Текст книги "ИКРА (СИ)"

Автор книги: Марик Войцех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Соррел? – как можно мягче и спокойнее произнёс я, ощущая, как ссохлось моё горло.

Она сложила мощные крылья и снова прокричала, по-птичьи. Я подошёл вплотную к клетке и протянул руку сквозь прутья, коснувшись уголка её рта. Рот – прежний, человеческий, губы её трепетно задрожали, но человеческие слова не рождались на языке, не срывались и не летели навстречу мне. Они были заперты, как и она.

– Зачем ты ушла? Зачем оставила меня? – сокрушённо спросил я, зная, что она не ответит.

Не сможет.

Я коснулся её мягкого подбородка. Она прильнула к моей ладони, моргнув орлиными глазами. Однако, кто-то ведь посадил её в клетку. Я осмотрел металлические прутья в потрескавшейся краске и разглядел лёгкий замок, который мне не составило никакого труда открыть. Я со злобой сдвинул задвижку, выпуская гарпию на свободу. Она неуклюже вылезла из клетки, потеряв несколько пёстрых перьев. Я подобрал их и сунул в свои спутавшиеся волосы, улыбнувшись её обеспокоенному лицу.

– Я теперь как толтек на вершине горы, кровь моя бурлит. Меня послала та, что одета в бирюзу, – патетично проговорил я и рассмеялся.

Гарпия-Соррел не поняла моих знаковых речей, не оценила шуточной аллегории. Она лишь вытянула голову вперёд, поднеся губы волнительно близко к моим, но остановилась, будто её что-то обеспокоило. Она резко повернулась на птичьих ногах, хищно изогнув шею, и зашипела. У второго дальнего входа в Пантеон появился огромный Змей. Я узнал его лицо. Именно он скрылся тогда от меня в вентиляционное отверстие в квартире Соррел. Гарпия агрессивно закричала, крыльями приподняв себя в воздух и растопырив когтистые лапы.

– Ты слишком долго шёл! – прокричал мне Змей, складываясь кольцом, словно бы ему ничто не угрожало. – Она уже начала трансформироваться. Демонический уровень сломал человеческое в ней.

– Ты доволен?! – спросил я. И ветер понёс мои слова в дальний конец храма.

– Я? – издевательски переспросил он, хитро улыбаясь. – С-с-совсем нет. Мне было удобней питаться её энергией, пока она была лишь человеком. Но удобней – не значит питательней. – Он рассмеялся. – Зачем ты здес-с-сь? К чему так бес-с-ссмысленно умирать? Или это очередная жертва твоему глупому Богу?

– Мой Бог един. Он ничего не требует и ни в чём не нуждается! Моя жертва ему – это тело и душа! – прокричал я, запоздало удивившись своей способностью к риторике.

Змей рассмеялся, поигрывая кончиком хвоста.

– Ты ведь не так глуп, как хочешь казаться. У меня ес-с-сть, что предложить тебе.

– Что мучной червяк может предложить мне? – насмехался я, видя, что Соррел свободно кружит под куполом.

Змей подполз ближе, сократив расстояние, чтобы не кричать.

– Бес-с-с-с-смертие… – процедил он, заглядывая мне в лицо. – Эти практики существуют. Но китайские императоры, обкладывающие себя непорочными девами, уловили лишь малую толику. Я же знаю, как с-с-сделать тебя вечно молодым… С-с-сделать тебя бес-с-с-смертным, – вкрадчиво прошептал он, позволив себе приблизиться к моему уху.

– Может… – хмыкнул я, – сразу яблоко предложишь, – я улыбнулся краем рта.

– Да ты с-с-с-смеёшься! – рассерженно произнёс он, возвысившись надо мной.

– Я лишь пришёл забрать её обратно, – кивнул я на Соррел, беспокойно парящую под куполом.

– Ты… – искривился Змей, – с-с-с-сын без отца, – он зашипел, – нацепил перья Кецаля. С-с-сколько с-с-с-спеси! Но кто ты такой, чтобы бес-с-с-спечно отмахиваться от бес-с-с-ссмертия?!

– Я тот, кто принёс с собой меч моей Матери. Я погружу его в твою глотку, утробу и бока. Когда придёт твоя смерть, обретёшь ли воскрешение?! – сардонически усмехнулся я, чувствуя, как в руке из лазурной кристаллической пыли материализуется тонкий длинный клинок. Он начинал приятно оттягивать руку.

– Тогда нам больше не о чем разговаривать, как и нет с-с-смысла с-с-с-скрывать ис-с-с-стину! – предостерегающе проговорил Змей.

Моментально он ринулся в сторону, верхняя часть его туловища свела судорога, будто его вот-вот должно было стошнить, человеческое лицо отвалилось и плюхнулось на пол, как резиновая маска. На месте бывшей головы возникли две пары острых жвал. Белёсая кожа на его теле вмиг ссохлась и отшелушилась, явив моему зрению переливающуюся перламутром змеиную чешую. Решив, что внутри храма слишком много простора для него, я бросился наутёк, пока он не окончил свои метаморфозы. Спасительный свет, пронзающий колонны храма был так близок. Гарпия предупредительно закричала. Я слышал, как хлопают её сильные крылья у меня над головой. Но змей легко подсёк мне ноги, я полетел вперёд, упал и проскользил по полу, расцарапав руки, выпустив клинок. Он прозвенел по полу, оказавшись возле одной из колонн.

– Теряешь хватку. – Змей послал мне мыслеречь, теперь ему нечем было спорить. – Раньше ты был более подвижен. Это вс-с-сё женщины и наркотики. Они развращают.

Он смеялся надо мной. С каким же удовольствием он пожрёт меня! Пока я полз, стараясь достичь холодной рукояти меча, Змей раскрыл свою чудовищную пасть, раздвинул жвала и выпятил розовую плоть внутренней челюсти с круглым отверстием, по границе мышечной ткани утыканной зубами, похожими на закругляющиеся когти. Он метко выстрелил в меня плевком кислоты, попав чуть ниже правой ключицы. Кислота прожгла рубаху, изъедая кожу. Я сжал зубы, резко втягивая сквозь них воздух. Гарпия закричала и, не выдержав, бросилась на Змея. Она схватила его острыми когтистыми лапами, усиленно взмахивая крыльями, пытаясь приподнять Змея в воздух. Но он был слишком тяжёлый и вёрткий. Он изогнул верхнюю часть туловища и плюнул кислотой в гарпию. Она чудом уклонилась, иначе бы кислота оставила ожог на её лице. Времени было достаточно, чтобы добраться до клинка и вновь подняться на ноги. Не теряя времени, пока когти Соррел ещё сдерживали Змея, я достиг его и резанул поперёк нижней части туловища. Он снова махнул длинным хвостом, толкнув меня в сторону с такой силой, что я отлетел в пустую нишу и ударился спиной о холодный камень, разом выдохнув из лёгких весь воздух. Змей боролся с гарпией, пытаясь обмотать собой её лапы и ухватить сильной челюстью. Я взял себя в руки и повторил попытку, с разбегу резанув его второй раз. Сначала он отбросил гарпию, потом ударил меня. Я старательно не выпускал меч, одновременно пытаясь не напороться на него сам. Меня шарахнуло спиной об пол. Я тряхнул головой, нащупывая рукоять клинка. Я лежал на входе в античный Пантеон, сверху на меня смотрело печальное небо. Оно было чуждым и пустым. Лёгкий ветер тревожно напоминал о высоте. Я же, совершенно беспомощный, лежал на уступе, когда огромная пасть с жвалами нависла надо мной.

– Отчего ты не с-с-схоронился за щитом с-с-своей Матери? – беззвучно вопросил Змей.

– Щиты не могут укрыть от одиночества, – прохрипел я в тот миг, когда он резко выбросил вперёд свою губительную челюсть.

И я сумел. Лишь вовремя подставил острое лезвие. Змей сам насадил себя на него. Он взвился в предсмертной агонии, брыкаясь. Я пытался подняться и избежать его непредсказуемых ударов, однако он хлестал хвостом во все стороны и, не целясь, отшвырнул меня.

Я лишь ощутил, что не чувствую тверди под ногами. Край каменистого обрыва мелькнул у меня перед глазами. Я успел услышать пронзительный орлиный крик Соррел и трепет её крыльев, но через секунду безумный ветер ворвался в мои уши, заглушая всё. Я уже не мог видеть, как гарпия стрелой бросилась вниз, рассекая густые облака. Сердце зашлось, подскочило и упало, прижавшись к рёбрам. Я падал… падал в пустоту…

Судорожный глоток воздуха. Я открыл глаза. Успокоил сердцебиение. Знакомый потолок моей комнаты, колкий на ощупь шерстяной плед под локтем. Бархатистое запястье Соррел на пульсирующих под кожей венах.

– Мне снилось, что ты падаешь… – прошептала она в моё ухо.

Я повернул голову к ней и коснулся её шелковистой ноги, прижимая обнажённое тело к своему. Она легко села сверху и наклонилась, щекоча кончиками рыжих волос мою чувствительную грудь. Я дотронулся до её полуоткрытого ждущего рта и сказал:

– Но ты же не дашь мне упасть. Хоть ты и не Ангел, спустившийся с небес…

========== Икра III. Освобождение. I ==========

– Ты слишком сильно изменился, – заметил Анубис, сидевший напротив меня. – Она изменила тебя. Где твоя холодная трезвость и рассудительность? Где лёд во взгляде? Ты уже не тот айсберг. Твоя льдина попала в аномальную климатическую зону. Подверглась парниковому эффекту…

Я усмехнулся, но кивнул. Анубис отпил свой компот из стакана. Сейчас он был в своём естественном человеческом обличии – высокий, накачанный, с аккуратной испанской бородкой и длинными чёрными прямыми волосами, собранными в конский хвост, в мотоциклетном белом костюме с красными вставками. Он ему чертовски шёл, должен заметить. Его по-собачьи преданные тёмные глаза внимательно разглядывали меня.

– Где твои синие волосы? – спросил он.

– Смылись? – пожал плечами я. – Отросли?

– Жаль, они напоминали мне море, – Анубис печально вздохнул и отпил из стакана большой глоток. – Ты вообще… страшный стал какой-то, – он тут же замахал руками, протестуя, – не в том смысле, что урод, – рассмеялся он, – тёмный какой-то. Энергетика у тебя чёрная.

Он был прав насчёт моих изменений. Спорить я бы не стал, лишь хмыкнул и уставился на плакат «Советской столовой», где мы сидели, коротая поздние вечерние часы. Брежнев лобзал взасос какого-то политического деятеля.

– Не Хрущёв ли? – зачем-то спросил я. – На Хруща похож.

Анубис проигнорировал мой вопрос, продолжая гнуть свою линию.

– Непременно рассмотри себя в зеркале. Твои изменения уже перешли на глубинную стадию, с внутренних – на внешние. Ты меня пугаешь, дорогуша. Вот не зря я всегда считал, что выбор женщины – это опрометчивый выбор. Нелепый. Они – наши антагонисты.

– Ты просто старый шовинист и сплетник, – рассмеялся я. Получилось как-то зло и саркастично. – Всякий раз, заметь, когда мы встречаемся, мы только и делаем, что пьём, жрём и обсуждаем мою личную жизнь. Вернее… ты этим занимаешься, заставляя меня слушать твои нескончаемые потуги в области психоанализа, господин Зигмунд Фрейд.

– А я бы не отказался от скромной платы, – расхохотался он, показав всей забегаловке свои педантично отбеленные алебастровые зубы. – Признайся. Ты сидишь здесь и строишь вид, что ничего не случилось, усмехаешься кривой ухмылкой только потому, что вы с ней поругались. В очередной раз, – Анубис добавил своему взгляду пронзительности, сделав сосредоточенный серьёзный вид, положил руки на стол, демонстрируя тем самым, что готов выслушать, готов слушать меня долго и внимательно, как настоящий друг.

Я перевёл взгляд с его рук на стакан, в котором на дне плавали разваренные сухофрукты, со стакана – на витрины, за которыми копошились официантки в белоснежных передниках, и, наконец, уставился в окно. Летний вечер за стеклом превращался в ночь. Было ещё светло. Подвыпившие бабёнки навеселе неспешной, шаткой походкой направлялись через пустынный перекрёсток к бару «Старая лошадь». Одна оступилась, смеясь. Потом они начали фотографироваться, нарушая смехом постзакатную тишину.

– Сегодня было как-то слишком, – сказал я, будто бы самому себе, – я сорвался, я уже готов был врезать ей. Серьёзно, – после паузы добавил я. – Поэтому свалил. Просто ушёл, куда подальше. Я уже не могу сдержать ярость, она накатывает на меня, как цунами. Я… кажется, с трудом себя контролирую, – выпалил я.

– Я бы сказал, что это патология, если бы не знал тебя и всей предыстории. И чего же конкретно она хочет от тебя? Как все бабы? Действий? – нахмурился Анубис. – Они же обычно чего-то хотят… кардинально диаметрального.

– Говорит, мы слишком разные, – улыбнулся я краем рта, – знакомая песня, правда? Мы вдруг стали слишком неподходящими друг другу. Плюс… Я ни к чему не стремлюсь, никуда не двигаюсь, я – диванный воин, живущий в ирреальности, и не могу предложить ей ничего, кроме «прожжённой души, опьянённого мозга и неумелой куртуазности». – Я забарабанил пальцами по столу, улыбаясь разбухшим сухофруктам в стакане. – Самое смешное, полагаю, это то, что она права.

– Неумелая куртуазность – это уже слишком, это всё равно, что обвинить парня в длине члена, – нахмурился Анубис и резко поднялся.

Бросил на стол несколько купюр и мелочь. Повёл крепкой рукой по моему костистому плечу, предлагая выйти на воздух. Я отодвинул стул, надев чёрный капюшон и запахнув полы куртки-мантии, нечаянно задел стол, на котором звякнули стаканы с чайными ложками, и прошёл следом за Анубисом в стеклянные двери и дальше… по пустынной улице. Он махнул рукой, как заговорщик, требуя следовать за ним в подворотню. Анубис огляделся в поисках видеокамер. Это сейчас редкость для центра Москвы, но нигде возле этих обшарпанных стен камер не наблюдалось. Он присел на раздолбанный каменный парапет, выудил из потайного кармана высоких ботинок самокрутку. Он раскурил её, наполняя гнилой закоулок запахом нижнего белья Марии Ивановны, и протянул мне для затяжки.

– Наркотики предлагаешь? – съязвил я, ухмыльнувшись, и протянул руку навстречу приветливо теплящемуся косяку.

– Конопля – это не наркотик, это… природный антибиотик, – на полном серьёзе ответил он, – но в твоём случае – успокоительное. Как твой лечащий психотерапевт настоятельно рекомендую.

Мы выкурили самокрутку на двоих и прошли двором в старый переулок в историческом центре. Я не развеселился, а наоборот почувствовал, что нечто накрывает меня плотным тяжёлым одеялом, растворяя мои проблемы, как, казалось, растворялись мои зубы во рту, становясь мягкими, как мармелад. Я сам превращался в мармеладного медведя, который приклеивался ступнями к мостовой, которого нещадно клонило из стороны в сторону. Как же она была права! Я беспомощен. Я, чёрт возьми, совершенно беспомощен! Бесы снова захихикали и запрыгали, как котята в темноте, топорща длинные хвосты.

– Она уехала в Питер, – промямлил я, боясь, что зубы вывалятся изо рта, рассыпятся по мостовой, а черти подхватят их и растащат, а кому я нужен без зубов? – Она сейчас туда уезжает, – печально улыбнулся я, а я… блядь… мы… знаешь кто? – осоловело выпучив глаза из-под тёмной чёлки, спросил я безукоризненно адекватного Анубиса.

– Кто? – вежливо поинтересовался он, слегка согнувшись, чтобы сократить расстояние между нами.

– Домосеки и гомоседы, – ответил я, почувствовал, что что-то напутал, и рассмеялся.

– Поверить не могу, что тебя так зажевало после компота и пары затяжек, – покачал головой Анубис. – Думаю, тебе надо проспаться, – он приобнял меня за плечо, вселяя в меня свой оптимизм и уверенность, что я всё делаю правильно.

Когда я открыл свой левый глаз, солнце врывалось через немытое окно, лучи его скользнули по лицу, смеясь надо мной. Как может мир быть настолько прекрасен, когда я настолько отвратителен? Осмотревшись, я догадался, что нахожусь в квартире Анубиса, в его холостяцком гнезде и лежу на том самом диване, на котором он, помнится, пребывал в состоянии психической улитки, зато теперь я мог впасть здесь в долгую затяжную депрессию, но этого не случится, меня никто не будет бить по щекам, чтобы привести в чувства. С кухни доносился аромат жарящейся яичницы, она стрекотала на газу, подобно сверчкам в луговой траве. Есть хотелось неимоверно. Остро ощутимый голод моментально поставил меня на ноги. Я поднялся с дивана, уронив плед, поправил сползшие с зада джинсы, подошёл к зеркалу, наслаждаясь чернильно-чёрным человеком в отражении. «Не такой уж и пугающий вид», – подумал я, учитывая что физиономия, шея и руки успели загореть под городским солнцем. Татуировка на шее в форме перевёрнутого креста слегка потеряла контрастность на фоне загорелой кожи. Я вновь облачился в свой ассасинский капюшон и побрёл на кухню, ведомый аппетитным запахом. Сел за стол, наблюдал, как Анубис сгружает раскалённую яичницу на большую круглую тарелку. Я взял вилку в тот миг, когда ниппер прыгнул мне на колени, угодив своим длинным хвостом мне в рот. Я отплевался от меха и спихнул его с колен вниз. Он недовольно и обиженно запищал, бросившись наутёк.

– Ты злой опять, – подметил Анубис. – Твоя Соррел тебя не удовлетворяет что ли?– съязвил он, разрезая яичницу.

– Некому уже… удовлетворять… Не-ко-му, – по слогам ответил я, – как помнишь, она уехала.

– В Питер. Помню. Когда назад?

– Никогда, полагаю, – ответил я и запихнул кусок яичницы в рот, – у неё там какой-то хрен собачий. – Анубиса передёрнуло от очередного «собачьего хамства».– Говнюк какой-то дредастый. К нему и сбежала.

– И?

– Да я хуй знаю! – заорал я, едва прожевав и злясь, что он вытянул из меня больше, чем следовало. Да и вообще завёл эту тему вновь. Я не хотел ничего слышать ни о ней, ни обо мне. Откровенно – я рассчитывал пойти куда-нибудь и развлечься. Возможно, выпить или, как взаимоисключающее, курнуть, закинуться горсткой икры, забыться и не ворошить мысли.

– Что ты за друг такой, зануда?! Ты как баба, блин, напрягаешь своими бесконечными напоминаниями о том, что я должен решить какие-то проблемы. А я не хочу ничего решать!

– Да, – перебил меня Анубис, – ты хочешь снова надраться, прийти спать на моём диване, чтобы завтра вновь впасть в свой алкотрэш наркотрип.

– Мама, мать твою. Ты как мама… – я направил на него вилку, продолжая метать яростные взгляды и недовольство, и потрясал ею в воздухе маленькой квартирки.

– Я бы тоже от тебя ушёл, – обиженно подметил он, вытирая руки о фартук.

Я скривил бровь, молча смотря на него и представляя, как бы выглядели наши отношения. В уме ничего не родилось, ничто не всколыхнулось, кроме самоиронии.

– У тебя вроде другой предмет обожания, – колко подметил я и стал тщательно жевать, решив, что лучше занять свой рот едой. Прожевав кусок, я решился: – Я поеду за ней. Я найду её там и верну.

Спина Анубиса, колдующего у плиты, безмолвствовала, демонстрируя скептицизм.

– Неужели? – наконец проговорил он. – Похвально. Главное, к вечеру не забудь об этом.

Я доел яичницу и ушёл, не попрощавшись. С каких это пор он стал обо мне такого мнения? Или… дуальность моего мира окончательно надломила меня пополам? Как же мир без мечты? Мой мир без мечты? Без Героя? Как жив ещё этот мир без Мессии? И в чём же его миссия? Что если она невыполнима? Что если здесь нет места для меня, как нет места мечтам? Здесь нет места героизму. Это всё… ирреально, и… меня самого, возможно, не существует. Я уже никогда не стану прежним. Каждую секунду я меняюсь, исчезая в истории. Всё, что было, уже не имеет никакого значения, никакого смысла. Лишь Икра Святой Камбалы, опиум для народа, разрушающий разум, волю и чужие жизни, трансформирующий сознание будет безмятежно плавать в космическом пространстве, беспрерывно дрейфовать в мировом океане, пробуждая новых Героев, служащих неведомому. Цели не ясны, жертвы оправданы. И я среди тех, кто купился на эту «мечту», как ассасин под гашишем не знает боли, не чувствует страха, не видит опасности, бросается в неизведанное, готовый пожертвовать собой ради мифических райских кущ. Я подписал контракт, не узнав подробности, не прочитав до конца, как безграмотный, оставил душу в заклад, расписался кровью. Не выяснил. Я даже не помню эту Мечту, ради которой всё затевалось. Я бесповоротно запутался. Заблудился в пространствах, измерениях, реальностях, мыслях. И эта безумная страсть, эта дикая любовь сожгла меня изнутри. Я стал чистым пламенем, неконтролируемым, разрушительным и опасным для себя самого. Я приемлю лишь очистительное пламя. Я предпочитаю его холоду воды, её мутной успокаивающей энергии. Святая Мать, твоя икра уже не спасает мою душу. Она не поможет мне слезть с перевёрнутого креста. Твоё усыновление лишь отсрочило тот день, когда глаз Люцифера прорежет дыру в моём лбу. Как теперь ты спасёшь меня, Мать, если пламя проснулось во мне, когда оно бушует, рвётся на свободу? Огненная дева вошла в мою жизнь и пробудила его, растопила, расшвыряв угли в потушенном тобою костре. Святая Мать, ты погрузила меня в холодные воды своими безэмоциональными глазами, прописала мне пилюли, чтобы спасти меня от самого себя. Но я выработал иммунитет, толерантность к твоим «таблеткам». Тьма во мне кипит.

Я зашипел от боли, зажав перевёрнутый крест на шее. Он саднил и щипал. Я сплюнул на асфальт. Плевок плюхнулся, слюна зашипела, раскалив мостовую, густея и засыхая. Рано или поздно тёмное безумие должно было охватить меня. Началось, понял я…

========== Икра III. Освобождение. II ==========

Пустая платформа быстро заполнялась людьми. Я спрятался в тень от металлической конструкции, ожидая возможности попасть в поезд. Двери «Невского экспресса» с шипением разошлись в стороны. Проводник в униформе принял из моих рук билет и документы. Развернув паспорт, он внимательно рассматривал фотографию нахмуренного человека с пирсингом на лице, прочитал все данные, долго перелистывал страницы, неизвестно что ожидая найти. Затем вернул мне документы и пожелал «счастливого пути». Перешагивая через пропасть между краем платформы и ступенькой поезда, я почувствовал, как сильнее раскрылась пропасть внутри меня самого. Там в незримой глубине отворялись врата в преисподнюю. Узкая щель приоткрылась, раскололась тектонической породой, являя Видящему, как на самом дне этой Марианской впадины плещется лава, где-то там… в глубине моего «ядра». Я встряхнул гривой чёрных волос, желая, чтобы морок отпустил, и вошёл в ещё незаполненный людьми вагон, пробрался через него насквозь по узкому коридору вдоль окон и нашёл своё место, указанное в билете, возле клозета. Место было в углу у окна.

Я закинул рюкзак на верхнюю полку, нашёл там беруши и тёмную повязку на глаза. Сначала подумал, что было бы занятно прорезать в повязке дырки для глаз. Отчётливо представил эту «маску героя», и невольно правый уголок рта пополз вверх. Я уселся в кресле и, опустив глаза, расстегнул джинсовую безрукавку. Края её от долгой и частой носки обмахрились, придавая ей панковский стиль. Когда же я вновь поднял глаза – передо мной сидел Профит. Он опёрся локтями о стол и, положив подбородок на сцепленные кисти рук, легко улыбнулся, пряча половину лица под ещё сильнее отросшей эмо-чёлкой.

– Ого! – выдохнул я. – Несмотря на то, что знаю твою непредсказуемую натуру, никак не могу привыкнуть к умению появляться вот так…

– Я поеду с тобой, – уверенно заявил он.

Возможно некоторое облегчение, свойственное слабаку внутри меня, окрылило или же успокоило меня, однако, пламя внутри вновь всколыхнулось, напоминая мне о сокрытой силе, в которую я не мог и не хотел верить. «Это гордость, – подумал я, – это… стыд, который произрастает из страха. Это страх, в котором я никогда не смогу признаться».

– Не стыдись, – прочитал мои мысли Профит. – Это моё желание – поехать с тобой. Я всегда был лишь тенью, сохранял нейтралитет. Я был помощником, который появлялся лишь при необходимости. Такова моя суть, но я не хочу больше идти на поводу у Создателя. Мне хочется делать что-то по своей воле. Этому я учусь у тебя.

– Ну вот, разве это не лучшее доказательство? Пагубное разрушение затрагивает всех, к кому я прикасаюсь.

На последнем слове Профит вдруг покраснел, нагнув голову, будто бы у него были глаза, которые хотелось бы спрятать, будто бы у него были веки, кои можно стыдливо опустить. Я не успел более ничего добавить, потому что в купе стал прибывать народ: отец с сыном-дошкольником и пожилой курильщик со щербатым лицом. Вывод о том, что он курильщик, я сделал по его хрипловатому дыханию и кашлю. Он почти сразу ушёл в коридор и уставился в окно. На уровне эмоций я остро ощутил, как сильно он хочет курить. Дошкольник тут же влип в свой планшет, возюкая быстрыми маленькими пальчиками по экрану.

– И что там у тебя? – спросил я от скуки. Поезд ещё не тронулся, а мне захотелось перебить тихую возню и копошение в купе, наполнить его человеческим голосом, громким, чётким, однозначным.

Парнишка поднял на меня светлые доверчивые глаза и столь же громко, как я спросил, объяснил:

– Халк и Капитан Америка.

– Мстители, – с пониманием дела кивнул я.

– Нет. Только Халк и Капитан Америка, – поправил меня малец.

– Тони как всегда занят, – не мог уняться я, – ты разве не знал? Там Черепашки-Ниндзя не справляются.

Кажется, парень поверил и вновь уткнулся всем своим детским вниманием в плоский экран с отпечатками его пальцев. «Всё, чего мы касаемся, носит наши отпечатки», – подумал я.

Поезд двинулся, качнув меня взад-вперёд. Колёса зашумели по рельсам. Граффити на заборах заёрзали, запрыгали. Очередной толчок поезда и первое «буханье» за окном ознаменовали низкий старт. Граффити бросились наперегонки, перескакивая друг через друга, с забора на забор, со стены на столб, со столба на скучающие вагоны. Сердце моё забилось быстрее, наблюдая этот легкоатлетический бег. Огонь облил сердце кипятком, обжёг внутренности. Ощущение скорости будоражило, чайной ложкой размешивая кубики огня в стакане моего нутра. Пожалуй, стоило было увеличить дозу психотропа. Слишком быстро я стал вскипать, слишком часто я не мог контролировать свои эмоции, не мог успокоить дымящиеся нервишки.

Извиняясь, я протолкнулся, выбравшись из своего укромного угла. Меня пошатнуло, я задел стол, задел едва начавшего дремать отца мальчишки, которой сейчас громко болтал с трёхмерным Халком в планшете, и прошёл в коридор мимо курильщика, которого, по-видимому, так же, как и меня, мучил внутренний дым. Я зашёл в сортир, его ещё никто не успел занять. В маленьком, узком пространстве помещения, в котором даже такой тощий ублюдок, как я, едва размещался, я выудил из внутреннего кармана чёрной джинсовки жестяную баночку с выгравированной рыбиной на крышке. Крышка никак не поддавалась. Я даже побоялся, что рассыплю ценные остатки моего успокоительного, но цепкий рефлекс помог мне справиться. Ярко-алые гранулы лежали в банке, бликуя на свету. Я взял пальцами самую крупную и яркую икринку и отправил её в рот. Она была тугая, но лопнула под нажатием зуба. Затем я положил в рот ещё две, раскусил, смакуя их специфический вкус, обволакивающий рот и горло целебным снадобьем. По крайней мере, как плацебо оно ещё работало. Действие наступило мгновенно, но надолго ли? Я выдохнул и услышал, как кто-то ломится в клозет, настойчиво дёргает ручку двери. Я поспешно сунул банку подальше в куртку, поправил волосы, взлохматившиеся от нарастающего волнения, и открыл дверь. Пожилая плотная дама одарила меня недоброжелательностью и раздражённостью, протиснулась мимо меня в узкое помещение. Пожалуй, квест «Я победила клаустрофобию» она с достоинством прошла бы.

Я вернулся в купе, пробрался к окну, за которым во все стороны разливалось Московское море. Время сыграло со мной странную шутку. Мне казалось, мы едва отъехали от мегаполиса. Вода достигала рельсов и простиралась на всю ширину, куда хватало глаз. И сколько бы я не всматривался в горизонт, я так и не нашёл его заветную линию.

В купе вошёл проводник и услужливо спросил, кто будет чай. Проводником был крупный, толстый белый кот размером с дородного человека, одет он был в синюю униформу, которую уже не носят, а длинные вибрисы лукаво торчали в стороны. Я про себя прозвал его Кефиром. Так вот Кефир поправил кепочку с козырьком, которая примостилась у него между ушами, и посмотрел сквозь толстые стёкла очков.

– Может, чайку? – спросил он, заглянув мне в глаза.

Я кивнул, чувствуя, что на самом деле успел здорово проголодаться.

– Сухой паёк у вас над головой, молодой человек. На полке. Чай – 25 рублей.

– Мне чай, – я посмотрел на притаившегося Профита, – два чая, – показал я на пальцах коту.

Тот кивнул и ловко развернулся на 180 градусов, вышел, балансируя хвостом, и легко вальсируя, направился дальше. Я снова уставился в окно, за которым всё так же недвижно простиралось лазурное море. В нём отражалось летнее небо, а маленькие юркие птицы стремительными кометами пикировали к воде, чтобы ракетами вновь взмыть к далёкому солнцу. Солнечный свет слепил глаза, отчего они быстро-быстро хлопали, путаясь ресницами, щурились, а потом пурпурные пятна заплывали под веки, разливаясь лужами, меняющими форму, как пятна Роршаха, являя чудеса светопреставления. Я прикрыл веки, чтобы ненадолго погрузиться в спасительную тьму, но цветовые пятна настигали меня, затапливали собой моё сознание. Я тонул в кровавом океане.

– Ваш чай, – промурлыкал кот-проводник. Он протянул пушистую лапу и поставил передо мной на стол серебряный подстаканник.

За гранёными стёклами испускала обжигающий пар жидкость цвета мокрого кирпича. Кот напряг брыли и улыбнулся. Усищи его шевельнулись.

– Деньги оставьте на столе, я позже подойду.

Я кивнул и попытался отхлебнуть обжигающий чай. Вкус его был горький и терпкий с ноткой гвоздики. Я высыпал в стакан аж четыре порции сахарного песка и, размешивая его чайной ложкой с изгибами орнамента на конце, разглядывал хитросплетения металла на подстаканнике. С противоположной стороны от ручки, за которую держались мои пальцы, на подстаканнике был выгравирован малолетний сатир. Он сидел посреди вазона с фруктами, пикантно сложив свои парнокопытные ноги. Он был совсем ещё ребёнок, но лицо его выражало ухмылку с элементами ироничной похоти. Кучерявые завитки волос на голове не скрывали маленьких, закрученных спиралью рогов. Я едва смог оторвать взгляд от лицезрения тонкой работы и отпил ещё один глоток.

– Почему не пьёшь чай? – спросил я, втягивая ноздрями пар, исходящий от стакана, поздно заметив, что Профит пьёт из картонной упаковки какой-то фиолетовый сок.

Химический цвет его был виден сквозь трубочку, а капли этой дикой смеси оказались у Профита на губах. Полагаю, он почувствовал, что я разглядываю его тонкие изящные губы, и намеренно слизнул капли розовым языком.

– Мне нельзя.

– Зато мне можно, – и я пододвинул к себе второй стакан. Достал из коробки с сухим пайком печенье и, нещадно кроша ими во все стороны, быстро смолотил.

От демонического чая, рассчитанного на юных сатиров, меня бросило в пот. Солнце продолжало нагревать оконное стекло, и я сравнивал себя с рептилией в террариуме. С каждым витком времени я и сам нагревался сильнее, мне стало всё сложнее усидеть на месте. Купе казалось душным, сиденья – подло жёсткими, жар от окна – нестерпимым. Ландшафт практически не менялся в своей монотонности и бесконечности. Я завис во временном континууме. И тогда мой внутренний Ранго взалкал притока свежего воздуха, движения и изменений. Приключения ждали меня на каждом шагу, тем более что моя рыжеволосая пластмассовая Барби бросила меня и сбежала.