Текст книги "Душа Пандоры"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава четырнадцатая. Река памяти, река забвения

Мост через пустошь, когда-то бывшую рекой Стикс, вел к огромным, распахнутым настежь вратам. Именно на них Деми старательно фокусировала взгляд, чтобы не замечать, что в их с Ариадной и Никиасом шествие по мосту затесались духи.

От них, бессловесных, призрачных, веяло могильным холодом. Сквозь полупрозрачные, словно подсвеченные голубым, тела Деми видела каждую царапину на костяном мосту, каждую выбоину. Уговаривала себя не поддаваться ужасу, который сделал ватными ее ноги. Сосредоточившись на том, чтобы идти размеренно и твердо, как Ариадна, а не нестись вперед, не сразу заметила, что духи огибают Никиаса, словно безотчетно желая сохранить дистанцию между собой и ним.

Хотела бы она знать причину. Хотела бы она видеть сейчас его лицо, а не спину, чтобы понять по глазам или, быть может, стиснутым зубам и желвакам, играющим на скулах, что он знает. Ее мысли, описав круг, вновь вернулись к маске, прикрывающей половину его лица. Что же могло скрываться под ней?

Еще издалека Деми разглядела очередное испытание на прочность для ее силы духа. Она не знала, любит ли собак или кошек, но была уверена: этого пса не любил никто. Потому что у него на спине причудливой гривой танцевали змеиные головы, и хвост тоже оказался змеиным. Потому что его огромное, как у лошади, черное тело венчали сразу три головы. Как раз по одной зубастой пасти на каждого из непрошенных гостей.

«Цербер», – слабея, подумала Деми.

Стража врат в царство мертвых, сына чудовищного великана Тифона и полуженщины-полузмеи Ехидны легко мог узнать даже ее искаженный разум.

– Мы пойдем прямо туда, да? – севшим голосом спросила она.

Никиас едва слышно фыркнул, но не счел нужным отвечать. Ариадна сжала ее руку.

– Разве Геракл не победил Цербера?

– Не совсем так. Он должен был лишь его похитить. Убийство Цербера означало бы нарушение важного принципа мироздания, повредило бы саму структуру мира, ведь тогда некому было бы охранять врата в царство мертвых. На самом деле было так…

– Началось, – страдальчески протянул Никиас.

Деми практически услышала, как он закатывает глаза.

– Укрощение Цербера было одиннадцатым подвигом Геракла. Он отыскал Цербера на берегу еще одной подземной реки, Ахерон, реки боли и скорби, напал на него безоружным и, даже укушенный его хвостом, держал мертвой хваткой, пока Цербер не потерял сознание. А затем привел, полузадушенного и опутанного цепями, в Микены, чтобы показать царю Эврисфею.

– А тот струсил и велел вернуть Цербера назад, – неожиданно вклинился Никиас, видимо, горя желанием выразить свое негодование. – А ведь мог сковать его чарами и сделать своим сторожевым псом.

– Так и видишь себя с Цербером на поводке? – фыркнула Деми.

Поежилась – сложившаяся картина вызывала мурашки, даже оставаясь лишь в воображении. Наглухо закрытая фигура в черном и трехголовый черный пес величиной с лошадь…

– Я бы, пожалуй, не отказался.

Улыбка тронула губы Ариадны.

– Боюсь, ты опоздал. Наученный горьким опытом, обмануть себя Цербер больше не позволит. Сами посудите: Орфей заворожил гончую Аида прекрасной музыкой, чтобы вернуть свою покойную жену. И вернул бы, если бы не нарушил условие Аида и не оглянулся назад – убедиться, следует ли за ним Эвридика. В наказание та так и осталась заточена в царстве мертвых…

– Эней, троянский принц, который отправился в царство мертвых, чтобы узнать, где построить новый город троянцев, прокрался мимо Цербера, накормив его медовыми лепешками, пропитанными вином из снотворной травы, – подхватил Никиас.

– Выходит, Цербера сумели обмануть трижды?

Вот тебе и грозная адская гончая с гривой из гадюк…

– Видимо, наличие целых трех голов ума не гарантирует, – хмыкнул Никиас.

Невольно улыбнувшись, Деми задержала на нем взгляд. Стоило признать, ей нравилось, когда он, забывая о своем долге отгородиться ото всех вокруг, становился таким… непосредственным. Словно обнажая настоящего себя.

Время для улыбок прошло, когда костяной мост с бредущими по нему духами остался за спиной. Призрачные тела прошли сквозь возвышающуюся над ними скалу, не дрогнув. Что до Ариадны, Никиаса и Деми, им пришлось остановиться.

То, что на расстоянии Деми приняла за статую, оказалось человеком, приросшим к скале. Это был Пирифой, царь лапифов, века назад наказанный самим Аидом за то, что пытался похитить из царства мертвых его жену, Персефону. И если Тесея, его сообщника, освободил Геракл, то вызволять Пирифоя запретил сам Зевс.

Проведенные в царстве мертвых столетия превратили царя лапифов, когда-то обычного смертного, в камень. Глазные яблоки под каменными веками не шевелились, но Ариадна утверждала, что Пирифой все еще жив. И жить будет вечно. Деми вздрогнула. Богам подвластно превратить дар вечной жизни в страшное наказание…

Врезанные в скалу гигантские врата охранял Цербер. В глазах гончей Аида полыхало пламя, изо рта капала ядовитая слюна. Кончик змеиного хвоста был поднят над головой и нацелен на чужаков – исключительно немертвых.

Трехголовый пес не рычал. Ему это и не требовалось, чтобы выглядеть устрашающим. Когда он обнюхивал Деми тремя парами ноздрей, она оказалась близка к тому, чтобы стремглав броситься прочь. Вместо этого замерла, ни жива ни мертва, и лишь тихо, размеренно дышала.

– Может, надо что-то сказать? – пискнула она. Собственный голос едва ее слушался.

Ариадна покачала головой, глядя на огромного пса чуть ли не с умилением. Того и гляди – начнет чесать его за ушком. За одной из трех пар ушей.

– Он чует наш запах не так, как обычные псы. Или люди. Или кто-либо еще. По нему он поймет, зачем мы пришли в царство мертвых.

Вероятно, ничего дурного в их намерениях Цербер не обнаружил. Тяжело шагнул в сторону, пропуская вперед. С оглушающим грохотом врата распахнулись перед гостями Аида.

Однообразный пейзаж – скалы, ущелья и мертвые пустоши – глаз не радовал.

– Подумать только, – восторженно выдохнула Ариадна после нескольких минут молчаливого пути, – мы увидим саму Мнемозину!

– Ты прямо горишь желанием с ней встретиться.

Приятно было видеть Ариадну такой вдохновленной. Жаль, Деми не могла разделить ее восторг – любые эмоции сейчас заглушало волнение. Каков будет итог этой встречи? Смогут ли Кассандра с дельфийской сивиллой подобрать к ее памяти ключи?

– Мнемозина – не просто титанида[23]23
  Титаны – в древнегреческой мифологии божества второго поколения, дети Урана (неба) и Геи (земли).


[Закрыть] и воплощение памяти. Она та, что породила науку историю, что дала названия предметам и явлениям и упорядочила их. Она открыла для нас знания и позволила хранить их в наших головах. Благодаря ей Грецию и Алую Элладу населяют по-настоящему талантливые люди.

Деми, не сбавляя шага, послала ей вопросительный взгляд.

– Талантливые? Но как богиня памяти может влиять на талант?

Глаза Ариадны заблестели.

– А ты знаешь, что…

– И вот опять, – протянул Никиас.

Деми даже позволила себе мимолетно улыбнуться, не привлекая его внимание. Главное, не дать вспомнить, что он должен ее ненавидеть.

– Плененный красотой Мнемозины, Зевс превратился в пастуха и провел с ней девять ночей. От этого союза у титаниды родились девять дочерей, повелительниц искусств, наверняка тебе известных.

– Музы – это дочери Мнемозины? – удивилась Деми.

Каллиопа, муза эпической поэзии и красноречия, что изображалась с восковыми табличками и стило в руке. Эвтерпа, муза музыки и лирической поэзии, по обыкновению сжимающая в руках флейту. Эрато, музу любовной поэзии, изображали с кифарой, струнным щипковым музыкальным инструментом, Талию, музу комедии, – с комической маской и венком из плюща. Похожей изображали и Мельпомену, ее противоположность, музу трагедии. Только ее маска была трагической, а венок – сплетенным из виноградных листьев. Дочерью Мнемозины, вероятно, была и Терпсихора, муза танца, часто запечатленная с лирой в руках в танцующей позе, и Клио, муза истории, что держала свиток из папируса или футляр для древних свитков. Урания, муза астрономии, с глобусом и циркулем в руках, и Полигимния – муза религиозных гимнов с мечтательным, задумчивым выражением лица.

– Верно, – с заговорщицким видом отозвалась Ариадна, будто открывая ей некий особенный секрет.

Теперь стало ясно, отчего она, тонко чувствующая, начитанная и эрудированная, с таким нетерпением ждала встречу с Мнемозиной. Если бы Деми не находилась среди богов и наделенных божественным благословением инкарнатов, можно было представить Ариадну фанаткой, страстно желающей познакомиться со своим кумиром.

Рядом с одной из пещер, вход в которые выели подземные реки – Ахерон, Кокитос и Флегетон, – им встретилась миловидная девушка, что держала в руках серебряный поднос. На нем лежали крохотные пирожные с красной посыпкой. Странно было увидеть подобное здесь, в царстве мертвых.

– Ох, какие лучезарные девушки, и в таком мрачном месте, – всплеснула рукой незнакомка. – Не хотите ли сгладить горечь от лицезрения царства Аида и отведать фруктовых пирожных?

Рука Деми сама собой потянулась к ним, мгновение спустя Ариадна отзеркалила ее жест. Насладиться неожиданными яствами помешал Никиас, бесцеремонно, хоть и легонько ударивший обеих по рукам.

– Ты почему дерешься?

Он закатил глаза.

– Пирожные с гранатовыми зернами. А это – Каллигения, одна из нимф Персефоны.

Незнакомка скривилась и отбросила в сторону поднос. Из-за скальной гряды вышла высокая, молодая девушка с волнистыми волосами каштанового оттенка, отдающими в рыжину.

– Простите мне мою шутку, – смиренно сказала красавица, глядя на них честными большими глазами.

Виноватой при этом она не выглядела.

– Шутку? – медленно переспросила Ариадна. – Что случилось бы с нами, отведай мы гранатовых зерен, как когда-то и ты, Персефона? Разве Аиду нужна новая жена?

Теперь Деми вспомнила. По легендам и мифам, божественные законы гласят: любой, вкусивший пищи в царстве мертвых, обязан туда вернуться. Персефона, отведав шесть зерен, обрекла себя на шесть из двенадцати месяцев в году, которые она должна будет провести в царстве Аида, на троне рядом с ним.

И сейчас богиня царства мертвых, на заре времен похищенная из царства живых, стояла прямо перед Деми. Однако после встречи с горгоной, духом дельфийской сивиллы, жуткими эриниями во главе с Аллекто, гекатонхейром и Цербером девушка, кажется, утратила способность удивляться. Изменится ли что-то, когда начнется следующий день? Когда память сотрет минувшее, перемелет его в жерновах, превращая удивительные события в сухие факты о мире, что ее окружал?

– Не кривите губы и не хмурьтесь! – игриво произнесла Персефона. – Вы бы просто ненадолго стали моими нимфами и остались бы здесь, со мной. Бегали со мной вдоль рек, собирали мертвые цветы… В моем царстве так мало развлечений, а души такие… скорбные! Все плачут и плачут о своей тяжелой доле.

– А как же твои подруги? – сухо спросил Никиас. – Что, недостаточно тебя развлекают?

Персефона с нежностью взглянула на нимфу.

– О, я люблю их, ровно так же, как они меня. Но люди такие занятные, а мне почти не выпадает шанса за ними наблюдать!

– И потому вы, – обращаться на «ты» к богине заставить себя Деми не могла, – делаете то же, что когда-то совершили с вами: похищаете их, принуждаете быть вашими собеседниками, держите в неволе.

Озорное выражение исчезло с лица Персефоны так быстро, словно его смыло водой. Сквозь личину жизнерадостной проказливой девушки проступила ожесточенность молодой женщины, однажды вырванной из родного мира, запертой в мире мертвых и вынужденной стать его королевой. Деми вздрогнула и подавила желание отшатнуться.

– Как хотите, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, бросила Персефона.

– Идем, – вполголоса сказал им Никиас. Добавил еще тише: – И желательно побыстрей.

Уговаривать Деми было не нужно. Схватив Ариадну за руку – для надежности и успокоения, – она торопливым шагом направилась вперед. И могла поклясться, что до последнего ее преследовал взгляд Персефоны.

– Я представляла жену Аида другой, – призналась Деми, когда, к ее облегчению, владычица царства мертвых осталась позади. – И эта ее странная перемена…

Ариадна помрачнела.

– Говорят, та двойственность, что стала неотъемлемой частью жизни Персефоны, сказалась на ее, м-м-м, рассудке.

Она не могла не измениться, из богини весны, изящной и легконогой, превратившись в богиню царства мертвых. Теперь весну миру без солнца дарила уже не она. Вот только то место, что когда-то служило Персефоне тюрьмой, по прошествии веков стало ее домом. Как это случилось? Сколько времени прошло, прежде чем ненависть к похитителю сменилась любовью? Прежде чем сгладились выросшие в душе шипы? Правильно ли то, что Персефона в конце концов не просто смирилась, но и обратила случившееся себе во благо? И из пленницы, что криками отчаяния и гнева оглашала стены подземной тюрьмы, стала владычицей собственного царства?

Быть может, и бессмертным богам порой приходится быстро взрослеть.

А что бы Деми сделала на месте Персефоны? Сопротивлялась бы до последнего, пока за весной приходила весна? И сколькими годами измерялось бы это «до последнего»? Но чтобы ответить на этот вопрос, хорошо бы знать саму себя.

Образы Кассандры, Никиаса, Харона, Доркас и Ариадны складывались в ее голове, словно гобелен, сотканный из разноцветных нитей. Каждое неосторожное или взвешенное слово, каждый брошенный прямо или исподволь взгляд, каждый импульсивный или обдуманный поступок. Но стоило только заглянуть внутрь себя, чтобы разглядеть собственные нити, зрение начинало подводить. И без того туманный, образ расплывался, не проявляя ни единой четко различимой черты.

Она не понимала себя. Не понимала и того, что, глядя на нее, видели другие. С внешностью все просто: стройная девушка с блестящей темной копной волос и карими глазами. Но что люди думали о ней самой? Какая она для них?

– Никиас, – тихо позвала Деми. – Спасибо, что уберег.

Он, конечно, тут же ощетинился. Бросил что-то про цель и про пифос. Но на короткое мгновение Деми сумела увидеть его безо всей брони из плотно подогнанных друг к другу слоев отчужденности или неприязни. Уголок губы Никиаса дернулся, и он готов был уже улыбнуться. И пусть этого так и не случилось, завтра, когда Деми проснется, не помнящая ни мир, ни себя, его образ в ее голове будет соткан из не столь мрачных и жестких нитей.

А еще в ее голове мелькнула странное подозрение, что Никиас принуждает самого себя ее ненавидеть. Ведь тем людям, мысли о ком пропитаны ненавистью, не посылают улыбок.

Деми и сама не заметила, как они добрались до Мнемозины и Леты. Две находящиеся рядом реки разительно отличались от Стикса – впрочем, как и от обычных, живых рек Греции. Ни течения, ни солнечных бликов, потому что солнца в подземном царстве не было тоже. Вместо его лучей – туманная хмарь, сквозь которую из ниоткуда пробивался колдовской свет. Казалось, существовал он здесь лишь для того, чтобы царство Аида не потонуло в вечном мраке.

На мгновение Деми представила, что это Персефона все же принесла весну с собой в царство мертвых, а с ней и свет мира живых. Истина наверняка прозаичнее, но спрашивать она не стала. Иногда лучше оставить место для тайны, чтобы, услышав правду, не разочароваться в ней.

В пещере, через которую протекали Мнемозина и Лета, возвышался каменный трон. На нем восседала богиня памяти – статная, величественная, со спокойным, мудрым взглядом и собранными в элегантную прическу светлыми волосами. Ариадна и Никиас поклонились ей. Деми, что несколько секунд смотрела на Мнемозину широко раскрытыми глазами, опомнилась и повторила их жест.

Запинаясь от волнения, Ариадна объяснила цель их визита. Пока она говорила, из реки вышла худая девушка с прилипшими к спине темными волосами. В глазах ее застыла тревога, а пальцы нервно комкали ткань пурпурного пеплоса. Дочь богини раздора Эриды, Лета не являлась сестрой Мнемозине, и внешностью, и повадками была полной ее противоположностью. Но они – забвение и память – были двумя частями единого целого, как жизнь и смерть, как день и ночь, и не могли существовать друг без друга.

Богиня забвения замерла за спиной Мнемозины. Стояла, растерянно озираясь по сторонам. Деми с щемящей тоской видела в ней свое отражение. Так она смотрела на мир, пробуждаясь по утрам. Носительница странных чар, чьи воспоминания канули в Лету.

– Я не умею заглядывать в человеческие души, не умею читать прошлое или провидеть, – негромко, но веско сказала Мнемозина. – Однако я умею помнить. И я помню тебя.

– Жаль, я забыла, – прошелестела Лета.

– Ты приходила ко мне. К моей реке, к моим водам. Не знаю, что это был за ритуал, но для его совершения требовалось не просто выпить из Леты, а окунуться в нее. Видится мне – чтобы впечатать в твою душу силу забвения. Ты сделала требуемое, а затем, когда, как и все прочие, стала потеряна, тебя увели.

Деми подалась вперед, жадно вглядываясь в лицо Мнемозины.

– Я была не одна?

– Окунись она в мои воды, я бы могла сказать больше. А так моя память ничего о ней, кроме внешней красоты, не сохранила. Знаю лишь, что весь этот ритуал был продуман ею. Она командовала тобой, вела себя как царица.

– А я?..

– Ты выглядела как человек, охваченный безграничным отчаянием. Тот, что потерял, казалось, все. Все, кроме воспоминаний, но и их вскоре ты отдала.

Тишина сгустила воздух между ними, сбила его в плотную гущу, как молоко.

– Одно мы теперь знаем точно, – хрипло сказала Деми.

Обращалась она не к Никиасу, который наверняка торжествовал, упиваясь собственной правотой. Скорее, отвечала на вопрос, что мысленно задавала себе совсем недавно, чувствуя в горле ядовитый привкус горечи.

– Я трусиха. Я по собственной воле избавилась от воспоминаний и сбежала в другой мир.

Глава пятнадцатая. Порченая

Как она могла так поступить? Душу жгло изнутри, но глаза оставались сухими. Слезы выжгла волной поднявшаяся изнутри и захлестнувшая ее злость.

– Не вини себя, – мягко сказала Ариадна.

– Только себя мне винить и надо.

Говорят, воспоминания о собственных ошибках ранят. Зудят, как незаживающий шрам. У каждого есть о чем вспомнить бессонной ночью, отчего на себя досадовать. Но Пандора, что жила свою первую, богами дарованную жизнь, могла хоть что-то сделать. Исправить содеянное, хотя бы попытаться изменить. Даже не зная об оставшейся на дне пифоса надежде, она должна была обивать пороги божественных домов Олимпа и умолять хозяев ей помочь.

А вместо этого она просто… сбежала.

Деми ждала слов Никиаса – болезненных ударов хлыста, посоперничать с которыми могли разве что плети эриний. Он молчал, и за это она была ему благодарна. Ей достаточно и собственного презрения. Выдержать чужое сейчас просто не хватило бы сил.

Понимая важность ритуала памяти, Мнемозина отдала не только воды из своей реки, но и собственную – божественную – кровь. Одну каплю, брошенную в фиал. Однако капля эта сияла, словно само солнце.

Стикс и Харон все так же беседовали на берегу высохшей, выжженной реки. Что-то в глазах Деми стерло с лица перевозчика душ улыбку. Он попрощался со старой подругой, мимолетно, но нежно сжав ее ладонь.

– Получили то, что нужно?

– Да. Получили.

Больше никто из них не заговаривал. Деми уцепилась за перевозчика душ, желая как можно скорее покинуть царство мертвых и отчаянно не желая смотреть никому в глаза – ни Стикс, ни Ариадне, ни даже Никиасу.

Всем тем, кого подвела.

Харон перенес их в Акрополь, и Ариадна, бережно сжимая в руках хрупкий сосуд с водой и кровью Мнемозины, поднялась по ступеням пайдейи. Деми отстала. Она шла, едва передвигая ноги, как вдруг услышала пронзительный вскрик. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Деми задержалась на лестнице, выдохами отсчитывая мгновения. Она уже струсила однажды, не желая отвечать за свой поступок, который привел к катастрофе. Достаточно.

Деми протиснулась мимо Никиаса, который шел за ней по пятам, и, оставив без внимания его окрик, сбежала по ступеням.

В свете молниевых и огненных фонарей, что разбавляли сгустившийся над городом сумрак, Деми увидела эллина… И наплывающую на него тень. Она была похожа на оживший кошмар, на холодное черное пламя – или дым, оставшийся после него. Тень не имела человеческих очертаний, лишь легкий намек на тело и голову. Конечностями ей служили рваные лоскуты, бахромой окаймляющие подобие туловища. Она объяла эллина и жадно его поглотила, заглушив новый сорвавшийся с губ крик. Эллин захрипел, царапая руками горло, упал навзничь и затих.

Деми ожидала, что спустившийся следом Никиас бросится на атэморус, но он черной стеной встал перед ней, заслоняя ее от угрозы. Может, рассудил, что в Акрополе было кому сражаться, а его главная задача – сохранить ей жизнь. Сохранить, не расплескав, запертый пифос с воспоминаниями.

Искры высыпали из Гефестейона на площадь. Одна из них сжимала в руках молнии Зевса, другой – лук, третий – прозрачные сферы с теснящимся внутри огнем или ослепительным светом. Огненные стрелы, будто благословленные самим Гефестом и поцелованные Артемидой, отправились в полет. Пронзали атэморус, оставляя в нем дыры размером с обол[24]24
  Обол – мелкая монета, которую клали под язык покойнику. Предназначалась она Харону в качестве уплаты за то, что перевозил умерших через реку Стикс.


[Закрыть]. Те затянулись бы – сама сущность духа порождала тень из тени, – но их разъели пущенные в тварь искрящиеся солнечные диски Гелиоса.

Атэморус взорвался изнутри пропитавшим его поры светом. Отравился им, ползущим по венам, обжегся. Но в какую бы тьму ни низвергли его орудия Искр, эллина он, взорвавшись, забрал с собой. Словно остекленевшая, Деми смотрела, как кера, что появилась лишь мгновениями раньше, улетает прочь с его душой.

Этот человек сейчас брел по царству Аида, из которого они только что вернулись. Месяцы, года или десятилетия спустя он переродится. Станет инкарнатом, не знающим, не помнящим своих детей и жену, своих мать и отца или своих сестер и братьев. Кто бы ни был ему близок, он оставил их здесь, в этой жизни. Все, что у него было, осталось в прошлом.

«Я забуду это с наступлением рассвета. Это хорошо – для меня. А для него справедливо?»

Ариадна, спустившись вниз, обнаружила Деми глядящей в пустоту перед собой, где уже не было ни эллина, ни керы. Тронула за плечо, но та не отозвалась. Тьма вихрилась внутри, разъедая душу, как солнечный свет – атэморус.

– Я хочу узнать о них больше, – выпалила она.

– О ком? – не поняла Ариадна.

– Об атэморус. И о том, как им противостоять. Я могу получить те маленькие плоские солнца, диски Гелиоса? Когда Доркас сегодня учила меня обращаться с освященным божественной силой оружием, их она мне не дала.

– Потому что их у нас наперечет. Поцелованные Артемидой стрелы мы собираем на поле боя и вкладываем обратно в колчаны. Их неспособно сломать даже столкновение со сталью и гранитом. Любой огонь, однажды зажженный, уже несет в себе силу Гефеста. Мечам и щитам, благословленным Афиной, не грозит раскол даже спустя тысячелетия. А вот сила, заключенная в дискообразных сферах Гелиоса, имеет свойство иссякать, тогда как атэморус поглощают ее… Пусть это и последнее деяние в их никчемной жизни.

Деми покусала губы. Выходит, и впрямь свет – самое действенное оружие против атэморус. Может, еще огонь, но с ее нерасторопностью и бесталанностью ей лучше не касаться пламени.

– Дайте мне хотя бы пару этих дисков. Научите владеть ими, так, чтобы не расплескивать лишнего.

Она искоса взглянула на Никиаса – станет ли чинить ей препятствия? К сожалению, по одним глазам иногда было невозможно разглядеть его мысли.

– В твоих интересах, чтобы я была более… защищенной, – с нажимом сказала она.

– Деми права, да и атэморус отчего-то зачастили в Акрополь, – подала голос Ариадна. – Может, их как магнитом тянет к себе та, что когда-то подарила им свободу? Тогда Деми тем более не помешает любая защита.

Деми поежилась – не хотелось ей быть магнитом для атэморус – и выжидающе взглянула на Никиаса. «Ну давай же, преодолей свое презрение ко мне хоть на минуту. Ты же знаешь: по разным причинам, но это нужно нам обоим».

Ему нужна была гарантия, что она проживет достаточно, чтобы успеть отыскать пифос. Деми нужно было научиться помогать другим. Это ее лекарство от гложущей изнутри вины. Ведь одним тем, что она выпустит из пифоса Элпис, она не заслужит право себя простить.

– Идем, – бросил Никиас.

И зашагал первым. В Гефестейон с ними Ариадна не пошла.

– Мне нужно передать флакон с кровью Мнемозины Кассандре.

Что-то подсказывало, это не единственная причина. Ариадна намеренно избегала Гефестейон.

– Она хоть раз брала в руки оружие? – спросила Деми, задумчиво глядя ей вслед.

– Ариадна? – хмыкнул Никиас. – Да она скорей обольет себя кислотой. Она не приемлет насилие, даже оправданное. Хотя для нее, наверное, «оправданное насилие» – как вы это говорите? – нечто несовместимое.

Деми кивнула, поняв его без лишних слов.

– Оксюморон.

Вслед за Искрами – разгоряченными боем, раздосадованными тем, что подоспели слишком поздно и не смогли предотвратить чужую смерть, – они вошли в Гефестейон. Несмотря на ночь, что подступала ближе с каждым мгновением, храм бога огня был полон эллинов. Одна из Искр с возбужденным взглядом и босыми ногами расспрашивала остальных о том, что произошло.

Увидев Деми, Доркас тут же направилась к ней. Подойдя, небрежно обронила:

– О, тут за тобой опять тень увязалась. Или большой черный хвост.

– Да ты никак училась остроумию у самой Афины, – не остался в долгу Никиас.

На этом обмен любезностями, к счастью, закончился. Слишком много чувств бушевало у Деми внутри, чтобы приплетать к ним чужие эмоции и переживания. Однако искаженная магией память и без того сужала ее мир, обтесывая его по краям. Чтобы быть со всеми наравне, Деми нужно было иметь ясное, всеобъемлющее понимание того, что происходит вокруг нее. Потому, когда Никиас отошел к оружейной стойке, нарочито показывая, насколько ему неинтересен разговор с Доркас, Деми спросила:

– Почему вы с Никиасом никак не можете поладить?

И память, и некое шестое чувство подсказывало: так было всегда.

– Потому что я потратила несколько лет жизни на то, чтобы стать той, кто я есть. Годами завоевывала признание Геи, разжигая в себе искру дара до обжигающего костра. Оттачивала свое мастерство и умение слышать землю, впитывать ее силу каждой порой… Да я даже начала ради этого ходить босиком! Думаешь, это так приятно, особенно в холода?

Деми закусила губу, скрывая улыбку.

– А он…

– А он что?

– Говорят, Никиас обратился к темному колдовству, чтобы завладеть разрушительной силой. Что след этой противоестественной силы навеки отпечатался на его лице. Вот почему он носит маску. Он скрывает эти следы, может, даже стыдится их… Но охотно пользуется властью, которой его одарили.

«Так уж ли охотно?» – подумала Деми, но вслух спросила иное:

– Кто одарил?

Доркас пожала плечами.

– Кто-то говорит, что Ехидна – богиня самых страшных монстров Алой Эллады: Цербера, Лернейской гидры, Гесперианского дракона, Сциллы, той, что вместе с чудовищной Харибдой топила корабли и убивала моряков. Кто-то, что сама Геката – богиня ночи и некромантии. Всей правды я не знаю…

– Откуда тогда тебе знать, что это правда? – сухо спросила Деми.

Доркас изумленно воззрилась на нее.

– Ты что, его защищаешь? Его?

Деми окинула взглядом черную фигуру, полумаску, что скрывала молодое лицо. Когда человек выглядит так, можно поверить в любые, самые сумасшедшие домыслы. И все же верить она не спешила.

– Я представить боюсь, что в Алой Элладе говорят про меня. Что я – монстр в человеческом обличье. Что я питаюсь страданиями людей. Что, натравливая на мир атэморус, я помогала Аресу. Истину не знаю даже я сама, но отчаянно надеюсь, что ничего из этого ею не является. И даже если то, что говорят про Никиаса – правда… Я открыла пифос, Доркас, а потом сбежала и заставила себя обо всем забыть. И если уж я сама совершила подобную ошибку… То никого и ни в чем не могу винить. Кроме разве что самого Ареса.

Искра Геи молчала, хмуро глядя в сторону. Потом нехотя сказала:

– Может, ты и права. Но не жди, что я резко воспылаю любовью к Никиасу.

– Не буду, – с тихим смешком заверила Деми. Помолчав, спросила: – Вы часто сражаетесь с атэморус, верно?

Доркас скривилась.

– Большинство Искр все же недостаточно сильны, чтобы сражаться в Эфире наравне с богами. Там мы скорее помеха, чем подмога, а Аиду вряд ли так уж нужен бесконечный поток душ. Так что да, наша битва проходит здесь.

– Расскажи мне о них. Не о богах, об атэморус.

– Странный выбор, – хохотнула Доркас. – Я бы на твоем месте выбрала богов. Ну что же… На заре времен их называли даймонами, что значило «духи», но это название не прижилось. Когда на мир обрушились беды, имя Атэ[25]25
  А́та, также А́тэ, (др. – греч. Ἄτη – преступление, беда, несчастье, ослепление) – богиня бедствий, злой дух раздора и проклятия, единственной целью которой является нанесение вреда людям.


[Закрыть] упоминалось чаще всего. Одни думали, это она нас, прокляла. Другие – что темные духи, терзающие нас, это и вовсе растерзанная на части богиня бедствий. Третьи – что она шествует по миру под руку с Моросом[26]26
  Морус, также Морос (др. – греч. Μόρος – погибель, возмездие) – дух рока, безнадежности и обреченности, олицетворение надвигающейся гибели.


[Закрыть], чтобы стереть всех нас с лица земли. Говорили, что спасения не будет. Так появилось их имя.

Искра Геи не привыкла долго молчать, а потому такой странной, настораживающей показалась повисшая вдруг тишина. Деми поняла вдруг, что Доркас избегает встречаться с ней взглядом.

– Говори, – тихо, но твердо произнесла она.

– Один из оракулов поведал, что пифос был вручен Пандоре Зевсом. Самое плохое в мире, все болезни и беды запирали в этот сосуд, едва они рождались.

Вот что люди думали о ней. Вот кем они считали Пандору. Хранительницей пифоса с бедами…

– Но почему тогда хранить его доверили даже не Эпиметею, титану, а смертной?

– Потому что беды появились на Земле, лишь когда было создано человечество. Боги верили, что люди их и породили, и хотели, чтобы мы были за них в ответе.

Деми тяжело сглотнула. Она не справилась с ролью, которую уготовил для нее Зевс.

– Думаю, ты уже поняла, – спеша поменять тему, быстро проговорила Доркас. – Атэморус воплощают собой человеческие чувства, состояния и даже поступки. Все то плохое, темное, что связано с людьми. Они могут наслать болезнь, причинить боль и страдания, ввергнуть в пучину печали, гнева и отчаяния, довести до безумия и бешеной ярости, заставить предать друга или даже толкнуть на убийство. Но на подобное способны лишь самые сильные из них.

Чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, Деми все же старательно запоминала имена атэморус. Гибрис, Алгеи, Никеи, Носои, Фонос… О части из них кто-то наверняка когда-то ей говорил, но кто?

Их разговор прервало появление Никиаса. В руках он держал сверкающую сферу.

– О, ты решила овладеть сферами Гелиоса? Я думала, мы обе пришли к выводу, что божественное оружие – не твое. И ты ни разу не воин.

– Спасибо, что напомнила, – буркнула Деми, завороженно глядя на источающий свет колдовской сосуд. – Но я могу все-таки попытаться им стать. В моем мире есть люди, что, обладая телами с дефектами, изъянами, становятся чемпионами. Упорство и сила воли приводят их к победе там, где подводит сама природа. Если они смогли, то и я научусь такой малости, как высвобождать из сосуда божественный свет.