Текст книги "Душа Пандоры"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава восемнадцатая. Проклятие Пандоры

– Почему заклинание еще не готово?

Это было первым, что произнес Никиас с начала прибытия на остров.

Деми не могла понять отчего, но от него волнами исходило отчуждение. Мог бы, еще плотнее закутался бы в свою черноту, чтобы еще сильней от них отгородиться. Но в его формуле появился новый элемент – Цирцея. К Ариадне он наверняка привык, а с присутствием Деми, несмотря на запутанный (для нее самой) клубок чувств, похоже, примирился. Чем же колдунья, которую он прежде не видел, умудрилась ему не угодить?

– Я жду ответа от гонца, Искры Гермеса, – спокойно отозвалась Цирцея. Бросила взгляд на вечно грозовое небо над их головой. – Афина слишком занята войной. Ирония в том, что она сейчас проливает кровь, которая мне и необходима. Я могла бы просто попросить одного из своих помощников собрать ее ихор[29]29
  Ихор (от др. – греч. ἰχώρ, то есть нетленная кровь, сыворотка) – кровь богов, несущая в себе частицу их сил.


[Закрыть], но делать что-то за спиной богини себе дороже.

Деми, что шла следом за ней, споткнулась на ровном месте.

– Вам нужен ихор Афины?

И пусть с недавних пор она жила в мире среди богов, полубогов и Искр, отмеченных божественным благословением, думать о том, что гонец отправился к Эфиру, чтобы озвучить просьбу Цирцеи, было странно.

– Да, но сила самой Афины для заклинания бесполезна. Не поможет тебе ни ее мудрость, ни военные навыки, ни мастерство в ткачестве или гончарном деле.

– Тогда зачем?..

– Ради Метиды, что составляет сущность Афины Паллады. – Видя, что Деми не понимает, Цирцея объяснила: – Метида была первой женой Зевса, но помнят о ней немногие. Однажды богу неба, грома и молний предсказали, что Метида родит ему дочь, такую же мудрую, как он сам, и сына, настолько сильного телом и духом, что он сможет свергнуть Зевса с трона. Тогда он убаюкал Метиду сладкими речами и… Поглотил ее. Не правда ли, элегантный выход из положения?

Деми ошалело смотрела в землю. Казалось или Цирцея насмехалась над самим верховным богом? Ну а что до него самого… Она передернула плечами. Верно говорят: смертным богов никогда не понять. Даже если разделять их будет одно только небо.

– У Зевса вскоре ужасно разболелась голова. Гефест по просьбе отца отсек ему верхушку головы, словно скинул крышку от кувшина. Оттуда вышла дочь Зевса, Афина Паллада – в боевом облачении, со сверкающим копьем в руке, будто уже готовая сражаться. Но многие, и я среди них, верят, что сущность Метиды навсегда в ней осталась. И ее – крохотную ее частицу – я смогу выцедить из ихора Афины. Сила Метиды, богини разума, поможет очистить твой собственный. Это важная составляющая моего заклинания, без него оно и вполовину не так действенно.

– Значит, – медленно подытожила ошеломленная Деми, – ждем божественный ихор.

Во дворце Цирцеи на самой вершине холма оказалось очень просторно и светло, насколько возможно для вечно тонущего в алой дымке пасмурного дня. Глядя на высокие, от пола до потолка, многочисленные окна, Деми невольно вспомнила, что Цирцея была дочерью Гелиоса, самого бога солнца. А значит, воспринимая ее колдуньей, Деми разговаривала с полубогом. И если Ариадна забрасывала Цирцею вопросами о Ээе, на которой, вероятно, прежде не была, но говорила если не благоговейно, то учтиво, Никиас особого пиетета к колдунье не выказывал и по обыкновению держался в стороне.

Пока Цирцея ставила собранные цветы в высокие, с узким горлышком, вазы, Деми выплескивала на нее все то, что знала о себе.

– Кассандра говорит, я не Искра, и после того, что произошло в Гефестейоне, я склонна ей верить…

– То, что сила Гелиоса причинила тебе боль, означает лишь то, что ты не дитя света, – пожала плечами Цирцея.

Скользнула на шаг назад, полюбовалась своим творением – погруженным в заговоренную воду букетом.

– А если в тебе есть тьма, – продолжала она, – но тьма божественная, это нам, сторонникам Зевса, лишь на руку.

Сосуд некой силы и ценных воспоминаний, вот кем Деми была для них всех. Для кого-то их отношение к ней как к ключу к победе над Аресом могло бы показаться оскорбительным. Но ей-то что? Тепла ни от кого из эллинов она не ждала. Быть может, только от Ариадны, от Доркас и от Фоанта, который поддерживал ее так, как мог. Например, принес ей «чарочку» вина.

Да и имела ли она право себя жалеть? В их новой философии – выискивать в каждом инкарнате малейший проблеск божественного дара – отчасти виновата она сама. Не дай Пандора силу Аресу, война могла бы закончиться столетия назад. И тогда Кассандра, Зевс, Цирцея и вся Алая Эллада не столь отчаянно бы нуждалась в воинах, кузнецах, лекарях и колдунах.

Не будь войны, Эллада бы не была Алой.

– Вы правда верите, что я могу стать колдуньей? – с волнением, которое не удавалось заглушить, спросила Деми. – Но разве не нужно родиться с этой силой внутри? Со способностью изменять мир магией и собственной волей?

– Ничего не берется из ничего, – туманно отозвалась Цирцея. – Я выпиваю магию из несущих божественный отпечаток явлений и сил природы, а затем сплетаю из нее заклинание. Это что брать воду из колодца и переливать ее в хрустальный графин. Магия пронизывает все пространство Алой Эллады, я лишь управляю ее потоками. Направляю их туда, куда нужно мне.

Деми нахмурилась. Звучало не слишком волшебно.

– Но да, подобной силой – впитывать в себя магию – тоже необходимо обладать. Без нее даже пропитанные колдовством Эгида[30]30
  Эги́да – мифическая накидка из козьей шкуры, принадлежащая Зевсу и обладающая волшебными защитными свойствами.


[Закрыть], Кадуцей[31]31
  Кадуце́й (лат. caduceus) или керикион – жезл, обвитый двумя обращенными друг к другу змеями, часто с крыльями на навершии жезла. Обладает способностью примирять людей или (по другой версии) исцелять больных и раненых.


[Закрыть], Рог изобилия[32]32
  Рог изоби́лия (лат. cornu copiae) – рог козы Амалтеи, кормилицы Зевса, способный дать своему владельцу все, чего бы он ни пожелал.


[Закрыть] или Золотое руно[33]33
  Золотое руно́ – золотая шкура барана, обладающая целительными свойствами.


[Закрыть] останутся лишь красивыми безделушками, а божественный ихор – странной на вид кровью.

– Значит, вы не сможете научить меня заклинаниям, если колдовской силы внутри меня нет?

– Не верь тем, кто говорит, что заклинания порождаются особыми магическими словами, которые боги или демоны шепчут тебе в уши. Слова, бесспорно, имеют силу, но магия их иная, чары из них не сплести. Пламя страсти или ненависти словами зажечь ты можешь, но не превратишь человеческие кости в пепел или тлеющий уголек. То, что другие называют чарами или заклинанием, – это долгий, продуманный до мелочей ритуал, во время которого я вытягиваю силу из окружающего пространства, явлений или стихий. Магия идет или снаружи, или изнутри. Потому она так сложна и едва постижима для обычных, не обладающих божественным благословением людей.

Деми помрачнела. Однако сдаваться так просто была не намерена.

– Но вы ведь можете научить меня вытягивать магию из окружающего мира? – Она стушевалась. – Или для начала помочь понять, способна ли я вообще на подобное.

– Могу.

– Когда мы начнем?

Цирцея одобрительно рассмеялась.

– Раньше бы я сказала – как только мой отец вслед за Эос взлетит в небо на своей колеснице. Что значит с самого утра.

Деми выдохнула. Кто бы подсказал ей, как говорить с дочерьми богов, чтобы не оскорбить их своей настойчивостью? Однако Цирцея, прямолинейная, даже дерзкая, на избалованных в представлении Деми богов, что пировали на Олимпе в окружении харитов и муз, среди танцев и песен, была совсем не похожа. Впрочем, и для самих богов с началом войны пиры и танцы на роскошном Олимпе остались в далеком прошлом.

– Я не могу ждать так долго. – Деми решила говорить прямо. – Каждый день стирает из моей памяти новые воспоминания. Пока я помню… я хочу сделать хоть что-то.

Она не была уверена, что Цирцея ее поняла, но лучше подобрать слова не сумела бы.

– Почему это для тебя так важно? – задумчиво глядя на нее, спросила колдунья.

– Потому что, если я смогу спасти хоть одну жизнь вместо того, чтобы только наблюдать, как последствия моего поступка их рушат… Возможно, мне будет легче, просыпаясь по утрам, слышать ответ на вопрос: «Кто я?» Возможно, я буду чуть меньше саму себя, пусть и прежнюю, ненавидеть. Возможно, мне будет проще доказать, что я – не она. Не та Пандора.

Никиас отвернулся от окна и теперь, как и Цирцея, смотрел на Деми. И пусть полубогом он не был, от его пронзительного взгляда становилось не по себе.

– Я знаю, что такое расплачиваться за свои ошибки. Что такое гадать, достоин ли ты прощения. – Заметив взгляд Деми, Цирцея объяснила столь непринужденным тоном, словно говорила о погоде: – Сцилла. То устрашающее чудовище, что кормится моряками и, будто игрушечные, топит корабли. Она не всегда такой была. Сцилла пала жертвой моего заклятья.

Деми подалась вперед, не успев стереть с лица ужас.

– Но… почему?

Уголки пурпурных губ Цирцеи едва заметно дрогнули.

– Любовь толкает людей на странные поступки.

– Вы влюбились в одного мужчину? – поняла Деми.

– О, не просто в мужчину. В Главка.

И она замолчала, прикрыв за пушистыми ресницами черные глаза. Казалось, вовсе пожалела, что начала говорить. Помогла, как всегда, Ариадна.

– Он был простым рыбаком, но притом неотразимым юношей, не уступающим в красоте самому Аполлону. Однажды он, отведав волшебную траву, почувствовал непреодолимое желание окунуться в воду. Реки омыли тело Главка и превратили его в морское божество. Вместо ног у него появился хвост, волосы его удлинились и окрасились в цвет морской волны, но в остальном он остался все тем же красивым юношей…

«Конечно, ведь появление рыбьего хвоста – это такая малость», – мысленно хмыкнула Деми.

– Красивым юношей с добрым сердцем, что стал покровительствовать рыбакам. За это, наверное, я его и полюбила, – хрипло произнесла Цирцея. – За то, что, даже став богом, не забыл о том, кем когда-то был. Но он… Он влюбился в Сциллу, прекрасную нимфу, пришедшую однажды к его берегу. В один из дней Главк признался ей в любви, но она не захотела ответить ему взаимностью. И тогда он пришел ко мне, за любовным зельем, что способно растопить лед в сердце Сциллы. Я же своими чарами попыталась отвоевать его сердце.

Черноокая колдунья повела пальцами, и воздух, проходящий через них, заискрился. Сформировавшуюся вокруг ладоней то ли дымку, то ли пыльцу Цирцея послала в сторону Деми. Первым ее желанием было чихнуть. Вторым – сделать все, что бы колдунья ни приказала.

– С мужчинами работает даже лучше, – нараспев произнесла Цирцея. – Есть в них некая слабость, уязвимость, которую моя магия лишь приумножает.

Никиас нахмурился, с вызовом складывая руки на груди. Всем своим видом показывал: чарам Цирцеи его уж точно не пронять. Однако колдунье не было дела до чужих гримас.

– Вот только Главк был божеством, пусть и не по рождению, не по крови. Что-то в нем леденило его кровь, делало устойчивым к моим чарам. А может, это и есть та сила любви, которую так часто воспевают рапсоды[34]34
  Рапсоды (греч. ῥαψῳδός, от ῥαψῳδία – рапсодия) – древнегреческие кочующие певцы, распевавшие отрывки из Гомера и древних эпических писателей.


[Закрыть] и аэды[35]35
  Аэды (от греч. ἀοιδός – певец) – древнегреческие профессиональные исполнители эпических песен под аккомпанемент щипкового инструмента форминги (наподобие лиры).


[Закрыть]. И я… разозлилась. Сказала ему, мол, будет тебе зелье, а сама отравила воды, в которых обычно купалась Сцилла. Раз Главк и сам однажды был изменен, пусть попытается обрести счастье с тем, кто изменится тоже. Так прекрасное, юное тело Сциллы взбурлило, словно вода, взбугрилось. Белая, словно морская пена, кожа обратилась жесткой чешуей, из тела вылепились змеиные и собачьи головы. Сциллу обуздал невыносимый голод, и утолить его она могла лишь человеческой плотью.

Деми, содрогнувшись, смотрела на красивое лицо колдуньи, замечая, как пылают черным пламенем ее глаза. В голосе Цирцеи не было торжества, но и сожаления не было тоже. Выходит, совершенную однажды ошибку она приняла?

Однако в ее резюме лишь одна разрушенная жизнь. Хорошо, если верить слухам – несколько. Но не тысячи, десятки, сотни тысяч загубленных душ.

– Я слышал, что это сделала колдунья по имени Кирка.

Цирцея обезоруживающе улыбнулась Никиасу.

– Так некоторые меня зовут.

– Вы пытались исправить содеянное? – тихо спросила Деми.

Ее пронзил взгляд пылающих черным огнем глаз.

– Пыталась. Не вышло. Проклятье намертво впиталось в душу Сциллы. Она и умереть не может, но и не может жить, как прежде. Как обычный человек.

Раздался хруст. Что-то темное объяло вазу перед Никиасом. По стеклу зазмеились трещины, разбивая его на части, в разные стороны хлынула вода. Лишенные сосуда, цветы упали на стол… И завяли, почернев.

Деми смотрела на Никиаса расширенными от ужаса и изумления глазами, но он, конечно, не торопился ничего объяснять. Стоял, сжимая руки в кулаки.

Цирцея выглядела так, словно ничего необычного не случилось. Из ниоткуда появилась тоненькая, словно тростинка, служанка, и принялась убирать воду. Не двигаясь с места, колдунья притянула друг к другу осколки, зарастила трещины, будто Искры Асклепия и Гигиеи – раны, и снова сделала вазу цельной.

Повернувшись к Деми, как ни в чем не бывало произнесла:

– Как насчет того, чтобы прямо сейчас начать твое обучение?

Деми, как и Ариадну, вымотала долгая морская прогулка. Один только Никиас не выказывал усталости. Впрочем, кто его знает, что пряталось там, в его закрытой ото всех душе. Но от мысли, что полубогиня будет обучать ее колдовскому мастерству, в кровь будто впрыснули адреналин. Усталость словно морской волной смыло.

– Иди пока поспи, – тихо сказала Ариадне Деми. Улыбнулась через силу. – Уверена, это надолго.

Бледная с тех самых пор, как спустилась с корабля, Ариадна спорить не стала. Устроилась в отведенных для нее покоях и, кажется, уснула, как только голова коснулась подушки.

По гулким коридорам своего дворца Цирцея провела Деми в комнату без окон. Возникло странное, ничем не обоснованное ощущение, что колдунья заделала окна намеренно – чтобы никто из богов не мог подглядеть за ее ритуалами. Никиас неотступно следовал за Деми, заставляя ее постоянно ощущать на себе его взгляд.

Комната была уставлена высокими шкафами с прислоненными к ним лестницами, только вместо книг – многочисленные колдовские атрибуты и ингредиенты. Деми не удивилась бы, узнав, что таковыми являлись даже камни, которых здесь было в изобилии. Что уж говорить о травах, загадочных порошках и зельях в хрупких фиалах.

Цирцея подошла к стоящему в сердцевине комнаты круглому столу, на котором лежала отрезанная голова змеи. Усмехнувшись, сказала:

– Это для твоего ритуала. Одна из тех змей, что украшают волосы горгон.

В памяти всплыла жутковатая Сфено. Деми помнила, что горгона владела гипнозом и, вероятно, должна была зачаровать ее, вытянуть на поверхность сокрытые воспоминания. Видимо, не вышло, раз пришлось обращаться к самой Цирцее. Видимо – потому что Деми не помнила свой со Сфено разговор, ни единого из него слова. Но это не мешало ей отчетливо, до мельчайших деталей помнить ее саму.

– Заклинание Гипноса. – Цирцея, лукаво взглянув на Деми, сунула кончик пальца в стоящую рядом пиалу, и провела им под глазами и по губам. Повернувшись к Никиасу, велела: – Представь себя гарпией[36]36
  Гарпии (др. – греч. Ἅρπυιαι – похитительницы, хищницы) – полуженщины-полуптицы, персонификации различных аспектов бури.


[Закрыть], летящей навстречу ветру.

К изумлению Деми, он послушался. Раскинул руки, одна из которых была закрыта черной перчаткой, и… замахал ими, будто крыльями. Развевающийся за спиной плащ как нельзя лучше довершал образ. И все это диковинное действо сопровождалось затуманенным взглядом ярко-синих глаз. Действие чар длилось недолго, как наверняка и было задумано.

Деми не знала, что заставляло ее считать дочь Гелиоса на редкость сильной колдуньей: быть может, исполненные уверенности манеры Цирцеи, быть может, ее горделивая стать…

– Никогда больше так не делай, – шагнув к Цирцее и нависая над ней, процедил Никиас.

– А то что? – спокойно спросила та.

Он промолчал, хотя что-то подсказывало, ему было чем ответить. Даже Цирцее. Деми ожидала, что он выскочит из комнаты, но Никиас, переборов себя, остался. Неужели считал, что во дворце колдуньи ей может что-то угрожать?

– Начнем с простых вещей и с уже приготовленных мною зелий. Пользоваться ими, поглощать их силу – тоже мастерство. Вот, возьми.

Деми послушно глотнула из флакона темного стекла и почти тут же закашлялась.

– Это еще что за гадость?

– Если я скажу тебе, что мы с тобой опробуем заклинание Арахны, догадаешься? – развеселилась Цирцея. – Или подсказать?

Деми смотрела на флакон расширенными от ужаса глазами. Арахна была дочкой ремесленника и умелой ткачихой, что вздумала бросить вызов самой Афине и потягаться с ней в мастерстве. Арахна, говорят, ничуть ей не уступала, вот только сотканное ею полотно оскорбило богов – оттого что показало их в неприглядном свете, выставив на обозрение все их грехи. Страсть к вину и распутству, распрям и прелюбодеяниям, бесконечным пиршествам… Как и умение легко, играючи ломать людям жизнь.

И гадать не стоило: победу в состязании присудили Афине. Не выдержав позора, Арахна свила веревку и затянула ее вокруг шеи. Умереть ей, однако, не дали – Афина желала, чтобы та жила. Жила и ткала, ткала, ткала целую вечность.

Поэтому богиня превратила ее в паука.

– О боже, – чувствуя подступающую к горлу тошноту, простонала Деми. – Там…

– Дети Арахны, – невинно улыбнулась Цирцея. – Есть у меня темная, запущенная кладовая, где я их и вывожу.

Прикрыв рот ладонью, Деми старательно дышала через нос. В конце концов, в сказках колдуньи и ведьмы часто готовили отвары из жаб и пауков. Правда, предназначались они обычно отрицательным героям…

– Как насчет заклинания? – слабым голосом спросила она.

Цирцея понимающе усмехнулась.

– Как я и говорила, не существует особенных, специальных слов. Ты можешь не произносить их вовсе, и тогда рычагом послужит мысленный импульс. Но в тебе сейчас сила паучихи-Арахны. Все, что тебе остается, – приказать мирозданию (и собственному телу) сплести паутину. Ею, к слову, очень удобно опутывать врагов. А если вложить в чары толику света моего отца, получится сеть, которая не просто остановит, но уничтожит атэморус.

Глаза Деми сверкнули. Забыв о содержимом флакона, она представила, как ее ладони опутывает липкая вязь. «Вейся, ниточка», – закрыв глаза, чтобы сконцентрироваться на мысленном призыве, подумала она. Прошло немало времени, прежде чем что-то и впрямь щекоткой коснулось ее пальцев. Сердце затрепетало: она призвала магию! Хоть и заслуга в том большей частью принадлежала Цирцее, сотворившей колдовское зелье.

Голос Никиаса стал холодной водой, что выплеснулась на разгоряченную кожу.

– Что за чертовщина?

Деми открыла глаза, чтобы увидеть, как по кончикам ее пальцев вьется черная нить. Совсем не похожая на обыкновенную паутину, которую она рисовала в воображении, нить сочилась чем-то остро пахнущим и… жгучим.

Она закричала, затрясла рукой, пытаясь стряхнуть с пальцев ядовитую паутину. Та жглась и бугрила волдырями кожу. Глаза Деми закатились, она была в шаге от того, чтобы потерять сознание от боли. Никиас оказался быстрей. Подлетел к ней, руками – и голой, и объятой черной кожей – стянул паутину и бросил на пол. Крик Цирцеи и верная магия внутри нее превратили черную сочащуюся ядом массу в пепел.

Деми ошеломленно разглядывала вспухшие, покрытые волдырями руки.

«Порченая», – стучало в голове.

Глава девятнадцатая. Слетевшая маска

Деми не помнила неудач, которые настигали ее в день минувший, и каждый начинала с чистого листа. Не знала, сколько раз Цирцее пришлось бережно смазать ее пальцы целебными мазями, чтобы потом аккуратно перебинтовать, прежде чем они зажили. Для той, что не помнит себя, время весьма странная вещь.

Однако в день, который еще не стер по кусочкам ее израненную память, Деми знала главное: любая магия в ее руках искажалась. Она устала видеть подтверждение собственным мыслям, записанным, увековеченным в дневнике; подтверждение тому, что в ней, как в хрупком механизме, что-то сломано.

– Я должна понять, почему это происходит.

– Проклятие богов? – предположила Цирцея.

– Я об этом думала. И наверняка не раз. – Деми вскинула голову, с надеждой глядя на нее. – Вам известно куда больше моего. Что вы знаете о божественном проклятии?

Колдунья в задумчивости покусала нижнюю губу.

– Боги обидчивы и злопамятны, и истории многих людей тому подтверждение. Например, охотника Актеона, которого Артемида превратила в оленя за то, что наблюдал за ней, купающейся, вместо того чтобы в священном страхе уйти. Судьба Актеона печальна: он стал добычей собственных же охотничьих собак. Что до Нарцисса… Его история наверняка тебе знакома.

Деми кивнула. Сын речного бога и нимфы, он был невероятно хорош собой, но очень холоден и высокомерен. Он отверг каждую женщину, что добивалась его любви. Среди отвергнутых им оказалась и нимфа Эхо. От горя ее тело увядало, она таяла, словно вчерашний снег под лучами солнца, пока от нее не остался только голос, способный лишь повторять за кем-то другим. Узнав историю Эхо и иных отвергнутых Нарциссом женщин, богиня возмездия Немезида решила его наказать. Она заманила полубога в лесную чащу, обманом подвела к источнику с чистой и спокойной, словно зеркало, водой, на поверхности которой он увидел свое отражение. Нарцисс влюбился в собственный образ, но, как и Эхо, начал страдать от неразделенной любви. Как и она, он истаял, а на его месте вырос прекрасный цветок – нарцисс.

– Но наказание богов обычно преследует человека на протяжении одной прожитой им жизни. И Актеон, и Нарцисс, насколько мне известно, пройдя через Аид, через безрадостную жизнь мертвых, получили свой шанс на новую жизнь, хоть и не получили, что ожидаемо, божественного благословения. Как и другие, они начали все с чистого листа.

– Но Арахна ведь осталась пауком на века.

– Это скорей исключение. Ты девушка не совсем обычная, необычна и твоя история. А потому… Да, это возможно.

Деми до боли закусила губу, невидяще глядя поверх плеча безмолвного Никиаса, что замер у окна.

– Божественное проклятие можно как-то распознать?

– Прежде делать этого мне не приходилось. Но даже если и так… Что ты с ним сделаешь? Его не вытравишь из тела.

В Деми, словно в колдовском котле, закипала решимость. Она не исправит содеянного, если останется… такой. Если любое проявление божественных сил в ее руках будет превращаться в тьму, что полнится ядом. А значит, остается последнее средство, последний отчаянный шаг.

– Я буду просить о милости бога, который меня проклял.

Никиас фыркнул, но Деми на этот раз даже не удостоила его взглядом. Цирцея все в той же задумчивости смотрела на нее, и было трудно понять, прочесть ее мысли.

– Я не знаю подобных ритуалов. Но о том, что тебя волнует, попробую узнать у богов.

– А до тех пор, пока не поймешь, что с тобой не так, – подал голос Никиас, – пока ты не избавишься от… Что бы это ни было… Тебе нельзя касаться пифоса.

– Ни-икиас, – протянула Цирцея.

В ее голосе читался укор, но это было скорее игрой, кокетством, нежели искренним сопереживанием. Казалось, колдунья просто оттачивает свое схожее с актерским мастерство – умение примерять разные маски.

Никиас резко отвернулся от окна. Его глаза блеснули.

– Вы хоть понимаете, к чему это может привести? Что, если надежда в руках Пандоры превратиться в гибель всему живому?

– Он прав, – хрипло сказала Деми.

Правда жалила хлеще роя ос, хлеще ядовитой паутины, но быть правдой от этого не переставала. Она отчаянно хотела доказать Алой Элладе, что может не только разрушать, но и созидать, и для этого ей нужна была Элпис. Но не этими руками из пифоса ее вынимать. Не теми, что искажали все, чего касались.

В ожидании ответа Цирцеи и ее посланца к Афине Деми помогала колдунье, как могла. Никаких проявлений магии она больше не касалась. Собирала и толкла травы, чтобы рассовать их по мешочкам, ловила в кладовой пауков, вместе с Никиасом и Ариадной отправилась к ореадам[37]37
  Ореады (от греч. όρος – гора) – в греческой мифологии нимфы гор. Могли называться также по горам, где они обитали, – Киферонидами, Пелиадами и т. д.


[Закрыть], чтобы отщипнуть кусочек от их каменной кожи.

Она не собиралась становиться служанкой Цирцеи и пока не считала себя чем-то обязанной ей. Деми просто нужно было занять чем-то голову и руки. Ариадна говорила: для мыслей – горьких, разрывающих душу – достаточно и бессонных ночей.

Цирцея меж тем колдовала над ритуалом, сверяла свои записи, что-то правила, смешивала травы и порошки, варила зелье за зельем. Каждое пробовала и после каждого утверждала: слишком слабое. Печать на душе Деми ему не сломать.

Им нужен был божественный ихор.

Деми не могла сказать, что за проведенное на Ээе время так уж сблизилась с Никиасом, но верила Ариадне, когда та говорила, что лед между ними треснул – пусть до его таяния было еще далеко. Глаза Никиаса при взгляде на Деми больше не метали молнии, что, если верить дневнику, случалось в прошлом. Они по-прежнему не испытывали друг к другу особой привязанности, но, быть может, примирились с присутствием в их жизни друг друга.

На Ээе, подконтрольной Цирцее территории, царило спокойствие, не свойственное Алой Элладе. Во всяком случае, той ее части, память о которой Деми смогла сохранить. Порой в калейдоскопе ее воспоминаний, воскрешенных невзначай брошенными кем-то словами, мелькали эринии во главе с Аллекто, атэморус, нападающие на людей, забирающие души керы… На Ээе главными врагами Деми были дикие звери и ощетинившиеся шипами мысли в голове.

Однако Никиас все равно сопровождал их с Ариадной. Не от великой, конечно, симпатии и искренней заботы о Деми. Лишь потому, что счел себя обязанным оберегать ее до самого конца. До момента, когда Элпис ее рукой будет выпущена на свободу. Однако долгие путешествия по горам, холмам и долинам невозможны без разговоров. Во время них Деми как мозаику собирала его образ. Там – оброненное в гневе слово, там – яростный или уничижительный взгляд. Внутри Никиаса жила страсть и тревога. Что-то до стиснутых кулаков, сжатых зубов и побелевших костяшек беспокоило его.

Наедине с Цирцеей Никиас по обыкновению молчал. Тем неожиданней оказался спор между ними, который Деми, отлучившись за травами, застала уже разгоревшимся. Не нужно было прислушиваться, чтобы понять недоверие Никиаса к колдовству Цирцеи. Или же, что верней, к любому колдовству.

– Я не буду переубеждать тебя, – насмешливо говорила Цирцея, – но колдовская наука создана людьми, что были одержимы мечтой приблизиться к богам по силе. Что лучше любых слов говорит о ее могуществе.

– Ни о чем это не говорит. Лишь о вечном неудовлетворении людей своей сутью. К тому же есть вещи, недоступные самим богам.

Цирцея бросила толочь травы в ступке, которые собиралась соединить с каплей крови нереид[38]38
  Нереиды (др. – греч. Νηρηίδες) – морские нимфы, дочери Нерея, старца моря, и океаниды Дориды, богини богатой щедрости моря и защитницы моряков и рыбаков.


[Закрыть]. Внимательно вгляделась в лицо Никиаса.

– Колдовство не помогло тебе в прошлом, верно? Но это лишь потому, что ты не был знаком со мной.

Деми замерла, напряжение сковало тело. Даже Ариадна, сидящая в уголке, оторвалась от книги – что всегда делала с большой неохотой. Если Деми на Ээе зачаровывала близость магии, что творилась человеческими руками, и создание зелий из трав и порошков, то Ариадну было не оторвать от библиотеки Цирцеи, которую та собрала из книг с разных уголков Алой Эллады. По большей части они были посвящены колдовству, но кроме того, еще и истории мира. Среди них попадались книги настолько древние и редкие, что Ариадна за все свои жизни никогда их не встречала. Там, среди хрупких страниц, плетельщица зачарованных нитей с удовольствием и терялась. Однако теперь она смотрела на Никиаса во все глаза. Выжидающе, как и Деми.

Тайна, которую запеленали в черные ткани, готова была просочиться наружу, через брешь, нащупанную в Никиасе Цирцеей. Но он снова закрылся наглухо, залатал – для видимости – все свои изъяны. Прочитав это в потяжелевшем взгляде, Цирцея мягко сказала:

– Я могу помочь. Дай мне хотя бы попытаться.

– Нет.

Слово тяжелое, будто Сизифов камень. Неумолимое, словно кандалы.

Деми внезапно разозлилась. Люди многое отдали бы, чтобы избавиться от боли и страданий. И многим, особенно людям мира Изначального, о котором в ее памяти остались лишь разрозненные клочки, приходилось справляться самим. Потому что нет в их мире волшебных зелий, нет таких близких, за небесной завесой, богов и отмеченных божественной силой колдуний.

И теперь, когда перед Никиасом стояла, быть может, самая могущественная из них, ключ к избавлению от той напасти, что делала злыми его речи и глаза, в нем вдруг проснулось упрямство. Гордость. Или демон знает что еще.

Злость на него заставила Деми произнести:

– Может, тебе стоит прислушаться к Цирцее?

– А тебе-то что? – холодно осведомился он.

Ответ на этот вопрос был соткан из десятков лоскутков. Ей безумно интересно, что прячется у Никиаса под маской, что заставляет его так тщательно скрывать и лицо, и тело. Но отчего-то ей интересно и то, что у него внутри – в душе, непостижимой, словно космос.

– Может, я волнуюсь за тебя? – выпалила Деми.

Правда это? Неправда? Она толком не знала. Ее эмоции были перемешаны, сплетены в тугой клубок, подобный тому, что умела призывать Ариадна.

– Я для тебя чужак.

– Неправда. Ты приходишь ко мне почти каждый рассвет, чтобы напомнить, кто я. Вернее… – Деми запнулась, нахмурилась. – Раньше приходил.

Потом «просвещать» ее по утрам начала Ариадна и, судя по записям в дневнике, делала это куда мягче, деликатнее, чем Никиас. Но почему он перестал приходить? Могла ли Деми надеяться, что он больше не желал жалить ее словами?

Ведь и сейчас он торопливо отвел глаза.

– Ты постоянно рядом. Сначала ты защищал меня против своей воли, потом вызвался защищать мою жизнь сам… И при этом я ничего ровным счетом о тебе не знаю. Так помоги мне. Позволь мне тебя узнать.

Деми была уверена: Никиас откажется, снова закроется за щитом из молчания или едких слов. Но он лишь сложил руки на груди, прожигая ее взглядом.

– И что же ты хочешь узнать?

Многое. Очень многое. Но первым вырвался отчего-то самый незначительный из вопросов, что ее занимал:

– Почему ты называешься Никиасом? Почему не носишь имя своей души, как Ариадна, Фоант или Кассандра?

– Имя моей души ни о чем тебе не скажет. Ты не найдешь меня в своих мифах, в древней истории. Как обычные смертные, я ношу имя, данное мне новой матерью.

– Но ведь ты не обычный смертный, – вырвалось у Деми.

Губы Ариадны сложились в идеально круглую «о». Цирцея, хмыкнув, отвернулась. Даже не читая дневник, нетрудно было догадаться: все окружающие усиленно делали вид, что никаких странностей в Никиасе не замечают. Разумеется, исключительно при нем. Однако Деми решила идти до конца. Выпытывать у других, что с ним случилось, казалось неправильным – все равно что уподобляться сплетницам, шепчущимся у других за спиной. И все же ореол окружающей Никиаса тайны ее тревожил.

– Никто из обычных смертных беспрерывно не носит перчатки и маску, полностью закрывающие руки и лицо.

– Еще что-то? – ледяным тоном спросил Никиас.

– Почему ты носишь маски чудовищ? Почему выбираешь именно их?

Мантикора, Василиск, Лернейская гидра, Минотавр, если верить дневниковым записям. Маски, принадлежащие древним монстрам, и еще живым, и уже упокоенным. Деми и сама не знала, для чего отмечала каждую из них.

– Потому что я сам чудовище.

Деми сглотнула. Сбывались самые худшие ее опасения.

– Тогда я должна знать… Ты опасен?

Никиас подлетел к ней и, наклонившись к самому ее лицу, зарычал:

– Я защищаю твою жизнь!

Деми могла гордиться тем, что даже не отшатнулась. После всего, с чем ей довелось столкнуться, вспышка чужой ярости уже не могла ее испугать.