Текст книги "ИКРА (СИ)"

Автор книги: Марик Войцех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Семь.I ==========

Незадавшееся утро в пятнадцать минут третьего дня. Эта чёртова кукла снова читает морали. Я ещё не проснулся. Я ещё не справился с утренней эрекцией, а голос её уже гуляет под потолком моей конуры. У неё уйма свободного времени, поэтому она с удовольствием занимается моим воспитанием, повышая свою самооценку.

– Сколько можно дрыхнуть?

– Сколько нужно, – пробубнил я и отвернулся.

Но она достигла желаемого, хмыкнула и ушла. Выбравшись из-под одеяла, хранящего запах сна, и, найдя мятые и заляпанные брызгами уличной грязи джинсы, я, игнорируя мурашки, покрывшие голый торс, побрёл на кухню. В коридоре малой племянник ползал на коленках, играя с бабусиными фарфоровыми статуэтками. Так увлечён, что не заметил меня. В комнате на диване удобно устроились «курочки»: жена брата, взявшая в привычку будить меня, и две её подруги, что красят ногти и оживлённо кудахчут. Увидев мою унылую морду, одна засмеялась, вторая зашептала на ухо третьей, третья махнула рукой. Вечно занятая ванна, где бабуля купала горшки с цветами, ободряя сочные листья нежной прохладной влагой из душа. Я протиснулся, задев её согбенную спину, схватил зубную щётку и пасту.

На кухне накурено, окна запотели от пара и работающей газовой плиты, на которой подпрыгивала кособокая алюминиевая кастрюлька с искривлённым дном. Пахло гречневой кашей. Журчала вода. Растрёпанная мать мыла посуду, в зубах сигарета, пепел сыпался в раковину, телевизор за её спиной рекламировал красивую жизнь и райское наслаждение при экономии до «не скажу сколько» процентов.

– Привет, мам…

– Привет, Лука…

– Пустишь зубы почистить? В ванной бабуля… омывает…

Она вздохнула, пропуская меня, глаза её устремились в экран с яркими картинками незнакомой нам жизни.

Тёплая вода скатилась по лицу. Я встряхнул головой, капли полетели в стороны как от лохматой собаки. Заглянул в холодильник. Папа пошутил. Посадил игрушечную мышь с печальной физиономией, которая теперь всякий раз смотрит на меня. Голодная.

– В холодильнике пшик! – устало проговорила мать. – Возьми деньги на полке, сходи, я не успела вчера.

Я вздохнул, протягивая руку, пошарил пальцами, натыкаясь на бумажки. Монеты, случайно задетые мной, скатились, ударились о столешницу, упали на пол. Нагнулся, подцепил их, запихнул в карман вместе с мятыми бумажками, свёрнутыми в четыре раза.

Толстый полосатый свитер с горлом, чтобы прятать в него холодный нос; зелёная шапка, напоминающая о свежей зелени, пролезающей сквозь уставшую от зимы землю; куртка с капюшоном; кожаные ботинки с плотно залёгшими морщинами, грязные, потускневшие, – каждодневное обмундирование городского воина.

Приход календарной весны ничуть не мешал зиме строить свои козни. Она не собиралась уходить, набирая большую силу, заимствуя её у утомлённых понурых лиц. Я устало загребал подошвами грязный снег, держась привычного маршрута до магазина, скользил по бугристому льду, который ещё вчера лежал вязкой слякотью. Мысли сбивчиво скользили по льду вместе со мной. Я почти прекратил внутренний диалог, когда передо мной возникла на расстоянии метра спина какой-то женщины. Женщины – потому что я разглядел вполне стройные ноги, затянутые в аккуратные начищенные сапожки. Спину её покрывала неимоверной красоты шуба – белоснежная с серо-чёрными вкраплениями пятен. Я стал думать, какому прекрасному зверю из породы кошачьих принадлежал этот даже на вид шелковистый мех. Взгляд мой упёрся в сочетание пятен посреди спины незнакомки. Я нахмурился, щуря глаза, пытаясь разобрать, что мне напоминает этот рисунок, который между тем приобретал более отчётливые формы. Я уже мог различить тёмные буркалы глаз и вырисовывающуюся морду, когда порыв холодного ветра бросился в лицо вместе с кристалликами льда. Я отвернулся, зажмурившись на секунду, восстанавливая перехватившее дыхание, и, когда выровнял шаг, прямо передо мной на расстоянии 30 сантиметров с шубой незнакомки стали происходить невозможные трансформации. Спину её изнутри разрывало что-то, рвущееся наружу, роскошный мех треснул в том месте, где я разглядывал игру пятен. Я наклонил голову на бок, не смея отвести взгляд. Оголённые лапы разрывали спину незнакомки изнутри, наружу вылезало что-то, оно словно рождалось в муках, исторгалось. Теперь я отчётливо различал перед собой голову животного с содранной кожей. Возможно, это когда-то был… снежный барс? Осознанным взглядом он посмотрел на меня. Я изучал его болезненную кровоточащую плоть, местами покрытую редкими пучками меха, который отнюдь не был белоснежным.

– Кто ты? – спросил я, удивляясь, что не услышал в своём голосе дрожи.

– Убей старуху… – прохрипел зверь, оголяя жёлтые клыки.

Он не приказывал, он умолял. Болью сочилось каждое его слово. Я огляделся по сторонам. Мир вокруг меня преобразился, небо больше не выглядело серым, оно стало цвета индиго, улицы приобрели термоядерную насыщенность. Мимо быстро бежали полупрозрачные силуэты людей, они слепо семенили ногами, как спешащие сороконожки.

– Убей старуху… Освободи меня… – молило существо.

Лапы зверя обвисли, голова его безвольно опала на ободранную грудь, наполовину торчащую из спины незнакомки. Женщина молниеносно повернулась на 180 градусов, обратив старое морщинистое лицо, полное ненависти, на меня.

– Какого чёрта?! – истерично заорала она.

Нет, она совсем не молода, как казалось сначала, напоминала, скорее, высушенную мумию с очерченными татуажем бровями и нарисованными глазами.

– Кто ты такой, чтобы говорить с моей шубой? —завопила она, замахиваясь на меня лакированной сумочкой из кожи крокодила. Я ловко отскочил в сторону, начиная обрастать решимостью.

– Снимай шубу, алчная страшила! – рассмеялся я, глядя, как она потрясает обвислым подбородком.

– Ни за что! Шуба – мой статус! Знаешь, как сложно в наши времена держать статус, щенок? Содрать бы с тебя шкуру и обить ею мой диван! Но такого дохляка не хватит и на табуретку!

Искусственные нейлоновые волосы выбились из-под шляпки, дамочка махала руками, пытаясь достать меня крокодиловой сумкой.

– Знаешь, чего мне стоила эта шуба? Я до сих пор выплачиваю кредит душами невинных девственников!

Она неожиданно остановилась и протянула старческую морщинистую длань к моему плечу.

– …Девственников… – прошелестела алчная старуха, коснувшись меня пальцами.

– НО ТЫ НЕ ДЕВСТВЕННИК!!! – заорала она, оттолкнув меня.

Рука её удлинилась, как удлинились и ногти на её узловатой кисти, растущие прямо на глазах. Резким движением она вонзила всю пятерню в моё левое плечо. Ногти острыми лезвиями прошли насквозь. Чувство острой боли потонуло в непреодолимой жажде справедливого возмездия. Я ощутил значимость поступка, совершаемого мною здесь и сейчас. Ноги мои легко оторвались от земли, сузились глаза, напряглось лицо. Уверенность и сила магическими потоками окутывали меня. Правая рука нащупала шероховатое древко. Неизвестно откуда в моей руке оказался отцовский топор, стоящий в кладовке многие годы. Его древко я узнаю с закрытыми глазами.

– НЕ ДЕВСТВЕННИК! – крикнул я, и голос мой понёсся вперёд, яростно отшвырнув старуху.

Рука сама метнула топор…

Люди-многоножки на дикой скорости семенили мимо серыми призраками как ни в чём не бывало. Топор, медленно вращаясь, летел к обезумевшей цели, лицо которой искажалось, меняя эмоции. Она прогибалась, желая уйти от летящего орудия, но позвонки её от долгих веков были уже не столь подвижны. С треском топор вошёл лезвием в её бескровную голову прямо посреди лба. Старуха издала нечеловеческий свист, открыв рот так, словно красила его перед зеркалом. Стоя на коленях с горящими глазами уставившись на меня, она прохрипела:

– Кто ты такой? Мы этого так не оставим…

Шипя и конвульсивно содрогаясь, она выгнулась и спиной повалилась на асфальт. Нейлоновые жёлтые волосы веером рассыпались по поверхности тротуара. Искусственная женщина, так любившая всё натуральное, была мертва.

– Ты отомщён… – проговорил я, подойдя, и запахнул шубу на лежащем теле.

Шуба вздрогнула от прикосновения, изогнулась и, повернув ко мне ободранную голову животного, проговорила:

– Спаситель… ты пришёл…

Отталкиваясь мягкими лапами, сделав несколько кругов вокруг меня, шуба стала подниматься по воздуху и скрылась в неестественно высоком московском небе. Крокодиловая сумка тоже исчезла. Я перевёл дыхание, видя, как кайман устремился прочь, оставляя следы между зелёными сугробами.

Топор плотно засел в черепе старухи, он не поддавался. Левой рукой помочь себе я так и не смог. Кровь пропитала куртку. Упёршись грязным ботинком в грудь поверженной старухи, я с силой выдернул топор из башки. В этот миг кости старухи развалились в труху, и на мостовой осталась лежать пустая морщинистая оболочка, тающая в противогололёдных реагентах.

Я, не оборачиваясь, шёл прочь, небо вновь привычно просветлело и посерело. Осмотрев плечо, я, к удивлению, подметил, что крови нет. Несмотря на тянущую боль в руке, я дошёл до магазина, набрал продуктов по списку на промасленной бумажонке. Долго стоял на кассе и, шурша целлофановыми пакетами, побрёл домой под усилившимся снегопадом. Впереди на огромном стенде над головой виднелась надпись: «Животные – не одежда! Носить меха сегодня стыдно. Так одевались первобытные люди, но у них не было выбора».

========== Семь.II ==========

Ноющее плечо и работающий телевизор вперемешку с голосами, доносящимися из-за межкомнатной двери, не помешали мне впасть в дрёму. Мне снился давно умерший дед, лицо которого, как мне казалось, я позабыл. Он был разозлён чем-то. Я хотел поговорить с ним, но каждый раз, когда пытался приблизиться, между нами молниеносно возникало непреодолимое расстояние. Проснулся я от того, что мой полосатый кот запрыгнул на диван и, аккуратно пройдясь по груди, ступая толстыми лапами, ткнулся вибриссами мне в лицо. Проволочные усишки щекотнули меня по коже, я улыбнулся, медленно открывая глаза. Кот настойчиво смотрел на меня, я успел почуять его особое кошачье дыхание, едва уловимое и тёплое.

– Найди Профита…

Незнакомый убаюкивающий голос донёсся до меня. Я не шевелился, глядя в кошачью морду в нескольких сантиметрах от моего лица.

– Непременно навести деда, ты нужен ему.

Со мной говорил кот. Я отчётливо осознал это, внимательно рассматривая двигающийся кошачий рот. Я не мог оторвать глаз, пытаясь понять, как он рождает человеческие звуки. Казалось, они зарождались где-то между нёбом и глоткой, пасть приоткрывалась, демонстрируя розовые дёсны и шершавый язык, и снова закрывалась.

– Кот… – неловко процедил я, лёжа на спине и осторожно протягивая руку к его голове.

– Найди Профита. Иди за словами на стенах… – таинственно произнёс он, лёг на грудь, подвернув передние лапы под себя, и мелодично заурчал. Чувствуя его мягкий шелковистый мех и вибрирующее урчание, волнами расходящееся по больному плечу, я снова уснул.

Когда я проснулся на следующий день, плечо почти не болело, но кошачьи слова я помнил более чем отчётливо. День предстоял неопределённый и непредсказуемый, но смутная уверенность, что мне предстоит столкнуться с чем-то, не покидала меня. Снегопад не прекращался, городские службы явно не справлялись, хотя, скорее всего, не сильно-то и хотели. Улицы замело за ночь, коммунальщики расчищали, но ветра и циклоны добавляли всё новые и новые сантиметры осадков, упорно бросая их с силой в понурые лица.

Я помнил, что мне снился дед и помнил своё негласное обещание навестить его. Погода не способствовала прогулкам по кладбищу, но меня уже ничем нельзя было смутить.

Не встретилось мне ни одного человека, пока я шёл по главной кладбищенской аллее. Летящий снег застилал глаза, виднелись лишь колья оград и чёрные стволы старых деревьев, уходящих далеко ввысь. У входа я, тем не менее, купил красных гвоздик. Гвоздики идеально подходили для визита к деду. Ярый коммунист-атеист, лётчик-испытатель, прошедший войну, суровый глава семьи, не терпящий возражений. Мне исполнилось 3 года, когда он умер. Помню лишь вязаные шерстяные носки и плитку шоколада, которые он как-то вручил мне своей грубой рабочей рукой. Хоронили его с маршем: с оркестром, с красными гвоздиками. Так мне рассказывали, по крайней мере. Я обычно навещаю его ранней весной, до Пасхи. Потому что во время Пасхи мои безумные родственники любят прийти сюда, прибраться, посидеть, выпить водочки и поколоть крашеные яйца. Странная традиция.

И сейчас, когда я с трудом добрёл, едва различив под горами снега огороженный закуток, серый покосившийся крест на его могиле вызвал на моём лице искривлённую саркастическую ухмылку. Не хотел он этого! Не желал он лежать под крестом, но поставили. Заботливые родственники-христиане! Негодовал дед в своём гробу так, что крест этот подкосило, он завалился на ограду, но простоял до сегодняшнего дня. Смахнув рукавицей шапку снега с плиты и протоптав тропинку, я водрузил гвоздики красным пятном на белоснежный покров его могилы. Стоя молча под тихо сыплющим сверху снегом и медитируя на красное пятно на белом, такое заманчиво богатое, контрастное, минорное и безысходно красивое, я уловил отдалённое рычание. В миг, когда мои уши зафиксировали этот звук, который не тонул в безмолвии зимы и этого места, небесные своды резко обрушились на меня своим глубоким цветом индиго, засасывая в непомерно далёкую высь зелёные хлопья снега, как пылесосом. Я сощурился, когда поток воздуха понёсся, хлестнув меня по скулам, чуть не сорвав шапку в тон здешнему снежному цвету. Пурпурные кладбищенские ограды изогнуло, осыпавшаяся краска ошмётками взлетела вверх, оставшись плавать где-то поверх моей головы, деревья стали ещё выше, кроны их я так и не смог разглядеть в темноте неба. Инстинктивно, словно бы мне не хватало воздуха, я слегка расстегнул молнию на вороте куртки и не спеша повернул лицо в сторону доносящегося утробного рычания.

– Знаешь, что больше всего не даёт твоему деду покоя? – спросил грубый лающий голос.

Огромная сивая псина с пятью головами глядела на меня пятью парами бездонно тёмных глаз, в черноте которых тоненьким фитильком горело пурпурное пламя. Говорила средняя голова, она была крупнее остальных. Через удлинённый волчеподобный нос шёл глубокий шрам. Ноги громадины утопали в зелёной субстанции, размеренно, хлопьями взлетающей в небо.

Цербер ждал ответа, но, так и не дождавшись, гавкнул:

– ГНЕВ!

Когда последняя буква докатилась до моего слуха, он прыгнул, преодолев несколько метров расстояния между нами, опрокинул надгробные плиты, погнул скукоженные колья оград. Тварь рушила всё вокруг своим массивным телом и крупными когтистыми лапами, крошащими камень, я прыгнул вверх, примостившись на одну из возвышающихся плит. Тварь зарычала, оскалив ближайшие ко мне пасти. Очередной прыжок, пурпурные скорлупки взмыли в воздух. Прыгнул и я, ощущая лёгкость гравитации. Цербер начал новый разбег, подскакивая, порушил плиту, на которой я только что стоял. Снова прыжок, снова… Сейчас я заметил, что псина покрыта пластинами, как чешуёй. Мысль о неуязвимости Цербера засела в мозгу, когда я вновь отпрыгивал, уходя от удара мощных лап. Но бесценные секунды я растерял на лишние мысли. Одна из голов вёртко выгнулась, скользнув челюстями по ноге чуть выше колена. Жгучая боль прокатилась по клеткам, я упал, покатившись, чудом не напоровшись на острые решётки, торчащие кое-где из земли. Я беспомощно поднялся на четвереньки, отплёвываясь от вездесущего зелёного пуха, когда пять голов тяжело дышащего пластинчатой грудью Цербера уставились на меня.

– Дрянь… – процедил я, поднимая голову, – ты порвал мои любимые панковские джинсы.

Лицо моё исказила злорадная ухмылка. Я протянул руку к низу живота, нащупывая кожаный ремень. Он как-то легко расстегнулся, сам выскользнул змеёй, попав мне в руку. Ремень оказался совсем не похож на мой собственный. Я узнал в нём армейский ремень моего деда – потёртый, но крепкий, с золотистой увесистой пряжкой со звездой, в центре серп и молот. Это им он порол попки непослушных сыновей. Рука метнулась, ремень взмыл и плёткой хлестко стеганул псину по груди, ударив советской пряжкой по пластинам. Тварь зарычала и отпрыгнула. Пластины её повело коррозией, они тлели и осыпались пеплом. Воспользовавшись моментом, я поднялся. Тварь бросалась из стороны в сторону, беспорядочно носясь, разрушая оставшиеся плиты, я уворачивался от её бессистемных прыжков и скалящихся голов. Покосившийся крест, знаково красный, всё ещё опирался на ограду. Я ринулся к нему, с силой выдернул его из земли, рыча от натуги. Когда Цербер на миг остановился, я прицелился, замахнувшись, и запустил в него крестом. Крест вонзился в псину, пробив незащищённую грудь, глубоко вошёл в ткани. Тварь качнуло, сильные ноги потеряли равновесие, одна подогнулась, и массивное тело упало, уронив четыре головы. Средняя держалась, пронзительно сверля меня потухающими глазами.

– Он… покарает тебя… – пробулькал Цербер, исторгнув чёрную кровь из пасти.

Голова мотнулась и опала. Чёрная вязкая ниточка крови всё ещё стекала с его брылей, на земле моментально превращаясь в скорлупки, скорлупки трескались, рассыпаясь в порошок. Такая же трансформация постигла тело Цербера, от него отслаивались чешуйки, левитируя к небесным сводам, как листки сгоревшей бумаги над костром, улетающие с движением дыма.

Снова сыпал привычный белый снег и редко каркали вороны. Небо просветлело, и даже снегопад утихомирился, открыв блёклые влажные стены домов и шершавые бетонные заборы. Я, прихрамывая, двигался прочь. В голове крутились напутствия кота: «Иди за словами». Я судорожно искал глазами подсказки, но внимание обманывали обычные цветные рекламы. Взгляд бегал по плакатам и стендам, но тщетно. Никакого Профита не существовало. Но я упорно брёл куда-то. Я не знаю, сколько я бесцельно бродил, когда, зло сплюнув в снег, стрельнул сигарету у недоросля-школьника, остановился и закурил, сосредотачиваясь. Опухшее серостью небо вырабатывало мелкий снежок. Я сделал несколько крепких затяжек и выбросил сигарету в сугроб. Моё внимание привлекла приоткрытая железная дверь. На ней яркой синей краской было написано одно лишь слово: «Я». Огромная буква во всю дверь, покрытая хитрым орнаментом. Я медленно подошёл, разглядывая рисунок, и заметил внизу едва видную, заляпанную грязью быструю надпись – подпись художника, как понял я. Prophet. Правый уголок рта довольно приподнялся при мысли, что я вышел на верный след. Приоткрыв скрипящую тяжёлую дверь с граффити, я заглянул во двор, в который она вела. Обычный, ничем не примечательный двор. Я вошёл под своды арки, разглядывая ободранные стены. Двинулся дальше, во дворе заметил пару тэгов этого самого Профита. Завернул за угол, прошёл двор насквозь, попал в следующую подворотню, которая вывела меня на узкую улочку. Надписи упорно манили меня куда-то. Этот Профит метил мусорные баки, столбы и стены, как уличный кот. Он коверкал свой ник, специально записывая слово с ошибками или трансформируя его до неузнаваемости, как это делали чернокожие из гарлема. Профит, Proph_eat, ProFFit, PROfeat – его имя. Воображение нарисовало примерный портрет человека, оставляющего цветные надписи. Мне представился увлечённый граффитчик в удобных свободных штанах с обилием карманов, в кенгурушке, скрывающей капюшоном его лицо, бандана, закрывающая нижнюю часть лица, и замызганный рюкзак, забитый баллонами с краской. Пока я составлял его внешний и внутренний портрет, под ботинки мне бросилась надпись на асфальте: «ВИЖУ». Интуитивно оглядевшись, я пошёл дальше, понимая, что окончательно заблудился. Нога болела, а через рваную дыру в штанину задувал ветер. Постоянно сворачивая и пробираясь дворами, ведомый нанесёнными неизвестно кем закорючками, я, утомлённый и бессмысленно уставший, наконец, попал в тупик. Со всех сторон на меня давили блёклые стены с тёмными окнами, в которых, казалось, никто не жил. Я остановился посреди каменного колодца.

– Я ВИЖУ…

Слова раздались неизвестно откуда, отталкиваясь от стен, резонируя, прыгая резиновым мячом. Шум ударил в уши. Я невольно зажал их ладонями. Термоядерные краски расплескались по поверхностям, вокруг меня закружили зелёные пушинки. На глухой стене передо мной возникла надпись во всевозможных оттенках синего: «Я ВИЖУ!». Я оглянулся. В глубине тёмной арки вырисовывался тощий силуэт. Заметив, что его обнаружили, обладатель силуэта вышел на свет – тщедушный невысокий парень, ноги его были затянуты узкими чёрными джинсами, ступни умело обмотаны чёрным тряпьём, закреплявшимся на голени. Похожее я видел на картинках с изображением японских ниндзя. Чёрный свитер с продольными синими полосками и совершенно чёрные волосы. Длинная косая чёлка полностью закрывала его глаза. Он исчез и внезапно материализовался возле моего левого плеча. Он неспешно обошёл меня кругом, разглядывая со всех сторон, пока не остановился, вопрошающе глядя и приподняв голову. Вернее, я лишь догадывался, что он смотрит. Чёлка скрывала половину его лица. Мне стало неловко от ощущения пронзительности, словно от него ничего нельзя утаить. Он видел меня насквозь. Чтобы скрыть эту неловкость, я спросил:

– Ты Профит?

– Я, – ответил он. – Я знал, что ты обязательно появишься.

– Пророк? – спросил я.

Он кивнул:

– Пророк, провидец, проводник… видящий…

– Видящий… – хмыкнул с иронией я, разглядывая хрупкую сутулую фигуру, с завешанным волосами лицом. – Проводник говоришь? Тебе бы следовало самому внимательно под ноги смотреть, чтобы не пораниться. Тут вечно какая-то арматура из-под тротуара торчит.

Он засмеялся и поднял длинную чёлку вверх. По спине моей прошлась предательская дрожь. Такого я, пожалуй, не видел в своей жизни никогда. У парня отсутствовали глаза. Вообще. Не было ни век, ни впадин, ни пустых глазниц – ничего, где должны располагаться глаза. Лишь гладкая поверхность кожи, не имеющая даже бровей, а посреди лица из переносицы, как у всех обычных людей, начинался прямой нос.

Профит опустил волосы, словно бы всей кожей чувствуя мою конфузность, смешанную со смятением.

– Мне не нужны глаза в классическом их понимании.

– Сурово… – ёжась, повёл плечами я.

– Тебя ранил Гнев. Слюна его ядовита, ты ещё толком ничего не почувствовал, но это нельзя так оставлять.

Он присел на корточки, ощупывая рваную рану. Затем достал из заднего кармана джинсов маленькую жестяную баночку, снял плотную крышку. Красно-оранжевые мелкие гранулы он аккуратно взял на палец и поднёс к ране.

– Что это? – подозрительно спросил я.

– Наркотик, – невозмутимо ответил он, – его делают из икры Святой Камбалы, но он проявляет чудесные исцеляющие свойства при лечении подобных метафизических ран.

Тонкие пальцы Профита с гранулированным порошком коснулись истерзанной плоти. Первой волной по телу прокатилась судорога, а потом волна эйфории. Я невольно прикрыл глаза, закусив нижнюю губу. Он обработал рану и, глянув на меня несуществующими глазами, запустил пальцы с остатками порошка себе в рот. Губы его сомкнулись. Он на секунду замер, распробывая вкус порошка, перемешанного с моей кровью.

– Прав был дух… Ты пришёл… – загадочно проговорил Профит, высказав мысли вслух и поднялся с колен. – Но ты не можешь расхаживать здесь просто так. Тебе необходимо свидетельство о рождении. Вот, здесь тебе помогут. – Он протянул мне глянцевый флаер.

Я убрал флаер в карман куртки.

– Но… как я найду тебя?

– Я отыщу тебя сам, когда придёт время…

========== Семь.III ==========

»…Wake me up, drag me out

Brake the chains that hold me bound

This sad illusion is the cause of this cry

In this wasted paradise…»

Меланхолично пел голос. Я проснулся на следующий день, в наушниках играла музыка, по-видимому, играла всю ночь, пока я спал. Отбросив плеер с наушниками в сторону, я тщетно пытался вспомнить, как добрался до дома. В горле была неимоверная сухость. Поднявшись, я побрёл в одних трусах на кухню, с которой доносились женские голоса. Мать, одарила меня неблагосклонным взглядом, бросив лишь:

– Где ты вывалялся вчера? Я понять не могу, что происходит. Джинсы порвал. – Она сурово сверлила меня взглядом. – Совершенно невменяемый, я еле стянула с тебя одежду. Хорошо, Надюша помогла.

Жена брата, игнорируя меня, допивала чай.

Я поднял графин со стола, накатил кружку воды, слегка расплескав на стол, залпом осушил её, жадно глотая.

– Где мои джинсы? – спросил я.

– Я постирала всё. Одень другие. – Ответила мать.

– Чёрт! – процедил я, вспоминая про глянцевый флаер, отданный мне Профитом.

Дикое беспокойство охватило меня. Я распахнул дверцу стиральной машины, достав мятые влажные джинсы, панически пробежал по карманам, но флаера не оказалось.

– Ты ничего не вынимала из карманов? – округлив глаза, спросил я мать.

Она пожала плечами.

– Хм… – пфыкнула Надя, вставая из-за стола, – наркоман, – презрительно обронила она.

Голова работала, отчаянно копоша воспоминания. Я бросился в коридор, схватил куртку, обыскивая карманы. Изъял прямоугольную картонку: гладкую, глянцевую, на пурпурном фоне изображён силуэт чёрной рыбины, на обороте надпись «Бар Святой Камбалы» и адрес мелким шрифтом.

Когда я вышел на улицу, светило яркое солнце, совсем по-зимнему. Оно не грело, несмотря на середину марта. Дети резвились, громко галдя высокими голосами за оградой детского сада. Я щурился от слепящей белизны снега и лезущих в глаза лучей. Потом завернул во двор, в спасительную привычную тень. Навстречу мне по едва расчищенному асфальту молодая низкорослая мать с раскосыми глазами везла в прогулочной коляске ребёнка. Я невольно разглядывал его, приближаясь. Он жадно что-то жевал. Руки его были пухлые и заляпанные пищей. Рот в крошках. Не самый опрятный ребёнок. Он постоянно крутился, протягивая руки к матери и требуя. Она послушно доставала что-то из пакетика. Я даже разглядел замызганную коляску, думая про себя о том, что вот так и растёт поколение, жрущее везде: в общественном транспорте, распространяя запах сервелата, в кинотеатрах, хрустя поп-корном, как собачьим кормом, в вагоне метро, удобряя тёплый душный воздух ароматизированными чипсами с луком и чесноком. Мысли мои прервались, когда узкоглазый малец неожиданным басом проговорил:

– А тебе не всё ли равно, дохляк?

Эфир закрутился, меняя привычный мир. Теперь я заметил, что это не просто азиатский ребёнок. Я разглядел хищный ряд мелких зубов и маслянистую кожу нездорового цвета. Я остановился в метре, изучая его.

Он рассмеялся и продолжил:

– Ждёшь весну? Как все ждёшь, знаю. А что если она не придёт? – ехидно спросил он, так невзначай открыв рот, словно между делом. Неимоверно длинный лягушачий язык выстрелил, схватив ленивого нахохлившегося голубя, и отправил в рот, утыканный игольчатыми зубами.

Он тщательно прожевал, заглотив голубя целиком.

– Не будет весны! – рассмеялся он, сотрясая округлившимся пузом под детской одеждой, и отрыгнул утрамбованный брикет из голубиных остатков с перьями. – Будет вечная зима. Вечная масленица. Я люблю масленицу. – Он плотоядно облизнулся. – Очень забавно получится – вечные проводы никак не уходящей зимы.

Пока эмбрион-переросток солировал, мать фоновой куклой стояла позади коляски. Уродец вмиг увеличился в объёмах, при этом радостно засучив руками и ногами, резко выпрыгнул из коляски и понёсся к детской площадке, где среди зелёного пуха, гуляла чья-то глупая растерянная собака, заблудившаяся в измерениях. Малец подскочил к ней, разинув рот, который оказался гораздо более вместительным, чем я мог себе представить. Он подцепил собаку, как ковшом. Бобик только взвизгнул и пропал в его утробе. Тут же с уродцем стали происходить новые метаморфозы. Тело его увеличивалось в геометрической прогрессии. Детская одежда лопнула, обвиснув лохмотьями. Сейчас он стал чуть больше меня, этот недоделанный злобный хотей, мистер Женьшень с обвислой грудью и жировыми отложениями.

Я начинал осознавать, что дело приобретает опасный оборот. Слова его – не просто пустая угроза. Только вот идей, что делать с ним не появилось ни одной. Я безропотно стоял, наблюдая за его радостными кульбитами. И вот отрыгнутая шкура собаки вывалилась на землю.

– Говорят, Спаситель пришёл! – рассмеялся он, утерев тыльной стороной пухлой сальной руки искривлённый рот. – Думаешь, ты Мессия? Знаешь, сколько тут таких было? – он поковырял пальцем в зубах, намекая на съеденных неудачников. – По мне, ты лишь очередной, увлёкшийся допингами щенок! Ступай в свою зиму! Слабакам здесь не место.

– А по мне, ты недоделанный выродок! – негодующе произнёс я, сведя брови. – Кто ты такой вообще, уродинка? – я намеренно уничижительно назвал его.

– Кто я?! – негодующе пробасил он. – Я самый страшный грех твоего сраного мирка! Я нескончаемая диета жирных баб! Я – чипсы к пивку, от которых вы набираете 2 кило за вечер! Я вечен!

Он бросился к своей коляске. Я закричал: «Нееет!», хотя знал, что женщина-кукла не услышит меня. Он оказался быстр, несмотря на сотрясающиеся складки под животом. Широченным слюнявым соплом он засосал внутрь глотки недвижимую азиатскую девицу и через пару секунд выхаркнул мне под ноги её оболочку с одеждой.

Я судорожно прикидывал, что можно сделать с этой моментально увеличивающийся в объёмах тварью. Нужно… нужно что-то острое, что-то режущее, длинное, способное разрезать массивное существо… Мысли работали, листая воспоминания. А между тем Поглотитель, как я его прозвал, превратился в брюхатого великана с огромной головой.

– Что теперь будешь делать, малявка? Не пора ли тебе попасть в мой рот?

Силой воли я увеличил расстояние между нами до сотни метров, чтобы у меня появилось время на раздумья и подготовку. Широко расставив ноги, я напрягся всем телом, представляя в голове то оружие, которое необходимо в данной ситуации. Не зря я шерстил интернет, разглядывая холодное оружие. Чжаньмадао, светясь холодным ледяным светом, материализовался в моих руках. Если он рубил несущуюся китайскую конницу, справится и здесь. Толстяк-переросток уже мчался на меня. Вовремя метнувшись в сторону, я подрезал ему сухожилия на правой ноге. Массивное тело рухнуло, подняв в воздух зелёный пух. Поглотитель был проворен, несмотря на вес и сочащуюся отвратительной жидкостью рану. Он прытко поднялся, махнул руками, пытаясь сгрести меня в охапку, я увернулся, быстро оказавшись за его спиной. Не теряя времени, пока он ещё не разогнулся, я взбежал по нему, как по скале, не выпуская из рук полутораметровый чжаньмадао. Рубанул. Изо всех сил. Издав протяжный вопль, как в фильмах.

– Арр-РЯяяя!!! – прокатилось под индиговым небом, и голова исполина стала плавно съезжать в сторону.