Текст книги "Серое, белое, голубое"

Автор книги: Маргрит Моор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Иногда она рассказывает мне свои пустенькие, незамысловатые сны. Очевидно, когда она состарится и умрет, от нее решительно ничего не останется. В дождливую погоду я раздумываю о нашем с ней сыне, этом требующем постоянных забот гибриде меня и Нелли, сердце сжимается от тоски. Я очень мало знаю людей, с которыми живу…

Они вышли из булочной на улицу. Ярко-желтое солнце растворилось в тумане и дожде. У Эрика стоит перед глазами лицо Роберта, замкнутое лицо, каким оно бывает все чаще после того дня, как он пришел сообщить о том, что жена вернулась. Досадно, что из-за больной собаки им приходится так долго идти. Эрик торопился, задавал Магде один за другим все те вопросы, что его давно занимали.

Давай поговорим о твоем детстве. Ты еще помнишь свой язык? А дом, где ты жила? А сад? Тебе было всего шесть лет… Роберт по-прежнему будит тебя по ночам? Он ревнует тебя к твоим мыслям? Не таись, расскажи мне что-нибудь. Например, что ты повидала, кого встретила в своем путешествии. Сама знаешь, чего там, скоро ведь все умрем, исчезнем, нас забудут. Зачем ты все так усложняешь? Если, проснувшись, ты не расскажешь свой сон, ты забудешь его через несколько секунд. Того, о чем не говорится, просто не существует…

Она наклонилась, чтобы открыть калитку.

– Погоди. Замок заржавел.

Пришлось несколько раз подергать, прежде чем железный штырь сдвинулся с места. Она бросила на него озорной взгляд. Ее глаза и губы говорили красноречивее всяких слов.

– Да-да. Проходи.

Собака проскользнула мимо нее.

И вот – диван в неприбранной комнате. Огонь в печке теплится, но больше не полыхает. За окнами умолкли крики чаек, восходит луна, и одному Богу известно, где эти птицы нашли себе место для ночлега.

Эрик видит крошечные капельки пота у нее на груди. Смотрит на ее лицо, которое сейчас похоже на маску. Он приподнимается на локте, другой рукой гладит ее бровь, пряди волос, красивую ушную раковину. Света из окна достаточно, для того чтобы женское тело предстало в игре светотени. Неподвижностью черт она сейчас напоминает ему языческого идола. Это снова пробуждает в нем любопытство. Они ведь еще не закончили. Пока его бедра опираются на ее бедра, пока ее подвижное тепло не отпускает его член, их диалог не окончен.

Он делает едва уловимое движение. Она реагирует мгновенно. На ее губах появляется довольная, чуть насмешливая улыбка. Так общались между собой наши далекие предки.

– Знаешь, – за секунду до того признался Эрик с полнейшей искренностью, – я без этого не смогу.

– Без чего? – прошептала она словно из невидимой дали.

– Без этого нового аромата, без этих новых волос, без этих новых рук.

Несколько мгновений она не отвечала и наконец еле слышно произнесла:

– Я тоже.

Разумеется, ему не в новинку эти взлеты и спуски, угол падения, зеркально равный углу отражения, он знает технику прижатия предельно натянутой струны и ведения по ней смычка. Но на этот раз это нельзя назвать объятиями ради секса, это даже не утоление полового влечения, это настойчивая потребность в приключении, в бесконечности, смятении рассудка, в призраках, путешествиях в подводный мир. У него странное ощущение, будто он тоже в погоне за этой женщиной путешествовал на другой конец земли.

Как насчет рюмки бордо? Или, быть может, коньяк? Она поднялась, предлагает ему что-нибудь выпить. «Да, – говорит он, – рюмочку коньяку я бы выпил». Она выходит, а он бродит по комнате, находя путь почти на ощупь. Должно быть, туча закрыла луну, в этой темной комнате он ориентируется не хуже, чем, бывало, в комнатушке, что снимал когда-то в юности: пахнет гарью, тишина, грезы. Его руки навсегда запомнят ощущения, которые оставило в них это пряное, трепещущее женское тело.

– Где ты?

Голос Магды. Он выхватывает из ее рук бокал, приникает к ее губам. Они жаркие и терпкие на вкус.

6

На пороге возникают три фигуры. Эрик вздрагивает. Перед ним двое молодых полицейских и человек лет пятидесяти в штатском. Все они смотрят на него. Они пришли не за ним, но выражение их лиц красноречиво. Он слегка сдвигает ногой в сторону художественные альбомы и поднимается с кресла.

Все стоят и испытующе смотрят друг на друга.

– Это наверху, – наконец прерывает молчание Эрик.

На правах хозяина он идет первый, указывая путь. Трое неслышно, как призраки, следуют за ним, настолько бесшумно, что он оборачивается, чтобы удостовериться в их существовании. Они спокойно встречают его взгляд, но по-прежнему хранят молчание. Собственно, слова излишни. Все роли распределены. Он просто должен показать им место, где переплелись нити предначертанного судьбой, этот клубок им предстоит распутать, вооружившись предписаниями закона. Он чувствует запах крови. Отдавая себе полный отчет в том, какая картина предстанет сейчас их взору, он распахивает настежь дверь, ведущую в спальню.

И сам замирает. Не смеет вздохнуть. Вдавливает ногти в ладони.

– Отойдите с дороги, – раздается голос.

Кто-то из них отодвигает его в сторону, кто-то поддерживает, чтобы он не упал, на их лицах испуг, они не верят собственным глазам, они ведь, по сути, еще юнцы. Он улавливает слова «помощники следователя». Один из них уходит. Человек в штатском приближается к Роберту, тот с трудом встает на ноги. Выражение лица у него подобострастное.

– Он не в себе, – тихо поясняет Эрик, подходя ближе.

Человек в штатском двусмысленно улыбается и затем говорит:

– Помогите ему одеться.

Вскоре прибывает народ. Разные специалисты фотографируют и что-то записывают в блокноты. Эрика потрясает их деловитость, она ему противна. Из-за них неуместным становится вопрос, который железными щупальцами вцепился в его сознание. Почему она должна была умереть? Она же была его возлюбленной. Кто теперь будет помнить тот тайный поддень? То тепло? Тот полумрак? Запах костра? Наверное, лунный свет падал тогда и на мое лицо. Читалось ли тогда на нем любопытство, наслаждение, бесконечная любовь, над которой женщина, вероятно, в глубине души потешалась, которую считала глупостью? Моя память может искажать прошедшее.

Магда умерла. Снующие полицейские раскладывают пронумерованные таблички возле разных предметов, среди которых нож для вскрывания писем, тот самый, что недавно вызвал у него такое изумление. Появляется Роберт, теперь уже в белой рубашке и в серых брюках. Эрик шарит по полу и придвигает к его ногам пару резиновых сапог. «Дай, пожалуйста, закурить», – просит он Роберта, вставая на ноги. Оба раскуривают по сигарете, усмехаются, глядя друг другу в глаза, и во взгляде друга Эрику чудится плохо скрываемое раздражение. Что-то вроде: «Господи Боже мой, ну и суматоха!» Врач тем временем оставляет мертвое тело, для того чтобы с большим искусством наложить временную повязку подозреваемому. Заметив движение одного из молодых полицейских, он отрицательно качает головой. «Нет-нет, никаких наручников, рана поверхностная, но наручники надевать нельзя». Человек в штатском, взяв Роберта под локоть, провожает его к выходу. Эрик смотрит, вытаращив глаза, как его друг покорно позволяет вытолкать себя за дверь. Пространство прорезает вспышка фотоаппарата. Ослепленный, Эрик подходит к окну.

Внизу карета «Скорой помощи». Полицейские машины. Вдали – низкие свинцовые тучи. Осенний ветер играет кронами тополей. Эрик ждет, пока вся группа выйдет на улицу.

Не могу понять, что произошло сегодня ночью. Магда убита. Возможно, Роберт знает не больше моего. Возможно, это он ее и убил. О человеке судят по поступкам. Или же не судят по поступкам? Роберт занимается бизнесом, интересуется живописью. Вот он сидит, намотав на пальцы двойную нитку гранатовых бус, подарок жене на день рождения. Вскоре им займутся, целый фрагмент из его жизни будет всесторонне изучен: временные рамки, характер оружия, мотивы – одним словом, дознание. Все как под микроскопом: чем больше приглядываешься, тем хуже видно.

Это произошло сегодня ночью. Мгновенье ужаса, уплотнившееся до предела, наполненное жаром, любовью, усталостью, историями внутри других историй, прошедшими мигами, в их числе и тот, когда щуплый мальчонка дал торжественную клятву найти в будущем женщину, не похожую на мать и сестру. Вот он перед вами.

Втроем они идут по дорожке. Роберт, похоже, торопится. Его волосы и сорочка трепещут на ветру. С противоположной стороны появляются санитары с носилками, эти трое дают им пройти, посторонившись на газон. И утопают выше колен в зарослях огненно-красных георгинов и бело-розовых флоксов. Роберт в ту минуту, когда санитары проходят мимо, расправляет плечи и спину, как настоящий солдат. Если сейчас на него взглянуть, наверняка окажется, что выражение лица у него верноподданническое.

– Будьте любезны пройти вместе с нами в полицейский участок. Вы не против ответить на несколько вопросов?

От этого предложения Эрик холодеет. Кто-то похлопал его по плечу.

– Пожалуй, почему бы и нет? – отвечает он, не отводя взгляда от Роберта и полицейских.

Он видит, как все трое садятся в машину. Белый «мерседес» круто разворачивается.

Были ли они счастливы во Франции? Роберт был тогда художником. Что он писал? Пейзажи? Непонятно только, на что они жили. А его жена Магда – что она делала целыми днями? Наверное, работала? У них ведь, конечно, был огород, может быть, еще и куры, кролики. Не тяготила ли ее такая жизнь?

Эрик встречает добродушный взгляд полицейского. Это человек одного с ним возраста, который просто выполняет свою привычную работу. Они сидят в его кабинете на пузатых мягких стульях, за низким столиком, на котором стоит пепельница. За его спиной служащий наверняка приготовился стенографировать, блокнот уже раскрыт; что ж, они неплохо знакомы с человеческой психологией, работают без магнитофона. Полицейский терпеливо ждет ответа. Он задал несколько идиотских вопросов, что само по себе ничего не значит, Эрик ведь знает, что за идиотскими вопросами часто следуют вполне разумные выводы.

– Я мало общался с ним в то время.

– Вы их никогда не посещали?

– Посещал. Два раза.

Можно подумать, у меня только и дела, что носиться с идеалами моего друга детства, этого чудака-романтика, что вдруг поселился во Франции на верхушке горы. К тому времени, как я его впервые посетил, летом 1967 года, он прожил там уже три с половиной года. Я в ту пору думал о нем только в отдельности, его жена в моих мыслях не присутствовала.

Это было в августе. Раскаленная добела дорога в горах, Нелли, изучающая карту. «Сен-Поль-ле-Жен. Ле-Розье. Поворот налево в сторону Але», – она дает указания всегда вовремя. Нелли сидит вполоборота к Габи, время от времени улыбается ему. Тот болтается в подвесном креслице из льняной материи на заднем сиденье и, разумеется, на ее улыбки не отвечает. Когда дорога начинает резко забирать вверх, Габи принимается шипеть, и так минут пятнадцать, а то и все полчаса. На прямых участках дороги он смотрит в окно. Видишь гранитные утесы, они похожи на гигантские гребни, видишь луга, трава на них выгорела, стала желтой, а вон овечьи стада пасутся под каштанами? Он в ответ на все вопросы только машет ручкой перед глазами. Этим летом они впервые поехали в отпуск всей семьей, так решила Нелли. Получится, вот увидишь, сказала она, все будет хорошо. Под «все» она имела в виду их необычного ребенка.

– Это вот там.

Она сдвинула на лоб солнечные очки и указала направление. Как раз вовремя, чтобы не промахнуться, он увидел небольшую расщелину в скале, развернул руль, прибавил газу, дорога здесь крутая, вся в кочках и ухабах, шипение за его спиной становится угрожающе громким; ничего, мальчик, потерпи, да, мы скачем как козы, ползем как змеи, все выше и выше, вот только сейчас из-под колес выскочило какое-то зеленое существо, не подвели бы тормоза, вот наконец-то укатанная площадка. Эрик останавливает машину рядом со стареньким «рено». Страшно жарко, они буквально выскакивают из машины. Эрик опускает Габи на землю и берет его ручку в свою. Они взбираются на кручу. Воздух неподвижен, в зарослях полевых цветов стрекочут кузнечики, над тропинкой нависла скала, все громче звучит какой-то странный, непонятный звук, словно ударяют металлом по металлу: бум-бум-бум.

И вот они на хуторе. Под сенью густой листвы Магда качается на стареньких проржавевших качелях. Она думает о чем-то своем – и вдруг поднимает глаза и видит их.

– Вас плохо встречают?

Нет, нас очень хорошо встретили. Оказалось, что Магда уже немного говорит по-голландски. Роберт похудел, загорел, приобрел гордый вид. Вскоре мы все уже сидим на кухне, похожей на старинное укрепление, за столом, на котором выставлен овечий сыр, приправленный чесноком салат, паштет из лесных грибов, ветчина, оливки и маслины, пирог из каштанов, хлеб, мед из клевера и целый кувшин охлажденного розового вина. Что до меня, так я в считанные минуты опьянел самым приятным образом.

С удовольствием поглядываю я на всю компанию, состоящую сплошь из значительных личностей, включая Габи, который глядит перед собою, ритмично покачивая головой. А, вот оно что: на комоде стоят часы с медным маятником. Роберт отодвигается назад вместе со стулом. Берет две рюмки и бутылку, наполненную до половины прозрачной жидкостью. Эту бутылку он подносит к самому моему носу, на дне лежит мертвая мышь.

– Живая вода святого Иосифа, – поясняет он. И приглашает: – Пошли, я покажу тебе свои работы.

Не отставая от Роберта ни на шаг, Эрик прошел с шумом и грохотом по какой-то лестнице и неожиданно очутился в темной, прохладной комнате. Пахло сыростью и красками, и взгляд его заскользил по стенам, углам, черным балкам перекрытий, мастерская раньше представляла собой сарай, уходящий наполовину в вырубленную в скале нишу. Роберт открыл круглые окошки, в комнату хлынул свет, и все холсты, прислоненные к стенам и установленные на двух подрамниках, стали излучать свет и тепло. Эрик в смущении огляделся вокруг. Пейзажи, натюрморты, обнаженная натура, портреты. Какое-то время его глаз воспринимал лишь мелькание голубых, серых, желтых и белых мазков. Он понимал, что как-то должен обозначить в словах свои впечатления, – Роберт протянул ему бокал с выражением вопроса на лице – ну как? – Боже правый, он и понятия не имел, что на это сказать.

Я долго буду помнить вкус того мышиного ликера – вкус зерна, солнца и маленького дикого зверька. Эрик отпил несколько глотков и, очевидно уже совсем пьяный, попросил еще.

– Разве не поразительно, что мазки краски на холсте рождают в голове едва уловимые ассоциации: то гора, то женщина, то яблоки? Понаблюдай-ка внимательно. Разве эти цветовые пятна хоть в малейшей степени схожи своей формой и размерами с настоящей горой, с настоящей женщиной?

Казалось, эти слова пришлись Роберту по душе. Он отвернулся, зашагал взад-вперед по комнате с бутылкой и стаканом в руках и наконец посмотрел на Эрика с решительным выражением лица. Тот догадался, что сейчас последует глубокомысленная теория.

– Единственное, что остается художнику, это противопоставить сущности вещей, скажем, истине яблок, горы или дерева, другую истину. Она, к примеру, может выражаться в логичной системе цветов.

Захмелевший Эрик бросил взгляд наружу. За окнами живописно простирался горный хребет, его серые очертания постепенно переходили в синий цвет. Нетрудно было догадаться, что за ним пролегают земли, где летают совы и парят горные орлы, где живут скорпионы, прячутся рыси, пасут овечьи стада пастухи. И все это существует на самом деле, хотя и невидимо для глаз.

Он пробормотал что-то вроде: «Разум и джунгли», на что Роберт парировал, что, дескать, разум тоже дик.

– Он страшнее, чем когти зверя.

Лишь теперь, вспоминая, он осознает, что этот тон победителя внушал ему легкое отвращение. Может быть, он завидовал возвышенным мыслям друга? Роберт рассказывал о том, как он принуждает вещи устанавливать с ним связь.

– Это своего рода любовная связь, и не смейся. Если надо, я силой могу принудить их к откровенности, к раскрытию их тайных секретов. Как тебе эта штука? Сильна, правда? В глазах местных жителей мышь символизирует верного Иосифа.

Эрик ничего не ответил. Он рассматривал картину, которая стояла прямо перед ним на подрамнике, это был женский портрет в полный рост. Хотя сходства было мало, моделью явно послужила Магда. Портрет состоял из грубых плоскостей, нанесенных не кистью, а мастихином, он казался – в большей степени, чем пейзажи и натюрморты, – отражением сути творческого процесса, лихорадочным поиском, борьбой со светом и цветом.

Эрик спросил:

– А разве ты не можешь любить предметы или женщину, не стремясь сделать их своими?

Роберт показал рукой в направлении окон. Он отстаивал свою точку зрения со страстью. Нет, это невозможно. Он так не умеет и не хочет. Каждый пытается овладеть вещами, которые видит и которыми восхищается. Человек жадное существо. Допустим, я говорю себе: «Мне нравится этот пейзаж». Это значит, что я считаю его своим. Я вбираю его в себя зрением и мозгом, а мои руки переносят его в новую сложную систему.

Он оглядел холсты почти со злостью.

– Кобальт, изумрудный кобальт, серый, серо-белый, умбра, красный – все это не что иное, как мое личное восприятие округлости, мягкости, глубины.

Какое-то время они пили молча. Эрик уселся на круглую высокую табуретку, он и сейчас еще помнит, как приятно было ощутить спиной прохладу. Роберт непринужденно облокотился о подоконник.

Оторвавшись от воспоминаний, Эрик отвечает на вопрос полицейского:

– Вопрос непростой, менеер. Но, по-моему, да, он в то лето был очень счастлив.

На Роберта вдруг напал приступ смеха. Когда он наконец успокоился, то посмотрел на Эрика и сказал:

– Порой мне кажется, что жизнь – это всего лишь хаос, с которым мы появляемся на свет.

Он долил в рюмки остатки ликера. Эрик видел мышь, скользящую по стенке вверх и вниз и наконец осевшую на дне как кусок серой тряпки.

В тот теплый звездный летний вечер Габи качался с Магдой на качелях, сидя у нее на коленях и обхватив ручонками ее руки. Он не знал, что она женщина и вообще человек, его это не интересовало. Габи интересовал космос у него над головой, космос, который нельзя схватить руками, но который можно вобрать в себя глазами и попробовать на вкус точно так же, как еду и питье. Снизу из долины поднимались запахи напоенного солнцем дня, разогретого за день цветущего майорана. Ни дуновения ветерка. Да и звуки почти не слышны. Лишь издали доносится одинокий лай собаки, немногословные реплики людей, которые после ужина вышли посидеть на улице, и еще скрип качелей. Магда опускает ногу на землю и смотрит на созвездия в небе, у нее возникает желание назвать вслух те из них, которые она знает. Большая Медведица… Малая Медведица… Кассиопея… повторяет за ней без труда ребенок шизоидного типа. Таких детей интересуют небесные тела, облака, высокие башни, им нравится смотреть в маленькие дырочки, сквозь стекло, сквозь каплю слюны. К примеру, они берут веревочку, натягивают ее за оба конца и начинают медленно водить у себя перед глазами, при этом смотрят то на то, что под ней, то на то, что над ней. Такие дети не любят зеркал, не любят фотографий, если на них пристально посмотреть, они немедленно отводят взор…

Да уж, хаос, с которым мы приходим в этот мир…

Во второй их приезд все было совершенно иначе. Не раздумывая, он приписал прохладный прием особенностям времени года – и в Нидерландах весна тоже задерживалась. Хутор был окутан туманом, который словно пелена отгораживал его от долины. Огород затянут черной пластиковой пленкой. Светло-голубые загоны для кроликов покосились, они стояли заброшенные в траве, дверцы нараспашку.

– Зима слишком долго и опустошительно господствовала здесь, на высоте, – говорил Роберт, устанавливая в духовке решетку для жарки ростбифа.

Догоревшие сосновые поленья чадили, разбрасывая повсюду искры, но давали мало тепла.

Лишь позже Эрик понял, что Роберт и Магда готовились распрощаться со своим райским гнездышком.

После того, как все поели, Габи удалось вытянуть Магду на улицу. Эрик на это особого внимания не обратил, но легко представлял себе, как он обхватил ее кулак и словно вещь потащил за собой к двери. Его взгляд скользнул за свод окна, и в сумерках он увидел их серые, бесформенные фигуры на качелях. Почему у Магды до сих пор нет детей? Эрик взглянул на ее ноги в резиновых сапогах.

Их с Нелли сыну исполнилось тем временем уже девять лет. Это был упрямый мальчишка, болезнь проникла в него до кончиков пальцев рук и ног, до корней растущих во все стороны волос.

Эрик заметил, что и Нелли бросила взгляд на тех двоих и поспешно его отвела. Она приняла из рук Роберта чашку кофе и, вся дрожа, придвинулась ближе к огню. В последнее время она чувствовала себя неважно. Курс лечения, который она прошла этой зимой вместе с Габи, ее окончательно измотал. Врач давал рекомендации: необходимо восстановить визуальный контакт, необходимо давать ребенку физическую материнскую ласку, а если он будет протестовать, то силой. Успех этого американского метода подтверждался внушительной статистикой. Но Габи был уже крупный и сильный. Они ложились вместе на пол на матрасы. Нелли приходилось применять всю силу мускулов, одной рукой удерживая обе его руки за спиной, а другой прижимая его к своей мягкой груди и животу. При этом она шептала ему нежные слова, какие говорят младенцам, пыталась потереться щекой о его щеку. И так до тех пор, пока не поймала себя на желании задвинуть колено ему между ног. «Какая же я все-таки, на все способна! – рыдала она ночью, забившись под одеяло. – Способна ударить, изнасиловать. Как ты думаешь, Эрик, это морально допустимо – спасение ценой преступления?» В конце концов сын разрешил эту дилемму: во время последнего сеанса он заснул через четверть часа после начала занятия.

– Можно взглянуть на твои работы? – спросил Эрик Роберта на следующий день.

Тропинка, ведущая к сараю, вся потонула в грязи. Откуда ни возьмись явившаяся впереди них курица поскользнулась, но ни один из друзей не засмеялся. Брус, на который была закрыта дверь, заело. Роберт сдвинул сигарету в угол рта, приложил усилие и, разжав руки, негромко выругался. Дверь отворилась с ужасающим скрипом.

Как здесь все изменилось! Эрик перевел изумленный взгляд с картин на друга. Теперь, увидев скучные монохромные полотна, он действительно хотел услышать разъяснение. Одна картина представляет красный цвет. Другая – голубой. Вот отражение белого. Как ты объясняешь желтую? Но Роберт, вместо того чтобы оказать внимание гостю, задвигал в угол мыском ботинка пустые жестяные банки.

Эрику пришлось что-то сказать самому.

– И вовсе нет. Это совсем не то, – раздраженно отреагировал Роберт. Он даже не обернулся и не вытащил рук из рукавов свитера. – Сегодня что-то холодно. Иди, встань к картине поближе. Эти чувствительные изображения сами реагируют на живое. На свет, на тень, на тебя, наконец.

Эрик поступил, как ему сказали, и уперся взглядом в красное. Красное. Поверхность картины была покрыта влажным слоем пыли.

Летом 1974-го они вернулись. Купили дом на Старой Морской улице, где черному терьеру пришлось разделить общество двух маленьких шавок, взятых Магдой из приюта для бездомных собак. Эти добродушные существа по вечерам, часов в одиннадцать, взбирались наверх, в спальню, прыгая по лестнице со ступеньки на ступеньку.

Магда пошла на курсы иностранных языков. Овладела нидерландским, английским и французским. Вскоре получила свой первый заказ на перевод: муниципалитет Нордвейка поддерживал дружеские отношения с Верхней Вольтой. Она ломала голову над элегантными, точными формулировками, сидя в боковой комнатке за овальной формы письменным столом, установленным перпендикулярно к окну.

Роберт занялся бизнесом. Первая его сделка касалась помощи в продаже незначительной партии рам для картин, которые не удалось сбыть с рук местному плотнику. Он рассказывал Эрику суть дела – все было до предела просто и к тому же ужасно занимательно. За год он побывал директором фабрики по обработке камня, коммерческим агентом в магазине ковров и, наконец, совладельцем фирмы по производству больших декоративных клеток для птиц.

– Что приятно в этой работе, – объяснял он как-то Эрику, – так это то, что объект деятельности совершенно произволен, совершенно абстрактен и служит всего лишь материалом. Действительная суть дела заключена в чем-то ином. Нет, не в деньгах – в выигрыше. Тот, кто сделает ставки с наибольшей страстью, получает прибыль. Тут речь идет не о жадности, а о таланте.

Так он стал тем, что всю жизнь отрицал, – пошел по стопам отца. Он спас сталелитейный завод «Ноорт» от банкротства, реорганизовал его и со знанием дела перестроил. Стены офиса украсились абстрактными гравюрами, полученными типографским способом, их он заказал через специальную фирму. Прежде чем они успевали намозолить глаза, он их менял.

Один-единственный раз Эрик случайно натолкнулся на Роберта на каналах. Казалось бы, что естественней, чем пригласить своего старого друга в один из излюбленных кабачков их юности? Но иногда он намеренно его избегал. Представлялось, что так будет благоразумней. Ведь иначе как вести себя с женщиной, обнявшись с которой твой друг ушел от тебя? Пусть каждый делает, что захочет. Она носила блестящий черный плащ, широкий пояс, сапоги на каблуках. В профиль она была простенькая и очень соблазнительная. Была весна. Солнце освещало ее волосы, похожие на беличий хвост, они казались еще более густыми и рыжими, чем двадцать лет назад.

Время подходит к полудню. Эрик идет по Старой Морской улице к дому. Полицейские предлагали подвезти его на служебной машине домой, идти пешком было действительно далеко, но тем не менее он отказался. Он сообщил им мало что важного, выдавливал после очередной тягостной паузы из себя сведения, которые они и так знали, и потому счел за благо ни одной лишней минуты не утруждать их заботами о собственной персоне.

– Это был очень несчастливый брак?

– Да вроде нет.

– Но однажды она исчезла, не сказав ни слова.

– Да, действительно, это так.

Сегодня днем к прокурору водили Роберта, я полагаю, он тоже был немногословен.