Текст книги "Месс-менд. Роман"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

19. РИСКОВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ БЬЮТИ

Редко кто мог бы сказать, что видел Микаэля Тингсмастера в таком гневе, в каком он находился сейчас. Мик ударил кулаком по столу:

– Убивать женщин, подлецы! Если б я только мог напасть на следы этого человека!

– Менд-месс, – раздалось из стены.

– Месс-менд, – ответил он поспешно, – и в комнату с ловкостью обезьяны прыгнул трубочист Том.

– Мик, – начал он свою речь запинаясь.

– Ну?

– Мик, хоть в обществе и поговаривают, будто я черт, но, не в обиду тебе будь сказано, Мик, я сам начинаю побаиваться черта. Видишь ли, мы с Ван-Гопом, как ты приказал, день и ночь сторожили «Патрициану». Только сидим мы в стене, а под нами, тоже в стене, кто-то знай себе сторожит нас. И ей-ей, Мик, если черт только по фальшивому наговору, то под нами в стене ходит что ни на есть настоящий черт, в этом я тебе прозакладываю собственную голову.

– Значит, вы продолжаете слышать шаги в подземном ходе?

– Называй это подземным ходом, если тебе нравится, а мы с Ван-Гопом называем это бесовской тропой!

Тингсмастер поглядел на широкую черную рожицу Тома, хотел было сказать ему слова два, но махнул рукой и решительными шагами подошел к двери. Раскрыв ее, он крикнул в темноту:

– Бьюти, Бьюти!

Тотчас же в комнату ворвалась огромная белая собака с золотистыми пятнами. Она прыгала вокруг Тингсмастера, била хвостом, припадала на передние лапы, дружески рыча, потом вскакивала на задние и обнимала своего хозяина с самой пылкой нежностью. Наконец, угомонившись, она лизнула его в нос, свернулась на полу и положила морду на его пыльный сапог.

– Бьюти, – ласково сказал Мик, нагнувшись к своему другу. Белый хвост энергично забарабанил в ответ. – Бьюти, мне требуется от тебя важная штука. Опасная штука, понимаешь?

Хвост дал ритмически понять, что Бьюти готова на все.

– Я не могу послать туда человека, Бьюти, потому что это сильно смахивало бы на убийство. Ты же сумеешь выкрутиться. Но гляди, Бьюти, гляди, дружище, тот, за кем мы с тобой охотимся, – величайший враг твоего хозяина.

– Ррррр! – раздалось снизу.

– И величайший враг человечества. Будь осторожен, песик.

– Рррхав! Хав! – пролаял Бьюти свирепо и положил лапу на колени Тингсмастера.

– Мик, – умоляюще произнес Том, – что это ты задумал? Что может собачка противу черта!

Но Тингсмастер не любил лишних разговоров. Он оглядел зубы, уши и лапы Бьюти, надел ей на грудь тонкий, как батист, металлический панцирь и привязал к ошейнику веревку с нанизанными на ней кусочками мяса.

– Смотри, Бьюти, по кусочку в день, не больше того, – сказал он умной собаке, следившей за каждым его движением.

Оглянувшись вокруг, он сунул себе в карман электрический фонарь и кое-какую мелочь, кивнул головой Тому и двинулся в путь.

Между тем на кухне отеля «Патрициана» шло торжественное совещание служебного персонала с администрацией. За первых представительствовала мистрисс Тиндик, вторую возглавлял Сетто из Диарбекира.

– Я скажу коротко, – начала мистрисс Тиндик, поджимая губы, – со дня смерти мистера Тиндик, моего мужа, ни одна мужская рука, не говоря о мужских ногах, не касалась моих плеч. Я введена в убыток. Я положительно настаиваю на возмещении убытков, причиненных мне прикосновением мужских ног к моим плечам на территории вашей гостиницы, мистер Сетто.

– Правильно! – хором поддержала ее вся кухня. – Насчет убытков – это она в самую точку. Мы тоже в убытке, хозяин. Если этак, не разбирая времени, каждый божий день станут на нас сыпаться черти с потолка, вы можете преждевременно потерять свою рабочую силу.

Мистрисс Тиндик с неудовольствием обернулась к своей аудитории:

– Не будем путать наших законных претензий, – сказала она твердо. – Я, как известно даже мировому судье, могу рассчитывать на особую поддержку общества, ибо общество принимает во внимание роковую игру природы. Я должна стоять за честь своего имени. Я имею положительное намерение оградить свое имя от посягательств джентльменов неизвестного происхождения на территории вашей гостиницы, мистер Сетто.

Сетто из Диарбекира вынул изо рта чубук, оглядел всех присутствующих и спокойно произнес:

– Правильно. Вы в убытке, я в убытке. Как утверждает эта умная женщина, мистрисс Тиндик, на самой что ни на есть территории моей гостиницы поселился бесплатный элемент. Разберем дело. Жена, иди сюда, разбери дело. Я нанимаю швейцара, я нанимаю курьера, я нанимаю сторожа, я нанимаю камердинера, я нанимаю официанта, я нанимаю девушку. Верно я говорю, жена?

– Истинную правду, Сетто.

– И я нанимаю, слушайте меня крепко, мистрисс Тиндик, я нанимаю даму, надзирающую за швейцаром, курьером, сторожем, камердинером, официантом и девушкой. И что же получается? Вы не можете досмотреть жильца, поселившегося в стенах моей гостиницы и противозаконно попирающего мою территорию. За что, спрашивается, вы получаете жалованье, мистрисс Тиндик, а?

Такой оборот дела очень не понравился служебному персоналу.

– Но мои плечи, мистер Сетто! – возмущенно воскликнула мистрисс Тиндик.

– Э, дорогая моя мистрисс Тиндик, – продолжал неумолимый Сетто, – если б даже вы были девушкой, мистрисс Тиндик, так и то, с вашего позволения, дело-то надо было бы начинать не с плеч, а совсем с другого конца.

Мистрисс Тиндик вскрикнула, как ужаленная, и закрыла лицо обеими руками. В кухне раздался хохот. А Сетто из Диарбекира, подхватив свою жену под руку, как ни в чем не бывало отправился восвояси.

Пока этот знаменательный разговор происходил в кухне, наверху, перед комнатой без номера, бесшумно выскочив из стеклянного шкафа, появились Мик со своей собакой, Том-трубочист и водопроводчик Ван-Гоп.

Мик нажал невидимую кнопку, и дверь вместе с замком и запором тихо отошла от стены. В комнате никого не было. Вообще это жилище синьора Чиче производило странное впечатление необитаемого места. Постель казалась нетронутой, стулья – несдвинутыми, занавески на окнах – никогда не поднимавшимися. Мик покачал головой и направился прямо к тому месту, где должен был находиться люк.

– Ни один квадрат этого пола не снабжен нашим клеймом, – шепнул он своим спутникам, – сдается мне, братцы, что мы в логове самого крупного зверя. Все остальные пляшут под его дудку.

Он опустился на колени, вынул лупу и долго изучал поверхность пола. Потом вскочил и побежал к стене. Здесь был вбит крохотный гвоздь, на котором криво висел стенной календарь. Тингсмастер сдвинул календарь в сторону и указал Тому и Биллингсу на едва заметную выпуклость под обоями. Надавив на нее, он вернулся к полу и снова пристально оглядел его в лупу. Между двумя кусками паркета появилась теперь едва заметная щель. Тингсмастер вынул тонкую полосу стали и принялся ею орудовать. Щель расширилась, паркет шевельнулся, затрепетал и медленно встал ребром. Внизу чернела дыра.

– Бьюти! – подозвал собаку Тингсмастер.

– Ребята, взгляните-ка, что с ней!.. – воскликнул Том.

Собака тряслась всеми членами, зевала так, будто ей раздвигали челюсти щипцами для расширения сапог, и шерсть у нее на спине стояла дыбом.

– Я говорил тебе, Мик, я тебе говорил, – в ужасе бормотал Том, – не связывайся с чертом! Зачем губишь собаку!

Но Тингсмастер тоже казался удивленным, тем более что на него самого напала непреодолимая потребность зевать. Он стал, однако же, смотреть вовсе не на собаку, а на окно, на ставни, на драпировку. Он пододвинул стул, вскочил на него и стал шарить по кисейной занавеси, складками спускавшейся вниз. Найдя что-то, он сорвал это и спрыгнул на пол. В комнате раздался лишь треск от оборвавшейся нитки, и в ту же минуту собака перестала трястись. Она подняла умную морду к хозяину и забила хвостом.

Тингсмастер подошел к Тому и Ван-Гопу и раскрыл ладонь. На ней лежало круглое стеклышко странного цвета, того молочно-мутного цвета с примесью теплого багрянца, какой можно увидеть в глазах новорожденного теленка.

– Фабионит, – сказал Мик, тотчас же опять зажав камень, – техник Сорроу может рассказать вам про него интересные вещи, ребята. Это искусственный камень, изготовленный химиком Фабио-Дуцци года полтора назад на одном из заводов Франции. Я не могу понять, откуда и зачем он очутился здесь. Эта штука может усыпить целую армию, если направить на нее световые лучи.

Он спрятал стеклышко в карман и опять подошел к дыре.

– Бьюти, собачка, поди-ка сюда!

Бьюти подошла к хозяину, не выражая на этот раз никакого страху. Но дух, шедший из подземного хода, действовал на нее, по-видимому, возбуждающе. Шерсть Бьюти шевелилась на спине, а ноздри беспрерывно втягивали воздух. Тингсмастер взял ее морду обеими руками и пристально посмотрел в умные собачьи глаза.

– Бьюти, – сказал он медленно, – иди туда в дыру. Не давайся никому в руки. Проследи, куда идет дыра и где другой выход. Возвращайся назад в Миддльтоун и покажи нам всем, откуда ты выбралась, – поняла?

Бьюти повизгивала, тыкаясь носом в хозяина.

– Иди. Раз-два-три!

Бьюти еще раз взглянула на трех людей, стоявших над люком, вильнула хвостом и в мгновение ока бесшумно исчезла в дыре. Минут десять все трое ждали ее, прислушиваясь к каждому шороху. Но все было тихо. Собака не возвращалась.

Тогда Тингсмастер закрыл трап. Снова повесил календарь, как он висел раньше. Каждую вещь поставил на прежнее место и вместе с товарищами вышел из комнаты.

20. ХАРВЕЙСКИЕ ДОКИ

В трех милях от Нью-Йорка, по пути к Светону, высятся знаменитые Харвейские доки. Пароход «Торпеда», отправленный сюда на починку, готов к отплытию. Он вычищен внутри и снаружи, заштопан, облицован, перекрашен и весело косится на вас тысячью выпуклых круглых окошек кают-компании, похожих на лягушечьи глаза.

Матросы, которым уже надоело шмыгать по городу и уже нечего было пропивать, собрались дружной семьей в машинном отделении. Табачный дым заволакивал все, как банный пар. Матросы рассказывали друг другу страшные истории и коротали досуг, оставшийся им до отплытия «Торпеды».

– Ну, ребята, – сказал новый механик, рекомендованный «Торпеде» союзом докеров, веселый шотландец Биск. – «Торпеда» хоть сейчас снимайся, – так мы ее заштопали. Братья Дуглас и Борлей могут быть довольны.

– Был бы доволен капитан, – мрачно ответил старый матрос Ксаверий, до сих пор молчавший, – а уж братья Дуглас и Борлей не пикнут.

– Помалкивай! – крикнул ему бледный, как смерть, матрос, с глазами, обведенными черными кругами. Это был Дан, еще недавно веселый смельчак, друг и собутыльник несчастного Дипа, а сейчас истощенный, хилый, как тень, человек, боявшийся заглянуть себе за спину.

– Что с тобой сталось, баба ты! – сердито огрызнулся Ксаверий. – Коли я говорю громко, значит, можно говорить громко. Я не дурак, отдаю себе отчет. Ты, товарищ, здесь третьи сутки, – снова обратился он к Биску, – а пробудешь еще трое, так проклянешь день и час, что занес тебя на нашу «Торпеду».

– Ну, я не из робких! – засмеялся Биск. – Нашему брату тоже приходится испытывать всякую всячину. А кто же капитан «Торпеды», разве не Джексон из Гаммерфорта?

– Джексон уж как год ушел. Это был капитан в самый раз. Про Джексона, парень, тебе никто даже спьяну не скажет худого слова. А теперь у нас…

– Молчи! – опять перебил его Дан, трясясь как в лихорадке.

На этот раз старый Ксаверий как будто послушался Дана. Во всяком случае, он закрыл рот и не пожелал продолжать речи.

– Как зовут нового капитана? – спросил Биск, оглядывая матросов. Лица их были пасмурны. Кто-то ответил нехотя:

– Капитан Грегуар.

– Что он, француз, что ли?

– Француз ли, черт ли, – вмешался опять Ксаверий, – а только он рыжий. Этакой масти нечего соваться на море. Если ты рыжий, так и служи в банке, а на море тебе делать нечего, коли не хочешь накликать беду на всю команду. Не было еще случая, чтоб океан спокойно снес рыжего человека.

Разговор оборвался. Матросы забились каждый в свой угол, и неизвестно, от сумерек или от табачного дыма, но лица их стали серыми. Биск выбрался из отделения на лестницу, сделал шагов сто, оглянулся туда и сюда, быстро провел пальцем по железной обшивке и юркнул в образовавшуюся щель. Обшивка тотчас же задвинулась, а Биск очутился в крохотной, но очень уютной комнатке, с вентилятором на потолке и электрической лампочкой сбоку, – сделанной ребятами с кораблестроительного и не подлежащей оплате. На столе перед Биском лежала тетрадь, в стол была вделана походная чернильница, перо висело на длинной цепочке. Биск открыл первую страницу тетради -

ДОНЕСЕНИЯ БИСКА

О ПУТИ СЛЕДОВАНИЯ «ТОРПЕДЫ»

и написал на первом месте:

«Личность капитана Грегуара, судя по рассказам матросов, очень подозрительна. Пассажиров записалось всего 980 человек. Из них в Россию никто не едет, кроме одного Василова. Он записался на каюту II класса № 117, находящуюся между трапом и каютами служебного персонала. Я осмотрел ее и ничего подозрительного не нашел. На всякий случай осмотрел и смежные каюты. По-видимому, железо на обшивку всего служебного отделения взято не с наших металлургических, ни на одном листе нет нашего клейма. Проникнуть к капитану не удалось. Среди пассажиров, отправляющихся в Европу, подозрительны: банкир Вестингауз – на Гамбург; сенатор Нотэбит с дочерью – на Штеттин. По слухам, Вестингауз едет развлечься после исчезновения своей любовницы, а сенатор Нотэбит исполняет каприз своей дочери, с некоторого времени преследующей, без всякой видимой причины, банкира Вестингауза. Совершенно непонятно отсутствие на пароходе Артура Рокфеллера, который должен был по плану фашистов инкогнито отправиться в Советскую Россию. Среди пассажиров нет ни одного, кто мог бы оказаться переодетым Рокфеллером».

Написав все это, Биск вырвал страничку, запечатал ее в конверт, тихо выбрался из каюты и через минуту был уже в комнате почтового отделения, где восседала наша старая знакомая, мисс Тоттер. Она была помешена сюда прямехонько из «Патрицианы», по рекомендации знатных жильцов Сетто-диарбекирца.

– Мисс Тоттер, – сказал Биск, – вот вам первое письмо для Мика. Я надеюсь, их еще будет с добрую дюжину, и надеюсь также, что мы с вами доберемся до Кронштадта.

Мисс Тоттер ничего не ответила, взяла письмо и подошла к одной из многочисленных темных клеток, висевших в комнате. Микроскопическими буквами «м.м.» была отмечена дверца.

– Это голуби Мика, – шепнула мисс Тоттер и меланхолически вздохнула. Потом она достала одного из почтовых голубей, вложила письмо в его сумочку на груди, раскрыла верхнее окошко и выпустила птицу на волю.

Биск свистнул, как человек, выполнивший свой долг, заложил руки в карманы и кратчайшим путем отправился на палубу, то есть раздвинул обшивку и углубился в узкий межстенный ход. Он шел в темноте не более двух минут, как вдруг замер как вкопанный. Из стены, близехонько от него, донесся свистящий звук. Спустя мгновение звук превратился в царапание, и кто-то прошел в стене мимо Биска так близко, так слышно, что механик невольно отодвинулся, хотя проходивший был отделен от него железным листом. В то же время над ним что-то хлопнуло с тихим треском, словно закрылся невидимый люк.

Но шотландец Биск недаром считал себя не из робкого десятка. Он выждал несколько минут, раздвинул обшивку и вышел на трап, не заходя к себе в каюту.

– Придется делать дополнение к письму. Довольно-таки скоро! – сказал он себе философски.

В это время мимо него пробежали матросы с криком:

– Сниматься, сниматься! Приказ от капитана снимать «Торпеду» на Нью-Йоркский рейд. Завтра утром отплытие.

Биск остановил пробегавшего юношу и спросил его:

– Когда отдано приказание? Разве капитан на «Торпеде»?

– Капитана никто из нас не видит, – шепнул ему на ухо матросик, – а приказание отдается через штурмана.

И голубоглазый матросик опрометью бросился дальше.

21. ОТПЛЫТИЕ «ТОРПЕДЫ»

Хороший денек для отплытия парохода, нечего сказать! С утра полил дождь. Вода в Гудзоне поднялась на несколько вершков. Ночным ураганом вдребезги разбило все частновладельческие лодки, стоявшие у пристани.

И, наконец, утренние газеты отметили понижение цен на американскую пшеницу, одновременно упомянув еще о трех событиях: в овраге, возле Борневильского леса, найден совершенно обезображенный труп неизвестной женщины; секретарь покойного нотариуса Крафта бежал бесследно, обворовав кассу; гроб с телом Еремии Рокфеллера, назначенный ко вскрытию по ходатайству кормилицы покойного и его дальних родственников, прибывших из Европы, был внезапно украден из родовой часовни Рокфеллеров неизвестными злоумышленниками и, несмотря на все поиски, не разыскан…

Доктор Лепсиус, прочитавший все это, бессильно уронил газету на колени и откинулся в полном изнеможении на спинку кресла. Он почувствовал прилив ненависти к человечеству. Он недоумевал, какие силы заставляют его жить и работать на пользу этого самого человечества…

Но спустя мгновение природный оптимизм доктора Лепсиуса взял верх, и он повернул страницу газеты, надеясь отдохнуть душой на театральных, брачных, спортивных, биржевых и тому подобных увеселительных бюллетенях.

Как вдруг взор его упал на несколько строк, напечатанных курсивом. Вне себя от злобы Лепсиус прочитал следующее:

«Вчера, в семь часов вечера, в церкви сорока мучеников состоялось бракосочетание девицы мисс Смоулль с мистером Натаниэлем Эпидермом, мажордомом нашего знаменитого рентгенолога Бентровато. Со стороны новобрачной присутствовали родственники, г.г. Смоулль из Миддльтоуна, со стороны жениха – сам доктор Бентровато, одновременно прочитавший собравшейся вокруг него густой толпе молодежи лекцию о рентгенизации младенца во чреве матери с целью определения его пола».

Лепсиус вскочил, судорожно скомкав газету. Глаза его налились кровью. Он махнул рукой, сорвал с вешалки шляпу и кубарем скатился вниз с лестницы.

Доктор Лепсиус положительно задыхался. Не будь он доктором, он побежал бы сейчас к доктору, чтоб пустить себе кровь или по крайней мере получить какой-нибудь рецепт, написанный по-латыни, что, как известно, имеет свою хорошую сторону, наглядно доказывая серьезность затраченных вами денег.

Но и этого утешения он не мог себе доставить. И поэтому Лепсиус бежал со всех ног по улице, бежал от проклятого вероломства своей экономки, бежал куда глаза глядят, пока не выбежал прямехонько к Гудзону.

Дождь шел как из ведра. Газетчики и чистильщики сапог попрятались. Редкие пешеходы принадлежали к разряду людей, ходивших босиком. Туман клубился по улицам Нью-Йорка, стоял над Гудзоном, заволакивал всю набережную до такой степени, что Харвейский маяк опоясывал лентами прожектора весь кусок залива, а набережная расцветилась электричеством в двенадцать часов дня.

Лепсиус промок до нитки и не без удивления заметил, что вышел к рейду, где, залитая тысячью огней, стояла «Торпеда», уже готовая к принятию пассажиров. Трап, однако же, еще не был спущен. Толпа, стоявшая под дождем, выражала все признаки страшного нетерпения.

– Они боятся демонстраций, – сказал кто-то возле Лепсиуса ворчливым голосом, – как будто в наше время делают демонстрации!

– Еще как делают, – ответил другой, – ведь коммунисты посылают своего представителя в Совдепию. Смотри, его вышли провожать, ей-ей, не хуже, чем президента.

Тут только Лепсиус заметил необычайное стечение народа и огляделся внимательней.

Вся огромная площадь вокруг него была залита людьми в фуражках и рабочих куртках. Они пришли сюда прямо с фабрик, не успев переодеться. Лица их горели воодушевлением, руки протягивались со всех сторон к товарищу Василову, стоявшему среди них в дорожном костюме.

– Передайте им, Василов, что мы не дремлем! – кричал кто-то, размахивая картузом. – Мы не прозеваем своего часа!

– Кланяйся Ленину! – кричал другой.

Толпа напирала со всех сторон, не давая подойти к Василову решительно никому с той половины набережной, где собралась публика буржуазная. Лепсиус увидел там Вестингауза, с элегантным саквояжем в руках и моноклем в глазу. Неподалеку от него кудрявая Грэс, теребя своего отца, оглядывалась во все стороны, ища кого-то глазами. Их провожали девицы, дамы и кавалеры, в смокингах, с 5-й Авеню, тщетно пытаясь спрятаться от дождя под парусиновым навесом. Но кучка нарядных ньюйоркцев, отбывающих в Европу проветриться, совершенно терялась среди тысячной толпы рабочих, рокотавшей глухо, как море. Полисмен, робко пробираясь к ней, делал вид, что распоряжается движением, тогда как рабочие перебрасывали его с одного места на другое, как мячик.

Лепсиус выбрался из толпы к самому боку «Торпеды», где из кают-компании высовывались головы мичманов и матросов.

– Ковальковский! – крикнул кто-то. – Пора спускать трап, отдайте распоряжение!

Розовый, как херувим, толстый-претолстый мичман, с губами-шлепанцами, побежал отдавать приказание. Лепсиус оглядел его с ног до головы критическим оком, вынул записную книжку, где стояли три фамилии:

1. Фруктовщик Бэр

2. Профессор Хизертон

3. Мичман Ковальковский

и вычеркнул последнюю из списка.

Между тем, забравшись на якорную цепь «Торпеды», шептались два человека. Один из них был трубочист Том, другой – механик Биск.

– Мик передает тебе, что отсутствие Рокфеллера гораздо подозрительней, чем его присутствие. Мик боится за жизнь Василова. Смотри, Биск, охраняй его собственной шкурой, не щадя себя самого.

– Знаю, – ответил Биск, – а что, собака вернулась?

– Нет, Мик в большом горе. Собака исчезла, должно быть, ее пырнули ножом. Ну, прощай, Биск, посылай вести.

– Прощай, Том, будьте покойны.

Том спрыгнул вниз, на швартовый, повис, раскачался, сделал пируэт и исчез в воде.

Трап спущен; приветствия, пожелания, проводы. Несколько пар острых глаз, принадлежащих людям одной профессии, но, по-видимому, служащих разным хозяевам, так как они не знают друг друга, – оглядывали, словно обшаривали, каждого пассажира, поднимавшегося на трап, где проверяли билеты и документы.

– Один.

– Другой.

– Третий.

– Четвертый.

– Пятый.

– Нет Рокфеллера, нет ничего похожего на Рокфеллера.

Знатная публика прошла, на трап поднимается коммунист Василов. Он бледен от волнения. Буржуазная часть публики награждает его свистом.

Но свист тотчас же поглощается ревом, тысячеголосым ревом толпы, подбрасывающей вверх шапки, платки, кепи.

– Урра! Василов! Урра, Советская Россия! Езжай, товарищ, кланяйся ребятам, пусть держатся крепко! Да здравствует Ленин!

Рев стал громовым, и к нему присоединился, как бы поддерживая рабочие глотки, могучий свист паровой сирены, треск поднимаемого трапа, звяканье цепей, свист ветра, скрип досок и снастей, – «Торпеда» медленно тронулась в путь.

Пароход уже отошел в глубину залива, туман уже скрыл тысячи огней, заливших его палубу и кают-компанию, а громовые крики и приветы Ленину все продолжали потрясать набережную, причиняя кое-кому и й Нью-Йорке и на пароходе небезосновательное сердцебиение.