Текст книги "Месс-менд. Роман"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 51 страниц)

30. УЖИН В КРУГЛОЙ КОМНАТЕ

Грэс, закрывшая глаза, чтобы не видеть кабины с несчастной обезьяной, снова открыла их, когда застучали стулья. Никто ничего не говорил. Гости встали с места и пошли к эстраде. Два человека стояли возле нее и смотрели на химика с весьма странными лицами. Это были генерал Дюрк и французский посол.

– Нельзя за-бы-вать, – сквозь зубы пробормотал посол, – что Катарские рудники, где найден элемент, оборудованы на французские средства, подняты французским капиталом и принадлежат французу!

– Но нельзя по-за-быть, – любезно ответил Дюрк, – что открытие элемента, его разработка и тайна его свойств принадлежат немецкому химику и, следовательно, немецкому государству!

– А еще менее можно забыть, друзья мои, – сладко протянул банкир Вестингауз, вынырнувший из-за их спин, – что концессия уже передана американскому подданному, мосье Надувальяну, в высшей степени надежному представителю капитала. И если мы станем нервничать, то… Америка захочет сказать свое собственное слово.

По-видимому, «слово» Америки в ряду других ее собственностей, в том числе и векселей, совершенно не улыбалось ни Дюрку, ни послу. Они мягко раскланялись и разошлись в разные стороны.

Безмолвная толпа гостей начала мало-помалу оживать. Кое-кто отважился полезть на эстраду, откуда была уже убрана кабина и где Зильке со старым швейцаром уничтожал следы опытов.

– Ишь, галька, – пренебрежительно шептал Зильке, – поглядывая на толпу, – самый некудышный камень! Наметет его видимо-невидимо, сверху гладкий, пой ногами падкий, а что есть его природа? Голыш, голыш и есть, только что облизанный.

– Не можете ли вы мне дать на память кусочек этого минерала? – приставала барышня в палевом платье, глядя Зильке в рот. – У меня коллекция минералов, я отблагодарю вас.

– Могу, могу, – угрюмо ответил Зильке, – только отойдите в сторону, а не то можете лопнуть, барышня, прямо в публику. Нехорошо, знаете!

Барышня, вскрикнув, попятилась на руки толстой фрау Шперлинг, жены министра. Фрау Шперлинг находилась в гнетущем состоянии – ей надо было удалить лишнюю часть гостей заблаговременно до ужина – и приняла барышню прямехонько, как божий перст.

– До свидания, ангелочек, – простонала она на всю залу, прижимая к себе палевую особу с такой силой, что та не смела и пикнуть. – Очень и очень жаль! Не смею, однако, задерживать… Гости расходятся.

Громовой голос фрау Шперлинг облетел все углы, и гости со вздохом начали расходиться. Спустя десять минут не осталось никого, кроме Дюрка, принца Гогенлоэ, начальника государственной обороны, виконта, Вестингауза с женой и химиков. Министр широким жестом пригласил их в столовую, где приятно благоухали продукты аграрных владений фон Чечевицы, изготовленные собственными демократическим руками жены министра, умевшей из каждого фунта сделать полтора.

– Пожалуйте, пожалуйте, господа…

– Но где же Грэс? – Банкир Вестингауз беспокойно оглянулся по сторонам. Крысиные глазки его нигде не видели Грэс. Он шмыгнул туда и сюда, начиная свирепеть, как вдруг между двумя шкафами узкого коридора увидел свою жену.

Она была бледна и дрожала как в лихорадке. Она положительно намеревалась упасть на грудь заведующему обороной, рыцарски подскочившему к ней, опередив банкира. Невдалеке от нее старый швейцар с галунами подметал осколки какой-то посуды.

– Что это значит, крошка? – прошипеЛ банкир.

– Я нечаянно разбила какую-то банку и испугалась, – матовым голосом ответила Грэс. – Пойдемте ужинать!

Она подхватила под руку заведующего и невзначай метнула взгляд на старого швейцара, тоже поднявшего голову. Две пары глаз встретились и скрестились.

Вестингауз удовлетворился объяснением и поспешил вперед. Но заведующий обороной был человеком деловым:

– Сударыня, скажите мне, что случилось?

Грэс поглядела на него сквозь ресницы:

– На вашем месте… – шепнула она, – я была бы очень осторожна. Я… я… видела сейчас, как лакей министра подслушивал у дверей. Не лучше ли отпустить всю прислугу? Нам могли бы прислуживать эти два старых глупца, приведенных доктором Гнейсом. Право, это было бы благоразумней!

– Вы прелесть, – восхищенно воскликнул заведующий. – Ах, американские женщины!.. Но пройдите в столовую, я сейчас же переговорю с министром.

Спустя минуту он усаживался возле нее и затыкал за воротник салфетку. Все было улажено! Министр не имел оснований доверять своему лакею, тем более что у него никогда не было своего лакея: два унылых молодца, приглашенных с этой целью на один вечер, были безработными вегетарианцами и посетителями воскресной школы. Итак, вместо них и к большой выгоде для кошелька фрау Шперлинг и к большой выгоде для союза «Месс-менд» (совершенно разрушая правило, по которому то, что выгодно для капиталистов, не может быть выгодным для рабочего класса) – вместо них в столовую вошли Зильке и старый швейцар. Один нес блюдо с бараниной, другой корзину с винными бутылками. Один начал свой обход, подойдя, по указанию жены министра, к фрау Вестингауз, и другой должен был подойти к фрау Вестингауз, спустившей с плеча свой мех и кокетливо придвинувшейся к заведующему обороной. Плечо было, правда, худенькое, как у девочки, но это не мешало ему быть лилейно-белым и нежнейшим по очертанию. Не успел старый швейцар наклониться над ним с бутылкой шампанского, как Грэс резко повернулась и толкнула его. Секунда – и золотая пена залила ей плечо к величайшему негодованию заведующего обороной.

– Ничего, ничего, мой друг! – милостиво улыбнулась Грэс. – Помогите мне вытереться!

Салфетка в руках швейцара поистине напоминала скребницу. Он принялся скоблить ею детское плечико с такой злобой, как если б перед ним был лошадиный круп. Но Грэс и не пикнула. Она только вскинула на швейцара кроткие глазки. Он скорчил самую свирепую гримасу; его седые бакенбарды грозили ежесекундно оторваться от щек, очки упасть вниз, галуны отпороться, грим отойти, а сам Лори Лэн – ибо это был он – броситься отсюда ко всем чертям. Но лукавый голос привел его в себя:

– Не трите мне так плечо, а то я не услышу важных вещей!

Нельзя было не признать, что в замечании был толк. Он двинулся дальше, держа бутылку не хуже, чем охотничье ружье, и старательно навострил уши.

– Преимущество?.. – говорил Дюрк, отправляя в рот кусок ветчины. – Наша граница приведена в порядок. Тем самым создается большое преимущество!

– Но позвольте, дорогой Дюрк!..

– Нет, позвольте, дорогой Шперлинг!..

– Но войдем же, дорогой Дюрк…

– Мы войдем, дорогой Шперлинг. Вы всегда можете проголосовать против. Вы будете исторической фигурой. Вы один проголосуете против!

– Но как вы на это посмотрите, любезный Дюрк?

– О, с удовольствием, – рассеянно ответил Дюрк, накладывая себе баранину. – Нет ничего приятней, знаете ли, как иметь свою оппозицию… Белого вина, пожалуйста. Потому что своя оппозиция, видите ли, это все равно, что запросы своей совести. Нельзя быть человеком без совести! Я стою за то, чтоб мы имели свою оппозицию. Я не бурбон.

– Благородный человек! – воскликнул Шперлинг, хватая его за руку. – Благородный, непонятый человек! Еще одна историческая ошибка… В моем дневнике, дорогой генерал…

Швейцар с галунами двинулся дальше. Он наливал принцу Гогенлоэ.

– М-м, – мычал принц, поглощая омара и нагибаясь к виконту, – никаких отсрочек! Это средство делает нас хозяевами вселенной. Мы скрутим их. Они будут навозом, удобрением, жвачкой, домашней собачкой, машиной. К черту социальные проблемы! Через три месяца никаких социальных проблем, Советский Союз сожжен, рабочие у наших ног, и… – вот когда я приведу свой проект в исполнение: всех безработных на тот свет.

– Браво! – ответил виконт, умоляюще поглядывая на вилку. Он был убежден, что, если б она захотела, она могла бы сама подносить ему в рот маленькие кусочки сардины, удобной тем, что ее не нужно разжевывать.

За бараниной последовала хорошая немецкая рыба, нафаршированная решительно всем, что оставалось у министра со стола в течение недели.

Швейцар с галунами вошел в роль. Он обносил гостей слишком часто, по мнению фрау Шперлинг, но зато к концу ужина он знал отличные веши:

Во-первых, соединенные государства должны сделать запрос Советской России по поводу убийства Растильяка.

Во-вторых, вслед за запросом они должны закричать, что на них нападают.

В-третьих, они должны обороняться, с каковою целью соединенные армии двинутся на Союз.

В-четвертых, Закавказье объявит о своих национальных чувствах, перережет всех комиссаров и двинется, в свою очередь, на Союз.

И – что самое главное во всей этой истории, по мнению заведующего обороной, молчавшего почти весь вечер, глядя на плечико Грэс, – самое главное, самое главное:

англичанину

будет

…

31. НОС АНГЛИЧАНИНА, ИЛИ ХЛОПОТЫ ЛОРДА ЧИРЕЯ

Лорд Чирей, английский посол, проснулся в скверном настроении и тотчас же чихнул.

Чихание у лорда Чирея было плохим признаком. Оно предвещало тревожный день. И точно. Спустя десять минут, когда лорд Чирей стоял под душем, к нему явился секретарь с омраченным лицом.

– Сэр, прошу прощения. Ужасные новости!

Лорд вышел из-под душа и облачился в халат.

– Скверные новости!

Лорд отдался в руки своего парикмахера.

– Интриги держав. Извольте сами послушать! – Секретарь поднял портьеру, ввел в комнату двух унылых молодых людей и сделал им поощрительный жест.

Молодые люди были безработные, вегетарианцы и слушатели воскресной школы. Они одновременно раскрыли рты и уныло загудели:

«Их пригласил министр Шперлинг в качестве мажордомов. По уговору они должны были прослужить весь вечер, получить по две марки и ужин. Вместо этого их выставили до ужина и дали им по марке, да и то не деньгами, а чечевицей».

– Какое мне дело, – поднял брови лорд Чирей, – какое мне дело, Джон, что эти молодые люди получили чечевицу от министра, тем более что сам министр получает чечевицу от клерикалов, аграриев и консерваторов?

– Сэр, слушайте дальше! – загадочно ответил секретарь.

– Нам это показалось обидным! – снова загудели вегетарианцы. – Мы сказали друг другу, что это несправедливо! Почему, сказали мы, министр позвал на вечер французов и не позвал англичан? Почему французы видели – какой такой новый металл открылся у немцев, а англичане не видели? Мы обиделись, сэр, и мы пришли к вам. Вот, сэр, чистосердечная исповедь.

– Гм… Что за металл?

– Стреляет, сэр, насквозь. Живая обезьяна лопается, как пузырь. Мы слышали, будто металл открыли у русских, где-то в Зангезурии…

– Джон! Принесите справочник!

Секретарь подал лорду справочник. Лорд раскрыл его тонким желтым пальцем и прочел про себя:

Зангезур.

Катарские рудники. Бывший владелец виконт Луи де Монморанси. Концессия передана четвертого июля сего года американскому подданному мистеру Надувальяну, армянину. Медь хорошего качества. Импорт. 30% чистой прибыли на акцию.

– Джон, я слышал об этой концессии от лорда Хардстона, дня за три до его смерти. Дайте молодым людям по шиллингу и прикажите их накормить! Автомобиль!

С этими словами лорд Чиреи попудрился, скинул халат и через несколько минут был в блестящем посольском наряде. Взяв цилиндр и перчатки, он заткнул в глаз монокль, сел в автомобиль и приказал везти себя на Тюрк-Платц, в Советское Торговое представительство.

В Кабинете Торгового представительства, как всегда, тишина. Жалюзи притворены. Пол затянут ковром. За столом сидит мягкий человек в пенсне и читает деловые бумаги. Но вот против него на дверях вспыхнула фиолетовая лампочка, невидимая клавиатура светового «Ундервуда» приведена в движение, и одно за другим загораются слова:

АНГЛИЙСКИЙ ПОСОЛ К ГЛАВНОМУ ПРЕДСТАВИТЕЛЮ

ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА ПРОСИТЕЛЬНОЕ

Через секунду фиолетовые слова стерты. Агент кивнул секретарю.

– Я занят с французским депутатом. Заставь его ждать (взгляд на часы) тринадцать минут.

Секретарь кивнул головой и вышел из кабинета, прикрыв дверь. Тринадцать минут для английского посла – это все равно, что чаша знаменитого райского напитка, уготованная добрым пролетариям и называемая терпением. Английский посол прихлебывал от нее по глотку, резко шагая взад и вперед. Породистые баки его трепетали. Когда на донышке осталось всего несколько капель, дверь мягко открылась, и в вестибюль вышел главный агент, ласково приветствуя посла.

– Э-гм! – начал посол, усаживаясь в кресло и сбрасывая монокль: – Очень жалею, что вы не приняли меня вне очереди. Выгодное предложение. Что вы скажете, любезный сэр, о больших уступках с нашей стороны?

– Я скажу, что это будет благоразумно, – ласково ответил агент.

– Но вы понимаете – кое-что нужно для этого и нам! Ряд сделок второстепенного значения, между ними, – передача Зангезурской концессии…

Мягкий человек в пенсне поднял обе руки:

– Зангезурская концессия передана, дорогой сэр.

– Но… она может быть переоформлена. Вы понимаете, с уплатой неустойки!

Мягкий человек грустно улыбнулся:

– Сэр! Вы огорчаете меня… Международное право и основы европейской этики, сэр, не должны быть колеблемы из этого кабинета.

– Но, между нами говоря…

– Сэр! Между нами не может быть говорено ничего, что не стало бы уделом гласности, в интересах международного правового порядка.

Лорд Чирей был положительно возмущен наивностью русского агента, не понимающего основ, подоснов, видов, субвидов и других разветвлений этики:

– Но, любезный сэр, вы могли бы быть лично заинтересованы…

– Сэр! – мягкий человек приподнялся со стула.

Лорд Чирей схватил свою треуголку и подбросил монокль в глаз. Пальцы его полезли в перчатку.

– Я до глубины души сожалею, – кротко произнес агент, когда прощальные жесты были уже проделаны, – но, может бьть, сэр, вы повидаете самого концессионера, мистера Надувальяна, отель «Ливорно», Зальцгассе, 8?

– Как? Отель «Ливорно»?..

Агент терпеливо повторил адрес.

– Это было бы, – докончил он с обворожительной улыбкой, – правильной попыткой войти в дом через двери.

Лорд Чирей вышел, сжимая в руках книжку с адресом. Глаза его засветились надеждой.

Отель «Ливорно» – пышная гостиница над торговой частью Зузеля, с громадным количеством буфетных столиков, не пустующих ни днем ни ночью. Мосье Надувальян только что приступил к своему первому завтраку, состоящему из бараньей ноги и салата, мирно разделяемому его сожителями, полковником Мусаха-задэ и князем Нико Куркуреки, как торопливо подошедший хозяин шепнул ему:

– Синьор! К вам знатный гость в треуголке. Бросьте баранью ногу! Бегите к себе!

Надувальян пристально посмотрел на своих соседей, потом на баранью ногу, вздохнул и поднялся с места.

– Нико! – сказал он князю. – Поручаю тебе беречь мою баранину! А тебе, Мусаха-задэ, – беречь мой салат!

Установив таким образом систему экономического равновесия, он поднялся наверх, где его ждал английский посол.

– Мистер Надувальян, перепродайте мне вашу концессию! – решительно произнес посол, вынимая чековую книжку. – Ваши условия?

– Вот уж плохая погода, сударь, – задумчиво ответил Надувальян, – как плохая погода – у меня глухота на оба уха. Вы насчет чего?

– Катарская концессия? – заорал англичанин.

– Катары и компрессы. Гм, гм, до этого еще не дошло, сударь.

Английский посол выхватил карандаш и написал крупными буквами: «Перепродайте нам право на Катарскую концессию».

Надувальян потер обеими руками переносицу.

– Катарскую концессию? Это, сударь, замечательное дело. Медь – просто мармелад. Климат, местоположение, ручьи, скалы. Горячий ключ бьет прямо из недр. Помогает от чесотки. Баранина первый сорт. Ширванское вино в бурдюках. Вы ширванское вино пили? Надо пить ширванское вино.

Лорд кивнул головой в знак согласия. Он дрожал от нетерпения.

– Пилавы, сударь, – продолжал Надувальян, разгорячась, – нельзя есть без ширванского вина. Ба-а-ль-шой доход иметь буду. Роговые изделия в горах. Разведение свиней. Фабрика щеток. Хороший процент и никакая себестоимость, ходит в горах, траву кушает.

– Позвольте узнать ваши условия?

– Катарская концессия… – задумчиво протянул армянин, – очень хорошее дело. Но, извините, не могу. Не перепродаю.

Лорд подскочил на стуле:

– Я не поскуплюсь, – пробормотал он хриплым голосом.

– Зачем скупиться? И я бы не поскупился. Да говорю тебе, душа, не продаю.

Английский посол поднялся с места посеревший.

– У вас там открыт новый металл, – вырвалось у него в бешенстве, – вместо свиней вы бы лучше не дали вытащить его у себя из-под носа!

– Свиньи – большой процент и никакая себестоимость, – хладнокровно ответил армянин, – а насчет металла посмотрим. Ты приезжай в Зангезур к Надувальяну, поговорим. Зачем сейчас духом падать? Духом не падай. Может, ты и будешь первый покупатель. Концессию не продам, металл продавать буду. Кому фунт, кому два, а захочешь, так десять.

С этим сомнительным утешением английский посол, злой, как собака, уехал к себе домой. А Надувальян, ставший весьма задумчивым, вернулся в столовую, где Нико Куркуреки и Мусаха-задэ сидели над бараньей ногой и салатом, меряя друг друга сверкающими глазами и держась за кинжалы.

32. ШТАБ МЕТАЛЛИСТОВ

Раздевальная машиностроительного завода Гурлянда полным-полна. Инвалиды помогают друг дугу – кто снять шапчонку, кто поправить рукав, кто вычистить о циновку костыль. Они торопятся изо всех сил, чтоб не пропустить ни единой рабочей минуты. Инженеру, прошедшему к себе, подняв воротник и насупившись, решительно нечего делать: такого собачьего патриотизма, угодничества, строительства, залезания в рот он прямо-таки не выносит. Ему начинает даже казаться – о ужас! – что все это воспитывает в нем скрытую оппозицию. Поэтому инженер сидит у себя в кабинете, подписывая бумаги, пьет чай с монпансье и не заглядывает в мастерские ни разу в день – к великому огорчению старшего техника, ничуть не скрывающего своих чувств.

– Вам хорошо тут сидеть, – шепчет он на ухо инженеру с самыми безумными гримасами, – а мне каково! От них пахнет трупом! Они хуже, чем чума! Почем вы знаете, может, эти самые штуки тоже заразительны, и у меня пойдут по всему телу пятна!

– Молчите! – вырывается у инженера страдальчески. – Я… я нервничаю! Вы мешаете мне работать!

А старший техник, высказав еще несколько мрачных взглядов по поводу чумы, проказы, гангрены, столбняка, вампиризма и трупного пота, подхватывает свои бумажки и бежит в мастерские, оставив инженера в полуобмороке над выплюнутым монпансье.

Вбежав в мастерские, он опасливо оглянулся, юркнул в жерло огромной неподвижной машины и крикнул:

– Менд-месс, ребята! Готово! Он скорей сунет нос себе под мышку, чем заглянет сюда… Торопитесь!

Инвалиды один за другим попрыгали в отверстие. Они проползли по узкому каналу, нащупали железные ступеньки вниз, юркнули в люк и через минуту очутились в длинном прямоугольном коридоре, обшитом металлическими листами. Здесь все было сделано из белесоватого сплава, похожего на алюминий. Стены, полы, потолки, круглый стол, стулья – легкие, белесоватые, эластичные, как посуда. Матово-серый блеск струится отовсюду – это штаб металлистов, устроенный так ловко, что ни один архитектор не мог бы его отыскать. Дядя Гнейс давно твердил, что не пройдет и столетия, как все города и жилища будут строиться из этого сплава, будут подниматься на руки, как кубики, складываться, переноситься с места на место. И все станет легче в этих легких постройках оттого, что люди окружат себя не деревом, разлагающим мускулы, не известью, отяжеляющей мозг, не камнем, крушащим кожу, не железом, останавливающим кровь, не глиной, влияющей на диафрагму, не сталью, затрудняющей внутреннюю секрецию, – а металлом, блаженно снимающим тяжесть и дышащим на них потенциальною силой особого свойства.

За белым столом сидели и техник Сорроу, Жорж – металлист и Ханс – шахтер. Лица их были важны. Они кивнули инвалидам, и те безмолвно расселись по скамьям. В ту же минуту легкая, складная дверь, похожая на игрушку, собралась в металлические складки и пропустила в комнату Лори Лэна.

Лэн был бледен и хмур. Прищуренные глаза его смотрели в землю. Он подвигался под пристальным взглядом всей залы прямо к столу. Здесь он остановился, вынул из кармана шнур, бросил его на стол и протянул обе руки технику Сорроу. В зале наступило безмолвие. Брови рабочих и инвалидов сдвинулись.

– Так ли я понимаю, Лори Лэн, металлист? – сурово спросил Сорроу.

– Вяжи, старина, – угрюмо ответил Лэн.

Сорроу взял шнур и обмотал им протянутые руки рабочего. Потом он встал и заговорил:

– Ребята, это второй случай себясуда за все время нашего союза. Первым, как помните, был Карло с Ямайки. Он соблазнился на тысячу дукатов. Но в день предательства он зубами схватил веревку сигнального колокола и, можно сказать, против своей воли вызвал наш трибунал. Мы помешали ему стать предателем. И вот ныне, среди полного спокойствия, накануне наших побед по всему фронту, любимец союза, баловень, умница, парень, важнеющий для нынешнего дела, прибегает под сигнальный колокол штаба. Трибунал готов. Делегаты союза собраны. Лори Лэн, товарищи спрашиваю, в чем ты себя обвиняешь против союза?

Молодой рабочий поднял голову. Серо-голубые глаза его потемнели и окружены синевой, лицо осунулось, губы сжаты.

– Я звонил, ребята, чтоб вы связали меня! – начал он с таким трудом, словно язык у него стал пятипудовым. – Черт меня знает, что со мной делается. Я ехал сюда одним человеком, а стал вроде куклы. Делаю глупости. Ошибаюсь. Голова, как приклеенная. Дальше этак нельзя, к черту меня, к чертовой матери!

Он с ненавистью схватил себя за волосы и стал их дергать с такой силой, как если б намеревался выполоть из себя всю негодную сорную траву.

– Лэн, – прикрикнул на него техник Сорроу, – не закатывай нам истерики! Мы тебя спрашиваем, в чем дело? Ежели ты только что-нибудь выболтал насчет открытого металла…

– Молчи! – поморщился Лори Лэн. – Я ничего не сделал, ребята! Но в том-то и дело, что я, Лори Лэн, ни-че-го не сде-лал… Где моя воля, мой разум, мои хитрости? Куда я теперь гожусь! Слушайте-ка, в Зангезуре меня пришибла лихорадка, об этом вам уже известно. Я свалился в этой лихорадке прямехонько на балкон пансиона Рюклинг… Там были люди. Эти люди схватили меня за руки и за ноги и бросили, – как вы думаете, куда? В чужую кровать, будь она проклята, братцы, в кровать с кисеей, кружевами, подушками и разными тонкими штуками! В этой кровати я заснул…

– Ты нам об этом ни слова не рассказывал, – сердито пробормотал Сорроу.

– Я заснул и увидел сон, – продолжал Лори, становясь все беспокойней и беспокойней. – Ребята, я утаил эту занозу, я ее припрятал от вас, это была тайна! И сейчас мне трудно сказать об этом. Но она грызет меня, как сотня собак. Она сделала меня тряпкой… Так вот же. К черту! Мне приснилась женщина. Она была кудрявая, худенькая, бледненькая. Она ласкала меня по лицу и голове, словно я был ее ребенком. Потом она открыла рот и поцеловала меня. Я ее обнял. Она стала моей женой. Это была первая баба в моей жизни во сне и наяву. Когда лихорадка прошла, и я очнулся, эта самая женщина сидела против меня.

Сорроу неодобрительно крякнул. Лэн докончил резким голосом.

– И она, братцы, взбесилась, когда я разинул рот, почему это я оказался рабочим, а не переодетым принцем. Я не знаю, какого черта она мне снилась! Но я знаю, кто она, я ее встречаю на улицах и в домах, она мутит мне голову, делает меня дураком. Я ее ненавижу, как ящерицу! Отправьте меня отсюда, иначе я выкину глупость и напутаю такого, что потом не распутать. Слышь, ребята?!

Глаза его загорелись самой дикой ненавистью. Он выпотрошил душу. Больше у него ничего нет своего собственного, ни выломанного гроша. И если он теперь не исцелится от проклятого наваждения, ему остается лопнуть, как вчерашняя обезьяна.

Трибунал шепотом посовещался друг с дружкой. Инвалиды хранили молчание.

– Вот что, Лори, – произнес наконец Сорроу, – твое дело табак, парень, если ты не возьмешь себя в руки. Знаешь правило нашего союза: лучше положить голову под маховое колесо, чем съякшаться с врагом. Вот этак, с завязанными руками, иди, брат, немедля к ребятам-транспортникам. Скажи, что союз приказывает переправить тебя на живой манер в Зангезур. Да прибавь, пусть они приглядывают, чтоб ты не сморозил еще какую-нибудь глупость. Ну, валяй!

Лори Лэн поворотился, как солдат, и с завязанными руками зашагал к транспортникам.