «adidas», а младший был не старше меня. Они говорили наперебой, живо, с природной силой в голосах, как и их сестра. Поочерёдно сжали мою руку в приветствии и по-свойски расселись вокруг стола, освещённого оранжевым солнцем из мочевого пузыря морской рыбы. Следом вошёл скромный худой человек в шляпе, итальянской рубашке в мелкий цветочек и полосатых трусах. Он вежливо поздоровался, сняв при этом на краткий миг свою шляпу, и уселся за пианино, занимавшее пространство у левой стены. У меня сложилось устойчивое уравнение, что все эти люди собираются здесь не в первый раз. Они будто разыгрывали спектакль, который часто репетировали. А вот и музыкальное сопровождение – оригинальный аккорд, выстрел к началу соревнования. Но в проёме появился ещё один персонаж и был он весьма подозрителен – бородатый, заросший, в трениках и будёновке.

– Это Гаврила, – пояснила Ля, – это наш главный и самый важный элемент любой тусовки.

Гаврила расшаркался, прошмыгнул в кухню и тихонечко спрятался в самом тёмном углу под разлапистым фикусом, заняв трёхногий табурет. Я ошарашенным столбом стоял посреди кухни, ища взглядом Профита, как единственное знакомое мне существо, которое могло спасти меня, бросить заветный полосатый круг утопающему, но он уже сидел под светом лампы и обнимал тонкими пальцами фарфоровую кружку с нарисованным толстопузым котиком.

Он знал, о чём говорил в поезде. Спать, по-видимому, сегодня ночью не придётся. Тапёр в шляпе и нелепых трусах начал наигрывать затейливые мелодии, отдалённо напоминающие джазовые импровизации, похожие на известные шлягеры, но я отчего-то не мог припомнить ни один из них. А Гаврила как будто растаял, превратился в святой дух, которого уже никто не замечал и о котором никто не вспоминал, заполняя кухню шутками и плотным густым дымом.

Я продолжал изучать цветочки на рубахе тапёра-пианиста, пребывая в полнейшем ступоре, но потом заметил справа от пианино столик и коробку на нём. Я подошёл и заглянул внутрь. В коробке жила рыжая упитанная морская свинка. Она повела носом точь-в-точь, как и хозяйка «нехорошей» квартиры.

– Я не самка, идиот! – ответила свинка.

Я пригляделся и, наконец, заметил, что на картонном домике, из которого выглядывал домашний питомец, было неряшливо нацарапано: «Здесь был Биня», а сам Биня сейчас сидел, свесив лапки в прорезанное окошко, и смотрел на мир, недовольный тем, что я спутал его половую принадлежность. Сверху на стене висела фотография морского свина в рамке с завитушками и под стеклом, а на железной вставке было выгравировано: «Биня Свининов».

– Приятно… познакомиться, – промямлил я скорее самому себе, нежели свину.

– Аккуратней с ним! – предупредила Ля, – он кусается. Не протягивай к нему пальцы.

Я невольно сжал пальцы в кулак, отойдя от свиных апартаментов, и присел на табурет возле стола, вникая в беседу братьев.

– Ты откуда? – спросил средний, сжимая плечо подруги в «adidas’е».

– Из Москвы, – промямлил я.

– Моё сокровище тоже из Москвы, – торжественно произнёс он, крепче обняв плечо спутницы, – она тоже оттуда. И… – он сделал паузу, – сегодня у неё праздник! – он дал всем прочувствовать ситуацию, – потому что я сегодня добрый! – довольно добавил он и протянул мне пластиковую бутылку, наполненную густым дымом. Я затянулся и передал её по кругу. Гаврила рассмеялся мне из своего угла.

– Почему у вас душевая кабина посреди кухни? – я не нашёл ничего лучше спросить, понимая, что не смогу спокойно спать, пока не узнаю тайну или же первопричину её появления здесь.

– Видишь ли, – увлечённо начала Ля, довольная тем, что сможет рассказать очередную байку, и все взгляды будут обращены на неё, как на приму-балерину, – это был доходный дом… когда-то давно… и туалеты были на улице. Они не планировались вообще. Понимаешь? – она по-мышиному уставилась на меня, ожидая кивка, который я ей незамедлительно предоставил в знак внимания и понимания. – И все ходили мыться в баню. Знаешь, так ведь принято было. В баню ходить. Сейчас-то не актуально, – рассмеялась она, – так что мыться тебе тоже придётся здесь. А туалет, – она предвосхитила назревающий вопрос, – есть в конце коридора.

– Отлично, – улыбнулся я уголком рта, – это какой-то искромётный юмор…

– Да. Это всё шутники-квартиранты, – добавил старший брат, – вон… печень разбухшую над столом повесили, как напоминание о тяготах обильных возлияний.

– Нет, – улыбнулся младший брат, – мы сегодня бухать не будем, а то Гаврила обидится.

– А-ы-и-ели магические кольца? – глотая все согласные, спросил средний, выпуская к потолку облако дыма.

Колец я не видел, зато заметил, что пластиковая бутылка, наполненная новой порцией дыма, оказалась у меня в руках, пошла на второй заход.

– Ты помнишь, как ты начал курить? – вдруг спросила меня Ля.

Я выдохнул дым и переспросил:

– Курить что?

– Ну… сигареты… – она пожала плечами, – вот когда?

Я углубился в воспоминания, ища в лабиринтах коридоров тот миг, когда я впервые затянулся.

– Отец всегда посылал меня на даче за сигаретами. Он сидел летними днями на веранде, доставал последнюю сигарету из пачки и посылал меня всякий раз за новой. Он курил «Приму». Красная такая пачка и на ней белым дымком была выведена надпись «Прима», – вспомнил я. – И я купил ему пачку, принёс. И вечером, зайдя на одинокую веранду, обнаружил эту пачку открытой, что естественно, ведь он выкуривал её очень быстро, но в пачке ещё было достаточно сигарет. И я подумал, что если вытащу одну, то он никогда не заметит. И он не заметил. Я забрал одну и ушёл, вынул её из кармана, гуляя вдоль шоссе, и закурил. Помню, как дым обжёг мне слизистую носа. Но мне понравилась ритуальность этого момента.

– И сколько тебе было лет? – поинтересовалась Ля.

– Я даже не знаю. У меня были летние каникулы. Наверное, я был в средней школе.

– А я выиграл свои первые сигареты в дартс! – развеселился средний брат. – У меня был друг, а у него был дартс. И мы играли с ним в дартс на деньги, а когда у него кончились деньги, он сказал, что есть только сигареты. Папа его был предприниматель, – усмехнулся он, поправив значок ВЛКСМ на лацкане пиджака. – И он спросил: «Сигаретами возьмёшь?» А я ответил: «А почему бы нет». Это классе в восьмом было. И это были сигареты Dallas. Есть ещё такие?

– Есть, – подтвердил старший.

– А мы курили Казбек и даже паровозили, потому что оставлять их нельзя было. Палево. – припомнила Ля. – А ты? – спросила она Профита.

– А он у нас относится к Икс-мэнам, – съязвил я.

– В смысле? – смутился средний брат.

– Пропагандирует Straight Edge – в противовес сексуальной революции и панк-року: не пьёт, не курит, матом не ругается, сексом не занимается, – саркастично подметил я, видя, как Профит напрягся.

– А как же ты с нами сидишь, когда тут… такое… – не нашлась, что ответить Ля, и развела руками.

– Я просто не дышу, – отозвался он.

– Шутник, – качнул головой старший брат.

– Отчего ж, – шевельнулся Профит, – я сейчас дышу жабрами, они идеально фильтруют воздух и озонируют. – Он приподнял свою полосатую майку и продемонстрировал «жителям туманного Альбиона» двигающиеся жабры в районе рёбер. Жабры раскрывались и запахивались как цветки мухоловки.

Я испытал лёгкую дурноту. Поднялся с табурета, желая уединиться и бросить в рот пару бодрящих икринок. Меня повело, будто я только что слез с поезда, а тело ощущало непроизвольные круговые колебания. Однако я нацелил все свои помыслы в сторону уникального туалета, в котором я ещё не был. Дым окутал меня изнутри, затуманил голову и стал теплить затушенные угли внутреннего костра. Голову ломило в районе лба. Возможно, я просто устал или… я судорожно ощупал лоб, – у меня стали прорезаться рога. Пальцы рогов не обнаружили. Я немного успокоился, но мимолётный страх, как проявление слабости, как искра, случайно попавшая в лужу с бензином, как дуновение, бередящее тлеющие угли. Я торопливо захлопнул за собой дверь туалета и, открыв баночку, языком слизал несколько круглых сфер. Я закрыл глаза, следуя привычному ритуалу. Я делал это всё чаще и чаще, как курильщик, которому не хватает пачки в день. Я бы так хотел найти заменитель. «Старая Дева, чтоб тебя, почему ты ещё не выпускаешь самоклеющиеся пластыри для грешников? Шучу ли я? Я шучу! Мать моя, стерва! Бабы…вы – такие стервы, – подумал я, чувствуя, что отпустило. – Одна подсадила меня на таблетки, вторая на секс. И обе бросили за ненадобностью».

Я открыл глаза и оглядел белый советский унитаз, потом картинки, висящие на стене. На одном плакате была изображена мультяшная собака. Она ехала на роликах и держала в лапах рожок мороженого, но путь ей преграждал дорожный знак, запрещающий въезд на роликах, с собаками и мороженым. Рядом болталась картинка, прилепленная на скотч, где был изображён гадящий человек, а надпись звучала так: « Ты можешь смеяться, а можешь плакать, но я тут пришёл конфетами какать!». Я развернулся и подумал, из чего берётся икра Святой Камбалы. Как она вообще несётся ею? Я даже попытался представить себе Камбалу в потугах и конвейер, сортирующий и выбраковывающий икру. Картина эта явно вызвала бы истинно сильнейшее оскорбление в глазах верующих, прямо-таки надругательство, и непременно оскорбила бы их веру в Святую непорочную Деву-рыбу. Я толкнул дверь рукой, но чёрные буквы с неё прыгнули мне в глаза и защипали: «Нам нужен твой мозг!».

– Хрен вам собачий, – выругался я и направился к комнате с лазурной дверью.

Я лениво скинул кеды, ощутив отнюдь не ароматный запах от заношенных носков, и бухнулся на широкую кровать, слыша за стеной звуки фортепиано и гул веселящихся голосов. Я лежал в темноте, пытаясь уснуть, но жара душила уставшее тело, сжимала голову. Сквозь плотно сжатые веки я видел рассвет, а в ушах звучал злой смех Соррел. А ведь… когда-то она любила меня. Но не теперь, понял я.

========== Икра III. Освобождение. IV ==========

Уснул я с трудом ранним утром, когда в высоких окнах забрезжил рассвет. Проспал часа четыре и пробудился от звонкого голоса. Я приподнял чугунную голову и сглотнул, ощущая сильную сухость во рту. На краю кровати спал Профит. Его худая тонкая фигура чудом не сваливалась на пол. Он был в одежде, впрочем, как и я. Мне стало неловко за дискомфорт, который я ему причиняю. Сквозь стены вновь просочился звонкий голос хозяйки квартиры. Я тихо вышел, прикрыв за собой лазурную дверь. В комнате напротив, на балконе, стояла Ля в окружении горшёчных растений, она подставляла лицо утреннему солнцу и распевалась.

– Дай «ля»! – громко потребовал её старший брат.

Он сидел в плетёном кресле и сжимал в крепких загорелых руках двенадцатиструнную гитару.

– Ляяяяяя… – пропела хозяйка.

– Опять сфальшивила, – отозвался брат и протянул ей сырое яйцо из картонного подъяичника, поделками из которого была увешана соседняя комната, – давай ещё раз, – предложил он.

Ля разбила яйцо и вылила его содержимое в рот. Облизнув губы, она глубоко вдохнула и вновь пропела:

– Ляяя… ляяя… Как сейчас? Нормально? – осведомилась она, потирая шею.

– Возьми ещё одно, – и он протянул ей второе яйцо из коробки.

Наконец, Ля заметила моё присутствие и промурлыкала:

– С добрым утром, Лука. Возьми там… на тумбе полотенце, – прожестикулировала она, – я приготовила его для тебя.

Я кивнул, поблагодарил и забрал мягкое махровое полотенце, сочтя, что она угадала моё утреннее самое заветное желание. В кухне – никого, я воспользовался моментом, слыша, как распевается Ля, и, не боясь быть застигнутым врасплох, разделся, бросив одежду на табуретку, и забрался в душевую кабину. Сильный поток воды приятно массировал спину и покалывал кожу. Я замедитировал под мощными струями душа и, вылезая и оборачивая нагой торс махровым полотенцем, сначала даже не заметил Профита. Он сидел на месте вчерашнего тапёра-пианиста и будто бы смотрел на всё ещё мокрого меня. Я застыл, ощущая, как капли стекают по шее на грудь и ползут ниже, сбегая с нижнего ребра на живот, скользят дальше, застревая в ткани и пропитывая влагой полотенце. Профит поднял длинную чёлку вверх, оголив пологую безглазую поверхность, лишённую всяческих выемок под глазницы.

– Я бы всё отдал за это… – печально процедил он. Голос его дрогнул, – чтобы быть, как все. Быть человеком.

– Не ври, – бросил я, – ты итак меня прекрасно видишь. Прекрати смущать меня и пялиться.

– Нет, – упрямо бросил он, – буду! И… если бы у меня имелись глаза, я бы смотрел на тебя столько, сколько мог.

Он ошеломил меня своим признанием, этой напористостью, граничащей с наглостью.

– Да что с тобой! Что с вами со всеми за хреновина творится? – возмутился я, вспоминая его обычную покладистую рассудительность и бессловесную поддержку, кои он демонстрировал в сложных ситуациях.

– Ради того, чтобы просто смотреть на тебя, я бы отдал всего себя. Всю свою суть! – он эмоционально подался сутулыми плечами вперёд.

Мне окончательно стало неловко и от его слов, и от всколыхнувшегося странного и абсолютно незнакомого мне чувства внутри. Он задел какой-то взрывоопасный проводок, обрезал его острым ножом. Искра прошла и по чистой случайности погасла под неуловимым дуновением лёгкого ветра из открытого окна. Эта секунда на тонком молекулярном уровне изменила во мне установленный порядок, пошатнув моральные устои, задев сбалансированный гормональный уровень. Я быстро зашёл за душевую кабину и натянул джинсы на голое тело, втиснув полувлажные ноги в узкие штанины, взлохматил волосы полотенцем, повесил его на верёвку над головой и зацепил красной прищепкой. Профит сидел, не шелохнувшись, обратив лицо в мою сторону. Я полез в карман джинсов и достал жестяную баночку, открыл её и обнаружил последние две икринки. Икра стала улетучиваться молниеносно.

– Опяяяять, – проныл я, наморщив нос. – У тебя есть? – обратился я к безмолвствующему Профиту.

– Не сейчас, – обывательски заявил он, так обычно отмахиваются от назойливых приятелей.

– Чёрт тебя подери с твоим портящимся характером! У меня две грёбаные пилюли, а Камбала в пяти часах езды на юг! – разозлился я. – У тебя есть или нет? – я уставился на него, хмуря брови, – не говори, что у тебя нет.

– У меня… – он намеренно сделал долгую паузу, издеваясь надо мной, изучая скорость моих реакций. Зря. – Есть, – тихо ответил он и подтянул до локтей полосатые митенки. – А на что ты готов ради банки икры? – спросил он, хитро склонив голову на бок и растянув тонкие губы в широкой ухмылке.

Я напряг желваки на лице, пытаясь осознать, к чему он клонит. Если он намекает на то, чтобы я продал себя ради вшивой банки, то пусть обломается вместе с этой стервой Камбалой!

– Да мне насрать! – заорал я. – Я здесь нафиг всё разрушу, если захочу. Мне вообще фиолетово, в кого я могу превратиться! Жил как-то без вашего религиозного опиума – проживу и сейчас! – Я швырнул жестяной банкой в Профита.

Та ударилась о его грудную клетку и отлетела на пол, раскрылась, а две последние икринки укатились под пианино.

– Иди к чёрту со своими опытами надо мной! Я – не долбанная морская крыса, вон, бери этого, – я указал на Биню, копошащегося в коробке, – и экспериментируй!

– Ну, каков мудак! – возмутился Биня Свининов, высовываясь из прорезанного окошка.

– Ненавижу тебя за это, мелкий засранец! – пролаял я Профиту и, стремительно схватив вещи с табуретки, пулей вылетел из кухни, а затем и из квартиры, на ходу всовывая босые пятки в кеды.

Прыгающим по ступенькам теннисным мячом я выкатился на улицу. Гнев во мне растопил оставшиеся льдинки самообладания и спокойствия, а палящее солнце опалило кожу. Я, как заведённая игрушка, ринулся вперёд, спотыкаясь о прохожих, налетая на столбы, пересекая перекрёстки на неположенный пешеходам свет. Красный свет вёл меня куда-то. Им налились белки моих глаз. Им окрасились мелкие сосуды на внутренней стороне ладоней. Я, как ледокол, упрямо пёр сквозь каменные льдины города. Но, как и у любой механической игрушки кончается завод, так произошло и в моём случае. Несмотря на отсутствие привкуса икры во рту, я сумел приглушить свой нарастающий всеобъемлющий гнев, переключиться на то, что творится за пределами моего организма. Солнце поджаривало меня, как цыплёнка табака. Голову пекло! И если учесть, что изнутри меня работала своя высокоэнергоёмкая печь, разгоралось внутреннее солнце, я осознал, что всесторонний пожар спалит меня до того, как я успею что-либо сделать, превратит в уголёк, а черти, смеясь, раздавят меня и растащат по всему городу на своих копытах и пальцах. В целях самосохранения я нашёл спасительную тень на противоположной стороне тротуара и следовал ею. Только сейчас я заметил, что не так с этим городом. Здесь не росли деревья. Они не занимали квадрат земли, вытесанный в мантии асфальта, они не склонялись, укрывая людей от солнца, не ласкали дома зелёной листвой, не прижимались к ним любовно, не прятались в узких колодцах дворов, шелестя перед окнами. Улицы были лишены их. Я представил себе изгнанные деревья, печально покидающими город. Под ветрами и дождями, а теперь под палящим солнцем дома одиноко тёрлись боками, громоздились друг на друга, увлекали узкими проулками и подворотнями, соблазняли прохладными парадными, вели по брусчатке и плитке линейных улиц, предлагая заглянуть в лавочки, магазинчики, кафе, книжные, рестораны и летние веранды. Первые этажи пестрели вывесками, оконные стёкла хвастались приятным внутренним убранством и атмосферой. Я ощутил во всём теле сильнейшее нежелание двигаться по жаре, решив переждать её, а заодно и подкрепиться, пошарил в карманах. Мятые купюры, пропитанные потом и от того влажные, хранились в заднем кармане джинсов. Я извлёк их и мельком подсчитал сумму. Хватило бы на сытный обед даже в приличном московском ресторане. Питер же давал мне гигантский выбор и настоятельно не рекомендовал ограничиваться сетевыми забегаловками. Уверенной поступью я направился во двор дома композиторов, куда меня завлекла вывеска, обещавшая всякому входящему уют, комфорт и тепло, а в подарок, возможно, и «тёплые обнимушки».

– Уж тепла мне более чем не хватает, – цинично заметил я, но прошёл под арочные своды и попал в ухоженный двор, навевающий нереальные воспоминания из жизни академических художников, проводивших свои юные годы под испанским или итальянским солнцем, где они писали заросшие виноградниками стены, бурное цветение и лазурные берега. Здесь их картины оживали.

Не хватало лишь морских берегов и заката, но я знал, что они есть… Они где-то там… за длинными заборами на Приморской, а для заката ещё рановато. Здесь под тенистыми навесами, утопая в зелени и цветах, стояли круглые стеклянные столики и стулья с мозаикой на спинках. Усевшись в тени и, заказав у самой приветливой в моей жизни девушки бизнес-ланч, я расслабился, смутно припоминая, какого рода «бизнес» привёл меня в северную столицу. То, что она северная, сейчас совершенно не чувствовалось, а нетерпящее отлагательств дело висело надо мной «невыстрелившим ружьём» или «домокловым мечом». Одно должно было выстрелить, второе обрубить кажущееся благополучие. Всё в моей бушующей жизни казалось призрачным, как в той песне, предостерегающей держаться мига… между прошлым и будущим. Я так и делал. Не ворошил прошлое, живя настоящим. Но я ничего не мог поделать, когда в мой миг врывалась конопатая гарпия. Я делал вывод, что чем дольше я буду прохлаждаться, тем быстрее ружьё выстрелит, а меч сорвётся и отсечёт один из органов, отвечающих за чувственное восприятие. Превращаться в расцвете лет в чувственного и эмоционального импотента не хотелось. Я ведь ещё не настрадался до катарсистического оргазма.