Текст книги "Душа Пандоры"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава двадцать первая. Поиски Медеи

На другом берегу Ариадна потянула за ниточки, что опутывали Харона, и тот появился, чтобы перенести их в Акрополь. Вместе с ним Ариадна отправилась на поиски Медеи. Говорила, так будет проще слышать эхо ее шагов, потому что души нигде на земле отчего-то не видела. Не видела и Кассандра.

– Морок? – хмурясь, спрашивала саму себя она.

Деми с ними не пустили – слишком опасно. Да и Никиасу, наверное, надоело всюду ее сопровождать. Она не спорила: ей было о чем подумать в четырех стенах.

Впрочем, одна она оставалась недолго. Не прошло и пары часов, как в комнате появились сразу двое: Доркас с немного растрепанной, но, несомненно, идущей ей прической – высоким, перетянутым в нескольких местах хвостом – и Фоант с подозрительно блестящими глазами.

– Мы отряд по борьбе с твоей скукой, – заплетающимся языком сообщил он. – Вино будешь?

Кувшина в его руках на этот раз не было, но Деми не удивилась бы, если бы сын Диониса просто материализовал его из воздуха. Доркас закатила глаза.

– Слава богам, ты не Искра, а лишь божественный потомок.

– Я был бы лучшей Искрой, дитя Геи, – лукаво подмигнул Фоант. – Притом любого из богов.

– Могу себе это представить, – хмыкнула Доркас. – Фоант в роли Искры Танатоса: «Ох, простите, я ошибся, вы не должны были умирать. Кажется, я перепутал вас с соседом. Каюсь, был немного пьян». Фоант-хирург и по совместительству Искра Асклепия: «Что вы говорите? У вас раньше было две почки? Я точно видел две… А, это просто в глазах двоилось».

– Очень смешно, – пробурчал тот и подчеркнуто обратился к Деми: – Так ты будешь вино?

– Нет, спасибо, мне и так неплохо.

– А было бы еще лучше, – убежденно сказал Фоант. – Ну как хочешь. Мне же больше достанется.

– Больше, – хохотнула Доркас. – Деми, а ты знаешь, что на тринадцатилетие Фоанта его божественный родитель подарил ему ма-а-хонький такой божественный подарок: кувшин, всегда полный вина из лучших виноградников Алой Эллады?

Деми фыркнула от смеха, ничуть, впрочем, этому не удивляясь. Ее внезапно пронзила мысль о том, что Фоант полубог, как и Цирцея. Однако такого благоговейного пиетета перед ним, как перед колдуньей Ээи, она не испытывала. Может, дело в том, как держался с ними Фоант – будто закадычный старый друг, этакий свой в доску рубаха-парень. А может, в том, что он держался рядом с Ариадной, отмеченным божественной печатью инкарнатом, но все же смертной.

Они еще несколько минут отпускали шпильки в адрес друг друга, но смеяться Деми уже не хотелось. Да и Доркас в конце концов это надоело. Глядя на Деми, она оживленно осведомилась:

– Так что произошло на Ээе?

– Вы знаете?

– Все знают, что ты отправилась туда, – пожал плечами Фоант. – К слову, некоторые Искры Ириды – жуткие сплетницы. Поэтому люди, которые хотят оставить в тайне свои тайны, обращаются к Искрам Гермеса.

– Хочешь сказать, только потому, что он мужчина, его Искрам стоит доверять? – мгновенно ощетинилась Доркас.

– Нет, я хочу сказать, что Ирида благословляет лишь девушек, а Гермес – лишь юношей. И да, им в вопросах секретности я доверял бы больше.

– Ой, мужчины – те еще сплетники…

– Я отказалась от помощи Цирцеи, – обрубая на корню их перепалку, призналась Деми. – Не вернула себе память, хотя могла. Я так долго об этом думала, чтобы потом отступить в самый последний момент. Это малодушие, да?

Фоант, сделавшись непривычно серьезным, покачал головой.

– Нет, Деми. Ты человек, а человеческая память порой становится проклятием.

– Я не хочу сбегать, – горячо сказала она. – Я хочу остаться в Алой Элладе. В спасенной Алой Элладе. Но…

– Но не хочешь и сжигать за собой мосты, – кивнул Фоант. – Это говорит лишь о том, что время ритуала еще не пришло.

Доркас звонко хлопнула в ладоши.

– Так, заканчиваем грустить. А ты, Деми, идешь с нами.

– Куда?

– Гулять.

– Гулять?!

Столь будничное слово звучало почти насмешкой.

Ее дневник полнился событиями, встречами – чаще всего с не самыми дружелюбными к ней созданиями и людьми. С самого первого появления Деми в Алой Элладе ее все время вела куда-то та или иная цель. Или другие ее вели. Узнать, что случилось с ее памятью, вернуть ее, отыскать ту, что забрала пифос, отыскать его… И ни одной записи о том, как она гуляла. Только разве что когда направлялась в Гефестейон или во дворец Пигмалиона.

Имела ли она вообще на это право? Развлекать других и саму себя, пока будущее тонет в чернильной неизвестности, а мир алым пологом накрывает разрушительная война?

Доркас уловила сомнение в ее глазах, подалась вперед с присущей ей пылкостью.

– Во имя богов, Деми, ты прибыла из чужого мира! Неужели тебе не хочется узнать хоть немного наш?

«Немного? Немного?! Боюсь, некоторых жителей Алой Эллады я предпочла бы и вовсе не знать», – поежилась Деми, вспоминая Аллекто и эриний, гекантохейра и горгону.

И все же она понимала, о чем говорила Доркас. И сидеть в четырех стенах, когда ее окружает огромный мир, в котором ей предстояло жить, если пифос будет найден, было кощунством.

Когда пифос будет найден… И открыт. Ею.

– Идем гулять, – решившись, с улыбкой сказала Деми.

Их путь вниз пролегал мимо очередных украсивших стены росписей. На одной ее части был изображен смутно знакомый старец с седыми волосами и бородой. Узнать его помогли лишь детали. Мертвое, сумеречное место, которое Деми вспомнила с полувзгляда. Царство Аида. Лодка, плывущая по еще не высохшей, не выжженной реке, и в ней – он. Харон, все с тем же хмурым и неприветливым лицом, только на десятки лет постаревший.

– Он здесь… другой.

– Еще бы, – подал голос Фоант. – В те времена, когда Стикс была рекой, а не только ее воплощением, нашего очаровательного весельчака вряд ли занимал окружающий мир. Вряд ли он вообще толком его замечал. Только представь: сотни и тысячи душ приходили к нему одна за другой, и каждую нужно было переправить на другой берег. Когда воды Стикс вскипели от жара Гефеста, Харон стал частью Алой Эллады. И как бы он это ни отрицал, он привязался к людям – обычным людям, а не бессмертным созданиям. Во всяком случае, чувства смертных он решил пощадить.

– То есть? – не поняла Деми.

– Видишь ли… Художник, чье творение приковало твой взор, несколько приукрасил былой облик Харона. Сын Эреба и Нюкты, тот никогда не отличался особой красотой, а слухи твердят, что и вовсе был страшен, как Тифон[40]40
  Тифон (др. – греч. Τυφῶν, Τυφωεύς, Τυφώς, Τυφάων) – чудовищный великан с сотней драконьих голов, человеческим торсом и змеями вместо ног, называемый Отцом всех монстров.


[Закрыть]. Потому и укутывался в черное рубище с глубоким капюшоном, чтобы души, прибывшие к его берегу, не отпугнуть. Потому никто и не заметил, как Харон – создание, которому даровали бессмертие, но не силу, равную богам, – понемногу истлел. Как от него ничего не осталось, кроме костей, в клетке которых парила душа и сияли потусторонним светом глаза. Этого легко не заметить в вечном сумраке Аида, особенно когда ты – оглушенная ужасом душа, которой предстоит путешествие в мир мертвых. Которая осознала, что ее ждет посмертие, а привычная жизнь осталась на той стороне.

Однако переместившись из подземного мира в Алую Элладу, Харон решил сменить облик на тот, что не вызовет у какого-нибудь добропорядочного эллина сердечный удар. Ведь если бы он выглядел сейчас так, как выглядит на самом деле, мы бы созерцали разве что скелет.

– Ненавижу скелетов. – Доркас смешно сморщила нос.

– Как мило с его стороны, – передернув плечами, пробормотала Деми.

– Он вообще душка, – заверил Фоант. – И не смотри на то, что он всегда мрачен как туча и вообще тот еще ворчун. Это у нас, одаренных божественным благословением инкарнатов, есть возможность выбрать – сохранить себе память о прошлых жизнях или же отказаться от этого дара после очередной из смертей. А такие, как Харон, бессмертные помнят все. Только подумай, сколько дурного он видел за минувшие века… Наверное, это не могло на нем не отразится.

Два образа наложились друг на друга: мрачные патологоанатомы, санитары морга с их черным юмором и довольно циничным взглядом на жизнь и Харон, большую часть своей жизни, что исчислялась веками, просидевший в лодке и не видящий ничего, кроме волн за бортом и мертвецов. Стало ясно, почему в сознании Деми Харон прочно ассоциировался с тучей, осенью и пасмурным небом.

«Записать бы эту мысль на будущее, чтобы потом не удивляться, почему он… такой».

И снова это странное выражение лица Фоанта и изменившийся голос, из которого ушла беспечность. И снова тогда, когда речь зашла о памяти. Что-то подсказывало Деми, эта тема волнует не только ее.

– Ты помнишь все свои жизни? – тихо спросила она.

– К сожалению, да. Я думал… Думал, это сделает меня мудрее. Позволит возвыситься над остальными. Знать больше языков, козырять перед другими знанием недоступного многим Изначального мира, с легкостью завоевывать девичьи сердца своим блестящим интеллектом. – Он горько усмехнулся. – Но есть и обратная сторона медали. Слишком много разочарований – в богах, что должны оберегать нас, и в людях, столь несовершенных божественных созданиях.

Не все ли эти разочарования, что преследовали его десятилетиями, не свою ли память Фоант так старательно и рьяно топил в вине?

Видеть его таким, серьезным, погруженным в себя не просто было непривычно, это ломало весь нарисованный в сознании Деми образ. Но нет, это не слом – глубина. Уходящие в землю корни дерева. Показавшаяся на мгновение часть айсберга, что обычно скрыта под водой.

Фоант откашлялся, отводя взгляд. Прежде, чем Деми успела сказать хоть что-то, он заговорил сам.

– У моей сверх меры романтичной матушки, правда, другое объяснение чудесной трансформации Харона.

Деми не сразу поняла, что Фоант говорил об Ариадне. Воспринимать эту прекрасную девушку матерью юноши, не расстающегося с вином, непросто, особенно если вспомнить, что его матерью она была в одной из своих прошлых жизней.

– Если верить ей, после того как обратилась паром и пеплом ее река, Стикс впервые явила миру свое человеческое воплощение. И Харон…

– Решил от нее не отставать? – предположила Доркас.

Фоант шумно фыркнул.

– Я бы назвал это иначе.

– Он хотел ей понравиться, – улыбнулась Деми.

Сын Диониса торжествующе наставил на нее указательный палец.

– Во-о-т.

– Но они находились бок о бок друг с другом на протяжении сотен лет, – недоумевала Доркас. – Уж Стикс-то наверняка знала, как выглядит Харон. Видела, как он постепенно дряхлеет, как желтеют его кости под рубищем…

Фоант притворно вздохнул.

– Ничего ты не понимаешь. Не романтичная ты натура.

– Кажется, Ариадну сверх меры романтичной называл именно ты, – сощурила глаза Деми.

– У нас разные понимания романтичности, – назидательно сообщил он.

Деми фыркнула, но промолчала.

– Выходит, бессмертные могут по собственной воле изменять свою личину?

– О, не все, далеко не все, – вклинилась Доркас. – Иначе Сцилла не была бы обречена на такие муки.

– А я думал, ее страдания связаны с тем, что она, ведомая голодом, была вынуждена поглощать плоть созданий, к которым и сама недавно принадлежала.

– Да, но то, что Сцилла при этом страшна как грех, вряд ли улучшает ситуацию.

– Некоторым бессмертным доступна магия изменения, иллюзии. Разумеется, в первую очередь столь полезной привилегией обладают боги. Так, Геба вечно юна, хотя ей, богине юности, наверное, и положено. Деметре и Гестии больше по душе обличье женщин зрелых и, м-м-м, породистых. Персефона навеки сохранила тот облик, в котором впервые спустилась в царство мертвых. Посейдон и вовсе соткан из воды и как таковой личины не имеет. Дионис бесконечно меняет лица – ему нравится эта игра. Его любимая забава – притвориться обычным жителем Эллады, затесаться в круг знакомых и напоить их до полусмерти, а девушек до полусмерти затанцевать. Афродита, напротив, бесконечно исправляет то губы, то носик, хотя, как по мне, она – совершенство.

Деми покачала головой, представляя крутящуюся перед зеркалом Афродиту. Голова шла кругом от такой близости истинных богов.

– Кстати о богах. Кто сейчас сражается на стороне Зевса?

– Дочери и сыновья Стикс всегда были верными союзниками Зевса, со времен битвы с Титанами, – нараспев произнес Фоант. – С ними Ника, крылатая богиня победы, Зел, бог соперничества, Бия, богиня могущества и насилия, Кратос, бог господства и силы. Их называют стражами трона Зевса, а потому немудрено, что именно они всегда на передовой. Они – его главные воины. Еще, конечно, Афина Паллада.

– Но она ведь тоже богиня войны? Почему она не на стороне Ареса? Почему не считает его своим, м-м-м, единомышленником?

– Потому что Арес был рожден богом коварной, вероломной войны, тогда как Афина богиня войны честной и справедливой, – объяснил Фоант. – Она, превосходный стратег и воин, командует армиями смертных и полубогов вместе с Атлантом.

– Тем, что поддерживает небесный свод? – оживилась Деми.

– В этом больше нет необходимости. Наверняка ты знаешь, что когда-то Атлант вместе с собратьями-титанами воевал с олимпийскими богами.

– Титаномахия[41]41
  Титанома́хия (др. – греч. Τιτανοµαχία), или Война Титанов, – битва богов-олимпийцев с титанами, серия сражений в течение десяти лет между двумя лагерями божеств (горой Офрис и горой Олимп) задолго до существования человеческого рода. Олимпийские боги с помощью циклопов и гекатонхейров одержали победу над титанами.


[Закрыть], да, – кивнула она.

– Но перед лицом такого грозного врага, как Арес, Зевс позабыл былые обиды и освободил сверженных титанов из Тартара, а с плеч Атланта снял небесный свод. Теперь титаны и сторукие великаны-гекатонхейры, как и Зевс с Атлантом, бок о бок сражаются с химерами Ареса.

Обойдя весь Акрополь и часть нижнего города, в пайдейю они вернулись уже под вечер. Фоант заявил, что после такого насыщенного и тяжелого дня ему просто необходима «чарочка вина». Неутомимая Доркас отправилась в Гефестейон, оттачивать дар укрощения земли и навыки владения благословленным богами оружием.

Деми поднималась к себе, когда увидела в коридоре замершего у окна Никиаса. Воздух вокруг него готов был заискриться от напряжения, руки сжаты в кулаки. Однако смотрел он не на вечно алое небо. Тогда что так его беспокоило, что так злило?

Его рука потянулась к стальной черной маске Минотавра и с тихим скрежетом провела по ней ногтями. Пальцы изогнулись дугой, словно птичья лапа, и задрожали.

– Мне жаль, – вырвалось у Деми.

Она не хотела ничего говорить, хотела и вовсе отступить в тень и в ней же раствориться, пока Никиас не заметил ее присутствие. Но эта дрожащая рука, эта переполняющая его ярость… Теперь она, уже куда более очевидная, плескалась в синих глазах – Никиас порывисто развернулся к ней всем телом.

– Цирцея тебе не помогла.

Не вопрос, утверждение.

– Почему?

– Что? – растерялась Деми.

– Почему тебе жаль? Разве ты не писала в своих дневниках о том, как я обращался с тобой, какие слова тебе говорил?

Она помолчала, кусая губы. Прощение – странная вещь. Жить без него тяжело – слишком уж несовершенны люди… И даже боги. А вот злоупотреблять им не стоит, иначе можно забыть о такой хрупкой вещи, как уважение к самому себе. Однако глядя на Никиаса, Деми видела красивого молодого юношу с ужасным уродством, которое ему приходилось прятать всю свою жизнь… Все свои жизни. Каково жить так, ненавидя самого себя? Каково годами искать и находить в чужих глазах жалость, отвращение и страх?

Может, потому Никиас никого не подпускал близко? Потому так сильно замкнулся в себе? Редкий человек на его месте не обозлился бы на судьбу, не впустил ярость в свою душу. А она подпитывала любую эмоцию, раздувая искру в яркое, жаркое пламя.

Однако было и кое-что еще…

– Я могу понять твою боль, ярость и ненависть. Я и сама ненавижу ту, которой когда-то была. Пандору. И никто не заслуживает такой участи, вечно жить с чем-то, что нельзя изменить.

Никиас шагнул к ней со сжатыми кулаками. Деми подавила желание отступить на шаг, чтобы не показать свою слабость. Вскинула подбородок, готовая не принять очередной ядовитый укол в свою сторону, но ответить на него.

– Надеюсь, у тебя выйдет, – со странной, горячей решимостью сказал Никиас. – Надеюсь, хоть один из нас способен переломить собственную судьбу.

Обескураженная его словами, Деми так и не нашлась с ответом и молча смотрела, как он уходит.

Когда Ариадна влетела в ее комнату – лицо бледное, с лихорадочными пятнами румянца, золотые волосы разметались по плечам, – сердце тревожно кольнуло. Следом вошли мрачные Харон с Никиасом, что подтвердило опасения Деми: хорошие новости ее не ждут.

– Я нашла Медею, – выпалила Ариадна. – Ее… ее заключили в Тартар.

– Тартар. – Она заглянула в омут собственной памяти в поисках ответов. – Глубочайшая бездна мира, самое жуткое место в царстве Аида.

– И самая страшная тюрьма.

– Тюрьма? Ах да, Зевс же низвергнул титанов в Тартар.

– Не только Зевс и не только их, – подал голос Никиас.

Деми вопросительно взглянула на него, но ответила всеведущая Ариадна:

– Первым, кого заключили в Тартаре, был Тифон, сын Геи, которого она породила, чтобы отомстить Зевсу за то, что он сделал с ее детьми-титанами.

Деми мысленно улыбнулась, подумав: в какой-нибудь школе Изначального мира каждая инкарнация прекрасной царевны наверняка была бы любимицей всех учителей.

– Боги спокойно жить не умеют, да? – со вздохом поинтересовалась она.

Ариадна мягко улыбнулась, словно прося прощения за весь пантеон богов.

– Зевс своими молниями отрубил Тифону всю сотню его драконьих голов, но это не помогло уничтожить сына Геи. Потому Зевсу пришлось отправить его вслед за титанами.

– Месть не удалась, – мрачно усмехнулся Харон.

– За ним последовали и другие монстры и создания. Все монстры и все создания, включая самих богов, которых нельзя убить, в наказание отправляются в вековечную тьму Тартара.

– Но разве Медея неуязвима? – удивилась Деми.

– Нет. В ней, внучке Гелиоса, течет божественная кровь, но ее недостаточно, чтобы стать бессмертной.

– Тогда почему ее заключили в Тартар?

– Порой смерть слишком мягкое наказание, – сухо сказал Никиас. – Убьют Медею, та переродится, с памятью о прошлой жизни или же без. Первое хорошо для нее тем, что она вспомнит все свои колдовские фокусы. Второе – тем, что не вспомнит, что натворила, сколько сгубила душ.

– Выходит, кто-то хочет, чтобы Медея жила и… помнила, – медленно сказала Деми.

– В Тартаре она такая не одна, – объяснила Ариадна. – Есть еще данаиды, пятьдесят дочерей царя Даная, убившие своих мужей в брачную ночь[42]42
  За свое преступление данаиды были обречены вечно наполнять в Аиде водой бездонную бочку; отсюда выражение «работа данаид» – бесплодная, нескончаемая работа.


[Закрыть]. Иксион, первый человек на Земле, умышленно убивший своего близкого родственника[43]43
  В качестве наказания Иксион после смерти был распят на огненном колесе, которое вечно вертится с неимоверной быстротой.


[Закрыть]. Тантал, который убил собственного сына и подал его в качестве главного блюда на пиршественный стол для богов Олимпа[44]44
  Его кара – вечно страдать от голода и жажды, будучи окруженным пищей и водой. Отсюда пошло выражение «танталовы муки» – тяжкие мучения из-за близости желанной цели, которую невозможно достичь.


[Закрыть].

– З-зачем? – выдавила Деми.

Никиас пожал плечами.

– Тантал отчего-то решил, что это лучший способ проверить, действительно ли боги знают обо всем на свете. В Тартаре заперт и Сизиф[45]45
  Сизиф – царь Коринфа, приговоренный богами катить на гору подземного мира тяжелый камень, который, достигая вершины, скатывался вниз. От его имени и пошло выражение «сизифов труд», что означает тяжелую, бесконечную работу, которая, будучи безрезультатной, приносит человеку страдания.


[Закрыть], история которого наверняка тебе знакома.

Деми помолчала, размышляя.

– Вот почему Медея не объявилась, когда в Алую Элладу вернулась я.

Она прикрыла глаза на мгновение. Последние страницы ее дневника были посвящены пронизанным теплом словам Ариадны о ее настойчивости, решимости идти до конца. Деми не имела права ее подвести, не могла обмануть ее ожидания.

– Значит, в Тартар?

Глава двадцать вторая. Тартар

Теперь, когда правда оказалась прямо у них под ногами, Кассандра решила сопровождать Деми. Наверняка не только из-за важности встречи с Медеей, но и из-за вероятности стать свидетелем события, о котором в будущем будет говорить вся Алая Эллада. Пифос, который пророчица искала все свои жизни, был близок к ней как никогда.

За Ариадной, к огорчению Деми, прислали гонца, Искру Гермеса. Кому-то из высокопоставленных особ немедленно требовалась помощь плетельщицы зачарованных нитей. Харон и Кассандра… Их отношение к Деми сложно было обозначить одним-единственным словом. Но чего не хватало в этом клубке эмоций, так это симпатии и тепла. Никиас… С ним выходило еще сложнее.

Однако их прохладное (или просто запутанное и с трудом поддающееся объяснению) отношение к ней – меньшее из зол, что ее окружают. Чтобы увидеть большее, достаточно обратить взор к небу. Как только пифос будет найден, всему этому наступит конец. Что придет следом, Деми не знала. Нечто новое, нечто совершенно другое.

Как только Харон перенес их в царство Аида и сумрак сомкнулся вокруг, Кассандра вынула что-то из подвешенного к поясу мешочка. На первый взгляд показалось, мелкие рубины, на деле же – зерна граната, лишь недавно вынутые из свежего плода. Пророчица закопала их в землю.

– Есть путь в Тартар и иной, но путь этот обходной, долгий, – объяснила она. – А времени на поиски пифоса мы и без того потратили немало.

Слово «немало» едва ли могло вместить в себя все века, потраченные Кассандрой, Ариадной и другими инкарнатами на поиск Пандоры, все пройденные ими пути, но подбирать другое она не стала. В сознании Деми сложился образ человека, который не любит тратить время зря. Который ценит его, даже невзирая на уже прожитые жизни и те, что еще предстоит прожить.

Кого вызывала Кассандра, Деми догадалась сразу. Трепет внутри наверняка был ей знаком и уже пережит однажды, пускай и не мог отпечататься в памяти. Она удивилась тому, что Кассандра вызывала Персефону гранатовыми зернами, ставшими когда-то в прошлом ее капканом и связавшими ее с царством Аида нерушимыми узами.

Зарытые в землю гранатовые символы то ли власти Персефоны, то ли ее неволи – а может, обеих сторон ее новой жизни – призвали богиню к берегам мертвой, в отличие от самой Стикс, реки.

– Зачем ты вызвала меня, пророчица?

На Деми Персефона едва взглянула. И то, как она держалась, отчего-то расходилось с представлением Деми о ней. Холодный тон, равнодушное лицо, больше похожее на маску, некая царственная надменность во взглядах и жестах… Истинная богиня подземного царства, далекая от того легкомысленного, даже игривого образа, что запечатлела память Деми.

Выслушав Кассандру, Персефона нахмурилась.

– Ты думаешь, пифос у Медеи? Впрочем, не объясняй. Если существует хоть малейшая возможность ослабить Ареса… Я сделаю для этого все. Любой бы сделал.

И пусть движения Персефоны были плавны, утонченны и выверены, а жизнь – бессмертна, временем она, как и Кассандра, дорожила. Не стала тратить его на слова, а сплела для них заклинание.

Земля содрогнулась. Казалось, оставшаяся в Акрополе Доркас выплеснула дар, которым поделилась с ней богиня Гея. А потом поверхность обрушилась, открывая ряд уходящих вниз ступеней. Вот он, короткий путь в Тартар. В самую бездну по прямой.

Деми спускалась, старательно подражая во всем Кассандре: в прямой спине, в четких движениях и в обманчиво спокойном взгляде. Вот только все мысли пророчицы были заняты пифосом. Мысли Деми – тем, что они спускаются в Тартар.

Темница для самых страшных тварей, для проклятых, бессмертных и неугодных богам. В прошлом – тюрьма для титанов, циклопов и гекатонхейров. Черным саваном пространство Тартара укрыла вековечная тьма. Кто прятался там? Деми не знала, не видела. Кассандра, используя сферу Гелиоса не как оружие, а как источник света, ей показала.

Череда тонущих в полумраке лиц и фигур слилась в бесконечный поток, в сплошную черную стену. Людей и монстров роднило лишь выражение глаз: застывшее в них жадное отчаяние, глухая, приглушенная временем и чувством безысходности мольба.

Бездна голодных глаз, окружающая Деми, устрашала.

Порой Тартар содрогался от чьих-то тяжелых шагов. От того, чтобы поддаться искушению и вглядеться во тьму, останавливала мысль: ее память сохранит это жуткое воспоминание и будет воскрешать его всякий раз, стоит только подумать о Тартаре.

Но порой бездну сотрясала дрожь иного рода. В те моменты Деми едва могла удержаться на ногах.

– Что происходит?

– Тифон пытается вырваться из своей клетки, – небрежно бросила Кассандра, будто речь шла о домашней собаке, что сорвалась с поводка.

– Никогда не сдается, – одобрительно усмехнулся Харон.

Деми с трудом подавила собственную нервную дрожь.

– Вы знаете, куда идти?

– Ариадна рассказала, – сухо отозвалась Кассандра.

Деми прошла путем, проложенным пророчицей и светом в ее руке, который заставлял пленников Тартара держаться от них подальше. Прорезавшая и разбившая мрак дорога в виде полосы света привела их к странному сооружению – дворцу из камня сродни обсидиану. Черному, гладкому, ловящему блики от света Гелиоса.

– Медея коварна и опасна, но силы духа и упрямства ей не занимать, – заметил Харон. – Даже в Тартаре, самом жутком, самом мрачном, самом темном месте на земле, она отвоевала себе свой собственный угол, свой островок спокойствия и тишины. Пока остальные бродят неприкаянными по бездне и ссорятся друг с другом за каждый клочок темноты, она восседает на троне своего собственного дворца.

Почудилось или он и впрямь питал симпатию к темной колдунье?

– Это дворец Медеи? – поразилась Деми. Не такой она представляла себе тюремную клетку в царстве мертвых. – Но из чего он сотворен?

– Из того единственного, что можно отыскать в Тартаре, – обронил Никиас. Как всегда немногословный, сосредоточенный, погруженный внутрь себя. – Из костей монстров или из тьмы. А может, и из того, и из другого.

Можно ли придать тьме твердость камня? Если ты колдунья, почему бы и нет? Пусть истинных возможностей Медеи Деми не знала, подозревала: от нее всего можно ожидать.

Они вошли под своды дворца, в широкие ворота высотой в два человеческих роста. Когда те открылись сами собой, впуская гостей, раздался странный перестук, заставивший Деми вздрогнуть. Свет, принесенный Кассандрой (сам дворец тонул в темноте) озарил колдунью. Она восседала на грубо вырезанном из каменной породы троне в окружении дюжины устрашающих монстров – великанов и тварей со звериными частями тела.

На первый взгляд могло показаться, что они охраняют ее, пленницу Тартара. На второй в глаза бросалась царственная поза Медеи. Обе руки покоились на подлокотниках трона, нога грациозно закинута на ногу. От нее буквально веяло древней колдовской силой.

Хозяйка мрачного замка находилась под защитой обступивших ее монстров.

Будто в подтверждение мыслям Деми огромный двухголовый пес со змеиным хвостом (судя по всему, Орф – старший братец Цербера) положил морду на колени Медеи, и та принялась лениво почесывать ему загривок. Высокая, крупноватая, черноволосая, она не была красивой в привычном смысле этого слова, но породистой. Ярче всего на ее лице выделялся римский нос и антрацитовые глаза под соболиными бровями.

– Какой причудливый зоопарк, – ядовито произнесла Кассандра. – Всех чудовищ вокруг себя собрала?

– Только тех, кто оказался никому не нужным… Кроме меня. Орфа, Лернейскую гидру и Химеру, что и дала имя иным чудовищам, которых Геката взяла под свое крыло, породили Тифон и Ехидна. Не лучшие родители, не находишь? Они забывали о своих детях, едва те появлялись на свет.

– И ты по доброте душевной приютила всех несчастных и обездоленных?

– Учусь у лучших. – Медея вернула Никиасу усмешку. – Если Геката завела себе стаю монстров, почему мне нельзя?

Она скользнула взглядом по Деми, поначалу ее не узнавая. Подалась вперед с резким выдохом, пальцами вцепившись в трон, да так сильно, что побелели костяшки.

– Ты… Я помню твою душу. На ней – мое колдовство.

– По большей части колдовство Мнемозины.

Медея досадливо поморщилась, откидываясь на спинку трона. Уточнение по вкусу ей не пришлось.

– К демону твоих чудовищ. Зачем ты украла пифос? – Кассандре явно надоел этот разговор. – Для этого ты ведь и собрала вокруг себя монстров? Чтобы его охранять?

– Хочешь верь, хочешь нет, но этих созданий я люблю как своих детей.

– Раз ты так любезно предоставила мне выбор, я, пожалуй, предпочту не поверить, – холодно отозвалась пророчица. – Пифос, Медея. Зачем он тебе?

Деми выдохнула, чувствуя, как накаляется воздух. Когда в схватку, пусть даже словесную, вступают две сильные женщины, что привыкли главенствовать, повелевать, остальным лучше держаться в стороне.

К ее удивлению, скрывать свои намерения Медея не стала.

– Я думала, что если у меня будет пифос, я смогу контролировать атэморус.

– Чтобы стать на сторону Ареса или Зевса? – К делу это не относилось, но Деми не могла не спросить.

– Все зависело от того, кто больше предложит. – Медея расхохоталась над собственной шуткой.

Громкая, прямолинейная, она вызывала странные чувства, и одно из них – любопытство.

«Она убийца, – напомнила самой себе Деми. – Не забывай». Мысль звучала почти иронично. Но она и впрямь не забудет.

– У тебя не вышло, – спокойно сказала Кассандра, – и что тогда?

– И тогда я решила отыскать Пандору. Точнее, дождаться, пока другие вроде тебя ее найдут. Видимо, дождалась, пусть и не сумела оказать ей достойный прием.

– Почему Геката тебя не спасла? – нахмурился Никиас, разглядывая тюрьму Медеи. На чудовищ он смотрел без страха и отвращения, будто те были лишь псами на цепи. – Разве она не была твоей покровительницей?

– Боги переменчивы. В одну минуту ты находишься под их заступничеством, в другую – ты уже в немилости у них. У богини колдовства появились другие игрушки на замену смертным. Химеры. И разрушительная война.

– А кто?..

– Хватит вопросов, – резко оборвала Никиаса Кассандра. – Мне нужен ответ лишь на один: где пифос, Медея?

Та облизнула полные губы.

– У меня. И я отдам вам его. Но вы должны понимать… У моего бескорыстия есть цена.

Харон фыркнул и отвернулся.

– Ты хочешь освобождения из своей тюрьмы, – кивнула Кассандра.

Медея отчего-то снова расхохоталась. В этом смехе – открытом, искреннем – Деми неожиданно увидела сходство между дочерью Гелиоса Цирцеей и его внучкой.

– И зачем мне это? Там наверху бушует война, а мне и без нее находиться в Алой Элладе опасно. Слишком многим не пришлись по вкусу мои действия, слишком многие хотят вырвать душу из моего тела. Здесь я – царица в своем собственном замке. Мне поклоняются, меня любят, мне преданы и благодарны.

Бывшая царевна Колхиды, а ныне – царица чудовищ в замке из костей.

– Мне лишь нужно немного… уюта. Я ведь женщина, пускай и заточенная в Тартар.

– Уюта? – Кассандра захлебнулась изумлением с возмущением пополам.

Впрочем, наглость Медеи поражала не только ее. Или это не наглость, а ясное осознание того, что она хозяйка положения? Обладающая самой ценной из реликвий, она могла позволить себе торговаться. Отказать ей – значит обречь противников Ареса на поражение, и Кассандра это понимала. Оттого восседающая на троне Медея и смотрела на них свысока.

– Мне нужен кто-то вроде Дедала, способный превратить это жуткое место из тюрьмы во дворец.

– Дедал, как и многие, сейчас в гуще войны – даже если и не находится на поле боя. Он неустанно трудится над новыми изобретениями, которые помогут нам в битвах против Ареса, и ты должна это знать.

– Я знаю.

– И тем не менее ты требуешь, чтобы я оторвала его от дела и привела в Тартар, чтобы он построил для тебя роскошную золотую клетку?

– Верно. – Улыбка Медеи доброй не была. Она походила на оскал хищницы, что сжимала в лапах мышь. – Одного золота, правда, будет недостаточно. Хочу еще белый мрамор.