Текст книги "Душа Пандоры"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Конечно, научишься! К тому же пользоваться ими очень просто, – обнадежила ее Доркас. – И безопасно. Не порежешься, как мечом или кинжалом, и не обожжешься, как пламенным мечом.

Она кивнула на Искру лет двенадцати. Ее ладони были обожжены, лицо сморщено от боли, но юная Искра изо всех сил старалась не заплакать. Пронзил укол стыда от воспоминания, что на тренировках в начале этого долгого дня Деми была беспомощна, словно котенок.

– Достаточно сжать сферу в ладонях и призвать свет из ее сердцевины, – не давая Никиасу и слова вставить, поучала Доркас. – Как только части сферы разойдутся, ну знаешь, как половины скорлупы разбитого яйца, твоя задача – выплеснуть свет в верном направлении.

Доркас проиллюстрировала свои слова на одном из сосудов, озарив фигуру Деми солнечным светом. Это был не просто свет – божественная сила, воплощенная в жидком золоте.

– Больно, – прошептала Деми, ощущая на коже крохотные искры, что битым стеклом впивались ей в кожу.

Искра Геи рассмеялась.

– Доркас, больно!

– Она не шутит, дура!

Никиас подлетел к Доркас, словно черная молния, и выбил сферу из ее рук. Та со звоном покатилась по полу, будто крика было недостаточно, чтобы привлечь к ним внимание всего Гефестейона. Все взгляды сошлись на Деми, будто притянутые магнитом. И они, как и заточенная в сфере магия Гелиоса, обжигали.

Отчаянно хотелось закрыть лицо руками, чтобы спрятаться от этих взглядов и скрыть пылающее лицо. Деми с трудом себя переборола.

– Не понимаю, – пробормотала растерянная Доркас. – Что сейчас произошло?

– Может, вместе с дарами, которыми тебя при рождении наградили боги, они отобрали что-то еще? Или, напротив, одарили проклятием? Чтобы никакое божественное благословение, никакая, даже самая крохотная искра их магии не смогла больше коснуться тебя?

Искра, которая обращалась к Деми, носила лук на спине, кожаные доспехи на теле и высокомерие на лице. Она даже вспомнила ее имя – София.

На смену тишине тотчас пришли шепотки. Хотела бы Деми выстроить в сознании стену, поднять ментальный щит, но была слишком опустошена. Каждый шепот занозой вонзался под кожу. Каждый оставлял внутри след – не рану, но болезненную царапину.

«Порченая, отвергнутая богами Пандора, наказанная за то, что наслала на людей беду».

Деми трогала щеку, ожидая нащупать кончиками пальцев волдыри. Кожа была гладкой – боль шла откуда-то изнутри и исчезла, как только щеки перестал касаться божественный свет.

– Выходит, и сфер Гелиоса в руках я держать не смогу. И огонь Гефеста, – надтреснутым голосом сказала она. – А от дыхания бога, наверное, и вовсе загорюсь.

Стоило бы спрятать свою горечь, но та уже просто не помещалась внутри, переливаясь через край.

Будь здесь Ариадна, утешила бы. Но Доркас была иной. Она схватила Деми за руку повыше локтя, стиснула своей, таящей внутри божественную силу, а потому крепкой и сильной, как у взрослого мужчины. Прошипела на ухо:

– Не показывай им свою слабость, не позволь ею упиваться. Иначе придется расплачиваться за каждый изъян. Обнаружат в тебе трещину – будут тыкать своими грязными пальцами, пока не расковыряют до размеров пропасти. В ней и сгинешь. Поверь мне, я, Искра богини земли, знаю толк в щербинках, разломах и трещинах.

Деми медленно, с усилием, кивнула.

Пока не получалось загнать внутрь боль и горечь, залатать червоточину и сделать каменным лицо. Но она будет учиться – у той, что сама прошла через подобное.

– Мне пора. Но я приду к тебе в Гефестейон завтра, ладно? Просто… понаблюдать.

Доркас отстранилась с улыбкой сытого кота и наконец отпустила ее руку, которая уже понемногу начала неметь.

– Разумеется. Мне есть что тебе показать.

В пайдейе Деми оставила самой себе записку (если можно назвать так послание, выведенное в зачарованном дневнике) – наведаться к Доркас. Искру Геи она вспомнит, едва увидев ее имя. С этим ее память еще справлялась.

С обреченностью поднимающегося на эшафот Деми ждала, когда в пайдейю вернется Кассандра. Подступала полночь, и чары забвения понемногу стирали из ее памяти следы прожитого дня. На сей раз она, пожалуй, совсем не против забыть и жутковатую горгону, и гекатонхейра с эриниями… И в большей степени жалящие, пусть и правдивые слова и открывшуюся о ней правду.

И пускай это походило на акт мазохизма, Деми в подробностях записала все. Завтра будет тяжело. Будет больно. Но она должна помнить о себе каждую деталь. Должна. Чтобы и дальше внутри разгоралась решимость стать другой. Непохожей на ту глупую, импульсивную Пандору, разгневавшую богов и ими же проклятую. Содеянного не изменить, но она может измениться.

Деми перечитала старые записи, и на глаза навернулись слезы. Элени Ламбракис, красивая женщина и безутешная мать, вторые сутки ищет свою исчезнувшую дочку. Ей так отчаянно хотелось успокоить Элени, сказав, что ее дочь жива, да и просто увидеть ту, которую она называла мамой, а потом, наплакавшись вволю, все ей рассказать. И все эти желания были невозможны. Или?..

С болью, грызущей ее душу, она, пожалуй, справится. А вот с преследующим ее чувством вины…

Деми обнаружила Ариадну в ее покоях. Там же находился и Фоант. Не Искра, но носитель частицы силы Диониса, что лежал на клинии[27]27
  Клиния (лат. klinē – диван) – разновидность античной мебели, ложе, на котором возлежали древние греки и римляне во время трапезы и бесед.


[Закрыть] и пощипывал виноград из чаши, улыбнулся Деми лучезарной улыбкой. Как бы ни было пасмурно на душе, она не смогла не улыбнуться в ответ.

– Ну и переполох ты здесь устроила! Давно Акрополь так не сотрясало!

– Фоант! – ахнула Ариадна.

– Так это же комплимент, – отмахнулся он. Взглянув на Деми, лукаво ей подмигнул. – О скучных и ничего не представляющих собой людях не говорят. А как по мне, так лучше уж дурные слухи за спиной, чем полное забвение.

– Не все, Фоант, жаждут внимания к себе.

– Говорю же, скучные люди, эти ваши «не все», – небрежно отозвался он, закидывая в рот крупную виноградину.

Ариадна только головой покачала.

– Я хотела тебя попросить кое о чем, – торопливо, будто подсознательно боясь, что ее в любой момент прервут, начала Деми.

Ариадна, посерьезнев, выпрямила спину.

– Я знаю, Харон отказывается переносить меня обратно. Я об этом себе написала. Но я подумала… – Деми так сильно стиснула пальцы, что они заныли. – Магия ведь может дотянуться в Изначальный мир? Отсюда, из Алой Эллады? Может, Элени Ламбракис, мою маму… – С губ сорвался долгий прерывистый вздох. – …Может, ее можно заставить обо мне забыть?

Лицо Фоанта вытянулось – казалось, для него непостижима сама эта мысль. И Деми не хотелось, чтобы ее забывали, но…

– Так будет лучше для Элени. Она не будет страдать по дочери, которая никогда уже к ней не вернется.

– Ты не вернешься в Изначальный мир? – изумленно спросил Фоант. – Конечно, даже со всей этой отвратительной войной Алая Эллада без труда выиграет состязание. Только подумай – танцующие со смертными хариты[28]28
  Хариты (др. – греч. Χάριτες от χάρις – изящество, прелесть) – в древнегреческой мифологии три богини веселья и радости жизни, олицетворение изящества и привлекательности.


[Закрыть], прелестные музы, чудесное вино… А ты пробовала когда-нибудь нектар и амброзию?

– Фоант, – простонала Ариадна, – ради богов!

Едва слыша их, Деми резко мотнула головой.

– Пусть свет обжигает меня, пусть мне не дается благословленное богами оружие, пусть во мне нет и толики божественной силы… Возможно, силу мне может дать только Элпис. Не знаю как, и, может, это просто иллюзия, мираж, за который я цепляюсь из последних сил… Но мне нужна эта надежда. Я хочу найти способ одолеть атэморус. Я хочу посвятить свою жизнь тому, чтобы бороться с ними, чтобы уничтожить так много этих тварей, как только смогу. Знаю, звучит смешно для той, которая ничего не умеет, но… Я знаю, я научусь. Этого недостаточно… Что бы я ни сделала, ничего не будет достаточно, чтобы искупить мою вину, чтобы искупить весь тот вред, что я причинила людям, миру… Но это хоть что-то. Поэтому да, в Изначальный мир я не вернусь.

Повисла острая будто нож тишина.

– Мне жаль, Деми… Вряд ли это возможно. Даже воды из реки Леты способны заставить забыть обо всем лишь одного человека. Но в том мире, так или иначе, останутся твои следы. Люди, которые видели тебя, которые тебя знали. Фотографии. Документы. И если однажды эти следы всплывут наружу…

– Маме станет еще больней, – прошептала она. – Ладно, забудь. Спасибо, что… что не посмеялась.

– Ну что ты, – сдавленно произнесла Ариадна.

– Пандора?

Деми резко обернулась. Как давно Никиас стоял за ее спиной? Как многое услышал?

Голос его был непривычно тихим, даже неуверенным. Твердость потерял и взгляд синих глаз.

– Кассандра вернулась. Она ждет тебя.

Деми не заметила в глазах Кассанды и тени разочарования. Казалось, ничего другого, кроме трусости и бегства из родного, обреченного мира, от нее пророчица не ждала. Деми стиснула зубы. «Терпи. Ты это заслужила. И жди шанса все исправить».

И она ждала.

– Цирцея уже сплетает заклинание, – прохладно сообщила Кассандра. – Но на него потребуется время.

Цирцея… Колдунья, что однажды опоила спутников приплывшего к ней Одиссея, превратив их в свиней. Она славилась и другим, но именно этот факт из ее биографии первым ожил в памяти.

– Она где-то здесь, в Акрополе?

Кассандра покачала головой.

– Она отказывается покидать свой остров. Тебе придется отправиться туда.

С этими мыслями Деми и легла спать. Верней, лишь попыталась. Сил не осталось, ничего не осталось – она была словно хрупкая скорлупа от яйца.

Рассвет принесет забвение, а с ним мимолетное, но все же облегчение. Правда, и оно растает как дым. В ней нет божественных искр, ее не наградили особым благословением, и от магии богов ей теперь бежать как черту от ладана. Она не боец и не колдунья, а значит, сейчас ничем не может помочь тем, чью жизнь века назад и разрушила.

«Я придумаю что-то. Я что-нибудь придумаю».

Деми проговаривала эти слова мысленно, а затем и вслух, словно заклинание или мантру. Готовилась повторять до тех пор, пока ее не накроет пологом забвения, пока на смену словам не придет недоумение: а что и с чем она, собственно, должна придумать? Готовилась к тому, что Морфей заберет ее в спасительные объятия.

Не случилось.

Деми не знала, сколько пролежала без сна. Стук в дверь пусть и был негромким, но заставил ее вздрогнуть. На пороге стояла Ариадна. Руки стиснуты, на лице – сострадание.

– Я знаю, что такое быть женщиной, потерявшей свое дитя. Я не хочу, чтобы Элени через это прошла… Чтобы хоть кто-то проходил через подобное.

Деми закусила губу. Порой она забывала, что перед ней инкарнат. Душа в очередном – десятом? сотом? – своем воплощении. Душа, многократно проходящая через тернии, что зовутся жизнью.

– И не хочу, чтобы ты страдала еще больше. Поэтому я придумала кое-что. Кое-что рискованное, даже отчаянное, но… Если ты согласишься, останется только убедить Харона.

– Убедить его в чем? Ненадолго отправить меня домой? – встрепенулась Деми.

Как же живуча эта надежда… Не та, что на дне пифоса Пандоры. Та, что на дне человеческой души.

– Извини. Кассандра права, это невозможно. Я предлагаю вернуть твоей матери дочь. Другую версию тебя.

В горле Деми разом пересохло.

– Как? Как это возможно?

– В Алой Элладе есть человек, наделенный силой самой Афродиты и способный оживлять то, что создал. Пигмалион.

Глава шестнадцатая. Пигмалион

Пигмалион.

Легендарный, невероятно талантливый скульптор с острова Крит, что создал статую из белой слоновой кости и… полюбил ее всем сердцем. Истинный творец, преданный своему делу, он работал над статуей целыми днями, отшлифовывая каждую деталь и доводя ее до совершенства. Очарованный чудом, что рождалось в его руках, он наряжал статую в лучшие одежды и одаривал подарками, будто та была живой. Она и казалась таковой – прекрасной девушкой, застывшей на постаменте, со вздохом, готовым вырваться из груди.

Принеся дары Афродите, Пигмалион страстно попросил ее подарить ему жену столь же прекрасную, как созданная им каменная Галатея. Растроганная его чувствами, богиня красоты и любви наградила его даром, что позволил ему оживить статую, в которую он имел неосторожность влюбиться.

Такая странная, противоестественная любовь человека к камню, казалось, могла существовать только в мифах. Но Ариадна, что дала зачарованный клубок нитей Тесею, помогая ему выбраться из Кносского лабиринта, стояла напротив Деми как немое доказательство того, что «древнегреческие мифы» были лишь древнегреческой историей.

– Ты предлагаешь мне стать второй Галатеей? – выдавила Деми, сама не веря, что это говорит.

Ариадна просто кивнула. Ее глубокие, словно полноводная река, глаза смотрели на Деми без тени сомнения.

– Только не второй… Сама увидишь. Беда в том, что ночь уже наступила. – Ариадна тяжело вздохнула, на мгновение спрятав голубую радужку за светлыми ресницами. – Кассандра убьет меня, если узнает, что я подвергла опасности твою жизнь, жизнь самой Пандоры. Но я не могу так просто…

Деми неожиданно порывисто сжала руку плетельщицы нитей.

– Я понимаю. И очень тебя за это благодарю.

– Так ты согласна?

У нее было не так много времени, чтобы принять решение. Впрочем, из него она взяла на сомнения лишь несколько секунд.

Пойти на создание собственной копии – значит, расписаться в том, что она остается в Алой Элладе навсегда, и окончательно с этим смириться. Решиться на подобный шаг оказалось бы куда сложней, если бы Деми помнила свою любовь к маме. Однако она помнила лишь Элени Ламбракис – красивую гречанку, чью-то маму и чью-то жену. Те нити, что сплетались с сердцем, обрубили тупым топором. Там, где должна была быть дружба, привязанность и любовь, – пустота.

«Но сейчас так ведь проще, верно?»

А нет. Сердце, даже не помнящее, что такое любить, все равно предательски ныло.

– Значит, решено, – тихо сказала Ариадна, прочитав ответ по взгляду. – Едем к Пигмалиону.

Никем не замеченные, они покинули пайдейю.

– Если верить Овидию, Пигмалион ненавидел женщин, – вполголоса говорила Ариадна, пока они спускались вниз. – Он проклинал их грехи и пороки и дал себе клятву, что не женится никогда. Считал, что семью и любимую ему заменит искусство.

Деми удивленно взглянула на Ариадну.

– Как же в таком случае ему удалось создать статую, которая стала известна не только среди людей обоих миров, но и среди богов?

Плетельщица улыбнулась.

– Пигмалион хотел воплотить в ней свой идеал женщины лишь для того, чтобы показать жителям Эллады, как далеки они от истинного совершенства. Но вероятно, не может выйти уродливым то творение, которому великий мастер отдал весь свой гений. Возможно даже, его любовь к ней стала своеобразной карой за его слова. Судьба, знаешь ли, весьма капризная дама.

Романтичный флер всем известной истории после рассказа Ариадны чуть поблек, словно с безделушки смыли позолоту. И все же финал этой сказки остался неизменным, и виной всему – любовь.

Выйдя на площадь Акрополя, Ариадна нервно взглянула на небо. В памяти всплыли чужие слова: «Ночью настает пир химер». К счастью, их, уродливых и устрашающих, сейчас нигде не было видно. Там, наверху, их ждал настоящий пиршественный стол. Здесь – лишь жалкие объедки и крохи.

И все же стоило быть начеку.

Ариадна подвела ее к чудесным крылатым коням из металла, подобного белому золоту, что были запряжены в сверкающую колесницу.

– Они механические, хоть и выглядят как живые, и созданы по подобию Пегаса – увы, единственного в своем роде. Изобретение Дедала, – с гордой улыбкой сказала она, садясь в колесницу. – Ты наверняка встречала и другие. Более приземленные приспособления вроде душа, в котором вода льется из ниоткуда, словно по воле самого Посейдона, или плиты, в которых сам по себе зажигается Гефестов огонь, принадлежат его многочисленным ученикам. Они начиняют их божественными искрами, силой богов – с их, разумеется, милостивого дозволения. Сам же Дедал занят куда более значимыми изобретениями. Он один из тех инкарнатов, кто снова и снова наследует свою память о прошлых жизнях, чтобы ничто не мешало ему творить.

Как только Деми устроилась в колеснице, пегасы расправили механические крылья и… Взмыли вверх. Ахнув, она схватилась за высокий борт обеими руками.

– Не волнуйся, не упадешь, – рассмеялась Ариадна. – Но лучше держись крепче. Барьер Эфира защищает эллинов от всех ужасов войны: алого дождя, льющегося из пропитанных кровью облаков, праха, пепла и небесного огня. Но иногда молнии Зевса пробивают защитную пелену, а иногда это делают самые упорные из химер Ареса.

– Да, мне, кажется, это уже говорили, – выдавила Деми.

– Пегасы знают, сколь опасно приближаться к Эфиру, и летают так низко над землей и так стремительно, как только могут.

От видов, проносящихся за бортом, захватывало дух. Высота завораживала. Деми попыталась вспомнить – понять, – летала ли она когда-то прежде, знакомо ли ей это чувство полета. Одно могла сказать точно: ей оно нравилось.

Тройка запряженных в колесницу пегасов донесла их до острова Крит. Дом Пигмалиона, величественное сооружение из белого камня, больше походил на дворец. Неудивительно, ведь его владелец – известнейший на всю Элладу скульптор и зодчий, к которому порой обращались даже полубоги. По просторным залам сновали слуги и их хозяева от мала до велика. Оказалось, Пигмалион испокон веков жил здесь, умирая и перерождаясь, как и все его многочисленное потомство. Иронично для того, кто отрицал семью как главную человеческую ценность.

По длинным коридорам прохаживались изящные, словно изваяния, юноши с тонкими чертами лица, девушки, что могли посоперничать в красоте с самой Афродитой, необычные звери – ожившие воплощения чужой фантазии.

Глава рода с выпачканными в глине ладонями предсказуемо обнаружился в мастерской. Сейчас Пигмалион находился в теле молодого юнца с мягкими руками и безвольной ямочкой на подбородке, но вряд ли для людей, что стекались на остров Крит со всей Алой Эллады, была так важна его личина. Куда важнее – и его прирожденный талант, и отточенное с годами мастерство, и дар, которым его наградила Афродита.

Прекрасная Галатея, сидя рядом с мужем в плетеном кресле, читала книгу, пока он творил. В отличие от Пигмалиона, чья душа возрождалась в новом обличье снова и снова, она, по словам Ариадны, была бессмертна, а значит, неизменна. Все та же точеная – причем некогда буквально – фигура, все та же кожа цвета слоновой кости, все те же каштановые волны волос.

Хотя сама Деми никогда еще не испытывала к кому-либо столь сильных чувств (с ее особенностью сделать это непросто), она не могла не восхититься историей вечной любви, которую сквозь года проносили они оба. Смертный Пигмалион и бессмертная Галатея.

– Мастер Пигмалион…

При виде Ариадны тот расплылся в улыбке. А затем Деми заметила, как меняется его взгляд, становится оценивающим… Профессиональным. Так он смотрел на нее, пока еще незнакомку. Так будет смотреть до тех пор, пока не услышит имя ее души.

Деми мысленно укрыла себя непроницаемым щитом. Пусть косые взгляды и ранящие слова лишь скользнут по нему, в душе следа не оставив. Ей придется пережить все это еще не раз. Не раз придется защищаться от чужой ненависти и презрения.

Ариадна тихо сказала Пигмалиону о том, кто стоит перед ним. Улыбка исчезла, поджались тонкие губы.

– Просто дайте ей шанс, – горячо попросила Ариадна.

В глазах Деми застыла мольба.

– Чего вы обе хотите? – резко спросил он.

– Создать копию инкарнации Пандоры, Деметрии Ламбракис, чья мать ждет ее по ту сторону завесы. Чтобы она сама могла остаться в Алой Элладе. Чтобы могла все исправить.

Ариадна умолчала о том, что выбора у Деми в общем-то нет. Хватит уже бежать от последствий. Она в любом случае останется здесь. От решения Пигмалиона зависит лишь то, вернется ли к Элени Ламбракис ее дочь.

В душе великого скульптора сейчас шла борьба, которую Деми отчетливо читала по его лицу. Смешалось и неприятие к той, что вложила оружие в руки Ареса, и быть может, сострадание, что не позволяло отказать в помощи сразу, и наверняка – профессиональный интерес. Пигмалион разрывался на части между желанием и нежеланием пойти ей навстречу. Однако все это время за Деми наблюдал не только он. Отложив книгу, со своего места грациозно поднялась Галатея. Подошла к Пигмалиону, опираясь на плечо супруга, поднялась на цыпочки босых ног и что-то шепнула на ухо. Ее слова стали заклинанием, которое выстлало перед Деми дорогу.

Когда Пигмалион взглянул на нее снова, с плеч упал тяжелый груз. Он не останется в стороне. Он все-таки ей поможет.

– Мои творения оживают потому, что я вкладываю в них частицу своей души. Я сотворю новую статую и вдохну в нее жизнь. Она будет выглядеть как Деметрия Ламбракис, но будет ли она тобой? Нет. Увы, нет. Потому что в ней не будет ничего от тебя.

– А если вы возьмете частицу моей души?

Пусть Деми не была близка с Элени так, как это принято между матерью и дочкой, она должна была сделать все возможное, чтобы своим уходом в Алую Элладу не причинить ей еще большую боль. Потому что Элени – ее мама.

– Это не так просто… Нити своей души вытянуть мне труда не составляет – в этом и заключается ниспосланный мне Афродитой дар. Но чужой… Не думаю, что получится. Просто не знаю, за что зацепиться.

– Я знаю, что делать, – хрипло сказала Деми. – Но для этого мне надо вернуться домой. В Каламбаку.

Отправиться к Харону Ариадна согласилась не сразу. Лишь после того, как Пигмалион подтвердил: возможно, идея Деми – единственный способ вдохнуть ее душу в безжизненный камень.

– Разговор будет непростой, – со вздохом предупредила Ариадна.

Она сложила ладони ракушкой и держала так, пока меж пальцев не пробилось серебристое сияние, а на ладони не появился сверкающий клубок. Схватившись за кончик нити, Ариадна намотала ее на указательные пальцы обеих рук и развела в стороны, чтобы мгновенно потемневшая нить натянулась.

– Цвета нитей людей, которых я ищу или вызываю, всегда разных цветов и даже оттенков.

Деми ничуть не удивилась, что у перевозчика душ оказалась черная нить, что неизбежно ассоциировалась у нее со смертью.

– А какого цвета моя?

Ариадна ответила, пряча глаза:

– Алого.

В желудке Деми что-то застыло. Алый… Кровь. Вечная война. Умирающая Эллада.

Она не знала, как работают эти чары, но Харон появился в доме Пигмалиона, будто пройдя по следу Ариадны. Вошел, озадаченно хмурясь – густые брови едва не сходились на переносице.

– Что ты… – Харон осекся, увидев Деми. Угрожающе протянул: – Ариадна…

– Я знаю, что прошу о многом. Прошу пойти против воли Кассандры… Но ты бессмертная сущность, Харон, не бессердечная. Ты помнишь, что такое семья. Души, которых ты перевозил через Стикс, те, что еще не успели выпить воды из Леты, о многом тебе рассказывали. Ты помнишь самую главную их боль?

Он прикрыл усталые глаза.

– Что, потеряв их, продолжающих жить, пусть и в ином воплощении, их близкие все же будут страдать.

– То, через что проходят родные и любимые умерших, справедливым не было никогда. Для них, не для мира. Но цикличность жизни и смерти относится к иным, вселенским категориям, которые простым смертным порой не постичь. Однако нить Деметрии Ламбракис еще не перерезали мойры. Она исчезла из Изначального мира насильственным путем. И то, что будет страдать ее мама, на сей раз действительно несправедливо.

Деми кусала губы, чтобы прогнать влагу из глаз. Ариадна была словно Гефестово пламя, защищая совершенно чужого ей человека – двух чужих ей людей, один из которых безраздельно принадлежал Изначальному, а значит, иному миру. Защищая семейные узы, любовь – священные для нее истины, – Ариадна пылала изнутри, и сопротивляться горячей страсти, что звучала в ее голове, было невозможно.

Харон не смог. Шагнул к Деми, взял ее за руку и провел по открывшемуся перед ними темному коридору прямиком в Изначальный мир.

– Я даю тебе час.

Сам он остался за пределами ее дома, в окутывающих стены ночных тенях – здесь, в отличие от Алой Эллады, безобидных, беззубых. Лицо его было бесстрастным – так сразу и не поймешь, что творится в голове. Порой Деми ловила себя на мысли, что они с Никиасом отлиты из одной формы. С той лишь разницей, что Никиас прятал за маской лицо, Харон – чувства.

Элени, конечно, оказалась дома и, несмотря на очень поздний час, не спала. Сидела перед распечатанными листовками «Пропала девушка», «Вы видели мою дочь?». Сердце Деми от боли готово было остановиться. Она должна была убедить эллинов вернуть ее домой еще в прошлую ночь. Но что толку сожалеть о прошлом…

Деми знала и помнила Элени только эти долгие, бесконечно долгие сутки. И то лишь потому, что выткала ее из не потревоженных чарами воспоминаний. Элени же вместе с Деми переживала каждый ее день. Каждое, даже самое незначительное событие. Первый плач – тот, что звучит еще в родильной палате, первый смех. Первое слово, первый шаг, первые крохотные достижения.

Увидев Деми, Элени вскочила из-за стола. Листовки разлетелись в разные стороны, словно потревоженные ветром осенние листья. Деми шагнула к матери, порывисто ее обняла. Уткнувшись лицом во вкусно пахнущие волосы, молчала. Ничего не хотелось говорить.

Но пришлось.

Пришлось солгать, сбивчиво рассказав о том, что заблудилась, что уже потерявшая память, наутро обнаружила дневник. И по нему каким-то чудом отыскала дорогу к дому.

Неправдоподобность в ее рассказе Элени искать не стала. Она просто была счастлива, что Деми жива.

Выторгованного у Харона часа как раз хватило на то, чтобы дождаться, пока Элени, обессиленная эмоциями и слезами, не уснет. Чтобы провести последние минуты с матерью, которая была рядом семнадцать лет. Если все получится, то, когда Элени проснется, порог их дома перешагнет идеальная копия Деметрии Ламбракис. Своя, но все-таки чужая дочь.

В комнате Деми собрала все свои дневники. Скрепленные вместе белые листы, на которые она чернилами выплеснула собственную душу. Безликие для кого-то слова, что отражали ее переменчивую натуру, что свойственна юным и тем, кто каждые сутки, теряя свою память, теряет, обнуляет самого себя. В них ее сиюминутные желания и высеченные в граните времени мечты, которые так или иначе находили путь к ее сердцу или и вовсе никогда его не покидали.

Элени будет удивлена, обнаружив ящик комода пустым, но в море прочих странностей исчезновение дневников такая малость… Появился соблазн напоследок их прочитать, но делать этого Деми не стала. Завтра она начнет все сначала. Завтра снова будет себя узнавать, по кирпичику строить свой собственный образ.

Пигмалион принял ее странный дар с благоговейным трепетом. Деми обнажала перед ним свою душу, которая оставалась загадкой даже для нее самой.

Ожидала, что придется позировать, но все, что ей оставалось, – лишь терпеливо ждать. Пигмалион ваял ее лицо и тело из цельного куска мрамора. Его руки порхали в воздухе с удивительной, почти нечеловеческой скоростью и… красотой. С мимолетной улыбкой Деми подумала: это та ступень мастерства, которую достигаешь, когда можешь посвятить любимому делу целые века.

Пигмалион вырывал из ее дневников целые страницы и, сжимая их в ладони, зубилом лепил статуе лицо. Выжатая досуха, Деми уже почти – почти – не удивлялась тому, насколько живым, одухотворенным становился под его пальцами камень.

– Неидеально, – в то же время недовольно хмурился он. – Слишком мало времени.

Смеясь, Галатея успокаивала супруга. С ней, вечной музой Пигмалиона, работа спорилась.

Деми ждала, когда финальным аккордом Пигмалион вдохнет в камень жизнь. Проникнувшаяся магией Алой Эллады, ждала плетения чар или особого ритуала. А потому не сразу поняла: весь процесс творения и был его ритуалом. Кроша камень, придавая ему форму, Пигмалион наполнял его жизнью своими прикосновениями.

И с каждой выточенной на лице статуи чертой, что приближала ее к человеку, память Деми по крохам себя теряла. Будто ее собственный скульптор отсекал от нее ненужные куски.

Утро минувшего дня потонуло в туманной дымке. Как она просыпалась, что думала, что говорила… Ничего этого уже не осталось. Стерто, вытравлено, выскоблено. Следующим исчез полдень. За ним – спуск в подземный мир, о котором пришлось рассказывать самой Ариадне. А после – странное прощание с мамой. И с Изначальным миром заодно.

Она еще цеплялась за свое «я», как утопающий за брошенную ему соломинку. Пока еще помнила, что она – Деметрия Ламбракис, очередная инкарнация Пандоры, что века назад откинула крышку пифоса и наслала на Землю полчища атэморус. Но что-то важное она безвозвратно потеряла. В конце концов не осталось уже ничего, кроме Пигмалиона с его Галатеей, Ариадны и Харона, которые одним своим присутствием напоминали о себе. Еще остались потеря памяти, о которой с печальными глазами напоминала Ариадна, Алая Эллада и странная, безликая цель – сотворить статую, чтобы… Чтобы, собственно, что?

Деми не задавала вопросов – слишком устала. В глазах Харона не светилось ни толики сочувствия. Он казался высеченным из камня, словно очередное создание великого творца. Но он был рядом и ничего не говорил, и сейчас этого оказалось достаточно. Рядом, конечно, была и Ариадна. В ее глазах сочувствия – целый океан.

Статуя, которая была похожа на Деми, словно отражение, тихо вздохнула и открыла глаза.

– Она заменит тебя в Изначальном мире, – прошептала Ариадна, сжимая ее ладонь.

Пигмалион был доволен своим творением. Деми – счастлива, что теперь, когда до рассвета оставалось не больше часа, может наконец поспать. И может заснуть до того, как забудет, кто она такая. До того, как забьется в панике, потому что не способна себя вспомнить.

Харон исчез вместе с ожившей статуей Пигмалиона. В буквальном смысле: просто перейдя невидимую для Деми завесу, перестал существовать в этом мире, чтобы проявиться в другом. Вернулся, чтобы отнести их в пайдейю. Уже без него Ариадна проводила Деми в комнату и, улыбнувшись на прощание, оставила ее.

Она была вымотана, опустошена. И все равно казалось, что так просто не уснет – рой мыслей в голове не позволит. Но стоило смежить веки, возникло ощущение, что ее затягивает в баюкающий темный омут.

Последней в голове мелькнула мысль: «Интересно, в Элладе до сих пор за сны отвечают боги?»