Текст книги "Маски сброшены"

Автор книги: Мариена Ранель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Владимир заговорил с Елизаветой о её музыкальных талантах, которые восхвалял её сын, и попросил продемонстрировать их. Она с удовольствием согласилась сыграть для него. Едва её пальцы прикоснулись к клавишам рояля, как зазвучал прекрасный мир звуков. Она первая вошла в этот мир и увлекла за собой его. И пока играла музыка, казалось, они вместе и порознь переживали волнующие и печальные моменты прошлого и настоящего.

Когда Елизавета окончила свою проникновенную игру, между ними установилась трогательная тишина. В продолжение этой тишины она старалась успокоить свои эмоции, а он – подобрать нужные слова, чтобы выразить свое восхищение.

– Ваш сын был прав, – произнес Владимир. – Вы прекрасно играете! Я не помню, чтобы когда-нибудь музыка производила на меня такое впечатление.

– Вам понравилось!

– Не просто понравилось! Должен вам сказать, и это ничуть не преувеличение, вы только что сотворили чудо!

– Мне очень приятно, Владимир Елисеевич, – улыбнулась она. – Но я не сотворила, а лишь преподнесла.

– И прекрасно преподнесли!

Елизавета встала из-за рояля и подошла к Владимиру.

– Расскажите мне что-нибудь о себе, – неожиданно попросила она.

– Разве я уже не достаточно рассказал? – улыбнулся он.

– Вы рассказали о своих путешествиях, но не о своей жизни, – возразила она. – У вас есть дети, жена или любимая женщина?

– У меня нет ничего из перечисленного вами, – быстро ответил он, затем, пристально и загадочно посмотрев на нее, прибавил: – Хотя, впрочем...

Он замолчал на полуфразе. Его слова и взгляд необычайно взволновали Елизавету. Чтобы унять это волнение она прошла несколько шагов вдоль гостиной. Затем она вернулась и присела на кресло.

– Судьба была коварна и жестока со мной, – после минутного молчания произнес он, присаживаясь на соседнее кресло, оставленное им несколько минут назад. – Мой сын умер спустя несколько часов после рождения. А двумя годами позже умерла моя жена.

– О, Боже! Это ужасно! – промолвила Елизавета, которой стало не по себе от его откровения. – Простите, я не должна была заводить этот разговор. Клянусь вам, если бы я знала, что на такой элементарный вопрос последует такой трагический ответ, я ни за что бы его не задала.

– Ну что вы! – с нежностью возразил он. – Не нужно извинений. Тем более, что я сам об этом заговорил. И мне, признаться, хотелось об этом заговорить. Возможно, так на мне сказалось влияние музыки.

– Если вам угодно, вы можете поведать мне об этих печальных и трагических событиях вашей жизни. Я умею выслушивать и умею хранить тайны.

– Именно такие слова я желал от вас услышать, – признался он. – Они ещё более укрепили мою уверенность.

– Уверенность в чем?

– Что вам я могу открыть свою душу. Что вы, как никто другой, сможете понять меня. В мире не так много людей, с которыми ты мог бы поговорить о самом сокровенном. А в вас есть что-то, что располагает к таким разговорам.

– Может быть, то что мне тоже довелось страдать? – предположила она.

– Вам знакомо такое чувство, как угрызение совести? Угрызение совести за другого человека, за другую судьбу? – уточнил он.

– За другую судьбу, – задумчиво повторила она, пытаясь припомнить: испытывала ли она нечто подобное. – Мне гораздо более знакомо угрызение совести за свой обман.

– Если этот обман причинил зло другому, то, возможно, наши угрызения совести в чем-то схожи.

– Этот обман причинил зло только мне, – возразила она. – Только я одна пострадала от него и продолжаю страдать. Но, мне кажется, я догадываюсь, за чью судьбу вы испытываете угрызения совести. За судьбу своей жены.

– Да, – ответил он.

– Но почему?

– Я не смог оградить её от страданий, избавить от мук, – ответил он. Не смог дать ей всего того, что должен был дать: защиту, поддержку, понимание. Она была ранимой, хрупкой и очень впечатлительной. Вроде цветка, который нужно держать в специальных условиях под стеклянным колпаком, потому как малейший холод, дуновение ветра, загрязненный воздух способны его погубить. Ее душа не выдержала смерти нашего сына. Ее разум помутился. С ней стали часто происходить припадки безумия. Она могла замкнуться в себе и несколько дней ни на что реагировать, не произносить ни слова. А могла, наоборот, буйствовать и проклинать весь свет. Но самыми невыносимыми были её рыдания, её душераздирающие вопли, мольбы, в которых она взывала о сыне. Спустя два года после смерти нашего сына она покончила с собой – в порыве одного из припадков выбросилась в окно и разбилась головой о каменный тротуар.

– Это ужасно, – внутренне содрогнувшись, произнесла Елизавета.

– Она доверила мне свою судьбу, – обвинял себя он, – а я отказал ей в своей поддержке и понимании. Я должен был находиться с ней, должен был как-то помочь ей в её безумии. Но вместо этого я бежал от нее, как от страшного ада. Для меня невыносимо было видеть её такой. От её стенаний и криков моя душа раздиралась на части, а в сердце мне словно вонзали множество игл. Я предоставил заботиться о ней другим, а сам всячески избегал её.

– Вас можно понять.

– Вы так добры ко мне, – с чувством благодарности произнес Владимир.

– Вы любили свою жену? – спросила Елизавета.

– Да, – как-то неуверенно ответил он. – Но...

– Что означает это "но"?

– Я хотел бы любить её сильнее.

– Сильнее – это как? – поинтересовалась она.

– Я хотел бы сходить с ума от её взгляда, испытывать счастье от её улыбки, – произнес Владимир, глядя в глаза Елизавете пламенным и нежным взглядом, который вызвал смущение на её лице. – Я хотел бы наслаждаться каждым мгновением, проведенным рядом с ней, и осознавать, что без неё моя жизнь – ничто. Я хотел бы помимо нежности, уважения испытывать к ней страсть, огонь.

– Подобная любовь – большая мука.

– Однако если бы я так любил её, я бы, возможно, не бежал от нее, я был бы рядом с ней в её безумии и, возможно, сумел бы помочь ей справиться с ним.

– Вы берете на себя слишком большую роль, – упрекнула его Елизавета. Я бы даже сказала: роль Бога. Только в его власти управлять человеческими чувствами и такими событиями, как жизнь или смерть. Вы не можете быть в ответе за то, что вам неподвластно! Человек в ответе за судьбу другого лишь в той степени, в какой непосредственно его рука нанесла этой судьбе урон. Не ваша рука нанесла урон судьбе вашей несчастной жены. И признаться, ваши угрызения совести – большой грех, ибо это гордыня. Избавьтесь от них, как от греха. Это будет легче сделать, если вы осознаете, что: они – зло и они абсолютно безосновательны.

– В вас столько мудрости! – изумился Владимир.

– Не даром меня считают мудрой!

– И все же в какой-то степени моя рука нанесла урон судьбе моей жены. Нанесла в тот момент, когда надела на её палец кольцо. Я не должен был жениться, зная, что недостаточно люблю.

– А кто в наше время женится или выходит замуж по большой любви? Брак давно уже превратился в некую сделку. Многие проживают жизнь, так и не узнав и не изведав этого чувства. Вы думаете, оно знакомо мне?

– Но я изведал это чувство. А тот, кто однажды изведал большое чувство, не сможет довольствоваться малым.

– Тогда, возможно, вы совершили ошибку, – снисходительно произнесла она. – Одну из тех, которые совершают многие. Одну из тех, которые совершила я. Ошибку, но не преступление.

Владимир улыбнулся. После разговора с ней ему стало легче. Она сумела подобрать именно те слова, которые ему необходимо было услышать.

– Ошибку? Пожалуй, – согласился он. – Но какие последствия! Прошло уже пять лет, а меня до сих пор преследует этот ад.

– Подобные события всегда оставляют в душе след, – задумчиво произнесла Елизавета. – Даже когда нам кажется, что все позади и мы излечились от пережитых разочарований, страхов, страданий, но этот след все равно порой напоминает о себе.

Она замолчала и какое-то время продолжала молчать. Он смотрел на нее, терпеливо выжидая, когда вновь заговорит. И поскольку его тема об угрызениях совести была уже завершена и исчерпана, теперь на очереди стояла её тема. Ему хотелось, чтобы за его откровениями последовали её откровения. Его интересовала каждая мелочь её жизни, каждая её тайна, каждая сторона её характера и каждое проявление её души. Ему хотелось узнать, что стоит за её фразами: "мне тоже довелось страдать", "мне гораздо более знакомо угрызение совести за свой обман" и "...ошибку... одну из тех, которые совершила я". Ему хотелось, чтобы она разрешила все слухи и сплетни, которые ходили о ней, и которые ему поведал Узоров.

Наконец, не выдержав её молчания, он произнес:

– Мы очень много говорили обо мне. Я думаю, было бы вполне естественно с моей стороны – попросить вас рассказать о себе.

– Со мной судьба тоже была коварна и жестока, – сразу же отозвалась она на его просьбу. – Она сыграла со мной злую шутку. Настолько злую, что её последствия мучают меня до сих пор. Не знаю, можно ли сравнить ваш ад с моим. Мой ад, пожалуй, менее суров, но более продолжителен. Мне довелось испытать многое, но я не теряла ребенка. А мне кажется, нет ничего ужаснее, чем потерять ребенка. Я помню, когда Алексису было четыре года, он тяжело заболел. У него был сильный жар. Я не отходила от его постели и молилась, чтобы он поправился. Мне казалось, если он умрет, я умру вместе с ним.

– Мой сын, – с огромной горечью произнес Владимир. – Как я его ждал и как я о нем мечтал. Я представлял, как буду водить его на прогулки, учить его верховой езде, брать его в свои путешествия.

– А я очень боялась, что не смогу воспитать сына должным образом, не смогу привить ему те качества, которые должны быть у настоящего мужчины. Я боялась, что под влиянием моей чрезмерной материнской любви он может вырасти избалованным, слабовольным. Мой муж – князь Ворожеев не участвовал в воспитании сына. Он считал это обязанностью гувернеров. Впрочем, пожалуй, это и к лучшему.

– У вас чудесный сын, Елизавета Алексеевна, – сказал он.

– Да, – с нежностью и гордостью произнесла она. – И я благодарна за это Богу.

– Впрочем, иначе и быть не могло. У такой замечательной матери не мог вырасти плохой сын.

Он посмотрел на неё взглядом, полным восхищения и нежности. И снова его взгляд взволновал её.

– Как удивительно, – не отводя от неё взгляда, задумчиво произнес он. – Мне кажется, будто мы знакомы целую вечность. Мы так хорошо понимаем друг друга и быстро сходимся во мнениях, словно наши души имеют единое происхождение. Еще в первый день нашего знакомства у меня возникло такое ощущение, будто вы – часть меня.

– Но к сожалению, я – часть другого человека, – сказала Елизавета.

– Очевидно, именно того человека, с которым вы собираетесь развестись? – с некоторой иронией подметил Владимир.

– Вам это известно? – удивилась она. – Впрочем, о моем разводе наверняка уже злословит весь Петербург. И каждый пытается по-своему истолковать причину этого развода.

– И в чем же истинная причина?

– Причина проста: я хочу быть свободной от человека, который мне ненавистен и отвратителен. И больше ничего. Но многие почему-то считают, что в простом и очевидном всегда кроется какой-то подвох.

– Вы любили своего мужа?

– Я была очарована им, – с грустью произнесла Елизавета. – Он казался мне красивым, элегантным и обходительным. В то время я была молоденькой девчонкой, подверженной влиянию своей маменьки. Она горячо способствовала моей помолвке с князем Ворожеевым. Я принимала нашу помолвку как нечто должное и обязательное в жизни каждой барышни. Я уважала и почитала своего будущего мужа, как того и требовалось от благовоспитанной девушки. Но когда перед алтарем я давала священную клятву, я уже была сильно в нем разочарована. И тем не менее я дала эту клятву, зная о том, что каждое слово в ней – ложь, и я вышла за него замуж, заранее предвидев, что этот брак обречен. У меня были очень веские причины, чтобы пойти на это. Скажите, Владимир Елисеевич, вы когда-нибудь ощущали свою беспомощность перед судьбой? Скажите, вам приходилось когда-нибудь следовать по предложенному ей пути, изначально зная, что этот путь неверный?

– Да, пожалуй, – ответил он.

– Тогда вы, должно быть, понимаете меня?

– Да, понимаю. Но даже если вы долгое время шли по неверному пути, никогда не поздно сменить направление.

– Именно это я и пытаюсь сделать!

– И если вам кажется, что вы одна с этим не справитесь, – прибавил он, – знайте, что есть человек, готовый всегда помочь вам и поддержать вас.

Кончиками пальцев он дотронулся до её руки. От этого легкого прикосновения теплая волна нежности и блаженства пробежала по её телу. На её глаза едва не накатились слезы. Уже в который раз она поймала себя на том, что рядом с этим человеком её душу охватывают необычные чувства.

Полностью поглощенные друг другом, они не заметили, как в гостиную вошел Алексис и нерешительно остановился. Некоторое время он с изучающим и серьезным видом наблюдал за матерью и сидящим напротив неё человеком,

– Добрый вечер, граф! – негромко поздоровался Алексис.

Владимир отстранился от Елизаветы и повернул голову в сторону, откуда прозвучало это приветствие. Увидев Алексиса, он дружелюбно улыбнулся ему и произнес:

– Добрый вечер, сударь!

– Анфиса не предупредила меня, что у вас гости, матушка, – как бы извиняясь за свое вторжение, произнес Алексис.

– Ни о чем не беспокойся, – сказала Елизавета. – Ты доставишь нам большую радость, если присоединишься к нам.

– С удовольствием.

С появлением Алексиса их разговор приобрел иной характер. В нем больше не было мрачных откровений и душеизлияний. Вместо этого в нем появился смех и легкость. Они приятно провели ещё целый час, беседуя на разные, ничем не связанные между собой темы. Они говорили о музыке, и при этом мужчины не забыли в очередной раз восхвалить музыкальные способности Елизаветы. Они говорили о светских развлечениях, и Елизавета с Владимиром поведали Алексису о рауте в доме госпожи Пилевской, на котором познакомились. Они даже немного пофилософствовали о том, в чем состоят преимущества и недостатки деревенского быта и городского.

Когда граф Владимир Вольшанский ушел, перед этим горячо попрощавшись и бросив на Елизавету пламенный взгляд, Алексис с важным и в то же время озорным видом произнес:

– По-моему, он влюблен в вас, матушка.

– Откуда такие предположения?

– Я заметил, как он на вас смотрел, как с вами обращался.

– И как же?

– Нежно, пламенно, восхищенно, влюбленно, – с расстановкой и придыханием произнес Алексис.

– А ты, оказывается, шпион, – пожурила его мать.

– Не шпион, а наблюдатель, – поправил он. – И ещё я заметил, что вы тоже к нему неравнодушны.

– Граф приятный человек. Я испытываю к нему интерес, симпатию. Но, могу тебя заверить: я не влюблена в него.

Алексис обнял её за плечи и, наклонив голову к её уху, прошептал:

– Не поделитесь со своим сыном, матушка, что вы делали наедине с графом, пока не появился я?

– Не слишком ли много ты себе позволяешь? – с притворным возмущением произнесла Елизавета.

– Не слишком, – возразил он. – Если брать во внимание, что у нас доверительные отношения.

– Мы разговаривали. И знаешь, Алексис, я ещё никогда не была ни с кем так откровенна. Рядом с ним у меня возникают какие-то странные ощущения. Словно я уже когда-то знала его. Его манера поведения, его жесты кажутся мне знакомыми. А он сам кажется мне близким и родным.

– Де жа вю, – задумчиво произнес Алексис. – Так называются ваши ощущения.

– Но самое странное, что он чувствует то же самое или почти то же самое. А тебе нравится граф?

Алексис пожал плечами.

– Я его слишком мало знаю, – неопределенно ответил он. – Однако вы верно отметили: граф – приятный человек. И если то, что вы сейчас такая оживленная и веселая, его заслуга, то я, пожалуй, готов его даже полюбить.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Елизавета проснулась в отличном настроении. Она сладко потянулась в постели и скинула с себя одеяло. Именно в этот момент в спальню вошла горничная Анфиса с большим букетом роз.

– Доброе утро, барыня! – произнесла горничная.

– Доброе утро, – ответила Елизавета, затем, посмотрев на букет, изумленно спросила: – Что это?

– Да уж, как сами изволите видеть: цветы вам, – сообщила Анфиса.

– Какое чудо! – с восхищением произнесла Елизавета. – От кого?

– Посыльный принес от графа, что давеча был у вас. Фамилию его не запомнила. Уж больно она сложная.

– Вольшанский?

– Он самый. Вот ещё тут письмецо вам, барыня.

Елизавета взяла конверт и с любопытством его оглядела. На нем аккуратным почерком было написано: "Княгине Елизавете Алексеевне Ворожеевой". Елизавета вскрыла его и принялась читать.

"Елизавета Алексеевна! В знак моей благодарности за оказанное гостеприимство примите от меня эти цветы. Примите также мое приглашение на вечернюю прогулку по городу в моем экипаже. Обещаю быть галантным кавалером, интересным попутчиком и занимательным собеседником.

Искренне Ваш, граф Владимир Вольшанский".

Прочитав письмо, Елизавета блаженно вздохнула и улыбнулась. Затем она прочитала его ещё раз и ещё раз. Цветы, письмо, приглашение на прогулку все это было так красиво, романтично и приятно!

– Похоже, у вас появился поклонник, барыня, – сказала Анфиса. Цветы-то какие! Небось, больших денег стоят.

– Поставь их в самую лучшую вазу, – распорядилась Елизавета.

– Да уж, ясное дело. Для таких цветов только самая лучшая и сгодится.

– И приготовь мне сегодня к вечеру платье для прогулки, – прибавила Елизавета.

В этот вечер Елизавета была необыкновенно хороша. Серо-голубое платье из муара, отделанное вдоль передних полотнищ рюшью, великолепно сидело на ней, подчеркивая её стройность и грацию. Ее голову украшала шляпа, наклонно спущенная к затылку, открывающая взору красиво убранный пробор черных волос. Драгоценности с топазами удивительно гармонировали с цветом её глаз и подходили к её платью. Миниатюрные перчатки и складной зонтик довершали созданный ей образ.

Владимир Вольшанский не преминул выразить свое восхищение по поводу её внешнего вида. Он был очарован ей, и это чувствовалось в каждом его взгляде, жесте и слове, обращенном к ней.

Лицо Елизаветы светилось от радости, когда она слушала приятный голос Владимира Вольшанского под стук движущейся кареты. Она поймала себя на мысли, что никогда не чувствовала себя так восхитительно ни с одним мужчиной.

– Никогда не думал, что в легком покачивании кареты и шуме вечернего города может быть столько очарования, – произнес Владимир. – И это очарование создает ваше присутствие, Елизавета Алексеевна.

Елизавета благодарно улыбнулась, приятно удивившись, что его слова полностью отвечают её собственным ощущениям.

– Что значит этот шум или эта каретная качка без вашего присутствия? продолжал Владимир. – Абсолютно ничего. Эти вещи настолько привычны нашему разуму, что на них вряд ли кто-нибудь обращает внимание и тем более находит в них какое-то очарование. Но когда появляетесь вы, все в корне меняется. Ваше очарование словно проникает туда, где вы находитесь, во все, к чему вы прикасаетесь. Я заметил это ещё в первый день нашего знакомства на рауте у госпожи Пилевской. Там было невыносимо скучно. Но ваше появление оживило все вокруг, наполнило какой-то благотворной энергией.

– Если бы на этом рауте не было вас, – откровенно призналась Елизавета, – он бы, пожалуй, тоже показался мне скучным.

Владимир посмотрел на неё пристальным взглядом. Этот взгляд словно пытался проникнуть в её душу и разглядеть, какие чувства скрываются за её словами. Легкое головокружение охватило Елизавету от действия этого взгляда. У неё возникло какое-то странное ощущение, словно когда-то давно она уже испытывала на себе этот взгляд.

– Де жа вю, – еле слышно прошептала она, вдруг вспомнив слова Алексиса.

Владимир слышал её слова, но не понял, к чему они относятся. Они не показались ему важными и заслуживающими внимания. Но даже если бы и они показались ему таковыми, он не стал бы о них расспрашивать.

Карета подъехала к одному из прекрасных и романтичных мест парка.

– Не желаете ли прогуляться здесь, Елизавета Алексеевна? – спросил Владимир.

– Да. С удовольствием.

– Останови! – приказал он кучеру.

Карета остановилась. Владимир быстро вышел из неё и подал руку Елизавете. Елизавета оперлась на его руку и легко спустилась на землю.

В парке было тихо и безлюдно. Ласковый, теплый ветерок колыхал листву деревьев и создавал едва заметную рябь у кромки пруда. Взявшись рука об руку, Елизавета и Владимир медленными шагами прошли вдоль пруда, с наслаждением вдыхая чистый воздух и любуясь окружающими красотами.

– Как тихо! – произнесла Елизавета. – И как спокойно! Словно мы попали в другой мир, где нас не преследует тяжесть проблем и неудач. Выбрав это удивительное место для нашей прогулки, вы угадали: и мое настроение, и потребность моей души.

– Я выбрал это место, потому что оно самое подходящее для того, чтобы сказать вам...

Он остановился и долгим проникновенным взглядом посмотрел в её серо-синие глаза. В значении этого взгляда невозможно было ошибиться. В нем читались: любовь, страсть и нежность. Елизавета почувствовала трепет и волнение в груди, но тем не менее выдержала этот взгляд и не отвела глаз.

– Я люблю вас, Елизавета, – без звука, а лишь при помощи губ и дыхания произнес он.

Его руки осторожно прикоснулись к её плечам. Елизавета почувствовала, как неведомая сила притянула её к нему. Она сама сделала маленькое, но решающее движение навстречу поцелую. Владимир заключил её в объятия и нежно поцеловал в губы. От действия его поцелуя неведомые, но в то же время удивительно знакомые и, будто бы, уже когда-то испытанные ощущения неожиданно захлестнули её. Она полностью отдалась во власть его поцелуя и объятий, почувствовав себя пленницей его сладостной нежности и завораживающей страсти. Она, казалось, забыла обо всем на свете. Более того, она стала отвечать на его поцелуй с таким порывом, который обычно был не свойственен ей. Испугавшись собственной реакции, она резко отстранилась от него.

– Мне не могло это показаться! – с восторгом и едва скрываемым волнением воскликнул он. – Вы мне ответили!

– На ваш поцелуй, – сконфуженно сказала она, – но...

– Но не на мои чувства.

– Чувства, – с какой-то тоской произнесла Елизавета. – Как я могу ответить на то, чего не знаю?

– Я вас не понимаю.

– Я никогда не испытывала любовь к мужчине, – объяснила она, но тут же поправилась: – Настоящую любовь. Я уже говорила вам, что я не испытывала любви к мужу. Правда поначалу мне казалось, что я влюблена в него, но сейчас я понимаю, что то мое чувство вряд ли можно назвать любовью. Это была девичья увлеченность, которая к тому же быстро прошла. Все годы брака я жила без любви. Моя благопристойность не позволяла мне увлекаться другими мужчинами, будучи замужем, даже несмотря на то, что мой муж не хранил мне верность. Всю свою нерастраченную любовь я отдала сыну, а незаполненное время – хозяйственным и финансовым делам. Однако нельзя сказать, что я намеренно избегала любовных отношений или запрещала себе увлекаться кем бы то ни было. Просто такова моя сущность. Я не знаю, способна ли я, вообще, на такое чувство как любовь к мужчине.

– Никто не знает, способен ли он на любовь, пока не почувствует её. То, что вы никогда не испытывали любовь, не значит, что вы не способны любить.

– Возможно, вы правы. Возможно, в свое время я была способна на это чувство. Но... Когда человека в юном возрасте постигает огромное разочарование, в нем что-то умирает.

– А когда что-то умирает, – прибавил Владимир, – это очень больно и страшно, не так ли? Вы боитесь любви, боитесь страданий, – не в этом ли все дело?

– Я не знаю, – в каком-то смятении ответила она.

Он взял её за руки и, глядя ей прямо в глаза с преданностью, которая поразила её, произнес:

– Моя любовь не причинит вам вреда. И я скорее лишу себя жизни, чем заставлю вас страдать!

– Я боюсь другого, – призналась она.

– Чего же?

– Я боюсь наделать ошибок, которые потом невозможно будет исправить; боюсь причинить вред окружающим и, в первую очередь, вам; боюсь за свою репутацию, за свое спокойствие; боюсь любых негативных последствий! Это ужасно – быть во власти своих страхов!

– Позвольте мне разделить ваши страхи, – искренне предложил Владимир, – позвольте поддержать вас своей уверенной рукой, позвольте оградить вас от них своим плечом.

Она ничего не ответила. Какое-то время она молчала, словно собиралась со словами, затем ровным голосом произнесла:

– В жизни мне хватило ошибок, а ещё более хватило последствий этих ошибок. Однажды в моей жизни промелькнул один мужчина. Именно промелькнул. Даже не был какое-то время, а промелькнул. Промелькнул подобно призраку. И в этом моя вина! Если бы я не совершила один опрометчивый шаг, необдуманный поступок, в моей жизни все было бы по-другому! И наверняка не было бы этого ненавистного брака!

– Вы любили его? – спросил Владимир.

– Вряд ли это можно назвать любовью, – ответила она, упорно придерживаясь своего мнения, что она никогда не испытывала настоящую любовь к мужчине. – Скорее это было наваждение, погоня за иллюзией. Долгое время его образ царствовал в моей душе, как прекрасная, романтичная сказка, выдуманная мной. Он был моим героем и моим возлюбленным, но в действительности его просто не существовало. Нет, конечно же, реально он существовал, но все его прекрасные качества были лишь плодом моего воображения.

– В таком случае, Елизавета Алексеевна, о чем вы сожалеете? Какова возможность того, что этот мужчина в действительности оказался бы похожим на выдуманный вами образ? Ведь он всего лишь промелькнул, и вы его совсем не знали. Быть может, Господь намеренно не дал вам возможности хорошо узнать его, дабы оградить от нового разочарования?

Елизавета покачала головой, как бы говоря: "Вы не понимаете, все гораздо сложнее!"

– Вы сожалеете о том, что могло бы быть, а не о том, что было, сделал вывод Владимир. – Вы обвиняете себя в том, что вам неподвластно. Только во власти Бога – распоряжаться человеческими судьбами. Кстати, это ваша же мудрость! Освободите свою душу от страхов. Освободите в вашем сердце место для моей любви.

От его слов ей стало легче. Страхи отошли в сторону. Однако какой-то непонятный груз все же лежал у неё на душе.

– Едва в моей душе зарождалось какое-то чувство, как оно сразу же погибало, не получив своего развития, – призналась она. – Где уверенность, что это чувство не погибнет и теперь?

– Елизавета, не означают ли ваши слова, что в вашей душе зародилось ко мне подобное чувство?

– Вы мне очень приятны, Владимир Елисеевич, – призналась она. – Мне хорошо рядом с вами. Более того, я ни с кем не чувствовала себя так умиротворенно, и никто не внушал мне столько доверия. Но...

Жестом руки он остановил её.

– Не нужно никаких "но", – сказал он. – Я не требую от вас каких-то пылких чувств. Мне достаточно того, чтобы вы позволили мне видеть вас, беседовать с вами, заботиться о вас. Сильное чувство возникает из малого.

– Но гораздо чаще малое чувство угасает, не успев переродиться в сильное, – заметила она.

– Такого не случится! Я слишком дорожу вами. И если однажды ваше сердце откроется для моей любви, я буду самым счастливым человеком в мире.

– Что-то мне подсказывает, что оно непременно откроется, – глядя ему в глаза, произнесла Елизавета.

Владимир почтительно поцеловал её руку.

– Вы говорили, что никогда не испытывали любовь к мужчине, – произнес он. – А я ни одну женщину не любил так, как вас.

– Однако вы говорили, что однажды изведали сильное чувство.

– То мое чувство к ней вряд ли можно сравнить с тем, что я сейчас испытываю к вам. Любить призрак, совсем другое, нежели любить реальную женщину.

– В вашей жизни тоже был призрак? – удивилась она. – Какое совпадение!

– То же самое подумал я, когда вы сказали, что однажды в вашей жизни промелькнул мужчина, – признался он. – Она оставила глубокий след в моей душе, хотя я даже не знал её имени.

– Не знали имени, – повторила она с каким-то напряжением.

– Это было безумие, влечение, стихийно вспыхнувший огонь. Огонь, который впоследствии доставил мне много душевных страданий.

– Расскажите мне о ней, Владимир Елисеевич, – попросила Елизавета с разгоревшимся интересом.

– Право, Елизавета, это очень давняя и забытая история. Огонь уже давно погас. От него остался лишь остывший пепел и воспоминания. Все это не заслуживает вашего внимания.

– Я хочу знать все о человеке, которому я однажды отдам свое сердце.

– Хорошо, – согласился он. – Я познакомился с ней на маскараде. Правда, понятие "познакомился" не совсем уместно в данной ситуации, ибо я никогда не знал даже её имени. Ее окутывала тайна. А тайна всегда притягивает тех, кто молод, полон жизни, огня и готов на различные безумства. Сейчас я, пожалуй, уже не возьмусь с точностью описать, как она выглядела. Но одно могу сказать: она была юной, но вместе с тем довольно уверенной; она сумела настолько очаровать меня, что я потерял голову. Мы провели вместе ночь. А наутро она исчезла, и я больше никогда её не видел. Вот, пожалуй, и вся история.

Рассказ Владимира Вольшанского произвел странное впечатление на Елизавету. Она вдруг почувствовала, что у неё кружится голова и ей не хватает воздуха. С трудом переведя дыхание и собрав всю свою силу воли, чтобы не упасть, она направилась к одной из находящихся в парке скамеечек и присела на нее.

– Я искал её, но все безрезультатно, – продолжал Владимир, следуя за Елизаветой и присаживаясь рядом с ней на ту же скамеечку. – Она завладела моим сердцем. В течение довольно долгого времени её образ преследовал меня в моих мыслях и снах. Но я излечился. И теперь вспоминаю о ней, лишь как о неком романтичном событии в моей жизни. Но что с вами, Елизавета? Вы так бледны!

Ее бледность напугала его.

– Ничего, – успокоила она. – Это вполне обычное явление. Тем более, когда столько эмоций. Мне не часто признаются в любви.

Он взял её ладони и обнаружил, что они холодны, как ледышки. Он поднес их к губам, чтобы согреть теплом своего дыхания и поцелуями. Его губы уловили непонятную дрожь в её ладонях.

– Вы дрожите? – удивленно спросил он.

– Стало немного прохладно, – объяснила она, стараясь выдавить из себя улыбку. – Мы уже очень долго находимся здесь. Мне кажется, нам пора возвращаться.

– Да, вы правы, – согласился Владимир. – Я не хочу злоупотреблять вашим вниманием.

Он поднялся со скамьи и галантно подал ей руку.

– Пойдемте, – сказал он. – Карета нас ждет.

Он обхватил её за талию, и они направились к карете, ожидающей их у обочины дороги.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Рассказанная Владимиром Вольшанским история о незнакомке-призраке не выходила из головы Елизаветы. Полночи Елизавету одолевали догадки, домыслы и предположения. Ей с трудом удалось заснуть, но когда она проснулась, те же догадки, домыслы и предположения с наступлением утра принялись одолевать её с новой силой. Она не могла думать ни о чем другом, кроме этой истории.