Текст книги "Рубенс"

Автор книги: Мари-Анн Лекуре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Вот почему населявшие Европу народы и их владыки не трогали его душу. Вот откуда та трезвость взгляда, с которой он присматривался к политическим событиям своего времени, подвергая безжалостному анализу их последствия и с горечью сознавая, что его проницательность никому не нужна. «Интересы целого мира сегодня переплелись самым тесным образом, но государствами управляют люди неопытные и не умеющие прислушиваться к чужим советам; они не только не исполняют собственных замыслов, но и пропускают мимо ушей мнения других». 294

От его пытливого ума не ускользнули несколько фундаментальных обобщений, которые он вывел из окружающей действительности. Голландцы, считал он, требуют лишь юридически закрепить то, чего на практике они уже добились. Король Испании уже давно выпустил из рук руль управления Соединенными Провинциями, как в политике, так и в экономике, и лишь ослепление мешает ему убедиться, что вернуть свою власть он уже не в силах. «Разве это справедливо, что ради спасения одного титула вся Европа должна жить в состоянии вечной войны?», 295вопрошал Рубенс. Так же ясно он сознавал, что судьба датских, шведских и английских союзников Голландии будет решаться в Германии, откуда «следует ждать бури». 296Наконец, он понимал, что если испанофобия французов и голландцев совпадет по времени с ослаблением Испании, то в результате могут явиться на свет самые невероятные союзы, а чем это закончится, не знает никто.

Вот откуда пророческая нота в оценках, даваемых им событиям, повлекшим за собой изменения в дипломатическом раскладе сил. По поводу франко-испанского соглашения он писал: «Думаю, что этот альянс послужит сглаживанию разногласий между Францией и Англией, но завоеванию этого королевства нисколько не поможет, равно как и покорению голландцев, ибо последние все еще непобедимы на море. Я не думаю, что намерения Франции простираются столь далеко. Полагаю, что в настоящее время Франция, внешне соглашаясь с волей союзника, на самом деле стремится использовать чужое горение в собственных интересах. Король Испании, в свою очередь, готов выказать себя истинным другом, способным прийти на помощь в трудную минуту, и ревностным католиком, даже если это идет вразрез с государственными интересами его страны. Я почти уверен, что англичане не ожидали подобного удара, но они заслужили его своей самонадеянностью, осмелившись объявить войну сразу двум могущественнейшим европейским монархам». 297

В связи с поддержкой англичанами протестантов Ла-Рошели он отмечал: «Весьма вероятно, что ваши люди [французы] поспешат избавиться от англичан без нашей помощи не только ради спасения своей репутации, но и с целью избежать обязательств, выполнить которые они будут не в состоянии. Я думаю, что Франция еще помнит, какую цену ей пришлось уплатить испанцам за помощь, оказанную во времена Лиги, и quanti steterint Gallis isti soteres(сколь дорого обошлась французам помощь освободителей). Думаю также, что своим безрассудством англичане оказали бы французскому королю великую услугу, предоставив последнему оправдание для штурма Ла-Рошели и благовидный предлог для ее покорения. По моему мнению, этот город, зажатый сушей и загнанный в кольцо, сдастся на милость Его Величества сразу же, как только уйдут англичане, и я не верю, что герцогу де Роану удастся добиться чего бы то ни было, ибо пат vanae sine virbus irae(бессильный гнев тщетен)» (Тацит, История, 4.75). 298

В точности так все и произошло. 29 октября 1628 года Ла-Рошель безоговорочно сдалась. Герцог де Роан, преследуемый врагами, отступал до Севенн, пока после заключения Алесского мира (1629 год) протестантам не было даровано всеобщее прощение. После этого он направился в Венецию, где его встречали с великими почестями.

В Мантуе решалась судьба наследства Гонзага. Согласно воле последнего герцога и законам родства, герцогство переходило к французскому герцогу Неверскому: «Я вполне разделяю ваше мнение относительно того, что смерть мантуанского герцога повлечет за собой некоторые перемены, ибо я не верю, что алчность герцога Савойского удовлетворится женитьбой сына герцога Неверского на его внучке, поскольку лично ему этот брак не принесет никакой выгоды. Со своей стороны, испанцы вряд ли отнесутся благосклонно к тому, что одним из заальпийских государств, расположенных внутри владений Милана, завладеет кто-то из французов либо их союзников. Возможно, конечно, что споров вокруг мантуанского наследства не возникнет, но я сильно в этом сомневаюсь, имея в виду Монферрато и особенно Казаль, где находится главная крепость этого государства и стоит испанский гарнизон». 299И в самом деле, начиная с 1629 года между испанцами и французами началась вражда вокруг итальянских территорий.

Герцог де Гиз и дон Фабрико де Толедо (генерал-лейтенант океанического флота) объединили усилия против общего врага – Англии. «Не могу поверить, – писал Рубенс, – что французский король бросит голландцев; не доверяя испанцам, он, вероятнее всего, будет продолжать оказывать тем поддержку. Если только я не ошибаюсь, Франция и Англия легко найдут общий язык, как только падет Лa-Рошель, а их взаимная дружба и согласие вновь обретут былую прочность, а может быть, и превзойдут ее». 300Что ж, франко-английское соглашение в итоге не привело к ощутимым результатам, хотя Ришелье задействовал все возможные силы для его заключения, вставляя тем самым палки в колеса самому Рубенсу, добивавшемуся заключения совсем другого альянса.

Разумеется, обмениваясь письмами с Дюпюи и откровенно делясь с ним новостями о посетивших его послах, о морских и приграничных стычках бельгийцев с голландцами, о строительстве Марианнского канала (первоначально именовавшегося каналом Эухении), связавшего Рейн с Маасом, Рубенс ни словом не обмолвился своему корреспонденту о собственных контактах с англичанами. Напротив, он всячески подчеркивал вероятность заключения франко-английского альянса, направленного против Испании, и жаловался Дюпюи на англичан, – точно так же, как он негодовал на французов в письмах к Оливаресу.

И, поскольку все-таки то была переписка эрудита и королевского библиотекаря, ее участники не могли не позволить себе некоторых чисто теоретических отступлений. Рубенс по памяти описывал произведения древнеримской живописи, которые наблюдал в садах Вителлия, 301рассуждал об античных образцах супружеской любви, самым ярким примером которой считал союз Орфея и Эвридики, горевал по поводу распыления коллекций мантуанского герцога, когда-то находившихся на его попечении, 302наконец, делился личными воспоминаниями о прежних своих покровителях, семействе Гонзага: «Своим расточительством и мотовством герцог Винченцо с сыновьями пустили на ветер имущество своих подданных, которых всегда облагали самыми тяжкими повинностями». 303

О живописи если и говорилось, то мимоходом. Рубенс еще не расстался с идеей написать серию картин для галереи Генриха IV. С этой целью он с завидным постоянством слал послание за посланием аббату де Сент-Амбруазу, который исполнял при Марии Медичи роль советника по вопросам искусства. С каждой подвернувшейся оказией художник передавал французу очередной поклон. 27 января 1628 года он сообщил, что приступил к работе над эскизами. 304Правда, дальше дело так и не пошло: и то сказать, «зимой краски сохнут чрезвычайно медленно». 305Реже стал и обмен письмами с Пейреском. Гуманист окончательно перебрался в Прованс, а потому больше не мог служить информатором о столичных новостях. Тем не менее Рубенс продолжал держать его в курсе своих научных изысканий, которыми занимался в минуты досуга, а также пообещал другу выслать автопортрет.

Мадрид

Итак, 29 августа 1628 года он тронулся в путь. В Испанию с важным поручением ехал весьма искушенный в политике человек, скорее дипломат, чем художник (хоть и прихвативший с собой на всякий случай несколько картин). Путешествие к полуострову совершалось форсированным маршем и в полном секрете. Он не остановился в Париже, не заглянул к своему другу Пейреску, хотя проезжал югом Франции. Единственный раз он на два дня задержался в пути, чтобы взглянуть на осаду Лa-Рошели. 15 сентября он уже въезжал в Мадрид.

В тесном мирке дипломатов его приезд произвел бурю. Слухи об активной политической деятельности художника докатились до испанской столицы, в том числе до папского нунция Джованни Баттисты Памфили, который поспешил доложить начальству: «Говорят, этот большой друг Бекингема привез предложение о соглашении между двумя коронами». 306

Рубенс передал привезенные документы, а также показал Филиппу IV свои полотна, не вызвавшие у последнего особенного восторга. 28 сентября состоялось заседание государственного совета, на котором предстояло обсудить, следует ли давать дальнейший ход переговорам с Жербье. Ожидали прибытия английского представителя сэра Ричарда Коттингтона.

Но он так и не приехал. В Англии начались серьезные внутренние волнения. 23 августа в Портсмуте некий пуританин напал на Бекингема с кинжалом. В Мадриде эту новость узнали лишь в октябре, спустя два месяца после происшествия. Сохранилось письмо, датированное 5 октября 1628 года и приписываемое Рубенсу, в котором художник, обращаясь к лорду Карлайлу, сокрушается по поводу «внезапного бедствия, вызванного кончиной господина герцога Бекингема, резко прервавшего ход нашего дела в тот самый момент, когда все складывалось самым наилучшим образом и вело к скорейшему достижению нашей цели […]. Я нахожусь почти на грани отчаяния в связи с утратой столь достойного сеньора, приходившегося мне личным другом, и скорблю об уроне нашему общему благу, которому он с искренностью служил». 307

Неизвестно, что именно – смерть герцога или привычная для испанцев «летаргия», – послужило тому причиной, но дело опять затянулось. Решение, как всегда, отложили в долгий ящик. Придворная жизнь мало привлекала Рубенса. Королевской страсти к театру он не разделял. Если не считать вдовства, 308с премьер-министром Оливаресом его не объединяло ровным счетом ничего. Действительно, этот человек «жил, как монах-отшельник, державший у себя в комнате гроб, куда он укладывался спать, требуя, чтобы над ним пели “De profundis”. 309Неудивительно, что в письме к Пейреску от 2 декабря 1628 года Рубенс писал: «Здесь, как, впрочем, и везде, я занимаюсь живописью». 310

На сей раз камуфляж полностью совпал с реальностью. Никто не верил Рубенсу, когда тот заявлял, что едет в Испанию писать короля. Между тем именно этому занятию ему пришлось посвятить добрую часть проведенных в Мадриде восьми месяцев. По приказу Филиппа IV во дворце Рубенсу оборудовали мастерскую. Король навещал его ежедневно. Вероятно, возможность побеседовать с художником привлекала его даже больше, чем искусство последнего, но тем не менее монарх заказал мастеру целый ряд портретов – своих и членов семьи. И Рубенс писал короля, брата короля кардинала-инфанта Фердинанда, будущего правителя Нидерландов (в красном халате), королеву, урожденную Елизавету Бурбонскую, инфанту Марию-Терезию, неудачливую невесту принца Уэльского, теперь собиравшуюся вступить в брак с императором Фердинандом II, снова короля – на коне и в доспехах. За последнюю работу он удостоился стихотворной похвалы поэта Зарата. Своему придворному художнику Диего Веласкесу Филипп IV наказал показать Рубенсу все королевские галереи. Взорам фламандца открылось бесценное собрание полотен Тициана, созданных при жизни императора Карла V. Снова обратившись в прилежного ученика времен своей итальянской юности, он с усердием принялся копировать великого венецианца. Он не уставал настаивать на пользе копирования старых мастеров, 311которое не только помогало держать в форме руку, но и способствовало обогащению собственных коллекций. В его посмертном собрании впоследствии окажется 32 копии Тициана, выполненных в Мадриде. Этим он по преимуществу и заполнял свои дни в испанской столице, не считая разговоров и прогулок верхом с Веласкесом – единственным из местных живописцев, кого он счел достойным своего общества. Они вместе посетили Эскориал, и, согласно легенде, Рубенс дал будущему создателю «Лас Менинас» **28
  «Лас Менинас» («Фрейлины») – знаменитое полотно Диего Веласкеса, написанное в 1656 году. Мадрид. Музей Прадо.


[Закрыть]несколько советов, в том числе горячо рекомендовал ему отправиться в Италию, чтобы там отшлифовать науку живописи, которой его обучил тесть Пачеко. О последнем следует сказать особо. Не слишком талантливый художник, Пачеко служил Инквизиции и стал первым испанцем, посмевшим соперничать с итальянцами в области теоретической эстетики. В «Искусстве живописи», изданном в 1649 году, хотя написанном много раньше, он оставил нам следующее свидетельство «из первых рук» о пребывании Рубенса в Мадриде: «Он приехал в Испанию в августе 1628 года. Его Величеству, нашему католическому королю Филиппу IV, он привез восемь картин разного размера, написанных на разные темы и вывешенных затем в Новом салоне рядом с другими выдающимися творениями живописи. За девять проведенных в Мадриде месяцев он, не бросая важных дел, ради которых прибыл, много писал (ибо его умение и скорость письма весьма высоки). Прежде всего он написал поясные портреты короля, инфанта и инфанты, намереваясь забрать их с собой во Фландрию, затем выполнил пять портретов Его Величества, в том числе один конный портрет в окружении других персонажей. Все работы восхитительны. Он написал портрет инфанты Дескальзас, а затем сделал с него несколько копий; написал пять или шесть портретов частных лиц. Он выполнил копии всех работ Тициана, которыми владеет король, то есть с обоих купаний, “Похищения Европы”, “Венеры и Адониса”, “Венеры и Купидона”, “Адама и Евы”, а также других; сделал копии портретов Ландграва, герцогов Саксонского, Альбы, Кабоса, одного венецианского герцога и со многих других картин, не принадлежавших королю; сделал копии со своих портретов Филиппа IV в полный рост и в военных доспехах; подправил кое-что в своем раннем “Поклонении пастухов”, хранящемся во дворце; для дона Диего Мессиа (одного из его горячих поклонников) написал “Святое зачатие” в два человеческих роста, а для Хаима де Карденаса – Святого Иоанна-евангелиста в натуральную величину.

Кажется невероятным, как можно за столь короткое время, занятое и иными заботами, написать так много. С другими художниками он почти не встречался, за исключением моего зятя, с которым и до этого поддерживал переписку, а теперь тесно сдружился. Он удостоил его картины высокой похвалы и оценил его скромность. Вместе они посетили Эскориал. […]

Когда переговоры подошли к концу и настала пора прощаться с Его Величеством, граф-герцог вручил ему от имени короля кольцо стоимостью в две тысячи дукатов. 29 апреля 1629 года он сел в почтовую карету и направился прямиком в Брюссель для встречи с инфантой». 312

Судя по всему, Рубенс, в точности как и в первый раз, в 1605 году, поразил Мадрид своей работоспособностью. Между тем, если верить нунцию Джанбатгисте Памфили, он регулярно встречался с Оливаресом: «Все уверены, что фламандский художник явился сюда с некоей миссией, связанной с переговорами, поскольку известно, что он ведет частые беседы за закрытыми дверями с графом-герцогом, а характер этих бесед не имеет ничего общего с теми, кои приличествовали бы его профессии». 313Увы, письма Рубенса к эрцгерцогине и к ее секретарю Педро де Сан Хуану утеряны, и из всего, что связано с переговорами, нам известен только конечный результат, а именно принятое через восемь месяцев раздумий решение графа-герцога отправить художника в Англию.

В самом деле, задержка с переговорами испанцев не смущала. Напротив, с инициативой их возобновления выступили англичане, наконец пришедшие в себя после смерти Бекингема. Лa-Рошель пала, и теперь они опасались преследований со стороны французов, а потому искали сильных союзников. В Мадрид отправился Эндимион Портер, а в Лондоне принялись ожидать ответного гонца из Испании. Выбор Оливареса и Филиппа IV пал на Рубенса. То ли они прониклись наконец доверием к художнику, то ли он лучше других вписался в их излюбленную стратегию затяжек и проволочек. Король с премьер-министром не могли не оценить выгод, связанных с этим выбором, ведь художник был своего рода вольным стрелком, этаким солдатом легкой кавалерии. Его и отправили в Лондон отнюдь не посланником, но разведчиком. Его задача заключалась в том, чтобы по примеру английского посланца, прожившего в Мадриде зиму, расчистить площадку. Мысль о том, чтобы снабдить его сколько-нибудь серьезными полномочиями, даже не приходила им в голову, что не помешало им доверить Рубенсу нелегкую миссию, заключавшуюся в сглаживании противоречий между обеими странами, так чтобы настоящему посланнику по приезде в Лондон оставалось лишь подписать готовое соглашение. Для решения этой задачи художнику предстояло разрушить замыслы Ришелье, пытавшегося войти в сделку с англичанами; договориться с главой французских гугенотов Субизом, скрывающимся в Англии, и, пообещав деньги, убедить его вернуться во Францию и продолжить раздувание протестантской смуты; определить, на каких основаниях возможно примирение курфюрста с императором, поскольку именно это стало главной причиной, толкнувшей Лондон к переговорам; наконец, приложить все усилия к заключению перемирия между Испанией и Соединенными Провинциями. В целом, если бы Рубенсу удалось решить все эти задачи, он уничтожил бы в зародыше Тридцатилетнюю войну. 314

За услуги, оказанные испанскому двору, а также стремясь подчеркнуть важность возложенной на художника функции королевского эмиссара, 27 апреля 1629 года Филипп IV назначил его секретарем Высшего совета Нидерландов. Эта официальная должность навсегда осталась для Рубенса пустым звуком, поскольку никаких обязанностей от него не потребовала. Он вообще, как мы уже не раз имели возможность убедиться, предпочитал действовать в своего рода подполье, сохраняя независимость. Он охотно принимал титулы и звания, но отвергал всякую службу. Состоя в гильдии святого Луки, объединявшей антверпенских художников, он не принимал ни малейшего участия в ее деятельности; являясь придворным художником эрцгерцогов, никогда не жил в Брюсселе; занимая пост секретаря Высшего совета Фландрии, ни разу не посетил ни одного из его заседаний, а впоследствии передал должность своему старшему сыну. В день отъезда из Мадрида он и в самом деле, как о том не без зависти поведал Пачеко, получил усыпанное бриллиантами кольцо.

Он покинул Мадрид 28 апреля. Двинувшись по дорогам Западной Франции, 11 мая он прибыл в Париж, а двумя днями позже уже был в Брюсселе, где инфанта снабдила его средствами, необходимыми для путешествия в Англию. Она же слегка изменила порядок выполнения его миссии, освободив его от необходимости вступать в переговоры с Соединенными Провинциями, поскольку один из ее эмиссаров, Ян Кесселер, уже находился у штатгальтера с аналогичным заданием. Денег, предназначенных для передачи маршалу Субизу, он также не получил. Художник ненадолго завернул в Антверпен, едва успев обнять детей и прихватить с собой шурина Хендрика Бранта. Вспомним, что в Италию он брал с собой Деодата дель Монте, в Голландию – Иоахима Сандрарта. Судя по всему, уезжая надолго из родных мест, он не мог обойтись без спутника из родственников или близких друзей. 3 июня Рубенс и Хендрик Брант сели в Дюнкерке на военный корабль «Адвенчур», предоставленный им английским королем Карлом I для пущей безопасности – открытое море кишело голландскими судами. 4 июня корабль бросил якорь в Дувре. Пятого, на Троицу, они уже были в Лондоне, где их ждал Жербье. Время торопило. 20 апреля 1629 года, утомившись испанской медлительностью, Англия заключила мир с Францией.

Лондон

Рубенс вплотную приблизился к осуществлению своей цели. Уполномоченный Испанией и католическими Нидерландами, он получил доступ к высшим чинам английской монархии. Пусть его полномочия не простирались на сферу принятия решений, кто мешал ему слегка превысить власть? И пусть руководили им соображения главным образом личного характера, упорство и ловкость, с какими он шел к достижению цели, достойны восхищения. Ибо в 1630 году живописец Рубенс представлял сторонников мира между Мадридом и Лондоном в единственном числе.

Препятствий – самых разнообразных – хватало с избытком. Первое заключалось в самой международной обстановке, осложненной путаницей в территориальных, конфессиональных и родственных вопросах. В Германии и Фландрии все еще велись военные действия, и от исхода каждой конкретной стычки зависело, куда качнется общее равновесие. Дипломаты, к числу которых относился и Рубенс, видели свою задачу в его восстановлении с учетом нового соотношения сил. Так, 12 мая 1629 года король Дании Кристиан IV, дядя Карла I, отказался защищать интересы своей племянницы Елизаветы, супруги курфюрста, подписав договор с императором.

Деятельность Рубенса в Лондоне теперь не ограничивалась сбором информации, ее оценкой, взвешиванием обстоятельств и общим анализом ситуации, чему он охотно предавался в своем антверпенском уединении. Отныне приходилось вмешиваться в ход событий, встречаться с дипломатами, одержимыми идеей войны, и отбивать удар за ударом. Разумеется, окружали его не только враги. Скалья, агент савойского герцога Карла-Эммануила, относился к нему, своему политическому противнику, с огромным уважением, о чем свидетельствует его письмо к одному из английских собратьев: «Что касается личности Рубенса, то вам давно и хорошо известно, сколь велика его привязанность к делу, успеху которого он уже немало способствовал и готов способствовать впредь в качестве глубоко осведомленного человека, пользующегося у своих правителей должным уважением и полным доверием». 315Еще одного друга Рубенс нашел в лице представителя Савойи Бароцци, к которому ежеутренне ходил слушать мессу. Зато один из английских наблюдателей отзывался о нем в письме к родственнице в следующих насмешливых выражениях: «Если случайно услышите, что прибыл посол эрцгерцогини, знайте: это всего лишь Рубенс, знаменитый художник, и явился он сюда в своем основном качестве. Церемониймейстером при нем назначен живописец герцога Бекингема Жербье, которому и поручено его развлекать». 316Посланник Соединенных Провинций Иоахими поспешил напомнить остальным, что никакими официальными полномочиями художник не располагает (что частично соответствовало действительности). Венецианец Альвизо Контарини писал о нем, как о человеке «тщеславном и алчном, который стремится лишь к тому, чтобы всегда быть в центре внимания и при этом заработать дорогой подарок». 317Вскоре прибыл и посланец Ришелье Шатонеф, в задачу которого входило конкретизировать условия договора 1629 года. Именно этот человек стал главным противником Рубенса, тем более опасным, что сам он располагал полной свободой действий, следовательно, все решения мог принимать на месте, тогда как Рубенсу приходилось отчитываться за каждый шаг перед Оливаресом: «Перед отъездом из Мадрида я получил от Вашей светлости приказ докладывать обо всем происходящем независимо от важности события». 318Поэтому к числу таких препятствий, как злобная неприязнь дипломатов или нестабильность международного положения, в сущности, служивших лишь дополнительным стимулом, следует добавить и медлительность почты – обстоятельство куда более прозаическое, но тем не менее чреватое весьма серьезными последствиями. Письмо, отправленное с курьером, шло до Мадрида 11 дней, а поскольку решения Оливареса зависели от мнений императора и герцога Баварского (двух заинтересованных сторон в деле Пфальца), да и сам испанец питал склонность к проволочкам, то в итоге Рубенс неделями ожидал очередных указаний, проявляя вполне понятное нетерпение, а иногда решаясь и на самостоятельные шаги.

Наконец, следовало принимать во внимание и напряженность, царившую в английской внутриполитической жизни, которую властному и порывистому монарху удавалось контролировать когда с большим, когда с меньшим успехом.

При дворе предполагаемое соглашение с испанцами не вызвало всеобщего одобрения. Главный казначей Коттингтон искренне радовался тому, что «в Лондон приехал именно Рубенс. Мадрид не мог бы сделать лучшего выбора, поскольку он не только доказал отменную сноровку и ловкость в ведении дел, но сумел также завоевать всеобщие симпатии, в особенности симпатии короля». 319Напротив, Генриетта Французская, любимая и высокочтимая супруга Карла I, с гораздо меньшей благосклонностью воспринимала альянс, в результате которого могли пострадать интересы ее брата Людовика XIII. Примерно такую же позицию заняло и английское общественное мнение, хотя и руководствуясь совсем другими соображениями. В самом деле, склонный к расточительству самодержец, Карл I больше заботился о богатстве собственных коллекций, чем о пополнении королевской казны. Он не нашел достаточных средств для финансирования экспедиции Бекингема в Ла-Рошель, но в то же время приобрел первую половину собрания герцога Мантуи. В 1628 году он завладел и второй половиной, лишь бы она не досталась Ришелье и Марии Медичи, хотя его финансовое положение пошатнулось еще сильнее. Чтобы выкрутиться, он, как 21 сентября 1629 года Рубенс докладывал Оливаресу, заложил в Голландии кое-что из драгоценностей, получив в обмен несколько пушек, 320и ввел ряд новых налогов. В народе зрело недовольство. Жизнь на широкую ногу, которую вел король, еще и женатый на католичке, подталкивала многих из его подданных к поддержке пуритан – наиболее суровых из протестантов, не только не приемлющих никакого союза с католиками, но и мечтавших о единении с голландцами, даже если ради него пришлось бы пойти против собственного короля.

Карл I не обращал ни малейшего внимания на эти опасные тенденции. Парламент он распустил и правил единолично. Так продолжалось долгих 20 лет, вплоть до 1649 года, который закончился победой пуритан и казнью короля. В области внешней политики Карла более всего занимало, как вернуть шурину и сестре Елизавете власть над Пфальцем, о чем он во всеуслышание и объявил в самый день своей коронации в 1625 году: «Милостью Божией я буду продолжать войну, даже рискуя короной. Я восторжествую над испанцами и восстановлю утраченный порядок. Мой шурин вернется на свое место, и я желаю лишь одного: чтобы каждый суверен поступал так же, как я». 321Вот почему после смерти Бекингема он поспешил окружить себя людьми, которых считал своими личными друзьями, преданными одной с ним цели и принявшими католическую веру – Ричарда Уэстона, лорда-казначея, вместе с Елизаветой пережившего падение Пфальца и бегство в Голландию, и дипломата Фрэнсиса Коттингтона. С ними обоими Рубенс и встречался в Лондоне чаще всего.

Еще в 1625 году Карл, успевший познакомиться с творчеством Рубенса при испанском дворе, когда разворачивалась вся невероятная история его сватовства к инфанте Марии-Терезии, настойчиво просил художника подарить ему автопортрет. Теперь он радовался приезду фламандца «не только по причине миссии Рубенса, но и потому, что ему хотелось лично познакомиться со столь достойным человеком». 322Уже на второй день Рубенс получил приглашение в Гринвич, где располагалась королевская резиденция. Король, казалось, не желал замечать подначального положения Рубенса и относился к нему как к полномочному представителю другой державы, делясь с ним своими личными соображениями и ожидая в ответ конкретных решений. Доверие короля, облекавшего его властью, которой художник не располагал, стало еще одним, дополнительным препятствием на пути к исполнению его миссии.

Светские развлечения

Рубенс провел в Лондоне десять месяцев. Несмотря на разнообразные козни противников, жизнь здесь протекала куда веселее, чем в Мадриде. Время от времени он позволял себе проявить характер: стоило Карлу заартачиться в вопросе с Пфальцем, художник заговаривал о том, что ему пора домой, беспокоился, как там без него мастерская, и вообще выказывал столь явную озабоченность своими домашними делами, что казалось, будто они волнуют его гораздо сильнее, нежели заключение англо-испанского мира.

Между тем в Лондоне было на что посмотреть и было с кем встретиться. Здесь жили пизанский художник Джентилески с дочерью Артемизией, голландец Герард Хонтхорст, поэт Бен Джонсон. Для них и многих других Рубенс представлял гораздо больше интереса как художник и гуманист, чем как дипломат, и его охотно знакомили с людьми, для которых он когда-то работал и которые разделяли его художественные пристрастия. Он мог не торопясь осмотреть коллекции графа Арундела, владевшего дворцом на Темзе, чей портрет писал раньше. В это собрание входили 37 статуй, 128 бюстов, жертвенники и саркофаги, драгоценности и резные мраморные плиты, украшенные надписями, – огромное богатство, найденное во время раскопок в Паросе и вывезенное графом в Англию. Сегодня все эти сокровища хранятся в Оксфорде. Рубенс встречался с антикваром Коттоном и познакомился с ученым Корнелисом Дреббелом, чьи изобретения вдохновили его на продолжение собственных научных изысканий. У герцогини Бекингемской он вновь увидел картины и скульптуры из своего бывшего собрания, ставшие теперь собственностью семьи герцога. Он посетил Кембридж, где ему присвоили степень магистра искусств. Он даже едва не утонул в Темзе, неподалеку от Лондонского моста, когда вместе со своим другом Бароцци и неким капелланом плыл в лодке в Гринвич, к королю. Лодочникам удалось вытащить его на берег, а вот бедному служителю культа не повезло – он утонул. 9 августа 1629 года он отправил Пейреску письмо, проникнутое относительно радостным настроением: «Поистине, я не нахожу на этом острове ничего похожего на грубость манер, которую можно было ожидать в местах, столь удаленных от итальянских красот. Должен признать: в том, что касается хорошей живописи руки мастеров первого порядка, то мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы в одном месте оказалось собрано столь великое их число, как в королевском дворце и в галерее герцога Бекингема. Граф Арундел владеет бессчетным множеством античных статуй и греко-латинских надписей, которые вам наверняка хорошо известны, ибо фигурировали в каталоге Джона Селдена, сопровождаемые комментариями того же автора, своею глубиной достойными эрудиции столь выдающегося таланта. […] Здесь же находится кавалер Коттон, большой знаток старины, тонко разбирающийся в науках и различных сферах познания, а также секретарь Босуэлл. Но вы должны знать этих джентльменов и, вероятно, ведете с ними переписку, как, впрочем, со всеми видными людьми, населяющими сей мир». 323Вопреки тому впечатлению, которое Рубенс производил до сих пор, в Лондоне он довольно легко приспособился к светской жизни. Больше всего его поражал образ жизни английской аристократии, особенно пышность устраиваемых приемов, почетным гостем которых ему, к своей нескрываемой радости, довелось побывать. Его приглашал к себе фаворит короля граф Карлайл, перед ним распахнул двери своей резиденции Коттингтон, «живущий на королевскую ногу и окруживший себя немыслимой роскошью». 324Время, свободное от бесед с королем, знакомства с искусством или светских визитов, он посвящал составлению бесконечных отчетов для Оливареса. Иногда, идя навстречу пожеланиям Жербье, знатных дворян и придворных, он брался за кисть. Не забывал и о себе. Серия «Триумф Цезаря» Мантеньи, хранящаяся в королевском собрании, заставила его вернуться в годы мантуанской юности и сделать копии с этих картин. Так, совмещая приятное с полезным, он проводил время в ожидании приезда испанского посланника.