Текст книги "Месс-менд. Роман"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)

48. ЛОРЕЛЕЯ РЕЙНСКИХ ВОД

Он прыгнул к берегу, заглядывая себе за спину. Перед ним был маленький мокрый шалаш из гнилых досок, почти залитый водой. Тогда почти безотчетно, как зверь, он помчался к шалашу, вполз в него, запачкавшись в воде и грязи, и только что собрался забиться в угол, как увидел на мокрой соломе полуголого пьяного человека, храпевшего над пустой бутылкой. Это был старый рыбак Кнейф.

Боб Рук готов был упасть на колени от счастья. Он схватил Кнейфа за плечи и стал трясти его до тех пор, покуда на лице спящего не появилась глупая, масленая улыбка и он не раскрыл красных глаз. Хмель еще не соскочил со старого Кнейфа. Но он узнал Боба Друка и хитро подмигнул ему:

– А, паренек. И ты пришел выпить?

– Молчите! – шепнул Боб Друк взволнованно. – Меня должны убить. Защищайте меня… Я… кажется…

Он не успел докончить. За шалашом раздался внезапный вопль. Голос был не мужской и не женский. Это был нечеловечески страшный голос, низкий, с контральтовыми переливами, напоминающими рев тигрицы. Волосы на голове Друка стали дыбом. Пальцы его зашевелились, и вдруг он почувствовал, что поднимает их к своему горлу, непроизвольно, неудержимо, бесстрастно. В ту же секунду толчок запрокинул ему голову. Старый рыбак с серым лицом стоял над ним, залепляя ему уши грязью и глиной. Пока Друк мог еще слышать, он слышал бормотание старика:

– Лорелея… Лорелея… Молчи, паренек, молчи!

Полная тишина наступила для него вместе с судорожной головной болью. Старик стоял возле него, забивая свои собственные уши. Судя по его движениям, крик еще продолжался. И Друку чудилось, что зловещая тишина становится стеклянной, ломается тысячью осколков, падает ему на голову…

– Гляди, гляди, – жестикулировал рыбак. Он продырявил в шалаше дырочку и кивал головой Друку, чтоб тот припал к ней глазами. На тропинке стоят два инвалида… Молодцы! Они добрались за ним и сюда. Но что они делают? Друк хотел закричать, но грязная, толстая рука Кнейфа со всей силы зажала ему рот.

Инвалиды, с налившимися кровью лицами, смотрели друг на друга. Глаза их казались глазами двух разъяренных диких зверей. Секунда – и вдруг они вцепились друг другу в горло… Он видел, как они покатились по земле, стискивая один другого. Видел их страшные вздутые лица, судорогу их забившихся ног, высунутые окровавленные языки. Через минуту они оцепенели, застыв в мертвом объятии.

Друк глядел в щель, чувствуя, что сознание его все более мутится. Кнейф обнял его за плечи, выглядывая в дырку с пьяным любопытством. Старик ни чуточки не боялся. Он подмигивал и подмаргивал своему соседу, крепко держа его за плечи, как только Друк собирался сдвинуться с места.

Между тем пустынная тропинка, где лежали теперь два трупа, наполнилась тихим шарканьем мелких, осторожных шагов. Ни рыбак, ни Друк не могли их расслышать. Зато они увидели нечто приближавшееся к трупам. Это было маленькое, доброе, милое существо в тюбетейке и кимоно, с черными, вялыми, тряпичными ручками. Осторожно, крадучись, оно подобралось к инвалидам, вздрогнуло и топнуло ножкой. Потом, поглядывая очками во все стороны, оно вдруг резко повернулось и побежало к шалашу. Прежде чем Друк и Кнейф успели опомниться, мокрые доски шалаша затряслись, и тот, кто выдавал себя за Карла Крамера, вбежал в их убежище, размахивая черными рукавами кимоно. Боб Друк видел, как маленький рот, обычно облепленный пластырями и скрытый под пудрой, растягивался сейчас, как у жабы. Лицо человечка было бледнее мела. Это все, что запомнилось сыщику, когда и он и рыбак сделали одновременный страшный прыжок на человечка, – прыжок бенгальского тигра.

Борьба не длилась и секунды. Существо в кимоно упало в глубокий обморок, как только они схватились за его тельце. Тюбетейка соскочила с парика, парик с головы. Очки упали и разбились, щипцы, кусочки бумаги, мнимые шрамы, язвы, подтеки сползли вниз…

Перед ними лежала смуглая странная красавица – с лицом бронзового цвета, с алым, крупным ртом и рыжими локонами. Боб Друк отшатнулся и вскрикнул: это был «скульптор Аполлино» из Мантуи!

– Этакая гадина! – прошептал рыбак, обтягивая хрупкое тельце веревками. – Ты у меня запоешь!

Он вырвал грязный лоскут из полы своей рубашки, свернул его комком, открыл рот Лорелеи охотничьим ножом и хотел было забить его тряпкой, как что-то заставило его вытаращить глаза от изумления. Бросив лоскут, он сунул туда два пальца и вытащил из горла скульптора странную полуметаллическую, полукаучуковую штучку, окровавленную и покрытую пеной.

– Сирена! – воскликнул Друк. – Но какого необычайного устройства! В жизни моей не видел ничего подобного! – Он схватил круглый предмет и с гримасой отвращения сунул его в карман.

Кнейф покончил с рыжеволосой красавицей и стал очищать от грязи свои уши.

– Что нам делать, Кнейф? – пробормотал Друк. – Власти отдать его мы не можем! Куда нам деть этого человека?

– Добро бы еще человека! – сплюнул рыбак. – Невесть какая гадина, а ты, паренек, обзываешь ее человеком! Поручи это мне, уж я-то ее не выпущу, будь покоен.

– Хорошо, – медленно ответил Друк, – убери трупы. Помни – ни единого волоска…

С этими словами он повернулся, чтоб идти…

И в ту же минуту Лорелея шевельнулась. Ресницы ее дрогнули. Она раскрыла глаза – и поглядела в глаза Боба Друка глубоким, черным, бездонным взглядом, от которого он не смог бы оторваться, если б старый рыбак не накинул на лицо Лорелеи кусок грязного мокрого холста.

49. ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА

Как в полусне возвращался Друк в Зузель. Странно, что по пути ему не попалось ни одного инвалида.

Улица, где жил прокурор, пройдена. Друк миновал тюрьму. А инвалидов нет, инвалиды исчезли, провалились сквозь землю, точно их никогда и не было. Измученные глаза Друка нетерпеливо обыскивали улицу. Никого! Ни в подворотне, ни за углом, ни у подъезда – нигде. Стены домов и заборов белели в огромных афишах. Друк подошел, хотел было прочитать, но судорожная зевота сомкнула ему чешосги и ослезила глаза. Он так устал, так устал… Он чувствует страстную тоску по покою. Вот вдалеке краешек мрачной и пустынной Зумм-Гассе. Никого нет и там, в домике за стеной. Домик пуст, кресло пусто, милое, странное, очкастое существо, такое безобидное, такое мягкое, плюшевое, пушистое, – разоблачено, уничтожено, исчезло. Его больше не будет!

Пройдена и Зумм-Гассе. Он подошел к Велленгаузу, но тут его нервам суждено было еще одно потрясение: дом инвалидов был пуст. Совершенно и окончательно пуст, снизу доверху. Нигде ни лоскутка, ни бумажки, ни шапчонки. Все выметено, выскоблено, пустынно. Как сумасшедший выскочил Боб Друк на улицу, остановился перед кладбищем и посмотрел вокруг себя потерянными глазами.

– Друк, – сказал кто-то за его спиной.

Сыщик обернулся и радостно схватил протянутую руку. Перед ним стоял слепой председатель союза, Тодте.

– Как вы узнали, что это я? – спросил он с живостью. – Откуда вы, куда делись инвалиды?

– Я узнал вас по запаху. Я пришел из мобилизационного участка. Инвалидов нет. За два часа, что вы охотились за Крамером, объявлена война. Инвалиды разбились по районам. Все они до одного пойдут снова в армию.

Друк слушал, ошеломленный.

– Война?!

Вместо ответа Тодте подвел Друка к стене Велленгауза. Он пальцами ощупал афишу и подтолкнул сыщика к стене.

– Читайте!

Друк свистнул:

– Мы опоздали!

– Ничего не опоздали, – пробормотал Тодте. – Ребята пошли работать в армию. Я вам говорю, не останется ни одного солдата, не начиненного нами, как бомба.

Друк тихо ломал руки, уставившись глазами на афишу.

– Но Лорелея! Тодте, она добилась своего, и мы не знаем, что нам с ней делать. Мы не можем поднести немецкому правительству всей правды. Оно бежит на цепочке за господами фашистами!

– Терпение! – ответил Тодте и поднял палец – Терпение, Друк. Остерегайтесь, выжидайте, прячьте убийцу, вы найдете меня через три дня в Велленгаузе.

Он оставил сыщика одного и быстро ушел, постукивая впереди себя длинной палкой. Друк стиснул голову. Она горела и гудела. Он побежал по улице, качаясь из стороны в сторону и делая нечеловеческие усилия, чтоб не спуститься опять к Рейну. Чем ближе к городской площади, тем люднее становились улицы. Множество рабочих вперемежку с инвалидами тянулось в участки: они шли записываться в добровольную дружину. Жены и дети сопровождали их, ничуть не плача: они как будто даже хихикали. Министр Шперлинг на белом коне ездил с площади на площадь и держал политические речи.

– С тех пор, как я родился, – говорил он, подпрыгивая на лошади, точь-в-точь как горячая пышка на сковороде, – я был пацифистом. Ни одна из войн не изменила моих убеждений. В англо-бурскую войну я сидел за Марксом, в мировую войну я сидел за Марксом. Я сажусь за Маркса и в эту великую войну! Граждане, невзирая на свое положение, я высказался – единогласно – против войны. Да здравствует истинное понимание социализма!

Популярность Шперлинга возросла до такой степени, что городские мальчишки стали играть в министров, подскакивая на палочках по всем площадям. Приехав домой, к встревоженной событиями фрау Шперлинг, министр тихо поцеловал ее в губы и прошептал свою последнюю историческую фразу:

– Делай запасы, моя дорогая! Приготовь мне ночные туфли, – я опять засяду за Карла Маркса!

Между тем в лаборатории доктора Гнейса угрюмый и мрачный Зильке, под защитой двух пушек, проволочного заграждения и целого взвода солдат, принимал уже вторую порцию баллонов с элементом Э, привезенных курьером на аэроплане из Зангезура. Представители крупнейших металлических и газовых заводов Франции и Германии поджидали своей порции сиропа и в ту же секунду воздушной дорогой отлетали к себе, чтоб снабдить элементом снаряды. Боевая способность армии была обеспечена на пять дней. Тринадцатидневная война при помощи элемента Э должна была смести с лица земли все города и деревни, испорченные советским духом.

Зильке работал один, так как двенадцать отборных химиков, назначенных для приемки и проверки яда, писали в соседней комнате свои завещания. Правда, они писали их в высшей степени долго, но известно, что человеку, отягощенному культурным наследием пяти тысяч лет, не так-то легко завещать его, в свою очередь, потомкам.

Оттого-то ни один из них не услышал отчаянного вопля Зильке, походившего на залп из старого ружья. Испустив его, Зильке повалился на землю и долго был неподвижен. Никто не интересовался его обмороком. Ни одна живая душа не помогла Зильке встать. Возможно, что никто не похоронил бы его, если б он умер. Эта мысль пришла ему в голову как раз вовремя, чтобы встать и задумчиво произвести ряд странных и даже безумных манипуляций, в данное время для нас совершенно непонятных. Так, он начал с того, что долго и с удовольствием сосал свои пальцы. Обсосав их хорошенько, он сполоснул руки и принялся толочь в медной ступке кусочек разбитого стекла. Превратив его в порошок, он почему-то сплюнул, высыпал все в грязное ведро и произнес мрачное, зловещее проклятие, полное таинственной минералогической номенклатуры. Как раз в это время, раздав кому надо десять пропусков с печатями, в страшную лабораторию проник третий агент из Зангезура с баллоном. Он был бледен и измучен. По лицу его текли капли пота. Осторожно поставив свою смертоносную поклажу в угол, он вытер лицо и хрипло рассказал Зильке о последних событиях в Зангезуре:

– Доктор засыпан землей, разработка покончена, десять человек погребено, и больше не будет ни одной капли, ни одного атома чудодейственного элемента.

К его изумлению, Зильке не выказал никакого отчаяния. Он принял поклажу, наложил печать, нахлобучил шапку и, схватив измученного курьера под руку, вытащил его из лаборатории на вольный воздух.

– Где твоя машина, парень? – воскликнул он мрачным голосом. – Веди меня к ней сию секунду! Я должен сломя голову лететь в Зангезур!

50. ПОГРЕБЕННЫЕ ЗАЖИВО

Маленькая группа погребенных, предводительствуемая Лори Лэном, углубилась в бесконечные пегматитовые коридоры. Они снижались и снижались. Дыхание лэния становилось все ощутительней. Лихорадка и веселость вернулись к ним снова. Но вот на повороте Лори носом уткнулся в гранит, издал восклицание и ударил ладонью о стену:

– Она появилась только что! – крикнул он изумленно. – Здесь был проход на площадку; я весь путь отмечал меловыми крестиками – взгляните!

На стенах коридора стояли меловые кресты. Но тем не менее перед ними не было никакого выхода.

Гнейс покачал головой.

– Движение продолжается, друзья мои. Можно подумать, что у земли судороги и спазмы. Лучшее, что мы можем сделать, – это остаться здесь на ночлег.

Он скинул свой плащ, разостлал его на земле и преспокойно улегся.

– Не будем нарушать стиля! – крикнул он рабочим, бродившим по коридору. – Наша песенка спета. Вся эта суетня похожа на то, будто мы стараемся вернуться к жизни. Неужели вы позабыли, что обречены?

Ясный голос Гнейса вместо отчаяния разом вернул им спокойствие. Рабочие подошли к нему ближе, поскидали куртки и картузы и разлеглись вокруг старого химика. Ребров сел на выступ скалы, усердно проглядывая записную книжку. Он один был зол как собака. Эта живописная смерть казалась ему оперной глупостью. Изучая план шахты и наводя на бумагу схемы новых геологических образований, он ломал голову, что происходит вокруг и не откроется ли где-нибудь лазейка. Может быть, поэтому он совершенно позабыл о Грэс и о Лори Лэне, очутившихся друг перед другом в глубине коридора.

Лори бесстрашно глядел на Грэс. Смеющиеся серо-голубые глаза его были сейчас раскрыты во всю их природную ширину. Он глядел на нее так неотступно, что Грэс опустила ресницы и сделала слабую попытку спрятать голову под крыло:

– Вы собираетесь снова проклясть меня или запустить мне что-нибудь в голову? – пробормотала она самым невинным тоном.

– Да, я готов был бы поколотить вас за то, что вы сюда пришли, – ответил Лори Лэн. – Сядемте. Дайте сюда вашу кофту.

Он лихорадочно вынул у нее из рук какую-то перепутанную дамскую штучку с перьями, мехом и пуговицами, долго вертел ее во все стороны, чтоб расшифровать, где у нее длина и ширина, но, отчаявшись найти то и другое, шлепнул ее на гранит, как блин. Потом он опустился к ногам Грэс и потянул ее к себе. Она покорно села рядом. Он изумленно глядел на ее ножку – это была удивительная ножка, меньше, чем его ладонь.

– Ну, давайте знакомиться, – проговорил он дрогнувшим голосом. – Вы захотели умереть – это глупо. Это глупо, как все, что выделывается людьми вашего класса. Вы перво-наперво подумали о себе. Разве вам придет в голову, что другому человеку надо думать о многом, а не о вас? Как бы не так! Вам понадобилось, чтоб в последнюю минуту другой человек думал о вас и больше ни о чем…

Грэс не ответила ни звука. Лори продолжал лихорадочно развивать теорию «другого человека».

– И вот теперь надо сделать его дураком, выбить у него из головы честные, натуральные мысли насчет ребят и ихнего спокойствия, насчет того, чтоб как-нибудь услышать про наше дело от тех, кто остался снаружи, насчет поносов щели… Видите, там Ребров черкает в своей книжке? Правильный парень. Он стоит на своих рельсах. А другой человек должен метаться, как перепел под шапкой, – в тоске и беспокойстве, в укорах самому себе, в тревоге, в чертовской лихорадке, оттого что вы все-таки свалились поперек его дороги, хотя он… Грэс…

Он назвал ее по имени – уже другим голосом. Он провел шершавой рукой по ее маленькой, беленькой ручке. Она сжала его пальцы.

– Продолжайте о другом человеке!

Лори охотно бормотал бы все, что только взбредет на язык, чтоб заглушить стукотню своего сердца и припрятать глупейшее волнение, охватившее его, как пожар. Он прислонился головой к ее плечу.

– Продолжайте же! – тихонько поощрила Грэс.

Вместо всякого ответа он закрыл глаза.

– Ну, так я вам сама расскажу о другом человеке. Другой человек струсил, как самый последний мальчишка. Он побежал в свой союз и затрезвонил во все колокольни. Он стал просить, чтоб его связали и спрятали, потому что он сам ничего не умеет сделать за себя, – ни связаться с кем-нибудь, ни спрятаться от него, ни… вообще, ничего…

– Так-таки ничего? – пробормотал Лори, обнимая ее и привлекая к себе с такой силой, как если б она была рычагом станка или осколком гранита.

– Ничего! – ответила Грэс. – Даже этого вы не умеете сделать как следует. Сидите смирно.

Она снова положила его голову к себе на плечо, но на этот раз она держала ее ладонями и смотрела ему в глаза. Лори прищурился, выдерживая ее долгий взгляд.

– Милая, – проговорил он тихонько, – если б мы не были сейчас под землей и лэний не ел наши кости и если б нам не оставалось жить несколько часов, – я бы опять побежал от вас и затрезвонил во все колокольни. Я не смею связать себя с вами. Вы не понимаете, что это бесповоротно. Вы делаете серьезные вещи смешными и большие вещи маленькими. Вам впору играть в куклы.

– У нас тоже есть большие вещи, которых вы не понимаете, – ответила Грэс кротко. – Перед самой смертью я вам скажу на ухо… Но не надо, не надо думать о смерти.

Она взлохматила ему волосы, что дало ему право положить руку на ее собственные кудри, прохладные и мягкие, как шелк. Он погладил их осторожно, как птицу.

– Грэс!

– Что, Лори?

– Я видел сон…

– Когда это вы видели сон?

– Вы отлично знаете, когда я его видел. Это было так странно, что большая взрослая женщина в кружевах и лентах, пестрая, как попугай, нагибается к незнакомому человеку…

– Лори Лэн! – крикнул Ребров резким голосом. – Идите сюда. Обратите внимание!

Лори встал, чувствуя головокружение. Он с усилием собрал свои мысли и тяжело опустил руку на плечо Реброва. Тот поглядел на него с сердитым укором, – и Лори ответил ему остерегающим взглядом.

– Вы не правы сейчас, Ребров, – пробормотал он, – не правы!

Ребров указал на скалы, возле которых уже копошился дядя Гнейс с измерительными приборами.

– Взгляните сюда, Лори, – произнес он сухо, – эти скалы втягиваются под прямым углом с наклоном в двадцать градусов. Движение происходит равномерно. Мы его высчитали. Возможно, что нас втянет в какой-нибудь каменный водоворот.

Лори Лэн подбежал к скале и с удивлением почувствовал под ногами странную тягу, медленную, как зыбучие пески, но мощную по своему напору. Он сделал несколько шагов и пошатнулся. Они очутились в каменном течении. Земля медленно втягивала их в себя. Лори принюхался – эманации лэния стали слабее и отдаленней.

– Возможно, что раскроется щель наружу, – сказал он Реброву. – Братцы, поставьте часового у противоположного конца коридора. Я чувствую близость воздуха. Лэний уходит от нас. Надо сторожить во всех концах жилы!

Гнейс кивнул головой. Ребров и Лори, посоветовавшись, разделили маленькую группу на четыре поста и поставили по двое человек в конце четырех разветвлений пегматитового коридора.

Сделав все, что от него требовалось, и оставив себе тот угол, куда он усадил Грэс, Лори быстро побежал к оставленному местечку. Он чувствовал, как тело его, терявшее веселую зарядку лэния, становится тяжелым, измученным и горячим. Он испытывал нечто похожее на приступ зангезурской лихорадки.

51. ЛЭНИЙ УХОДИТ В ГЛУБЬ ЗЕМЛИ

Грэс между тем выбрала местечко поуютней, на золотистом песке одного из углублений жилы, и ждала Лори, чувствуя себя счастливей, чем сотня героинь романа, поджидающих жениха где-нибудь в беседке, аллее или маленькой гостиной.

– Плохо дело, Грэс, – проговорил Лори деловым голосом, очутившись возле нее, – камни движутся, лэний перемещается. Все наше освещение, отопление и питание – это он. Если он отойдет, мы потеряем способность питаться, видеть и греться запасом собственного фосфора. А это значит, что смерть будет далеко не веселая для вас, девочка.

Он сел на землю, делая тщетные попытки унять свой озноб. Но, так как зубы его начали колотиться друг о дружку, он отодвинулся от Грэс и не дотронулся до ее пальчиков, протянувшихся к его руке.

– Не сочиняйте глупостей! – проворчала Грэс. – Что это еще с вами делается? Мы и не подумаем умереть.

– Согласен… – с трудом ответил Лори. – Н-не об… обра… щайте вни-мания. Я…

Он не мог удержаться от страшной судороги, забившей ему челюсти друг о дружку.

Грэс вскрикнула и охватила его руками. Он опять лежал в лихорадке, как тогда, в голубой спальне, и, почти теряя сознание, глядел на нее прищуренными глазами. В них было столько же юмора, сколько и нежности. Возмутительный человек.

Ей совсем не нравилось такое восстановление прошлого. Она быстро схватилась за сумочку – там была хина. Вытащив облатку, она сунула пальчик между двумя челюстями с храбростью, достойной укротителя львов, и выдавила ему хину на язык.

– Сосите ее, Лори, сейчас же! Ничего, что горько. Если уж очень горько – не беда!..

Беглым, быстрым движением она скользнула по его губам поцелуем. Очевидно, этого было достаточно для того, чтобы подсластить горечь двадцати граммов хины, проглоченных Лори с величайшим удовольствием. Но это окончательно подорвало его силы. Слабо подняв обе руки, как если б он собирался обхватить ими Грэс за шею, полураскрыв губы и потянувшись в ее сторону, он опять потерял сознание и упал на гранит без проблеска жизни. Озноб – и тот прекратился. Он лежал холодный и неподвижный, как мертвец.

Между тем вокруг шло странное угасание света. Красными полосами вспыхивали то здесь, то там отдельные куски коридора. То здесь, то там загоралось светлое пятно. Сумрак боролся с ними все сильней да сильней, застилая глаза багровым мраком. Борьба тьмы и света происходила, впрочем, не снаружи, а в глубине их собственных зрачков: эманация лэния переставала оказывать действие.

Через несколько минут началось похолодание. Грэс почувствовала холод и сырость окружающих камней. Песок под ними внезапно стал влажным. Тепло уходило из каждой поры, и ее тоже охватили легкие спазмы озноба.

Она сидела над Лори, прижав его к себе, как ребенка. Она укутала его всем, что только можно было сорвать с себя самой, грела его дыханием, терла ему ладони. Но, когда медленно подступило третье и самое последнее зло, она судорожно вскочила, напрягая все свои силы на мысли, как бы спасти его от смерти.

Третье зло было обезвоздушивание пространства. Лэний поставлял им до сих пор кислород из их собственных костей. Сейчас поставка кончилась. Их легкие судорожно начали вести работу. А вокруг был спертый, тяжелый воздух, которого не хватит и на полчаса.

– Ребров! – крикнула Грэс.

– Я здесь! – ответил он со скалы, – Мы движемся. Где Лори? Надо собраться вместе, чтоб не быть разделенными!

– Лори в обмороке, – ответила Грэс, – нам скоро нечем будет дышать.

Ребров звал рабочих, но голос его звучал хрипло, и они откликались слабо и отдаленно. Движение камней уже разделило их. Он бросил Грэс свою фляжку с водой и крикнул:

– Для Лори!

Грэс подобрала фляжку и оглянулась по сторонам. Мрак сгустился. Она втянула воздух и, повинуясь почти животному инстинкту, вскарабкалась на какую-то каменную ступеньку. Здесь была новая ниша. Земля выступала из гранитных трещин. Дышать было легче. Недолго думая, Грэс подхватила Лори и втащила его с неженской силой в нишу. Здесь она сорвала с него кушак, наделала веревок из шелковой накидки, платья и пары своих чулок. Крепко обвязав Лори, она приподняла его себе на спину и сделала несколько шагов в глубину ниши. Теперь под ногами ее была земля. Впереди открылся проход.

Единственным путеводителем Грэс стали ноздри. Она шла, принюхиваясь к дуновению кислорода. Слабые струйки воздуха вели ее от одного углубления в другое. Становилось все холоднее, и дышать было легче. На минуту оборотясь, она крикнула в пространство:

– Идите все в эту сторону! Здесь есть земля, легче дышится…

– Мы знаем! – издалека ответил Ребров. – Идите вперед, мы понесем Лори.

– Я сама несу Лори! – ответила Грэс и, словно боясь, что его у нее отнимут, зашагала дальше. Она сделала, может быть, пять шагов, а может – пятьсот. Нечеловеческое усилие мутило ее сознание. Ей казалось, что плечи ее превратились в стекло, а жилы на шее и на затылке – в канаты. Но она жадно шагала вперед, навстречу воздуху, пока ноги ее не подкосились и хлопья сырой, мягкой земли не посыпались на нее сверху. Грэс упала, почти ничего уже не сознавая. Голоса товарищей доносились издалека. Вдруг зрачки ее вспыхнули пламенным светом, как будто из глубины их кто-то выбил кремнем молнию, и в ослепительной ясности она увидела перед собой каменные круги, похожие на Дантов ад, воронки, ступеньки, проходы, группу рабочих, столпившуюся далеко внизу, отчаянно машущую руками, – и багровую фигуру доктора Гнейса, прильнувшую к серо-синей глыбе.

– Дядя, назад, назад!

– Прощайте! – глухо откликнулся доктор Гнейс. – Мозг мой работает, как никогда. Я хочу навестить Эрду… Друзья, лэний втягивается к земному центру, на прежнее место, и если я буду жить еще сутки, я увижу то, чего никто никогда не видел. Прощайте! Не жалейте меня! Я увижу подземный мир… Там есть моря, и горы, и материки, и реки, и воздух. Там есть свой животный мир. Я не могу от этого отказаться… Прощайте! Прощайте!

Он медленно уходил на своей глыбе. Зло взяло Реброва. Он готов был за шиворот стащить дядю Гнейса со скалы, но было уже поздно – ученый исчез, а с ним вместе исчезла и последняя вспышка света, тепла и веселья: лэний ушел в глубь земли.

Они, впрочем, уже ничего не сознавали. Страшный подземный удар – на этот раз самое обыкновенное землетрясение – отбросил их далеко от гранитных скал, развернул над ними огромное, ясное, звездное небо и опрокинул их вдалеке друг от друга, без сил и без чувств.