Текст книги "Месс-менд. Роман"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

14. ГДЕ СОРРОУ ОБЕЩАЕТ ПРЕМИЮ ЛЮБОЙ ВЕЧЕРНЕЙ ГАЗЕТЕ

Сорроу, пробормотала девушка, вторично приходя в себя в темной каморке и увидя наклонившееся над ней лицо со Старыми белесоватыми глазами,-что это за место? Кто его держит? Зачем вы здесь? Как вы успели сюда пристроиться?

– Ну, Минни,– сердито ответил Сорроу, приподнимая девушку и похлопывая ее по спине,– это следовало бы спросить мне, а не тебе. По твоей милости я должен прервать свою слежку, потерять место и выпустить из рук хорошую дичину, не успев даже толком разобрать, чем она пахнет.

– Не ругайтесь, дядя,-ответила Мини,– Я три дня не спала, не ела. Меня вытащив из тюрьмы сумасшедшая английская леди, по имени мистрис Кавендиш, и бросила на перекрестке, окруженную четырьмя шпиками. Эти люди, дядюшка, любят получать суточные. Они Меня гнали, как мышь. Я прикатила в Вену, чтобы не подвести наших ребят, и свалилась тут поблизости ни жива, ни мертва от голода. По правде сказать, ваше место наводит меня на| размышление. Разговор, который вели эти самые бродяжки…

– Придержи-ка балаболку,– прервал Сорроу, нахмурившись.– Английская леди Кавендиш… это, Минни, интересная история…

Валяй все, что с тобой случилось, по порядку.

Минни Гербель уселась поудобней, скрестила худенькие ручки на животике, что было ее излюбленной позой, и обстоятельно рассказала Сорроу все свой приключения.

– Гм! – разразился наконец Сорроу после долгого молчания.– Кувыркалась под потолком! А бродяги, ты говоришь, вели прелюбопытный разговор?

– Ну да, они интересовались, майором да еще какой-то собакой, про которую узнали, будто она жива.

Сорроу вскочил, как ошпаренный.

– Собака! – пробормотал он взволнованно. – Эге-ге-ге-гe, голубчики! Минни, сиди тут безвыходно и не отворяй, кто бы ни постучался. В шкафу хлеб и колбаса, в углу – корзина с бутылками. Они, положим, пустые, но если опрокинешь каждую из них в глотку, так что-нибудь перекапнет. С этими утешительными словами он схватил шапку, нахлобучил ее, заложил руки за Спину, и только направился к двери, как Минни сердито преградила ему путь.

– Эй, дядя Сорроу,– шепнула она укоризненно, – вы оставляете меня без всякого разъяснения. Что это за место ? Кто его хозяин?

Сорроу посмотрел на девушку сверху вниз, как глядят на воробья, подскочившего к самому носу, и медленно ответил:

– Что это за место? Кабачок «Кошачий глаз» в городе Вене, па углу Штумгассе, возле Гагенских оврагов. А кто его хозяин? Это, девушка, хотел бы я пожертвовать любой из наших вечерних газет, живущей на премии, в виде хорошенького вопроса своим подписчикам. Смело можно пообещать за разгадку десять Тысяч пар подтяжек, дюжину велосипедов, тринадцать зубоврачебных кресел и даже полное прекращение своей собственной газеты, без всякого страха, что бы хоть одна живая душа могла когда-нибудь разгадать.

Оставив Минни с открытым ртом не столько от смысла этого спича, сколько от необычайности подобного красноречия в его устах, он быстро выбегал из каморки.

Маленькая комсомолка задумчиво покачала головой. Положение вещей начинало ей сильно не нравиться. Прежде всего она заперла дверь, насторожила уши и убавила свету в крохотной газовой горелке. Потом полезла в шкаф и вытащила оттуда огромный кусок колбасы с крохотной корочкой хлеба. Прикинув одно к другому и философски сощурившись, Минни решительно перерезала колбасу пополам, раскрыла ее, спрятала в серединку хлебную корочку и, устроив себе тaким образом бутерброд, хотя и противоречащий всякой теории, но зато отлично согласованный с практикой, запустила, в него обе половинки челюсти. Съев бутерброд, она перешла к пивной корзине, как вдруг в дверь раздался тихий и вкрадчивый стук:

«Стучи себе, сколько влезет!» подумала Минни.

Стук повторился.

Минни преспокойно опрокидывала одну бутылку за другой над собственным ртом и, сев на кровать, слушала стук точь в точь с таким видом, как если б это была воскресная проповедь социал-демократа. Губки ее сложились в бантик, глаза прищурились, одну прядь волос она положила себе, в рот и прикусила губами.

– Тук-тук-тук!

– А ну тебя!

– Тук-тук-тук!

Неожиданно, как начался, стук прекратился. Минни! насторожилась. За дверью послышались тихие, крадущиеся шаги.

Минни взрогнула.

– Сиди смирно!-цыкнула она сама на себя и хотела было залезть на постель, как вдруг вместо этого подобрала со стола длинный ножик, которым резала колбасу. Потом шагнула к двери, скинула крючок и…

«Это западня», сказал кто-то в самой глубине ее сознанья, прежде чем она перешагнула через порог. Ножка Минни Гербель, поднятая вперед, тотчас же дернулась обратно, руки снова схватили крючок, но было поздно. Чья-то страшная, мясистая туша ввалилась в комнату, опрокинула ее на пол, затоптала ногами, отыскала горло, открыла ей рот и забила его отвратительным кляпом.

Не прошло и секунды, как Минни Гербель была связана то рукам и ногам и в светлеющем предрассветном сумраке перенесена через пустынную, грязную уличку.

– К Гонореску!– произнес бархатный голос, шныряя ее на сиденье маленького автомобиля. – Живей!

Автомобиль зашипел! и прыгнул. Последнее, что могла увидеть Минни,– был толстый, огромный человек, говоривший бархатным голосом. Он не походил ни на мужчину, ни на женщину. Лицо его обвисло складками, как у бульдога, а длинный бабий кафтан перетянут на талии кожаным поясом,. какой носят монахи капуцинских монастырей.

15. РОДОСЛОВНАЯ КНЯЗЯ ГОНОРЕСКУ, А ТАКЖЕ ДРУГИЕ ПОДРОБНОСТИ

В ярко освещенном зале гостиницы «Поммер», занимаемой знатным румынским вельможей, сидел чахоточный секретарь Врибезриску и сиплым голосом читал вслух.

Его патрон, холостой князь Гонореску, страдал очередным приступом бессонницы; происходившей с ним на почве горестных размышлений о невозможности достойно продлить столь знатный род, как его собственный, на протяжении трехсот лет четырежды роднившийся, с императорскими домами. На этот раз гордая мечта князя в свою очередь породниться с императорским домом, подогретая вдобавок скверными обстоятельствами у Гогенцоллернов и Романовых, потерпела жестокое крушение – две намеченные им невесты предпочли: одна – сделаться владелицей бюро по выдаче оправок на предмет покупки художественных ручек для тростей и зонтиков, а другая – позировать перед американским трестом реклам для клейма на ярлыках новей системы вентиляторов. Горе было так сильно, что его сиятельство не спал уже третью ночь.

Он лежал в настоящую минуту на широком ложе под шелковым балдахином. Рядом с ним стояли три детских кроватки, куда каждую ночь с большой помпой укладывали сапоги его сиятельства, брюки его сиятельства и визитку его сиятельства, предварительно сложенные вдоль шва и опрыснутые из пульверизатора. Дело в том, что князь Гонореску до обморока боялся вешалок и при виде собственного платья, повешенного хотя бы в шкафу, способен был заболеть острой пищеварительной диспепсией.

– Читай, Врибезриску!-тоскующим голосом произнес он, когда секретарь остановился, чтобы откашляться.

– «К…княгиня…» кха, кха! – сипло пробормотал Врибезриску,– «княгиня Аменогамия Гонореску, урожденная принцесса Пидхвист, проходя мимо японской вазы синьора Лучелио, спросила, сколько стоит, и, по словам кастеляна замка, опустила вазу себе в карман, посмотрев во все стороны. Это и было, причиной знаменитого, иска Лучелио к Гонореску, поданного четырнадцатого дня января месяца, года…»

– Пропусти!

Секретарь быстро моргнул красными веками и пропустил две-три страницы семейной хроники и родословной великих князей Гонореску, служившей единственным чтением для последнего отпрыска этой фамилии.

– «Князь Горностай Гонореску, старший в роде,– засипел секретарь,– любил подшучивать над молодыми поселянками, встречая их где-нибудь поблизости замка. Очевидны свидетельствуют, что князь Горностай при виде оных отменнее всего любил расстегнуться и приступить к…»

– Парле франсе!

Но несчастный секретарь не успел перевести образ действий Горностая на французский язык, отчего означенный образ, несомненно, немала бы выиграл. В дверь спальни раздался сильный стук, и, не дожидаясь разрешенья, толстый, огромный человек с обвислыми щеками, не похожий ни на мужчину, ни на женщину, в длинном кафтане, повязанном капуцинским ремешком, ввалился к почивающему князю.

– Князь, – начал он бархатистым голосом отдуваясь и вытираясь, как прачка, только что разогнувшая спину,– приказано-сделано. Девка сцапана. Прикажешь ввести сюда, или в девичник?

Гонореску глубокомысленна почесал нос.. Он был недоволен. Он не любил вмешательства, в свои частные дела и в глубине души надеялся, что распоряжение американца, навязавшего ему рьяную венку, останется невыполненным.

– В девичника у нас сорок две штуки, – пробормотал ом сердито. – Норма для порта. Ковейта заполнена. Есть вакансия на Константинополь низшего разряда, для носильщиков и звонарей. Отправьте ее туда.

Толстяк повернулся, чтобы выйти.

– Насколько могу судить, князь, она еще девушка! – проговорил он уже у дверей.

Князь подпрыгнул на кровати, как карась:

– Болван! Девушка? В три часа ночи, Вена, окраина, тротуар, – девушка! Веди ее сюда, если не хочешь, чтобы я перевел тебя ® лиловую ливрею!

Лиловая ливрея была самой низшей должностью у князя Гонореску, предназначенной для опрыскивания и укладывания в кровать его брюк. Жирный человек свирепо надулся, лицо его так и посинело от кровной обиды, и он раз сто ущипнул и оцарапал несчастную Минни Гербель, втаскивая ее в княжескую спальню.

Минни предстала перед Гонореску точь в точь как какая-нибудь Лукреция Борджиа с полотна итальянского мастера. Руки и плечи ее были обвиты веревками, врезавшимися ей в кожу, воротник распахнут, обнажая белую, с голубыми жилками, шею густые белокурые волосы неяркого, серого оттенка распустились, и множество прядей свисало на лоб и на спину. Не зная, куда она попала, Минни предпочла мудрую тактику самых умных людей, иначе сказать– она притворилась непроходимо глупой.

– Гм, гм, повернись! – процедил Гонореску по-немецки, вбрасывая себе в – глаз монокль. – Второстепенная стать, веснушки, худоба, лицо на три с плюсом, но свежесть, – юность, пожалуй, даже нетронутость. Недурны локти. Гм, да. И лодыжки. Где твои башмаки?

Минни была босиком. Толстый человек в кафтане сердито толкнул ее ногой.

– Она была обута, князь, – завопил он со злостью, – неизвестно, куда она дела свои туфли. Все-таки пригодились бы…

– Не будем волноваться, Апопокас, – в высшей степени добродушно отозвался князь. – Я доволен. Эта девочка лучше той жерди, которую мы приняли для пополнения ковейтского комплекта. Не говоря ничего американцу, не то он будет вмешиваться, переправь жердь завтра же на Константинополь-Маяк, а венскую птичку пометь на седьмой номер.

Злобный толстяки потащил за собою несчастную Минни вдоль по темному длинному коридору гостиницы. Они никого не встретили и никого не побеспокоили, потому что весь этот этаж был сдан румынскому князю. У крайней двери он остановился, отдышался и вытащил из кармана ключ.

Щелк, щелк.

Ключ повернулся в замке, дверь подалась. Минни пинком ноги вброшена в комнату, и в ту же минуту дверь снова притворена, захлопнута и замкнута с той стороны, где остался стоять страшный румын.

Маленькая Минни Гербель была одна. Это было, впрочем, не совсем точно. Маленькая Минни Гербель была одна посреди огромной комнаты, освещенной голубым ночником, если не считать сорока двух женщин, лежавших, в самых разнообразных позах и в самых разнообразных туалетах, вповалку на полу среди ковров, циновок, простынь, подушек, котят, кроликов и папиросных окурков. По видимому, они не спали, так как при появлении Минни почти все вскочили. Одна зажгла новый ночник, другая подбежала к ней, третья схватила ее за плечо и стала распутывать веревки, четвертая вытащила у нее изо рта кляп, пятая подала воды, шестая сказала ласковым голосом, сильно осипшим от табаку и спирта:

– Новенькая. Иди ко мне на подушку! Я тебя здорово пощекочу.

Видя, что она не прочь привести свое намерение в исполнение, Минни оскалилась, как хорошая овчарка и, с своей стороны, показала полную готовность искусать каждую кто к ней приблизится. Женщина с осипшим голосом немедленно ретировалась в свой угол, уткнула голову под подушку и тотчас же заснула. Другие тоже отошли от Минни, ворча и переругиваясь. Возле нее осталась только круглая толстушка с глазами, синими, как незабудки, и с ворохом коротких рыжих кудрей. Ока держала стакан с водой и участливо глядела на Минни.

– Где я? – спросила Минни, напившись.

– Ты попала к продавцу живого товара, – тихо ответила рыжая девушка.

Между тем Сорроу, давно уже вернувшийся в кабачок «Кошачий глаз», не застал ни Минни, ни старой ведьмы, выдававшей себя за хозяйку. Молчаливый дворник вручил ему деньги и расчетную книжку. На вое его вопросы он только мотнул головой и метлой, что заставило! Сорроу немедленно отступить от него на несколько шагов. Он делал это не вез досады, и продолжал еще пятиться, как вдруг, пройдя с пол квартала, внезапно споткнулся, наклонился и поднял стоптанную туфлю Минни.

– Эге! – сказал себе Сорроу, и белесоватые глаза его стали острыми, как у кошки.– Трудненько это на венских улицах, но, если малютка догадалась спустить по той же дороге и чулки, мы, может быть, подоспеем за ней вовремя!

16. УТРОМ, НА ОТЛЕТЕ «ФЛАМИНГО»

Кто заглянет в пять часов утра через стеклянную дверь в вестибюль американца, тот может убедиться, что у хозяина дома в высшей степени развито чувство симметрии.

Справа и слева от лестницы возвышаются два канделябра, и справа и слева по, лестнице стоят, как истуканы, в два ряда, по восемнадцать душ в каждом, лакеи. На лакеях фиолетовые фраки! с галунами, раздвоенные сзади. Руки лакеев симметрично опущены книзу, проборы наклонены, спины сгорблены полукругом, и, надо признаться, в их позах есть нечто. напоминающее фламинго.

Любитель симметрии только что дал банкет в честь своего знаменитого соотечественника, генерала Дауэса, прибывшего из Америки в Вену для осимметричиваиия Европы. Гости разошлись… Парадные огни потушены.

Главный мажордом вышел на лестницу и махнул жезлом. Тотчас же все тридцать шесть лакеев, всплеснув фалдочками, поворотились вокруг своей оси и гуськом, один за другим, засеменили вниз, чтоб так же бесшумно исчезнуть, как бесшумно стояли. Когда за последним из них затворилась дверь, мажордом величественно спустился вниз, поднял дверную цепочку и…

Но тут все обычные в таких случаях действия доскакали в обратном порядке, как какой-нибудь фильм, пущенный задом наперед. Вместо того чтоб запереть парадное, мажордом его хорошенько открыл. Вместо того чтобы идти спать, он стал в почтительную позу. И вместо того чтоб спроваживать и выпроваживать, имея в виду несомненное окончание банкета и близость утра, он впустил именно! сейчас крайне элегантного посетителя – высокого, стройного, нарядного джентльмена в бальном туалете и всех джентльменских принадлежностях..

– Фламинго! – пробормотал гость, входя.

– На отлете, эксцеленца, – почтительно ответил мажордом. – Входите, входите, вас ждут.

Молодой! человек быстро взбежал да лестнице, прошел через пустую анфиладу комнат и приподнял одну из портьер. Перед ним, в круглой библиотеке, за шахматным столиком, сидели два человека и мирно доигрывали партию. Один из них -но, вместо того чтоб описывать эту фигуру, я просто адресую читателя к многочисленным номерам всех континентальных газет от такого-то числа какого-то месяца.

– Здравствуйте, Дельсарт, – лениво проговорил он, даже не взглянув на вошедшего. – Сядьте и обождите пару минут.

Шахматная партия подходила к концу.

– Теперь, – улыбнулся американец, – говорите, как если бы мы с вами были одни!

Дельсарт хоть и состоял на службе у Америки, был все же англичанином, младшим сыном английского лорда и не потерял надежды стать старший и занять наследственный стул в палате лордов.

– Нус, Дельсарт, – поощрил его черноглазый джентльмен, – какова последняя ваша новость?

– Последняя новость, – сердито вырвалось у Дельсарта, – заключается в следующем. Мы получили предписанье негласно поощрять культ майора Кавендиша. Кроме того собака…

– Нус, что случилось с собакой?

– Собака жива, по видимому, так как труп ее в Гаммельштадте не разыскан. Я надеюсь,

вы понимаете вещ важность сообщаемых вам сведений. Я надеюсь, вы взвесите их:..

– На английские фунты, – ласково докончил американец, – не сомневайтесь в этом, Дельсарт. Кстати, какого мнения обо всей этой истории мсье Дэпрэо?

Дельсарт вздрогнул! – мсье Дэпрэо был представителем французских интересов. Через секунду, впрочем, он уже улыбался, принимая из рук американца соответствующий весовой эквивалент, для перевозки которого, понадобилось бы Не менее двух тележек, если б он не был выражен в символическом виде.

– Вот что, Дельсарт, – прибавил представитель «Америкен-Гарн», подбрасывая на чек настоящую тяжелую гирьку: – мы вам поручаем немедленно отыскать собаку. Я не «говорю – отыскать человека, так как не думаю, что он остался в живых. Но собаку, дорогой мой, отыскать необходимо.

– Постараюсь, – угрюмо, ответил Дельсарт.

Он откланялся, взял перчатки и вышел. Величественный, мажордом, усиленно, моргая и потирая себе переносицу, встал с места.

– Сидите, я сам за собой запру! – быстро ответил Дельсарт, пробегая мимо него.

Мажордом шмыгнул носом, моргнул одним глазом, потом другим, точно вставлял в них последовательно,по моноклю, качнул булавой И тут же погрузился в сон, нашедший на него, прежде чем он успел опуститься в кресло.

Между тем Дельсарт, добежав до двери, хлопнул ею что есть силы, сбросил башмаки, сунул их в каминную трубу и сам отправился вслед за ними Каминные трубы в некоторых зданиях иногда оборудованы со всеми техническими удобствами. В, них можно посидеть, выкурить трубочку, Даже заняться любовью, если эта приятная деятельность приходит на помощь шпионажу, что она выполняет столь же часто, сколь часто на дипломатических лестницах встречаются существа разного пола. Каминные грубы снабжены внутри хорошими лестницами, вентиляторами и даже, чем-то вроде домашних телефонных трубок. В его время как Дельсарт весьма комфортабельно взбирался наверх, американец не менее комфортабельно расположился поближе к каминному, отверстию, хотя и не дышавшему никакой теплотой.

– Сядьте сюда, генерал, – проговорил он лениво – здесь уютней. Славный паренек этот Дельсарт, не правда ли?

– Удивительно симпатичный! – громко отозвался генерал, падая в другое кресло возле камина. – Ничуть не сомневаюсь, что он может найти не только собаку, но и ошейник и цепочку, если это понадобится. Держу Пари на собственную табакерку, что это самый талантливый молодой человек в Великобритании.

– И такого парня не сумели, оценить! Это знаете ли…

Оба собеседника так громко всплеснули руками, вздохнули и заворочались в креслах, что совершенно заглушили странное кудахтанье в каминной трубе, где восхищенный Дельсарт, втянув в себя ноздрями изрядное количество сажи, наслаждался самой приятной пищей, испокон веков услаждающей человечество: той самой, что соблазнила некую ворону.

– Пора спать! – громко зевнул американец и встал с кресла. С минуту он помолчал, затем пренебрежительно прошептал:,

– Он убрался. Ду…

Здесь, чтоб не оскорбить британских лордов в их сыновьях старших, младших, средних, заочных и побочных, я предпочитаю докончить недопустимое выражение американца в более деликатной форме.

17. ЕЩЕ О ДВОРЯНСКИХ ДЕЛАХ КНЯЗЯ ГОНОРЕСКУ

День не успел заняться, как в комнату румынского князя деликатно постучали.

– Милейший мой Гонореску, – ласково пробормотал американец, усаживаясь против князя, – мне передали о пьяной венской девушке, очутившейся поблизости от кабачка «Кошачий глаз».

– Любезный сэр, девушка найдена, поймана и отослана в константинопольский притон для моряков и носильщиков третьего разряда.

– Очень хорошо…. очень… Вы! помните, мой дорогой, что я говорил вам о хорошем комплекте для порта Ковейта?

Этот порт Ковейт, вопреки всякой географии, давно уже сидел у румынского князя в том месте, за которое обычно подвешивают человеческую одежду и ее носителей, когда они вытягивают лотерейный билет на виселицу.

– Помню, – кисло отозвался Гонореску. – Полный комплект у нас уже подобран. Ни одной непривлекательной. Самая большая нога – размер номер тридцать пять. Все едят простоквашу, ваниль, сухие желтки, жареную свинину и рахат-лукум. Ванна, массаж, маникюр, педикюр, катанье, валянье, то есть я разумею прогулки и отдых на диванах…

– А курс политграмоты? Провели вы его так, как я вам указывал?

Князь Гонореску поперхнулся.

– Милейший сэр, я… я не совсем понимаю. Мои предки, сэр, перевернулись бы в пробу. Я прошу вас, сэр, преподать ваши указания непосредственно Апопокасу.

Эта достойная речь произнесена твердым голосом. Румынский князь тоже имеет меру своего веса, как и всякая: земная материя. Он Нажал звонок. Дверь отворилась. Толстый, жирный, помятый Апопокас, дожевывая рахат-лукум, ваниль, жареную свинину, предназначенные для ковейтского комплекта, медленно появился в дверях, подтягивая на животе капуцинский ремешок.

– Я надеюсь, Апопокас, ваши девушки милы, ласковы и хороши собой, – внушительно произнес американец. – Их надо, кормить сладостями, чтобы они стали еще милей, ласковей и симпатичней. Это одно из самых важных начинаний международной политики.

Апопокас шмыгнул носом.

– Вы понимаете, добрейший, что международная политика интересуется узловыми пунктами. Ковейт есть такой узловой, пункт. Много интересных политиков сидят сейчас в Ковейте, выполняя различного рода задания. Но, дорогой мой, великие политики не везут своих жен в порт Ковейт, и особенно в такое переходное время. Вы Понимаете Поэтому, что гнездо симпатичных, в высшей степени привлекательных женщин, помещенное под международным, фонарем, среди розовых садов порта Ковейта, Снабженное кофейней, биллиардной, восточными киосками, опахалами, кальянами, нардами, халатами, зеленым порошком для любителей и содержимое титулованным лицом, – такое гнездо может стать любимым местом отдыха для политических людей. Следует Апопокас, отнестись к этому весьма серьезно. Следует взвесить эту серьезность на то золото, которым ваш господин будет аккредитирован в Багдаде, Ковейте и Керманшахе.

– Я понимаю вас, сэр! – от всей души пробормотал Апопокас.

– И вот, милейший мой, вы подготовите симпатичных девиц к политическому восприятию. Вы дадите им ориентацию. Вы научите и разбирать что Такое русский большевик, английский Империалист, – немецкий филистер, австрийский болтун и американский гуманист. Вы научите их стенографии. Они должны уметь. разговаривать, выслушивать и записывать.

– Но я сам этого не умею, – мрачно ответил Апопокас.

– Поищите им учителя! Что-нибудь. из духовного звания или русской эмиграции. Итак, князь…

Два три кивка благородной улыбающейся американской головы – и князь Гонореску остался наедине со своим слугой.

– Иди-ка сюда, собачий сын, моисеева заповедь! – произнес румынский вельможа многозначительным тоном. – Иди, иди! Да не задом, а передом. Ага! Так я и знал. Ваниль, рахат-лукум, свинина! Ну, если ты мне еще раз пропитаешь девушек одними сухими желтками и простоквашей, я понаделаю да тебя таких бифштексов, что даже caм Врибезриску не отличит твоего мяса от…

Князь хотел добавить «от бычачьего», но, вспомнив, что ни один отелы в Вене, в том числе и их собственный, уже не знает, чем пахнет и где возрастает бычачье мясо, добавил угрюмым голосом:

– От кошачьего.

Апопокас мрачно переступил с ноги на ногу.

– А теперь, – пробормотал князь, Меняя… дворянскую интонацию на чисто деловую, – собери весь девичник и готовься к дороге.

Мы завтра же едем в порт Ковейт через Джерубулу и Багдад. Величественное путешествие! Достопримечательные остановки! Ты слышал, гм, что было сказано о городах Kepманшахе, Багдаде и Ковейте? Для дворянина, Апопокас, нет более достойного города, чём тот, где он аккредитован!