Текст книги "Сиротка. Нежная душа"
Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
– Вы настоящая артистка, Эрмин, – сказала она. – Сегодня вечером в поезде был еще один журналист. Он расспрашивал о вас директора санатория. Я сама хотела сделать это…
– Правда? – удивилась Эрмин.
– Да, – ответила Бадетта. – Я его понимаю. Наша встреча побуждает меня написать рассказ, главной героиней которого станете вы. Я живу одна. Вечерами беру перо и пишу маленькие рассказы о людях, с которыми сталкиваюсь в жизни. Это занятие – всего лишь приятное времяпрепровождение, и все же оно позволяет мне нести бремя былых горестей и неприятностей.
– Я бы с удовольствием их почитала, – отозвалась Эрмин. – В школьные годы я прочла множество романов. О, простите, мой сын снова плачет! Мне пора его кормить. Доброй ночи, Бадетта!
Вошла сестра Викторианна и ворчливым тоном заявила, что всем пора спать. Эрмин с чувством огромного облегчения последовала за ней. Единственное, что огорчало ее – рано утром им придется продолжить путь в Квебек. Она улеглась на раскладную кровать, не раздеваясь, только сняв ботинки, и приложила сына к груди. Комнату заливал розоватый свет ночника. Мебель была скромной, современной. Рядом, на матрасе, разложенном на полу, уже спала Шарлотта.
– В монастырской школе комнаты были уютнее, сестра, – заметила молодая женщина. – Я же просила не ставить для меня кровать, мне бы хватило места рядом с Шарлоттой.
Монахиня только отмахнулась. Она легла и погасила лампу.
– Эрмин, мне не терпелось поговорить с тобой наедине. Ты все еще хочешь попасть в Квебек? Я признаю, у тебя прекрасный голос и ты достигла замечательных успехов в пении, и все-таки я считаю, что ты поступаешь необдуманно. Почему твой муж позволил тебе ехать одной? А твоя мать? Насколько я поняла, вы нашли друг друга. Ей следовало бы поехать с тобой.
– Сестра, простите меня! Я вам солгала. Я решила пройти прослушивание, не сказав об этом семье. Это было глупо и безответственно, я согласна. Но не волнуйтесь, завтра я вернусь домой, в Валь-Жальбер.
– Спасибо, Господи! – вздохнула сестра Викторианна. – Я очень рада, моя крошка, что ты послушалась моего совета. А теперь, когда у меня стало легче на душе, расскажи, как ты нашла свою мать.
Эрмин в нескольких фразах изложила грустную историю Лоры: рассказала об амнезии, о том, как Лора повторно вышла замуж за богатого промышленника и как они встретились в отеле «Château Roberval». Она поведала, как выяснилось, что дама в черном, которая слушала ее пение, сидя за столиком в глубине ресторана, – ее мать, но не стала упоминать о постыдной попытке Жозефа Маруа шантажировать Лору, богатую вдову.
– А потом мама переехала в Валь-Жальбер, чтобы быть рядом со мной. Она купила дом сюринтенданта Лапуанта. Элегантная одежда, которая сейчас на мне – это ее подарки. Иногда я ношу мамины платья, у нас один размер. У моей матери доброе сердце. Шарлотта ослепла бы, если бы мать не оплатила ее операцию.
Потом Эрмин рассказала монахине о Тошане и о рождении Мукки в хижине на берегу Перибонки.
– У меня есть все для счастья, сестра Викторианна, и поверьте, я жалею о своей выходке!
– Странно, на тебя это не похоже – лгать, таиться. А что стало с твоим отцом?
– Он умер в 1916-м в тех краях, где живет мать Тошана. Я была у него на могиле. Знаете, сестра, я очень рада, что повидалась с вами, что вы работаете в этом санатории. Сердце кровью обливается, когда я думаю о Жореле, таком маленьком и таком больном! Для меня было огромным счастьем петь для этого несчастного ребенка и для остальных пансионеров.
– Я каждый день молюсь об их исцелении, – сказала монахиня. – Туберкулез – ужасная болезнь. Несмотря на принимаемые меры по обеспечению гигиены, недуг распространяется и поныне. Здесь, в санатории Лак-Эдуара, проживает в среднем двадцать пансионеров из обеспеченных семей. Но большинство больных туберкулезом – бедняки, и учреждений, где их могли бы лечить бесплатно или за умеренную плату, очень мало. Домашняя прислуга, фермеры, рабочие часто скрывают, что больны, и заражают окружающих. Нужно было бы открыть санаторий и в Робервале, места там прекрасные. Воздух свежий, рядом озеро. Я знаю, что сестры-августинки, которые работают в центральной больнице Сен-Мишель в Робервале, много лет вынашивают подобные планы[22]22
Санаторий в Робервале открылся в 1942 году.
[Закрыть]. И это будет санаторий для бедняков! Если у меня к тому времени останутся силы, я бы с удовольствием пошла туда работать. Там мне было бы лучше.
– Вы даже не думаете об отдыхе, дорогая сестра Викторианна?
– Я отдохну в раю, моя крошка! – ответила монахиня. – А теперь пора спать. Значит, завтра возвращаешься домой?
– Да, обещаю.
Восстанавливающий силы сон пришел к молодой женщине тотчас же. Но в пять утра сестра Викторианна встала, потому что кто-то постучал в дверь ее комнаты. Это была Бадетта, тепло одетая, взбудораженная.
– Я пришла сказать Эрмин, что локомотив починили, а пути освободили. Поезд уже стоит здесь, на вокзале Лак-Эдуара. Пассажиров просят занять свои места в вагонах.
– Она не поедет дальше, мадам! – объявила монахиня с ноткой гордости в голосе.
– Вы в этом уверены? – переспросила Бадетта. – Как жаль! Я так радовалась, думая, что мы доедем до Квебека вместе!
Эрмин села на кровати. Окинув комнату сонным взглядом, она сказала тихо:
– Да, я остаюсь в санатории. Утром я сяду на поезд, который отвезет меня обратно в Шамбор. Спасибо, что пришли предупредить меня. До свидания, Бадетта! Мне было очень приятно с вами познакомиться!
Удивленная, журналистка попрощалась. Было очевидно, что она расстроилась, более того, в глазах у нее стояли слезы.
– Когда будете в Квебеке, прошу, навестите меня! Вот визитная карточка с моим адресом. Я угощу вас чаем и покажу мои рассказы.
– Спасибо огромное, Бадетта! Обещаю, я приду к вам в гости, и для меня это будет большим удовольствием.
– Хочу, чтобы вы знали, – добавила журналистка, – я вас не забуду. Вас и ваш голос, ваш великолепный голос, который еще долго будет звучать в моей душе. Что ж, до свидания!
Сестра Викторианна попрощалась с Бадеттой коротким раздраженным кивком. Эрмин легла снова, украдкой бросив взгляд на кусочек картона, где жирным шрифтом было напечатано: «Журналистка». Сестра-хозяйка поспешила закрыть дверь. Эрмин погладила Мукки по щеке и заснула. Через час она вновь проснулась. Сердце ее билось так, что в груди болело, – настолько сильные эмоции она испытала, увидев странный сон.
«Я не хочу! Не хочу видеть такие сны!» – подумала Эрмин. Глаза молодой женщины были полны слез. Она прижала сына К груди.
Комната была пуста. Должно быть, сестра Викторианна и Шарлотта спустились в кухню. Молодая женщина перевела дыхание, как если бы ей действительно пришлось бежать по снегу ночью, испуганной волчьим воем.
«Я пыталась догнать сани, запряженные огромными псами, которые сердито рычали. Кто-то увозил от меня Мукки, однако тот был старше, таким, как маленький Жорель. Он звал меня на помощь, но я не могла догнать похитителя!»
Эрмин показалось, что она вспомнила лицо мужчины, укравшего у нее сына. Оно было бледным, кожа да кости.
– Я знаю, человек из сна похож на этого больного, Эльзеара Ноле! – вполголоса сказала она себе. – Ничего удивительного, что он мне приснился: несчастный и впрямь напоминает привидение.
Немного расстроенная, она накормила и перепеленала Мукки, потом устроила его поудобнее в коляске. Мысль, что сегодня же вечером она будет в Валь-Жальбере, успокоила молодую женщину, и она отправилась на поиски монахини и девочки. На первом этаже санатория стояла полная тишина. От горожан-захватчиков не осталось и следа. Столы в столовой были расположены в образцовом порядке. Шарлотта, напевая себе под нос, расставляла тарелки.
– А вот и ты, Эрмин! Сестра Викторианна хотела, чтобы я дала тебе поспать.
– А я хотела бы ей помочь, – ответила молодая женщина. – Шарлотта, ты не расстроилась? Я знаю, как тебе хочется побывать в Квебеке!
– Ты сказала: «В следующий раз!», – ответила девочка с улыбкой. – Значит, так и будет!
– Непременно! – заверила ее Эрмин, хотя сама сомневалась в том, что это когда-нибудь случится. Имея на руках второго малыша, она уже не сможет позволить себе такой прихоти.
«Сестра Викторианна помогла мне вернуться на правильный путь. Прежде всего, я – мама. Сейчас я уже не понимаю, почему решила пройти это прослушивание. Какая же я дурочка! Мне не следовало даже думать об этом!»
Пожилая монахиня встретила ее улыбкой.
– На столе горячий кофе и молоко. Садись и позавтракай хорошенько.
– Я хочу помогать вам, сестра, и сегодня утром тоже! – возразила молодая женщина.
– Не нужно, моя крошка. Вчера вечером, когда посетителей в столовой прибавилось, помощь была необходима. Сегодня все идет по заведенному порядку.
– Мне будет приятно думать, что я делаю доброе дело. Когда мы жили в монастырской школе, вы всегда находили для меня полезное занятие.
– Вот упрямица, – проворчала монахиня. – Не знаю, понравится ли господину директору, если он увидит тебя за работой. Здесь достаточно рабочих рук. Хотя, если ты настаиваешь, будешь объясняться с ним сама, когда он застанет тебя с поварешкой в руках!
С этими словами сестра Викторианна протянула Эрмин фартук, который та уже надевала накануне. И добавила:
– Можешь нарезать хлеб и намазать его маслом. Потом отнесешь блюда с бутербродами в столовую и расставишь на столах. Пансионеры скоро спустятся.
– Спасибо, сестра! – сказала Эрмин. – Если бы мне пришлось сидеть без дела до самого поезда, я бы умерла со скуки. Думаю, директор не обидится, увидев, что я при деле!
И молодая женщина взялась за приготовление бутербродов. Работа спорилась в ее руках. В кухне витали чудесные ароматы теплой сдобы и кипяченого молока. Ободряюще гудел огонь в печи.
– Честно сказать, мне по душе видеть тебя за простой домашней работой, моя крошка, – с озабоченным видом заявила пожилая монахиня. – Господи, ваше счастье, что ни в твоей семье, ни в семье Маруа никто не заболел туберкулезом! В прошлом месяце мы отправили домой женщину сорока лет, чтобы она смогла отдать Богу душу в окружении восьмерых детей и супруга, работника железной дороги. Он часто навещал ее и потратил все свои сбережения, чтобы жена могла жить в этом санатории.
– Из больных, которых я видела вчера вечером, ни у кого нет шанса выздороветь? – спросила Эрмин.
– Маленький Жорель сплевывает кровь. Родители приедут навестить его в будущее воскресенье, но они будут расстроены: мальчику становится все хуже.
Шарлотта стояла рядом и слушала, личико у нее было расстроенное. Пожилая монахиня развела руками:
– Я многое узнала, работая среди чахоточных, Эрмин. Женщина, о которой я только что вспомнила, перенесла очень болезненную процедуру – коллапсотерапию. Она заключается в том, что легкие подвергают хирургическому вмешательству, чтобы поврежденные участки зарубцовывались здоровыми тканями. Приехав в Лак-Эдуар, она испытывала страшные боли. Думаю, это ускорило ее конец. Я же слежу за тем, чтобы пища была правильной: говядина с кровью, много молочного. Представь себе, господина Ноле лечили весьма странным способом, прежде чем он попал к нам: его укладывали в конюшне между кобылой и ее жеребенком, завернутым в одеяло, которым прежде обтирали животное, чтобы ткань пропахла молоком. Те, кто пользовал его подобным образом, где-то услышали, что это эффективное средство против туберкулеза[23]23
Информация взята из книги Луизы Соте «Защищайся! Туберкулез в Квебеке в первой половине XX века».
[Закрыть].
Эрмин удрученно покачала головой, продолжая при этом намазывать маслом большие ломти хлеба.
– Сестра, можно, я подам пансионерам завтрак? – спросила она. – Мне будет приятно снова увидеть маленького Жореля.
– Даже если я скажу «нет», ты станешь спорить и в конце концов добьешься своего! Личико-то у тебя ангельское, но характер – железный. Если ты это сделаешь, моя помощница сможет пока проветрить комнаты пансионеров.
Молодая женщина тихо поблагодарила монахиню. Она была искренне рада, что имеет возможность хоть чем-то помочь этим людям. Эрмин выглянула в столовую: другая монахиня присматривала за пансионерами, понемногу заполнявшими столовую. Рядом кто-то зашелся ужасным кашлем. Это была светловолосая женщина лет тридцати.
«Вчера вечером я уделила внимание только Жорелю, – упрекнула себя Эрмин. – Нужно было найти доброе слово для каждого пансионера!»
На ней сегодня были серые брюки из джерси, удобные и теплые, и синяя кофточка под горло. Волосы Эрмин собрала в пучок на затылке. Так, в белом фартуке, она обходила помещение, держа в одной руке кувшин с обжигающе горячим молоком, а в другой – блюдо с бутербродами.
Увидев ее, Жорель затрепетал от радости. Он поприветствовал ее звонким: «Доброе утро, мадам певица!» – и добавил:
– Никогда раньше не видел женщину в брюках!
– Раньше женщины брюк не носили, а теперь носят. И это очень удобно, – ответила Эрмин с улыбкой.
– Вы теперь будете здесь работать? – спросил мальчик.
– Нет. В полдень я сяду на поезд. Я просто помогаю сестре Викторианне, мы с ней давно дружим. Надеюсь, сегодня утром ты хорошо покушаешь? Я слышала, у тебя плохой аппетит.
Эрмин вернулась в кухню за джемом и кофе. Проходя по столовой, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Эльзеар Ноле, который, как и вчера, сидел рядом с Жорелем, растерянно глядел на нее.
«Этот человек и правда странный!» – озадаченно подумала молодая женщина.
Жослин провел ужасную ночь, терзаясь телом и душой. Он пребывал в уверенности, что его дочь уехала на рассвете, вместе с остальными путешественниками. Мужчина пролил немало слез, потом представил себя выздоровевшим. Он подумал, что тогда смог бы поговорить с дочерью, рассказать ей о своей полной печалей жизни. И вдруг Жослин снова видит ее, в фартуке! У нее румяные щеки и полные сострадания голубые глаза… Как только Эрмин вернулась из кухни, он призвал на помощь всю свою смелость:
– Мадам, я хочу еще раз извиниться за мой вчерашний жест, – сказал он низким глубоким голосом. – У меня дочь вашего возраста.
– Вы не обидели меня, мсье, – отозвалась Эрмин.
Удостоверившись, что у каждого пансионера есть все необходимое, она повернулась, чтобы идти в кухню.
– И все же я снова прошу прощения, – начал он. – Нас, больных туберкулезом, считают заразными и относятся соответственно. А ведь у нас тоже есть чувства! Мне пришлось объявить о своей болезни и заполнить документы, чтобы меня внесли в регистр больных[24]24
Соответствующий закон принят в 1901 г.
[Закрыть]. Когда проходишь через эту процедуру, создается впечатление, что объявляешь на весь мир: «Я скоро умру!»
– Думаю, это очень тяжело, мсье, – ответила Эрмин. Она не знала, что еще сказать.
Близость этого человека заставляла ее чувствовать себя неловко. Тоненький голосок помог ей выйти из затруднительного положения.
– Вы знакомы с сестрой Викторианной? – спросил маленький Жорель.
– Я выросла в монастырской школе в Валь-Жальбере, поселке, расположенном недалеко от озера Сен-Жан. Меня воспитали монахини, и у сестры Викторианны, которая была у нас сестрой-хозяйкой, я многому научилась.
– Значит, вы сирота? – удивился мальчик.
Жослин ожидал услышать положительный ответ. Он прикрыл глаза. Мужчина испытывал такое волнение, что даже не замечал, что дрожит всем телом.
– Не совсем так, но я не могу рассказать тебе эту историю, мне нужно покормить моего малыша.
«Не совсем так»? Эти слова озадачили Жослина. Он чуть было не перевернул свою чашку с молоком. Разочарованный, Жорель положил на тарелку бутерброд, который собрался было есть. Чтобы его не расстраивать, Эрмин решила уделить мальчику еще несколько минут.
– Мои родители отдали меня сестрам, потому что не могли оставить у себя. Я часто грустила, думая об этом, но Господь, чтобы утешить меня, даровал мне способность к пению.
Теперь у Жослина, хотел он того или нет, не осталось никаких сомнений. Уши его покраснели, на лысеющем лбу выступил холодный пот. Оглушенный душевной болью, он словно со стороны услышал собственные слова:
– Наверное, вы ненавидите и презираете ваших родителей за то, что они вас бросили?
– Нет, мсье! Я их простила, у них не было выбора.
– А откуда вы знаете? – спросил Жорель.
– Какой же ты все-таки любопытный! – пошутила Эрмин. – Лучше займись-ка завтраком. Я узнала это от матери, которую, к своему счастью, нашла. А теперь доедай бутерброд!
На этот раз она стремительно удалилась, чтобы подать завтрак трем оставшимся пансионерам. Она не могла видеть, как по телу Жослина пробежала дрожь и он побледнел так, что страшно было смотреть. Каждое ее слово разило его в сердце, как нож.
«Что она говорит? – с удивлением думал Жослин. – Лора жива? Невозможно, я видел ее могилу! Но ведь я не сумасшедший! Она говорила о своей матери, а ее мать – Лора, моя Лора!»
К нему торопливым шагом приблизилась медсестра. Она всегда присутствовала при трапезах.
– Мсье Эльзеар, вам нехорошо? – спросила она.
– Оставьте меня, – пробормотал он сквозь зубы. – Оставьте меня в покое!
Яростный гнев обуял его. Судьба, дьявольски жестокая, похоже, решила вволю поиздеваться над ним. Долгие годы он оплакивал супругу, виня себя в ее кончине. К этому горю добавлялась боль из-за того, что он ничего не знал о судьбе своего ребенка, Мари-Эрмин. Если он не пытался разузнать, что с ней стало, то лишь потому, что испытывал огромное, невыносимое чувство вины, сделавшее его одиноким, сварливым, почти бесчувственным. Жослин никогда не приближался к Валь-Жальберу и озеру Сен-Жан, подозревая, что его дочь по-прежнему живет в монастырской школе. Да и как мог он посмотреть в глаза девочке, если стал причиной смерти ее матери? Теперь все то, в чем он был уверен, разлетелось в пух и прах. Мужчина подумал, что судьба жестоко одурачила его.
– Я вижу, что вам нехорошо, мсье Эльзеар! – не сдавалась медсестра. – Я попрошу доктора вас осмотреть.
– Нет, не нужно идти к доктору! – взмолился тот, приходя в себя. – У меня по утрам всегда плохое настроение, вы ведь об этом знаете!
Жослин снова и снова повторял себе, что нужно отвлечься, дать себе время на размышления. Он даже не смел о чем-нибудь спросить Эрмин. За эти тяжкие годы он приобрел привычку прятать свои истинные чувства, научился жить под чужим именем и теперь понемногу поддавался панике.
«В любом случае, я обречен, я болен и дни мои сочтены. И все-таки я увидел мою дорогую девочку, мой прекрасный белый цветок! – утешал он себя. – Если Лора и вправду выжила, значит, еще одна печаль долой. Одним грехом меньше…»
Эрмин вернулась в кухню. Сестра Викторианна приготовила для нее большую чашку кофе с молоком. Шарлотта устроилась тут же, за столом, и за обе щеки уплетала десерт.
– Сестра Викторианна угостила меня сладкими булочками! – сообщила Эрмин девочка. – Я с тобой поделюсь! Держи!
– Я не голодна, дорогая, – со вздохом отозвалась молодая женщина. – Я стыжусь своей слабости.
– Это какой же? – спросила пожилая монахиня.
– В обществе ваших пансионеров мне неловко. Я не осмеливаюсь смотреть им в лицо, а поговорить смогла только с маленьким Жорелем, и то потому, что он ребенок. Но остальные, как этот Эльзеар Ноле… Перед ними я робею. Я сравниваю себя с этими людьми и понимаю, какая я сильная, ведь я здорова. Боюсь, на моем лице и в глазах они читают жалость. Я веду себя, как трусиха!
– Ну-ну! Если бы вы поработали здесь, мадам, это скоро бы прошло! – сказала помощница сестры Викторианны, женщина в белом халате. – Поначалу мне тоже было неловко, а потом уверенность ко мне вернулась. Да, они больны туберкулезом, но по сути такие же, как мы с вами. Им нравится рассказывать о своих семьях, рассуждать о погоде.
– Я понимаю, – сказала Эрмин. – Но они, в отличие от нас, обречены.
– Никто не знает, когда пробьет его час, – объявила сестра Викторианна, вольно цитируя Священное Писание. – И здоровый человек может умереть внезапно, из-за несчастного случая или по другой причине.
– Как сестра Магдалина, мой ангел-хранитель, которая умерла от испанки, – невесело улыбнувшись, сказала молодая женщина. – Мне тогда было четыре года, но я никогда ее не забуду. Я до сих пор храню ее фотографию.
– Я помню ее, – просто сказала бывшая сестра-хозяйка монастырской школы.
Расстроенная сама не зная почему, Эрмин решила выпить кофе с молоком. Единственное, чего ей сейчас хотелось, – это оказаться в Валь-Жальбере, в компании Мирей, в красивом доме Лоры. Шарлотта спросила, можно ли ей немного погулять по санаторию с Мукки.
– Он часто плачет, и, если я покатаю его в коляске, он скорее заснет, – предположила девочка. – Я пойду в большой коридор.
– Иди, если хочешь, – ответила Эрмин. – Но благоразумно ли это с нашей стороны, сестра?
Иными словами, Эрмин спрашивала, не опасно ли это для обоих детей.
– Им ничего не грозит, – отрезала сестра Викторианна. – Мы строго следуем инструкциям докторов и господина директора. Во всех помещениях санатория ежедневно проводится влажная уборка и дезинфекция. К тому же сразу после завтрака пансионеры поднимутся к себе в комнаты, чтобы полежать немного. У нас строго соблюдается правило: после каждого приема пищи полагается отдохнуть. Так что бери коляску и иди, Шарлотта!
Девочка поспешно вышла из кухни. Она обожала катать коляску, тем более такую нарядную – с отделанными кружевами простынками и нежно-голубым одеяльцем, цвет которого подчеркивал смуглую кожу малыша, чьи черные волосенки выглядывали из-под белого хлопчатобумажного чепчика. Коридор показался ей бесконечно длинным. Шарлотта дошла до противоположного конца и вернулась, а Мукки уже крепко спал. Из столовой как раз выходили больные. Они поднимались по центральной лестнице и расходились по своим комнатам на втором этаже. Девочка не слишком удивилась, когда несколько минут спустя один из пансионеров вернулся. Это был Жослин. Он опирался на трость и снова надел свою фетровую шапочку.
– Простите, мсье, мне можно пройти? – спросила Шарлотта, когда он преградил ей путь.
При виде этого высокого мужчины, несмотря на худобу казавшегося довольно крепким, девочка оробела. Однако он ласково ей улыбнулся и наклонился над коляской, чтобы увидеть ребенка. Шарлотта заметила, что рот он при этом прикрыл чистым носовым платком, сложенным вчетверо.
– Я уже видел тебя в столовой, – сказал он негромко. – Ты сестра молодой дамы, которая так хорошо поет?
– Нет, мсье! Меня взяла на воспитание ее мать, мадам Лора. Если бы не она, я бы сейчас была слепой. Мадам Лора заплатила за мою операцию. А Эрмин я знаю очень давно и люблю, как старшую сестру.
– Вот как? Тебе очень повезло, – сказал Жослин.
Он решил не упускать этот, возможно, единственный шанс посмотреть на своего внука. Увидев смуглое личико, обрамленное черными волосами, мужчина удивился.
– Малыш совсем не похож на свою мать! – воскликнул он. – У нее светлая кожа и золотистые волосы!
Шарлотте и в голову не пришло, что ей, наверное, не стоит разговаривать так долго с незнакомым человеком. Наоборот, она с радостью пояснила:
– В Мукки есть индейская кровь, поэтому он такой смуглый, мсье. В Валь-Жальбере все говорят, что он очень похож на своего папу, Тошана.
Жослин, пораженный услышанным, оперся о стену. Все перемешалось у него в голове.
– Эта молодая дама, Эрмин, замужем за индейцем? – спросил он. – Такие браки – редкость в наших краях!
– Клеман Тошан Дельбо – метис и католик.
– Теперь я понимаю.
По правде говоря, он не понимал ничего. Судьба решила спутать карты. Сердце Жослина билось так часто, что, казалось, еще секунда – и грудь просто разорвется. Его настиг столь сильный приступ кашля, что испуганная Шарлотта, толкая перед собой коляску, поспешила обратно в кухню. Пребывая в уверенности, что Эрмин не одобрила бы ее болтовни с незнакомцем, девочка решила об этом не рассказывать.
– Мукки спит, как ангел, – объявила она.
– Спасибо, Шарлотта! – отозвалась молодая женщина, как раз снимавшая фартук. – Часа через полтора пойдем на вокзал. Только идти придется пешком.
Эрмин старалась скрыть ото всех снедавшую ее тревогу. Она искренне обрадовалась встрече с сестрой Викторианной, и все же атмосфера санатория удручала ее. Эрмин без конца возвращалась мыслями к маленькому Жорелю, на лице которого читалось совсем не детское отчаяние, и к Эльзеару Ноле, которого, судя по всему, болезнь заставляла чувствовать себя чуть ли не отверженным. Для грусти была и еще одна причина: последние двадцать минут она ощущала сильную боль внизу живота.
«Скорей бы прошло! – взмолилась про себя Эрмин. – Боли быть не должно, это плохой знак».
Она никому не хотела говорить о своем недомогании. Еще около часа Эрмин беседовала с пожилой монахиней и ее помощницей, потом поднялась за своими вещами. Боль не отступала. Наконец пришло время прощания.
– Я вам напишу, – пообещала она сестре Викторианне. – Я так рада, что мы увиделись!
– Да и мне теперь спокойнее, когда я знаю, что у тебя есть мать, супруг и прекрасный малыш. Не забывай мои советы, милая моя Мари-Эрмин!
– Я их не забуду, – пообещала молодая женщина.
Интендант санатория предложил проводить Эрмин с Шарлоттой на вокзал, чтобы им не пришлось самим нести тяжелые чемоданы. Эрмин поцеловала сестру Викторианну. У обеих слезы навернулись на глаза. За окнами в перламутровом свете зимнего солнца серебрился снег. Шарлотта с наслаждением вдохнула свежий морозный воздух. Она была рада, что они возвращаются домой. Приключений ей хватило с головой, и она уже успела соскучиться по своей уютной комнате, игрушкам и школьным товарищам.
Никто не заметил стоящего у окна Эльзеара Ноле. Он смотрел, как уходит его одетая в великолепную шубку дочь, толкая перед собой коляску, в которой спал его внук.
«Как могло случиться, что она вышла замуж за сына Анри Дельбо? – недоумевал он. – Память у меня хорошая, значит, я ничего не путаю. Сына Дельбо звали Клеман. Голова идет кругом! Я должен знать, что случилось на самом деле! И Лора… Каким чудом она осталась жива и откуда у нее деньги?»
Непонимание и неверие оказались сильнее волнения. Нет, он просто не может умереть, не узнав правды! Сжав кулаки и стиснув зубы, мужчина смотрел на удалявшуюся грациозную фигурку своей дочери, что становилась все более расплывчатой из-за наполнивших его глаза горьких слез. Внезапно все утонуло во мраке. Он потерял сознание и упал на пол.
Эрмин испытала чувство облегчения, оказавшись наконец в вагоне поезда. Она и не догадывалась, что видела собственного отца, говорила с ним. Молодая женщина очень замерзла и с беспокойством думала о том, как им с Шарлоттой добраться из Шамбора в Валь-Жальбер сегодня вечером.
«Будет совсем темно! Нужно было зайти на почту и отправить телеграмму маме. Они с Хансом приехали бы за мной на вокзал. Хотя тогда бы мне пришлось рассказать им о своей неудачной поездке… Боже, как же мне больно…»
Молчание Эрмин и тревожное выражение на ее лице обеспокоили маленькую Шарлотту.
– Что с тобой, Мимин?
– Ничего, дорогая! Просто мне очень хочется поскорее оказаться дома, в тепле.
Она погладила девочку по щеке и снова погрузилась в свои мысли, то и дело прислушиваясь к терзавшей ее боли. Прошло два долгих часа, и настала пора кормить Мукки. Сын только-только выпустил изо рта сосок, как по бедрам Эрмин потекла теплая жидкость, пропитывая белье и брюки из джерси. Страхи молодой женщины подтвердились. Сама не своя от ужаса и отчаяния, она замерла, боясь шевельнуться. Никогда раньше она не испытывала такого ощущения непоправимой потери.
«О нет! Только не это! Господи, только не это! У меня выкидыш! Это не задержка месячных, я уверена! Меня тошнило. Еще сегодня утром у меня желудок переворачивался от любого сильного запаха!»
К ужасному разочарованию добавлялось чувство неловкости. Как остановить этот поток крови, да еще в таких условиях? Эрмин порадовалась, насколько это было возможно в такой ситуации, что надела достаточно длинную шубу, которая скрывала ее беду от чужих глаз.
«Слава богу, что я ничего не сказала Тошану! Он не узнает. А если бы узнал, то имел бы полное право меня возненавидеть и даже презирать. Но почему это случилось со мной, почему? Может, в поездах часто случаются выкидыши? Ведь вагоны раскачиваются так сильно…»
В глубине души молодая женщина знала, что точной причины того, что произошло, нет. И все же чувствовала себя виноватой.
«Если бы я осталась в Валь-Жальбере, то не потеряла бы ребенка!»
Эта мысль стала последней каплей: Эрмин разразилась рыданиями. Шарлотта вскочила с сиденья и бросилась обнимать старшую подругу.
– Почему ты плачешь? Скажи! С тобой что-то не так, я же вижу!
В иных обстоятельствах Эрмин ничего не стала бы говорить девочке, ведь та была еще слишком мала, чтобы знать подобные вещи. Но сейчас она пребывала в состоянии паники и не знала, где искать помощи.
– Я потеряла ребенка. С утра у меня сильно болел живот. Но я думала, что это скоро пройдет. Увы, случилось самое плохое. Дорогая, ты присмотришь за Мукки? Мне нужно выйти в туалет. И, прошу тебя, принеси мой чемодан, мне придется переодеться.
Глаза девочки округлились от страха. В свои годы она мало что знала о секретах женского тела, но часто видела, как Мирей стирает испачканные кровью тряпочки, предварительно вымочив их в тазу с водой. На ее вопрос домоправительница ответила, что каждый месяц все женщины, которые не носят ребенка, теряют немного крови.
– Конечно, Мимин! – выдохнула малышка с таким выражением, будто случилось что-то ужасное.
Молодая женщина встала и мелкими шажками направилась в конец вагона, стараясь держаться прямо, хотя боль была так сильна, что хотелось согнуться пополам. Когда она, бледная как полотно, вернулась, пришла очередь Шарлотты расплакаться. Эрмин свернула штаны, чтобы скрыть пятна крови, но девочка успела увидеть испачканную ткань, и это ее испугало. Молодая женщина попыталась ее успокоить:
– Бедная моя девочка, обратно мы возвращаемся совсем невесело! Мне очень жаль, что так вышло, Шарлотта. Но не бойся! Все в порядке.
– Я не боюсь, – едва слышно ответила девочка. – Просто тебе, наверное, так грустно, что мне грустно тоже.
– Да, мне грустно, но изменить уже ничего нельзя.
Придя к такому печальному выводу, молодая женщина надолго замолчала, верная своему решению не подавать виду, что ей плохо. Эрмин было очень холодно, она ощущала себя ранимой, грязной. Она подложила кусок детской пеленки, чтобы не измазать одежду еще сильнее, но скоро почувствовала, что кровь снова пропитывает ее нижнее белье, чулки и юбку. Еще дважды ей приходилось выходить в туалет. Путь из Лак-Эдуара в Шамбор оказался настоящим мучением.
* * *
Мирей не сразу опомнилась от удивления, увидев их на пороге в десятом часу вечера. Эрмин с трудом держалась на ногах. Она была очень бледна, только кончик носа покраснел от слез. Шарлотта чувствовала себя немногим лучше: дорога и волнение совершенно измотали девочку.
