Текст книги "Месс-менд. Роман"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

59. СЕТТО ПОЛУЧАЕТ ПРОЦЕНТЫ

Мистрисс Тиндик, собрав всю прислугу «Патрицианы» перед собой, только что закончила речь об игре природы, исправленную и дополненную ею для нового состава подчиненных, как вдруг окно с треском разбилось, и в комнату влетело тухлое яйцо.

Мистрисс Тиндик подняла брови.

Но гнилой картофель в ту же минуту ловко расплющил ей нос, а два-три новых яйца размалевали щеки.

– Пожар! – вскрикнула мистрисс Тиндик и как подкошенная свалилась наземь.

Между тем Сетто из Диарбекира торопливо сбежал с лестницы.

– Что бы это значило? – спросил он прислугу, нахмурившись. – Перед гостиницей толпа. Уставились в наши окна и швыряются провизией третьего сорта!

– Политика, хозяин, – мрачно ответил повар, – при политике первое дело поднять цену на продукт.

– Сходи-ка за газетой!

Повар недовольно нахлобучил шапку и вышел выполнять приказание своего патрона.

Спустя пять минут Сетто развернул свежий лист «Нью-Йоркской газеты» и пробежал глазами столбцы.

– Эге! Это что такое?

Глаза диарбекирца сузились, как у кошки, когда ее щекочут за ухом, щеки диарбекирца порозовели, губы диарбекирца распустились тесемочкой. Перед ним жирным черным шрифтом стояло:

АМЕРИКАНЦЫ, читайте об открытии знаменитого доктора Лепсиуса!!!!!!!!!!!!!!

ДАМЫ, читайте нашу газету!

МИЛЛИОНЕРЫ, имеющие дочерей!!!

ВСТУПАЮЩИЕ В БРАК, покупайте сегодняшний номер!!!

ЗАГЛЯНИТЕ в газету!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

«Мы очень хорошо знаем, – так начиналась статья, – что многие американские семейства в погоне за предками совершенно забывают о потомках. Одни из них покупают себе пергаменты в твердой уверенности, что если у них есть пергамент, так есть и древний предок знаменитого рода. Другие уверяют, что родичи их приплыли в Америку на первом корабле. Третьи мчатся в Европу в поисках лордов и виконтов. Нелишне будет, джентльмены, узнать, как обстоит дело с древними родами в медицине. Наш знаменитый авторитет, почетный член Бостонского университета, доктор Лепсиус, только что вернувшимся из поездки в Россию, дал нам разъяснения о своем открытии. Будучи строго научным, оно затруднительно для понимания, но маститый ученый не отказал нам в его популяризации. Дело идет, – Так выразился он в разговоре с нашим сотрудником, – о «констатировании вертебра бестиалиа в процессум у креатура хумана». Иначе говоря, леди и джентльмены, высший класс обречен в самом ближайшем будущем прыгать на четвереньках и кушать, не сидя за столом, а, можно сказать, лакая из блюдец. Спрашиваю я вас: допустимо ли для подобного класса избирательное право? Нет и нет, джентльмены! Долой аристократию! Прочь троны и титулы! Туда же епископов и кардиналов! Пергамент изъять из высшего общества и распределить между гастрономическими магазинами Соединенных Штатов для строго торговых целей. Такова воля миллионной толпы избирателей!»

Сетто прочитал газету и встал с места.

– Жена! – крикнул он прерывающимся голосом. – Жена! Жена! Жена!

Хозяйка «Патрицианы» выбежала на его зов, как была – в кухонном переднике и с помидором в руке.

– Жена! – произнес Сетто торжественным тоном. – Зови зурначей, бей в ладоши, ходи вокруг меня с музыкой. Сетто из Диарбекира большой человек! Он получил свой полный процент: сто на пятьдесят!

ЭПИЛОГ

А в Миддльтоуне на деревообделочном работа кипит как ни в чем не бывало. Белокурый гигант ловко орудует рубанком, отряхивая с лица капли пота. Фартук его раздувается, стружки взлетают тучей, а голос гиганта весело выводит знакомую песенку:

 
Клеим, стругаем, точим,
Вам женихов пророчим,
Дочери рук рабочих,
Вещи-красотки!
 
 
Сядьте в кварталы вражьи,
Станьте в дома на страже,
Банки и бельэтажи -
Ваши высоты!
 

– Слушай-ка, Джим Доллар, – сказал Микаэль Тингсмастер, остановив рубанок и глядя на меня широкими голубыми глазами, – ты малость прикрасил всю эту историю. Ребята сильно ворчат на тебя, что ты выдал наши секреты раньше времени.

– А разве это худо, Мик? – пробормотал он в ответ. – Мое дело – описывать, а ваше дело – орудовать.

Веселые, знакомые лица обступили нас гурьбой. Тут были сероглазый Лори, солидный Виллингс, длинноносый Нэд. Тут был старичина Сорроу с трубкой в зубах: Биск, Том и Ван-Гоп заглянули в мастерскую ради сегодняшнего дня. И даже кой-кто из ребят от обойной фабрики в Биндорфе, наконец-то присоединившейся к союзу, сунули нос в двери.

– Ладно, помалкивай! – заорали они, надавав мне дружеских тумаков. – Прикуси свой бабий язык насчет всего дальнейшего! – И мастерская, как один человек, затянула песню Мика:

 
На кулачьих кадушках,
Генераловых пушках,
Драгоценных игрушках -
Всюду наше клеймо!
 
 
За мозоли отцовы,
За нужду да оковы
Мстит без лишнего слова
Созданье само!
 

Джим Доллар.

Написано в ноябре – январе

1925/24 года в Петрограде.

ЛОРИ ЛЭН, МЕТАЛЛИСТ

Статья, проливающая свет на личность Джима Доллара

В разгар предвыборной кампании, когда все мои скромные силы были брошены на защиту святого дела потребления злаков и ограждения жизни кроликов, сусликов, зайцев и других млекопитающих, умерщвляемых в нашем штате в удручающем количестве, толпа избирателей обратилась ко мне с просьбой.

Я принужден изложить эту просьбу, хотя она показалась мне богохульной:

– Защити нашего Доллара! – попросили меня избиратели. – На него возвели разную советскую литературу, будто бы он написан бабой. Это надо вывести начистоту. Доллар – американец. Что наше – то. наше.

Признаюсь, последнее соображение побудило меня согласиться.

Джим Доллар – отпетый преступник, злоумышленный писака и преехидный клеветник, но было бы бесполезно отказываться от того, что тебе принадлежит. С краской стыда на лице утверждаю и провозглашаю:

Доллар – американец. Поскольку он мужчина, само собой ясно, что он не женщина. Джим Доллар существует, и больше того: я лично, к глубокому моему прискорбию, имел столкновение с этим несимпатичным человеком, в продолжение которого имел случай убедиться в его испорченности и злонамеренности.

Дело было так. Незадолго перед прошлыми выборами ко мне в кухню вбегает, запыхавшись, молодой человек в одежде батрака и со слезами на глазах просит моего содействия:

– Преподобный отец Титькинс! Помогите мне! Я больше не могу. Я ознакомился с вашей платформой, и у меня прямо-таки разрывается сердце…

Успокоив и ободрив его, я узнал, что он служит на одной из ферм и был свидетелем жестокого обращения своего хозяина с саранчой, каковое сильно подействовало на его нервную систему.

– Вы бы расплакались, – сказал он мне с дрожью в голосе, – если бы увидели собственными глазами, как тысячи маленьких телец со своими выводками копошатся убитые, израненные и полураздавленные!..

Картина, нарисованная им, была очень сильна. Вечером мне предстояло выступление на большом митинге. Решаюсь сказать, что я недурной оратор.

И вот в пылу своего красноречия, развивая золотые заповеди вегетарианства, я не мог удержаться, чтоб не набросать перед очарованными слушателями картину гибели несчастной саранчи.

Неприятно и тяжело рассказывать о последующих минутах. Меня не выбрали. Грустно признаться, меня даже слегка ушибли чем-то вроде сырого картофеля. В переднем ряду я успел заметить молодого человека, сообщившего мне о случае с саранчой. Это был Джим Доллар, и он бессовестно хохотал в продолжение всего инцидента.

Теперь, если кто сомневается в личности Доллара, – пусть обратится ко мне. Я готов дать ответ и подтвердить его, если надобно, протоколами тогдашнего предвыборного собрания.

Преподобный Джонатан Титькинс, председатель Общества Поощрения Животных и почетный член Лиги Мира.

Город Лас-Батрас,

Штат Массачусетс.

КЛЯТВА МЕТАЛЛИСТОВ

 
Братцы, сбросим рабство с плеч!
Смерть былым мученьям!
В мир велим металлу течь
С тайным порученьем…
Чтоб металл
В себя впитал
Нагревом и ковкой,
Заклепкой, штамповкой,
Сверленьем, точеньем
И волоченьем,
Дутым, прокатанным, резаным, колотым,
Домною, валиком, зубьями, молотом,
Через станки
От рабочей руки
Клятву одну:
К черту войну!
К черту, долой войну!..
 

1. ТЯЖЕЛЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО МИНИСТРА

Ровно в девять часов вечера социалистический министр Пфеффер спустился к ужину в пансионе Рюклинг. Министр был на отдыхе. Он принимал воды, ванны и интервьюеров внутрь, снаружи и в коридорах ровно в таком количестве, какое могли вынести его легкие.

– Боюсь, что у меня предчувствия! – произнес он оглушительным голосом, спускаясь по лестнице. – Над Европой тучи. Пролетариат недоволен, хотя мы, с своей стороны, из последних сил прибавляем ему рабочие часы. Нехорошо, очень нехорошо!

Интервьюер благоговейно затряс карандашом. Министр проследовал в столовую. Он элегантно одет, приглажен, побрит. В петлице азалия. На шее модный галстук. Благосклонно оглядев стол, он сел рядом с очаровательной молодой дамой, выставившей из целого вороха кружев и бахромы самый своенравный подбородок, какой только можно себе представить.

Хозяйка пансиона, баронесса Рюклинг, сидела во главе стола. Она зорко следила за тем, чтоб горничная Августа, обносившая пансионеров блюдом, поворачивалась к ним главным образом со стороны морковного соуса, делая подход к жареным фазанам насколько можно более затруднительным. Слабые характеры и ученые умы поддавались на удочку. Дамы грациозно обходили ее. Что касается министра, то он рассеянно ткнул вилкой в морковь, а ложкой мазнул фазана, когда же непроизводительность такого труда дошла до его сознания, блюдо было уже далеко. Вздохнув, министр склонил голову к своей соседке, как вдруг за спиной его выросла фигура лакея, молчаливо держащего поднос с голубым конвертом.

Министр с достоинством принял письмо. Но не успел он прочесть и пары строк, как лицо его исказилось, руки затряслись и он судорожно вскочил с места.

– Прошу прощенья, – пробормотал он изменившимся голосом, – я… я не могу остаться на ужин. Мне надо тотчас же ехать в Зузель!

С этими словами он выбежал из столовой, оставив гостей в высшей степени встревоженными – не столько его уходом, сколько вопросом о справедливом распределении его доли.

Вбежав к себе, министр схватил карту проезжих дорог Южной Германии, разложил ее на столе и отыскал нужное место:

Там, где цифра 3 заключена в белый столбик, он поставил большой красный крест.

Стук!.. Стук!..

Министр вздрогнул и обернулся. В комнату прошелестело женское платье. Перед ним стояла его очаровательная соседка, сложив ручки и глядя на него растерянными глазами. Собственно говоря, ее нельзя назвать хорошенькой, особенно сейчас: лицо у нее неправильно и остро, глаза широки, нос короток, рот слишком велик, веснушки чересчур заметны, – но есть что-то в ее беспокойной фигурке, что-то такое, что ставит вас в положение человека, ни с того, ни с сего вызванного на китайский бокс.

– Фрау Вестингауз! – воскликнул скандализованный министр.

– Тише! – пробормотала фигурка. – Если вы дорожите моим спокойствием, не ездите в Зузель! Слышите? Не ездите! Не смейте ездить! – Она топнула ножкой.

Пфеффер поднял брови. Он поднял бы их выше головы, если б это было в его средствах.

– Вам известно, как я дорожил вашим обществом, – натянуто ответил он, – но я не совсем понимаю… Я отказываюсь понимать! И, наконец, в данном случае я обязан ехать ради государственных интересов.

Он поискал глазами перчатки. Снова стук в дверь. Женщина затрепетала. Министр с негодованием увидел, как в высшей степени приличная дама ведет себя хуже какой-нибудь папиросницы! Она втянула голову в плечи, высунула от страха кончик языка и юркнула за занавеску.

Вошел лакей. Он доложил о поданном автомобиле.

Пфеффер облегченно вздохнул, взял шляпу и вышел, твердо решив не оставаться больше в пансионе «Рюклинг», где вождь народа, министр-социалист, может сделаться объектом экзальтации, ни единого дня и часа.

Местечко Мюльрок лежало в огнях. Автомобиль летел в гору, по Зузельскому шоссе, оставляя его за собой все ниже да ниже. Справа в долине был Рейн, слева кустарник и скалы. Министр не смотрел на живописные горные уступы, темневшие в звездном небе, и нетерпеливо нагнулся к светящемуся циферблату часов. Они проезжали сейчас самым пустынным местом. За поворотом начиналась тропинка, ведшая по непролазным кручам в покинутые угольные шахты. Он торопил шофера. Но этот кожаный малый, послушный, как автомобильный рычаг, казался сегодня каким-то странным. Он то и дело поникал плечами, зевал и делал судорожные усилия воспрять. Внезапно он поворотил к министру перекошенное от зевоты лицо:

– Херр Пфеффер… Уах!.. Я, кажется, за-за…

Зевота перешла во вздох, вздох в громовой храп, и шофер тяжело свесился в автомобиль. Он спал.

Министр пробормотал проклятие. С ним никогда не случалось ничего подобного. Он перелез на место шофера, сбросив его неподвижные ноги вслед за туловищем. Они летели мимо орешника, скал, столбов… Вот из темноты, в бледном звездном свете, вынырнул белый столбик с цифрой 3.

Министр отчаянно налег на тормоз. И в ту же минуту слева, из-за грушевых деревьев, раздался пронзительный вопль. Голос был не мужской и не женский. Это был нечеловеческий, страшный голос, густой, низкий, с контральтовыми переливами, напоминающими рев тигрицы. От этого вопля волосы у министра зашевелились. Он хотел дать полный ход, заткнуть уши, крикнуть в свою очередь, но ни одно из его желаний не могло осуществиться. Руки и ноги его приросли к месту, губы сомкнулись, язык прилип к гортани, а крик повторился уже у самого колеса автомобиля, и тогда министр, не сознавая, что делает, как сомнамбула, весь белый от ужасй, перекинул ногу и выпрыгнул на шоссе.

Между тем фрау Вестингауз, покинутая им за портьерой, не сразу решилась оттуда выбраться. Сперва она высунула кончик носа, потом кудрявую голову, потом плечо. Увидя, что комната пуста, она тихонько прокралась в коридор, как вдруг чьи-то сухие пальцы стиснули ее руку и насмешливый голос произнес:

– Ваше беспокойство, милочка, просто трогательно!

Яркий свет электричества озарил низенького старичка с плешивой головой и множеством морщин вокруг острых крысиных глазок, с приподнятым правым веком от постоянного ношения монокля. Это был банкир Вестингауз. В кабинете, куда они вошли, находился еще человек, полулежавший в кресле.

Женщина метнула на него беспомощный взгляд, но он лениво скривил губы.

– Сядьте, Грэс! – сказал старичок. – С тех пор как мы женаты, это первый случай вашего дурного поведения. Мы недовольны вами, – я недоволен вами, и Луи недоволен вами. Однако я собираюсь вас утешить.

Он взял телефонную трубку и подмигнул красивому брюнету в кресле.

– Алло! Полицейским участок! Вызовите главного агента. Вы слушаете? Прошу отправить жандармов на Зузельское шоссе для охраны министра Пфеффера. Говорит банкир Вестингауз из пансиона «Рюклинг». Никаких сведений, но министр крайне волновался – и, думаю, у него были причины. Вся обстановка его отъезда нам не понравилась!.. Ну, Грэс, – он повернулся к жене, – что скажете? Нет надобности трястись, милая моя, как веточка мимозы. Вспомните счастливые дни, когда эти пальчики сжимали револьверчик… – Он смерил жену с ног до головы взглядом, который не предвещал ничего приятного. – И зарубите у себя на носу, что ваши фантазии неосновательны, неосновательны, неосновательны. Мы – мирные путешественники. Если вы будете бредить, или галлюцинировать, или кидаться в чужие комнаты, то вас придется поместить в клинику.

2. УБИЙСТВО НА ОБРАЗЦОВОЙ ДОРОГЕ

Главный полицейский агент Дубиндус и его помощник Дурке сидели друг против друга в канцелярии над ворохом мелких протоколов о краже собак и кошек, а также о голодных смертях в местах общественного пользования и других видах непорядков.

– Что бы вы там ни говорили, – произнес Дубиндус, ударив кулаком по столу, – а на Зузельском образцовом шоссе ни одного протокола! Я всегда утверждал, что это самая лучшая из всех дорог Южной Германии. Ну-ка, попробуйте – найдите на ней корку хлеба, пуговицу, папиросный окурок!

– Дайте мне такое место в Германии, где все это можно найти, херр Дубиндус, – и я вам уступлю за него ваше шоссе с головой и с хвостом!

Дубиндус только что собрался достойно ответить своему помощнику, как зазвонил телефон.

– Allo! Банкир Вестингауз? Так… Так… Понимаю! Хорошо!

Он с досадой швырнул трубку и поворотился к Дурке:

– Живо! Автомобиль, жандармов! И черт меня побери, если там не понадобится парочка кинематографщиков… Едем!

– Куда? – флегматично спросил Дурке.

– За социалистическим министром. Разве вы не знаете, что эта публика не может без покушений! А наш брат лети за ними среди ночи, чтоб сцапать какого-нибудь ловкача, который, уж поверьте, заработает на этом деле больше, чем мы с вами за его поимку!

Дурке, кряхтя, пошел исполнять приказ.

Автомобиль был подан. Жандармы вооружились. Дубиндус застегнул револьвер. Через минуту полицейский автомобиль катил по той же дороге в Зузель, по которой четверть часа назад проследовал Пфеффер.

Но за эти четверть часа погода резко изменилась. Ветер стал крепким и гнал на автомобиль целые тучи пыли. Тяжелые облака затянули небо. Деревья по обе стороны шоссе раскачивались со скрипом и сгоном.

– Времена! – злобно бормотал Дубиндус. – Социалистические министры! Если б не шоссе, стал бы я служить новой власти… Ведь на этом самом шоссе тому четырнадцать с половиной лет я оштрафовал его величество, императора Вильгельма Миротворца!

История о том, как Дубиндус оштрафовал Вильгельма, была знакома в Мюльроке каждому мальчишке. Жандармы и Дурке потихоньку заткнули уши.

– Да, – продолжал Дубиндус, сверкнув в темноте очами, – в ту пору я был начинающим агентом, Я знал все статуты и параграфы городских положений. Я прочитал от доски до доски свод законов. Ни одна собака в Мюльроке не ходила у меня без намордника. То было время монархического порядка. Славное времечко! И вот еду я как-то по Зузельскому шоссе, и, вдруг, прямо передо мной, неподалеку от третьей версты, стоит автомобиль без номера, а возле него человек в каске, – Дубиндус торжественно откашлялся, – человек в каске…

Крак! Его собственный автомобиль стал как вкопанный. Шофер нырнул вниз и через секунду крякнул профессиональным тоном, протягивая что-то на ладони:

– Шина лопнула! Нате!

Полицейский агент схватил острый осколок какого-то сине-серого камня, добытый шофером из-под колеса, и в бешенстве сунул его в карман. Камни под полицейским автомобилем! На образцовом Зузельском шоссе! По самой середине шоссе! И – что хуже всего – у них нет запасной шины, и оставшийся путь им придется сделать пешком!

Кряхтя и сутулясь, полез из автомобиля Дурке. Бряцая ружьями, выпрыгнули жандармы. Изрыгая ругательства, вывалился Дубиндус. Он приказал шоферу провести машину в кусты и поспешно зашагал во главе своего отряда.

На шоссе разыгрывалась сухая буря. Целые валы из щебня, пыли, песку, сухих листьев сбивали их с ног. На расстоянии шага не было слышно ничего, кроме ветра. Это имело, впрочем, свою хорошую сторону, скрадывая их приближение, – ибо не успел вынырнуть из темноты белый столбик с цифрой 3, как наш отряд наткнулся на какого-то человека, наклонившегося над дорогой. В ту же секунду человек вскочил и бросился от них в сторону. Жандармы помчались наперерез, один ударил его прикладом по спине, а другой схватил за рубаху.

– Стой! – злорадно изрек Дубиндус, засветив электрический фонарь. – Поработал, и баста!

Он направил фонарь на пойманного человека. Это был несомненный бродяга, – впрочем, довольно красивый, – в холстинковой рубахе, штанах и сандалиях на босу ногу. Лицо его было полно такой досады, что Дубиндус не без удовольствия надел бы на него намордник.

– Ничего, приятель, дома подождут! – продолжал он, обшаривая его карманы. – Кусок пирога, веревка, план местности, один, другой, третий, четвертый камень… целая дюжина камней…

И все они оказались точь-в-точь такими, какой подобрал шофер из-под лопнувшей шины.

– Мошенник! Кто ты такой?

– Прохожий, – ответил бродяга на скверном немецком языке.

– Иностранец?

– Прохожий.

– А вот я тебе покажу прохожего, бестия! – зарычал полицейскии агент, подступая к нему поближе. Но в эту минуту Дурке дотронулся до его руки. Он был бледен и трясся как в лихорадке.

– Херр Дубиндус, – прошептал он, указывая куда-то пальцем.

Агент обернулся. Полукруг фонаря освещал скалистую часть шоссе за белым столбиком. Там лежал человек, раскинув ноги и руки. Это был министр Пфеффер собственной особой, министр Пфеффер, элегантно одетый, с азалией в петлице, в чудесных лакированных ботинках Цилиндр скатился у него с головы, палка упала к ногам, затылок был плотно прижат к земле.

– Как вы себя чувствуете, господин министр? – почтительно осведомился Дубиндус.

Никакого ответа.

– Мы изловили вашего злоумышленника.

Молчание.

Дубиндус наклоняется вниз и вскрикивает от ужаса.

Министр холоден – но это бы ничего, министр мертв – но и это еще ничего. Оба глаза министра выпучены прямо на Дубиндуса с выражением такого безумия, что у полицейского агента подкосились ноги.

– Убийство! – прошептал он. – Убийство на Зузельском шоссе!

Бродяга уставился туда же, куда был обращен фонарь. При слове «министр» он вздрогнул. Досада на его лице сменилась изумлением и интересом. Между тем Дубиндус и Дурке медленно обошли убитого, всюду водя фонарем; они внимательно шарили в траве и в кустах, подвигаясь вперед по шоссе, пока не наткнулись на кузов автомобиля. Это был автомобиль министра Пфеффера, в полном порядке и исправности. Он стоял вкось, уткнувшись в скалу, с сильно поцарапанным лаком. Шофер лежал головой вниз, ногами вверх между двумя сиденьями. Дубиндус немедленно схватил его за ноги.

К его удивлению, ноги слабо брыкнули. Он прислушался – шофер храпел. Вытащив его с большими усилиями наружу, Дурке и Дубиндус увидели здоровенного малого с налитым кровью лицом и плотно стиснутыми ресницами. Он спал, несмотря на все толчки, щипки и оклики.

– Шофер усыплен. Убитого надо оставить, как есть, до приезда врача. Дурке, вы останетесь при нем с жандармом, а я отвезу преступника в город!

С этими словами Дубиндус сделал знак, и бродягу за шиворот втащили в автомобиль. Несчастный Дурке проводил их глазами, побелевшими от страха, и, проклиная себя, Дубиндуса и министра, залез под прикрытие скалы с оставленным жандармом. Как раз вовремя! Не успел автомобиль отъехать, как сухая буря явно превратилась в мокрую, бросив на Зузельское шоссе целый водопад грязного сильного сплошного дождя.