Текст книги "ИКРА (СИ)"

Автор книги: Марик Войцех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Уверенное лицо, внешне такое же как у меня, но отчего-то чужое, с воодушевлённым взглядом фанатика, вот-вот готового впасть в состояние крайней экзальтации.

– Ты и я. Мы воссоединимся, обретя истинную власть. Воплотим… – Он не договорил свою пламенную речь.

– Лукавый… – процедил я. – Наконец, я понял…

– Отдай себя добровольно! – хищно распахнув глаза, требовал Он. – Это Величайшая цель. Она реальна. Не будет тебя, не будет меня. Возродится Он. В этом теле… – Он всё-таки указал на меня рукой, закованной в пурпурную перчатку из неведомого зверя. Значит, моё тело реально. Подделка здесь Он.

Я рассмеялся, согнувшись пополам, не выпуская катаны из руки.

– Вы все здесь только спите и видите, что я вам отдамся…

– Иначе мне придётся низвергнуть тебя, забрав то, что необходимо Ему.

– Попробуй, – проговорил я сквозь зубы.

Откуда-то налетела песчаная буря, хлестая колкими песчинками по незащищённым одеждой участкам кожи. Я тщетно закрывался от них. Мир пропал в золотистом песке.

– Это не твой мир, не тебе диктовать правила! – закричал Вый. Голос его доносился отовсюду. Когда ветер стих, я понял, что нахожусь посреди пустыни, ботинки погружались в песок. Пальцы обеих рук покоились на двух изогнутых кинжалах. Я сосредоточенно ждал, вслушиваясь в колыхания аэра.

Он появился из ниоткуда, пурпурным смерчем налетев на меня. Два лезвия в Его руках сверкнули, оставляя в воздухе после себя пурпурные сполохи. Предугадывая каждый выпад, шаг, взмах, удар, поворот, укол, прыжок, Вый оттеснял меня, не давая никаких шансов. Лезвия Его парных клинков пылали нетерпением и жаждой крови. Как долго они не испивали её, настоящую, человеческую! От ожесточённых нападений я едва увёртывался, но с успехом отражал их. Мы словно репетировали перед зеркалом. Бой с тенью продолжался неостановимо, яростно и безрезультатно. Противник был неуловим, Он выдавал финт за финтом, а мне оставалось лишь избегать ударов, вертясь рыбиной на сковороде. Я воспользовался коротким преимуществом, когда, уходя от клинков, упал на колени и, кувырнувшись, вскочил слева от него. Теперь наступила моя очередь пробивать Его оборону. Он лишь улыбнулся, продолжая с лёгкостью отмахиваться, как от назойливой мухи.

– Я твой демон, твоя Гордыня, твоё отражение. Тот, кем бы ты мог стать.

Он ликовал и наслаждался, смеясь надо мной, унижая. Глаза его говорили, потоком выпуская в мою голову безмолвную мыслеречь. С какой силой Он уважал меня за пройденный путь, с такой же презирал за отказ.

– Ты – не я, – сквозь сжатые зубы процедил я простую истину.

Наши клинки сошлись, заскрежетали, отскочили и вновь закружились. Пустыня преисполнилась танцами, скользящими ударами, плавными и одновременно быстрыми движениями, мельканием блестящих лезвий. Мы бились ранеными птицами, полы его плаща взмывали от бега, разбрасывая пурпурные перья. Мы становились частью истории, которая бесконечно жива, а её герои вынуждены не прекращать своё действо, дабы легенда существовала вечно. Время остановилось. Песчинки его застряли в сухом воздухе, вакуум и тишина обволокли меня, когда я вспомнил слова Профита, осознав, что должен сделать. Откровение снизошло на меня, как и уверенность в том, что это истинно единственный вариант. Вый исчез из поля зрения, применив какую-то хитрую уловку. Он испарился, как фокусник в цирке шапито. Я искал его глазами, быстро оглядываясь, ожидая укола в любую минуту. И понял – вот мой единственный шанс. Я закрыл глаза, вслушиваясь в воздушные потоки и глубоко дыша, вбирая энергию ирреальности, которая стала для меня местом Перерождения. Я готов был отдать себя этому месту, но ценой лишь Его жизни. Если я буду низвергнут, то лишь вместе с ним. Иное недопустимо.

Я слушал… и слышал. Чутьё моё обострилось. Я ждал.

Нежное дуновение и лёгкое колыхание воздуха за спиной известили меня о Его появлении. Он бы не стал мешкать, не стал и я. Он атаковал из-за спины в миг, когда и я, не разворачиваясь, с силой ударил обоими клинками, пригнувшись и подавшись вперёд. Перемещения прекратились. Я не двигался, пытаясь понять, что произошло. Я ощутил вес, напирающий на меня сзади, и только тогда позволил себе открыть глаза. Схватившись пальцами за рукав моей куртки, Вый оседал на песок. Лицо его хранило отпечаток разочарования и удивления, когда он упал, а пурпурный плащ кровавым пятном расстелился под ним. Песок под ногами стал осыпаться куда-то вниз, будто через огромное сито, в котором мы находились. Я неловко повёл рукой по шейным позвонкам, инстинктивно пытаясь увериться в том, что Он промахнулся. Я знал, куда бы он ударил так, чтобы наверняка. Эта была бы лучшая стратегия – напасть со спины, метнуться невидимкой и перерезать горло. «АКУЛа промахнулась, а ЛУКА нет…» – я рассмеялся этой мысли, тряхнув головой. Песчинки уносились из-под ног, как содержимое песочных часов, словно кто-то умелой рукой, перевернул их вверх тормашками.

Мне предстоял долгий путь…

Когда я очнулся, перебирая в голове последние события, попытался вспомнить, отрубился ли от жажды или же потерял сознание от переутомления. Кожей щеки я ощутил знакомую поверхность своего дивана, а напротив меня горел экран с надписью:

GAME OVER

И ниже вопрос:

ВЫЙТИ ИЗ ИГРЫ?

ДА НЕТ

Осталось лишь поставить галочку…

========== ИКРА 2. Пробуждение. I ==========

Забыв о цели, я брёл по осеннему городу. Яркие листья падали под ноги, стремясь быть растоптанными, впечатанными в дорожное покрытие, стать колоритными принтами на тёмно-сером влажном асфальте. В воздухе пахло лесными клопами, арбузами и сырой землёй. Мне вспомнился покосившийся деревенский сортир, поросший вокруг кустами с малиной. Перед мысленным взором тут же возник малолетний и худосочный я, тянущий руки к ягодам. Шипы кололи кожу на руках, глаза жадно шарили по листве. Я выхватывал ягоды, порой не замечая лесного клопа. Он лопался под нечаянным нажатием моих пальцев, обдавая едким и одновременно бодрящим запахом. И сейчас этот осенний аромат клопов в воздухе остро напомнил о лесе и свежести. Я глубоко вдохнул, выпустив ртом тёплый пар. Я огляделся по сторонам, прикинув сколько времени.

Хотелось есть, а дома наверняка мать готовит обед. Я потёр холодные руки, спешно сунув их в карманы куртки. Бряцнула мелочь в карманах. Вынув несколько шершавых бумажек, я лениво пересчитал деньги, вырученные в комиссионке за пару зарубежных дисков, которые я сдал пару недель назад и о которых, казалось, благополучно позабыл. Так, не желая гулять под накрапывающим дождиком, который внезапно припустил, я решил спуститься в метро. Сырой и прохладный воздух сменился душным и ватным. Гнилостное подземелье отражалось в пустых глазницах толпы, которая, толкаясь, медленно просачивалась на эскалатор. Я замедлил внутренние процессы, стараясь меньше и тише дышать, чтобы социальный тлен не проник в лёгкие. Пусть он осядет в носу, запутавшись в мелких волосках. Его потом легко вымыть струёй из-под крана.

Расфокусировав взор и, словно бы впав в кратковременный анабиоз, я съехал вниз на эскалаторе, прошёл на платформу, вошёл в раскрывшиеся передо мной двери подошедшего поезда. Яркий свет в вагоне нарушил мою внутреннюю медитацию. У противоположных дверей стоял крупный лесной клоп ростом с высокого человека. Клоп смешно скрестил две ноги, как балерина, готовая взмыть в прыжке, средняя пара ног безвольно болталась вдоль крупного туловища, а верхние конечности он скрестил на груди.

Поезд тронулся, меня шатнуло прямо на клопа. Верхняя пара его конечностей ловко остановила моё дальнейшее падение.

– Аккуратней… – проскрипел он, опираясь щитом ярко-зелёной спины о поручень.

– Спасибо, – процедил я, разглядывая его хитиновый панцирь, испещрённый рытвинами. – Вот почему пахнет лесной осенью… – задумчиво проговорил я себе под нос.

Но клоп расслышал мои слова и мистически проскрежетал, шевельнув усиками:

– Это всё альдегиды в секрете… они близки к феромонам… – он коснулся конечностью своего нагрудного щитка.

Я разглядел на его членистоногой конечности жидкость. И пока я размышлял над его словами, он шустро обмазал ею мою куртку, добавив лишь:

– Тебе пригодится сегодня…

– Феромоны… – загипнотизировано произнёс я, глядя в своё отражение в мутном стекле вагона.

Когда я очнулся от пространных размышлений, клоп уже вышел, а поезд начинал набирать скорость, входя в тоннель. Сердце замерло, обдав внутренности кипятком. Я почувствовал лёгкое волнение и уставился на маячащую перед глазами надпись «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». В темноте тоннеля за стеклом неслись мимо гусеницы проводов. От их мелькания начинала кружиться голова, и я сосредоточился на своём отражении. Лицо тонуло в тени от кепки, поверх которой был надвинут капюшон. Лицо казалось бледным из-за холодного света ламп.

Поезд начал тормозить, а я предвкушал появление платформы, желая быстрее выйти на свет, выдохнуть ватный воздух подземки, вдохнуть полной грудью. Толпа услужливо вынесла меня из вагона, потащила наверх, навстречу осеннему небу. Я достиг турникетов, когда сочное рыжее пятно кольнуло моё боковое зрение. Я невольно остановился, устремив взгляд к той, чью голову одарил поцелуй Иуды. Кто-то толкнул меня, выругавшись, но я замер, игнорируя скользяще-подталкивающие прикосновения.

Она сидела на подоконнике возле широкого стекла и растерянно смотрела в толпу, поджав ноги к подбородку и обхватив руками колени. На ней были свободные джинсы, зауженные книзу, и сиреневые гетры, слегка прикрывающие красные кеды; рыжие волосы лёгкими волнами падали на цветную куртку, лицо щедро обсыпали веснушки цвета октябрьских листьев и опавших каштанов.

Аккуратный острый подбородок она опустила на колени и отвернулась к окну.

Кто-то сильнее подтолкнул меня, я прошёл через турникет, выйдя на улицу.

Уйти? Так просто уйти? Нет. Я не мог, мне слишком сильно хотелось разглядеть её лицо. Я остановился у окна, силясь не смотреть прямиком на неё. Порывшись в карманах, выудил пачку сигарет, едва не выронив её на влажный асфальт, руки тряслись. Холодные неловкие пальцы с трудом вытянули сигарету из пачки. Ветер, бросающий в глаза мелкую дождевую взвесь, заглушал пламя зажигалки. Я заслонился капюшоном, наконец, прикурив. Но, когда я вновь посмотрел в окно, рыжая незнакомка пропала. Внутри что-то начало вскипать, заходясь пеной разочарования и волнения. Я вглядывался внутрь вестибюля, ища яркое пятно, буйную «Джинджер». Но тщетно. Я резко развернулся, готовый искать её среди потока выходящих из метро, но я не был готов увидеть её прямо перед собой. Она стояла передо мной, подняв взгляд шоколадно-коричневых глаз на меня. Плавным движением она вытянула провод с наушниками цвета лесного клопа из-под пышных волос.

– Прости, можно мне… сигарету? – неуверенно спросила она.

Я кивнул, протянув ей пачку. Тонкие девичьи пальчики вынули сигарету. Зажигалка в моих руках напрочь отказывалась воспламеняться. Я лишь бессильно щёлкал ею, она искрила, но не разгоралась.

– Чёрт… по-видимому сдохла, – просипел я, зажав зубами тлеющую сигарету. – Прикури от моей, – хитро улыбнулся я, наклоняясь. Она не испугалась, не отпрянула в неловкости, последовав моему предложению.

Затем мы оба выпрямились, выпуская дым в серое небо.

– Надеюсь, твой парень этого не видел, – усмехнулся я.

– Парень? – переспросила она, сведя брови на переносице.

– Я бы не стал опаздывать на его месте.

Она рассмеялась.

– Я никого не жду, если ты об этом. Просто… – она задумалась, – иногда где угодно лучше, чем дома…

– Бывает, – невнятно ответил я, разглядывая морщины на ботинках.

Она уйдёт. Докурит и уйдёт. Отправится в свой холодный дом. И я больше никогда её не увижу.

– Может… – начал я, – пойдём пожрём куда-нибудь? – я посмотрел ей в лицо.

Она молчала. Наверняка сомневалась, раздумывая над предложением.

– Просто если честно, я дико жрать хочу. Вообще я живу здесь неподалёку… – слова вырвались, и я подумал, что она тотчас откажется, – но можно посидеть ещё где-нибудь, если хочешь.

Она игриво искоса осмотрела меня, заглядывая под капюшон.

– Почему ты прячешь лицо? – вдруг спросила она.

– Не прячу. Просто холодно, – поведя плечами, ответил я, но ощущая её колебания, скинул капюшон, явив печальным улицам крашеные синие волосы, выбивающиеся из-под кепки. Потом импульсивно, снял и кепку, тряхнув головой. – Пожалуй, так тебе будет проще составить фоторобот.

– Как мне тебя звать? – улыбнулась она.

– Лука, – ответил я, водрузив кепку обратно на голову. – Моя мама готовит мировые супы.

– Ты считаешь, я могу довериться тебе? – лицо её на миг стало очень серьёзным.

– Ты можешь рассчитывать на мировой суп наверняка.

Я намеренно ушёл от скользкого вопроса, дав скользкий ответ. Я успел было пожалеть, что язык мой не выдал уверенный положительный ответ, но она согласилась.

– Хорошо, – сказала она, поправив лямку рюкзака на плече.

Мы перешли через дорогу, завернули на узкую улицу и прошли в тихий двор, где на кусте возле подъезда громко вопили всклокоченные воробьи.

Требовательный звонок. Мать открыла дверь, с интересом разглядывая незнакомку, которую я протолкнул в дверь перед собой.

– Привет, мам.

– Здравствуйте, – скромно проговорила моя рыжеволосая спутница.

И тут-то я и вспомнил, что так и не узнал её имени, не спросил, как мне её называть.

В квартире царил привычный дурдом. Из комнаты доносился гомон телевизора. Племянник катался по коридору на трёхколёсном велосипеде, громко изображая гоночную машину. Вкусно пахло едой и базиликом. Мать молча достала из шкафа тапочки для гостьи и удалилась в комнату, бросив через плечо:

– Суп на плите. Горячий ещё.

Она устала… Как же она устала. Я ощутил её утомление, оно слышалась в голосе, читалось в движениях. Я утомил её. Колючая досада проскребла по внутренностям. Но сейчас не время было впадать в меланхолию. Я провёл свою знакомую на кухню.

– Твоё имя. Ты не сказала мне… – промямлил я, орудуя половником.

– Зови меня Соррел.

– Ник? – переспросил я. – Какая-то героиня или персонаж?

– Щавель, – с улыбкой ответила она. – Мне так больше нравится, чем просто Рыжая.

– Ммм… недурственно, – хмыкнул я.

– Я… не думала, что у тебя большая семья… – заговорщицки произнесла она, дуя на ложку с супом.

Полосатый кот по-хозяйски зашёл на кухню и прыгнул на колени Соррел, тем самым спас меня от разговоров про семью. Она гладила его, искрясь от удовольствия, а кот меж тем уставился на меня. Он что-то безмолвно повторял вельветовым ртом, но я не умею читать по губам, тем более кошачьим. Кот получил дозу ласки от её рук и убежал, как свойственно котам.

– А ты… – начал я, – не ладишь с родителями? Я правильно понял?

Она перестала жевать, понуро уставившись в тарелку с супом.

– Я с отчимом не лажу. Но сейчас должно стать лучше. Я собираюсь переехать и жить одна. Но это не слишком приятно… когда тебя никто не ждёт.

Тоска, исходящая от неё, просочилась мне под свитер, щипнула холодом. Я поёжился, инстинктивно обхватив себя руками. За окном раскачивались ветви. Я вздохнул, вспоминая про клопа в метро и феромоны, которые мне сегодня вряд ли помогли. Я положил голову на стол, ковыряя пальцем край плёнки, отклеившийся от ДСП’шной столешницы. «Щавелевая» девушка легко коснулась моей руки. Тонкие бархатистые пальцы её медленно двигались от запястья к косточкам моих пальцев.

– У тебя такие ледяные руки, – произнесла она.

– Зато горячее сердце, – ответил я, оторвав взор от созерцания испорченной столешницы.

Импульсивно перехватив её руку, я сжал её, не желая выпускать из холодной ладони. Она дёрнулась, но стерпела эту грубость с моей стороны.

– Оставайся, – требовательно проговорил я.

Она отвернула голову к окну, задумчиво глядя на колышущиеся деревья, покрытые изморосью.

– Не сегодня, – печально прошептала она.

Глухо тикали часы, за стеной бубнили персонажи мультфильмов, а кухня медленно погружалась в сумерки. Темнело. Я уже не различал её бешено ярких волос, их обволокла сизо-синяя мгла. Она краской стекла с моих волос, растворилась в тёплом воздухе, затопила глаза.

– Мне пора… – наконец произнесла она, нарушив долгое молчание.

– Я провожу, – прохрипел я, чувствуя, что сумеречная краска затекла мне в голосовые связки.

Она поднялась. Я за ней. Сумеречная квартира, свет от телевизора пляшет на стене. Эхо в подъезде от хлопка двери. Промозглая влага беспрерывно сыплется сверху.

Теперь она ведёт меня, как пса на поводке. Мы садимся в трамвай. Приникаем к заднему стеклу. На запотевшем окне она рисует закорючки. Скрипучий голос объявляет остановки. Названия их неразличимы. Выходим, следуя по остывшим следам, смытым дождём. В хмуром дворе, освещённом фонарём, я смотрю на неё, поражаясь, как она красива. Утомлённо-куртуазная дерзость дрожью пробегает по ногам, мурашками царапает голени, альпинистом карабкается вверх, достигая затылка.

Скромное «Спасибо, что проводил…» терзает, как щипцы.

– Одним «спасибо» ты не отделаешься, – говорю я, сжав холодными пальцами её плечо.

Так тяжело отпустить её. Женщины приходят, женщины уходят, но от этого ещё сложнее дать ей уйти. И, видя, как она замерла в нерешительности, я рискнул попробовать вкус её губ. Она не из тех сладких девочек с приторным привкусом. Вкус её был пряным, как корица. Меня не насытило лёгкое прикосновение, и я решительно выдвинул язык на освоение вкусовых пространств её нёба и языка. Я ощутил, как напряглись мышцы на её теле, как участился пульс, покрывая щёки алыми отсветами. Но она взяла себя в руки, оторвав нежный рот от грубости моих обветренных губ.

– Прости, мне, правда, пора… – она искала что-то в моих глазах. – Мы ведь…увидимся завтра?

Я кивнул, разжимая пальцы, судорожно вцепившиеся в её куртку. Я ещё чувствовал запах жасмина от её волос, ещё ощущал шероховатость её куртки на подушечках пальцев, но она уже не принадлежала мне, скрывшись за толстой кирпичной стеной.

Я понуро плюхнулся на холодное сиденье в полупустом трамвае, достал жестяную баночку из внутреннего кармана куртки, ярко оранжевые гранулы порошка напомнили мне о ней, о щавелевой деве, припудренной солнцем. Икра Святой Камбалы почти закончилась. Я высыпал несколько гранул на ладонь и отправил в рот, желая заглушить вкус корицы, так будоражащий меня.

«Ты ведь не ангел, спустившийся с небес»…

========== ИКРА 2. Пробуждение. II ==========

В комнате царили тусклость и серость, я никак не мог понять, сколько времени. Выбравшись из-под тёплого одеяла, я, ёжась, подошёл к окну. По-видимому, было раннее утро. Дворники мели непослушные жёлтые листья.

– Не время для влюблённости… – раздался знакомый мелодичный голос. Я обернулся. Полосатый кот сидел на ещё тёплом одеяле и, щурясь, смотрел на меня.

– Она странная. Что-то с ней не так, – добавил он, разжёвывая слова плюшевой пастью.

– А я… не странный? Со мной всё ТАК?! – с вызовом спросил я.

– Ты – другое дело, – спорил кот.

Я хмыкнул с презрением:

– Ну, конечно… Я уже не Мессия. Всё что мог, я сделал.

– Звучит как оправдание, – усмехнулся кот. – И позволь напомнить – ты отмечен. – Он сверкнул глазами цвета осени и стал вылизывать свою пушистую холку.

Намёк я понял, дотронувшись до шеи, где напоминанием служила татуировка с перевёрнутым крестом.

– Ты давно не навещал Мать, – добавил кот, спрыгивая с дивана и направляясь к неплотно закрытой двери, с трудом лапой он приоткрыл её, проскользнул гибким телом в коридор.

– Мать… – хмыкнул я, тряхнув нечёсаными синими волосами.

Но, тем не менее, собравшись, я вышел из дома. Навещать Святую Камбалу – дело непростое. К этой встрече я не мог не подготовиться. На лестничной площадке между этажами я вдохнул горстку Её икры и выкурил у подъезда сигарету.

Подошвы кед немного прилипали к индиговому асфальту, словно бы его кто-то густо намазал гудроном. Тени людских сороконожек на бешеной скорости проносились мимо. В лазурно-синее небо на горизонте стреляли острые трубы, выпуская в воздух нежно-розовый дым. Листья несло вверх, под облака.

Профит встретил меня в арке одной из подворотен. В синей темноте он стоял, прислонившись к стене, почувствовал моё приближение и вышел вперёд.

– Мы… так давно не виделись… – произнёс он.

Я кивнул, зная, что он всё понимает без глупых слов. Он порывисто обнял меня. И я понял, что, пожалуй, чертовски соскучился. Стоило мысли о чертях проскользнуть в голову, как мелкие бесы моментально материализовались, прыгая по стенам и пискливо хохоча.

– Брысь! – прикрикнул я.

Они россыпью бросились в стороны, прячась в тенях. Лишь белоснежные белки глаз их светились в темноте.

– Мне кажется, без цветов не обойтись, – вслух подумал я, твёрдо решив зайти в цветочный киоск.

По пути мы наткнулись на небольшую стеклянную лавку, где хозяин-бедуин в чалме и с обширными чёрными усами радостно приветствовал нас.

– Цветы для особы? – спросил он с акцентом.

– Для канонизированной особы, – ответил я, усмехнувшись.

– Тогда одними цветами не обойтись, – заметил продавец.

– Розы и сельди, – встрял Профит. – Непременно розы и сельди.

Я, недоумевая, воззрился на него, но, не желая впадать в тонкую полемику касательно символики и атрибутики, промолчал. Пораскинув мозгами, пока бедуин суетливо бегал по лавке и упаковывал букет, я счёл, что розы и сельди – это самое уместное сочетание.

Профит кинул на прилавок пару монет с агнцем и забрал букет из роз и сельдей.

– Она переехала, – проговорил Профит, ведя меня подворотнями. – Хочет спокойной жизни.

– Вполне логично, – прикинул я, – всё время торчать в баре – так и спиться можно.

– Ты всё так же циничен и остр на язык.

– А ты всё так же самурайски предан? – хохотнул я.

– Тебе – да, – не задумываясь, ответил он.

Проскрипев ржавой железной дверью, тронутой глубокой коррозией, мы вошли в маленький узкий двор, похожий на колодец. На балконах сушилась одежда, а из окон доносились фортепианные гаммы.

– Мы пришли, – коротко сказал Профит.

Дом дышал вековой старостью и, распахнув хоть и потрескавшуюся, но плотную дубовую дверь цвета сочной лазури, приглашал внутрь. Подъезд изнутри был окрашен изумрудной краской, местами осыпающейся. Лифт отсутствовал. По лестнице мы поднялись на третий этаж. Профит уверенно свернул к обшарпанной двери с нарисованным детской рукой голубем. В том месте, где положено голубю иметь бусину-глаз, располагался дверной глазок. Я нажал на кнопку звонка, тот вместо звона издал членораздельную речь: «Входите, не заперто».

Звуки фортепиано разносились именно из этой квартиры. Толкнув дверь, мы прошли в коридор. Лакированный паркетный пол и «провансовые» обои с цветочками изрядно пожелтели. Мелодия громко неслась из открытых дверей большой комнаты, она завихрялась, сворачивая в коридор, выбрасывая потоком воздуха цветастых амадин. Они беспомощно хлопали крыльями, выравнивая полёт, с трудом входили в поворот, летя нам навстречу. Я рефлекторно заслонил ладонью лицо, чувствуя, как амадины пролетают над головой, касаясь крыльями моих волос. Выписывая сложные пируэты, птицы проносились мимо, вылетая из распахнутого кухонного окна. На ощупь, преодолевая коридорные метры и поток ошеломлённых птиц, стремящихся обрести свободу, мы достигли большой комнаты. Шикарная люстра на потолке вращала гранями хрусталя по принципу диско-шара, от неё отражался уличный свет, распуская солнечных зайцев, которые весело скакали по комнате.

Святая Дева Камбала самозабвенно играла на рояле цвета лазурного неба, в тон её чешуе, в тон моих крашеных волос. Руки её порхали подобно красочным амадинам. С полузакрытыми глазами она исполняла «Сонату-Фантазию» Скрябина. В углу комнаты возле широкого окна на танкетке с изогнутыми ножками сидел… сидел, вжавшись в угол, сам… Скрябин, насколько я мог судить по залихватским усам и бородёнке, торчащей с острого подбородка. Одной рукой он заслонял лицо, второй ковырял обои с цветочками, кроша ими на паркетный пол. Он плакал. Я явственно видел его изумрудные слёзы, которые скатывались по скулам, застревали в усах, в бородке. Редкие капли падали на пол, застывая круглыми брызгами краски.

Думаю, Святая Камбала почувствовала жалость, тщательно сдерживаемою мной, но просочившуюся сквозь поры кожи и туманной струйкой поползшей к Скрябину. Дева тут же остановилась. Рояль смолк, и она обратила свой холодный взгляд на меня.

– Так вот как ты любишь свою Мать, – с укором сказала она. – Так на пенсию быстрее выйдешь, чем дождёшься от тебя визита вежливости.

Убрав рыбий хвост с педали рояля, она протянула мне свою голубоватую и холодную кисть руки, я неумело поцеловал её тыльную сторону, коснулся гладкой и красивой чешуи. Профит же суетливо протянул мне купленный букет, а я незамедлительно вручил его Святой Камбале. Губы её приняли улыбку, которой позавидовала бы Джоконда Леонардо.

– Я прощаю тебя, – пропела она и повернулась на крутящемся стульчике. – Милый, я не просто так хотела увидеть тебя. Вчера ты… встретил девушку, отмеченную поцелуем Иуды. И хотела бы предостеречь тебя.

– Что вы всё время хотите от меня?! – не выдержал я, перебив её. – Я не Мессия больше. Я не давал обета безбрачия и плевать хотел на ваши долбаные Заветы и доктрины. Я лишь делаю, что считаю нужным.

Она положила букет на рояль и подняла тонкие руки, желая унять моё раздражение.

– Я ничего не навязываю тебе. Ты всё решаешь сам. Я лишь предупреждаю тебя об опасности, исходящей от неё.

– Отлично, – я мотнул головой. – Я понял.

– Ну что ж… – она развела руками и поднялась.

Мать протянула ко мне левую руку, плавно, словно выполняла какое-то сложное сакральное и оттого мистическое па, она перевернула кисть внутренней стороной и поднесла палец к моим губам. Крупная ярко-оранжевая икринка цвета волос «щавелевой девы» оказалась у меня на кончике языка. Я, не сомневаясь, отправил её в рот. Она лопнула на зубах, обдав язык пряным соком с привкусом гвоздики и корицы.

– Она твоя… твой… крест… – рассмеялась она и села обратно за рояль, вознеся кисти над клавишами.

Я понял, что визит окончен и вышел в коридор. В спину уже начали биться быстрые амадины, подталкивая меня к двери. Я поспешно вышел вон, сбежав по ступенькам в колодец двора. Почувствовав на себе чужой взгляд, я обернулся. Профит стоял в дверном проёме. Вся его фигура сквозила печалью. Зная, что при отсутствии глаз как таковых, он всё равно прекрасно видит, я помахал ему, желая приободрить, и направился прочь.

Погода улучшилась по сравнению с утром. Вылезло солнце, прогрев и высушив асфальт. Подошвы кед подбрасывали сухие листья, измеряя метраж тротуаров. Я зашёл в заполненный людьми «фаст-фудовый» ресторан. Взял раскалённый чёрный чай и «трёхкотлетный бургер». Я собирался зайти сегодня к Соррел, а если её не окажется дома – то обязательно дождаться.

Середина дня. Город спешит на всех скоростях, стараясь нагнать время, потраченное на обеденный перерыв. Машины уже выстроились в пробки, гудят на перекрёстке. Вопль сирен. Сизые выхлопы в воздух. Я решаю идти пешком. Здесь не так уж и далеко. Ноги и глаза помнят маршрут. Жму на мелкие кнопки в сотовом телефоне, набираю ей сообщение. Путаю буквы, зло исправляю на нужные. Отправляю, не надеясь на скорый ответ, убирая телефон в карман куртки. Но он вибрирует, страшным голосом извещая «Теперь я убью больше!». Кто-то из спешащих прохожих одаривает меня испуганно-осуждающим взглядом. Я криво улыбаюсь. На это и было рассчитано. Чтобы вы смотрели на меня по-взрослому, укоризненно или пугались в тишине, вздрагивали в пустых трамваях. А это всего лишь я на заднем сиденье и грамотный антисоциальный сигнал о полученных сообщениях.

Пишет, чтобы заходил. Дома. А я и не надеялся на такое везение. Серый дом из бетона, холодный подъезд с запахом гнилых грибов, лужа мочи под лестницей, рекламные листки разбросаны по плиткам пола, выжженная кнопка вызова лифта, скрежещущий тросами «телепортатор» открывает исписанную утробу, внутри – заляпанное зеркало и нацарапанный крестик на кнопке 6-го этажа. Лифт запирает меня в своих недрах и, потрясывая, везёт вверх. На этаже по трафарету выведена красной краской цифра «6». Кто-то рядом нетвёрдой рукой дорисовал ещё две шестёрки. Смеюсь одними губами. В приоткрытое пространство двери выглядывает рыжая голова.

– Я не ожидала… – растерянно произнесла она, не скрывая довольной улыбки.

Я всё ещё ощущаю трепет амадиновых крыльев за спиной, они толкают меня под лопатки вперёд, к ней, и я не могу сопротивляться этому природному порыву, не вдохнуть запах жасмина от её волос. Я заключаю её в объятья, едва касаясь губами нежной шеи. Дыхание моё легко дотрагивается до кожи на поверхности уха, нижней челюсти, подбородке. Оно согревает и щекочет мельчайшие волоски. Веки её полузакрыты, пушистые ресницы трепещут, как птахи за моей спиной. Она едва дышит, робко, слегка приоткрыв рот. Она кажется невесомой, схватившейся за расстёгнутые края моей куртки, словно за верёвочные качели, девчонкой. Она раскачивается на волнах моих чувств и смеётся во весь голос. Она отклоняется назад, прогибая спину, чтобы вновь с силой наклониться вперёд, хватая губами губы. Окрылённые, мы летим куда-то, теряя одежду, словно осыпающиеся перья. И вот она уже лежит на спине. Скомканное белоснежное одеяло под ней напоминает раковину, из которой только что вышла обнажённая Венера с рыжими волнистыми волосами, падающими на нежно-розовые соски, которые съёжились от желания, холода и испуга неловкости, на лице её – лёгкое стеснение и одновременно самолюбование, как и в застывшей фигуре. Она невинно приглашает смотреть на неё и восхищаться. И я не спешу, проводя пальцами по её коже. Миллиметр за миллиметром. Она раскрывается мне навстречу подобно цветку, жаждущему опыления, колыхая лепестками. Но как только я перехожу к непосредственной активности в её сторону, с ней резко происходят перемены. Я вижу, как она неподдельно хочет того же что и я, но тело её не согласно, оно сопротивляется. Как если бы наступала ночь, цветок закрывался в бутон, запрещая пиршество сладострастия. Аккуратная тонкая бровь Соррел изогнулась в мимике боли. Она тихонечко застонала. Я склонился к её уху и послал в него шёлковый шёпот.

– Ты девственница?

– Да… – ответили её губы.

Я не прекратил, но ей становилось всё больней, да и я не ощущал, что хоть сколько-нибудь двигаюсь в правильном направлении к овладению цветком. Что-то определённо шло не так. Мысль сомнения закралась мне в голову, но я стремительно отмёл её, не желая сдаваться. Ощущая себя жонглёром цирка-шапито, я крутил Соррел во все стороны, менял ракурсы и позиции, но по сути ничего не менялось. Скованной она определённо не была, но, чёрт побери, всё шло не так. А проще выражаясь – никак… И… упав уставшим обнажённым телом рядом с ней, я рассмеялся. Конечно, я смеялся не над ней, да и, пожалуй, не над собой, а над неким сложным мистическо-кармическим смыслом этой насмешливой ситуации. Когда я повернул голову к ней, Соррел была готова разрыдаться.