Текст книги "Буддизм: Религия без Бога"
Автор книги: Маргарита Альбедиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Женские божества вообще играют в ваджраяне далеко не последнюю роль. Уже говорилось, что с женским началом в тантризме ассоциируется высшая мудрость-праджня. Богини являются спутницами мужских божеств пантеона – дхьяни-будд, идамов, дхармапал, но выступают и как самостоятельные объекты почитания. Одно из наиболее популярных и чтимых женских божеств – Тара, известная в Тибете и Монголии также под именем Долма, «Спасительница», и воплощающая трансцендентную мудрость. Нередко к ней обращаются как к идаму и верят, что даже простое упоминание ее имени может спасти от напастей и бед. В народе говорят, что богиня Тара может быть красной, как солнце, синей, как сапфир, белой, как пена в океане, и сверкающей, как золото.
В пантеоне ваджраяны известна двадцать одна форма Тары – с разными именами и разного цвета. Они обычно изображаются как красивые индийские царевны, в ниспадающих шелковых одеяниях, украшенные драгоценными камнями, с лотосами в руках. Наиболее почитаемы из них две формы – Белая и Зеленая Тара. Им поклоняются как милосердным заступницам, покровительницам и утешительницам страждущих и обездоленных. Верят, что они исцеляют недуги, успокаивают страхи и исполняют желания.
Воплощением Тары считались жены тибетского царя Сронцзангампо, с именем которого связано распространение буддизма в Тибете: китайская принцесса воспринималась как Белая Тара, а непальская – как Зеленая. Российская императрица Екатерина II также была объявлена ее буддийскими подданными одним из воплощений Белой Тары.
Как устроен этот мир?
Ядро всякой мифологии составляет космология, и буддизм – не исключение. Он заимствовал древние индийские космологические знания, в основном брахманские и индуистские, упорядочил их и установил между ними новые смысловые связи. Эти древние образы оказались очень удобными познавательными метафорами, ориентированными на духовные идеалы освобождения. Из старого фонда были взяты космологические представления о необозримой множественности миров, перспектива которых теряется в бесконечности. Это неисчислимое количество миров группируется в огромные мировые системы, и их больше, чем песчинок в Ганге, больше, чем может вместить обычный человеческий ум.
Все основные компоненты буддийской картины мира содержались уже в первых проповедях Будды, и далее она около десяти веков развивалась в соответствии с религиозно-доктринальными установлениями традиции. Уже первая проповедь, о запуске колеса закона, содержала учение о трех сферах, или сосудах бытия (кама, рупа и ару па): сосуде наслаждений, сосуде с формами и сосуде, не содержащем форм. Эти и им подобные взгляды и легли в основу буддийских представлений об устройстве мира. В целом он представлялся как замкнутая вселенная, состоящая из множества «галактик», областей разного рода существования, от небес до разнообразных кругов ада. Число миров мыслилось бесконечным. Все бытие подразделялось на тридцать один уровень существования, которые группировались в три сферы: 1) чувственный мир реальности, 2) мир форм и 3) мир без форм, сфера чистого сознания.
Эта захватывающая картина мира конкретных человеческих страстей, воображаемого мира и мира космического сознания не остается неизменной – она динамична вследствие активного кармического состояния первого мира, камалоки, мира чувственной реальности. В канонических текстах говорится, что его нижние уровни населены существами, которых настолько обуревают пагубные страсти, что можно говорить об отсутствии у них разума. На верхних же уровнях обитают разумные божественные и земные существа, они-то и генерируют кармический процесс.
Человеку среди них отводится особое место: именно он поставлен перед выбором пути для своего дальнейшего существования, так как на уровне его обитания бытие находится в хаотическом состоянии, в то время как на других – в упорядоченном. Если он склонен поддаваться страстям, то тем самым карма его ухудшается, и он возродится на каком-нибудь нижнем уровне камалоки. Если же он будет следовать буддийским заповедям, то сможет возродиться на одном из высших уровней. Ну а если он способен пройти восьмеричный путь, преподанный Буддой, то и вовсе сумеет выйти за пределы камалоки.
Все космологические описания подчинены главному принципу, согласно которому разные миры и планы существования соотносятся с разными состояниями сознания, что придает всей картине психологическую окраску. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что именно в мифологии, а особенно в космологии проявился предельный психологизм буддизма, когда рисуется не картина мира сама по себе, а отражение этой картины в сознании человека, то есть отражение переживаемого им психического опыта, психокосм.
«Шесть обителей»
Если мы некоторое время спокойно понаблюдаем за нашими мыслями, то заметим, что они напоминают беспорядочное броуновское движение: мы постоянно перескакиваем с одной мысли на другую. Мысли о высоких материях, о сексе, о деньгах, о бытовых проблемах, о новых покупках, о предстоящем отпуске хаотично набегают одна на другую.
Наша голова нередко напоминает склад, забитый самыми разными мысленными стереотипами, часто весьма нелепыми. Нас то и дело захлестывают волны эмоций, то ввергающих нас в пучину страданий, то возносящих к небесам.
Все это вместе взятое образует те фантастические миры, в которых мы по большей части пребываем, принимая их за настоящую жизнь. В буддийских сочинениях они описаны как шесть сфер, или шесть основных обителей мифического космоса. Каждую из них можно рассматривать как нашу собственную версию реальности, как тот эмоциональный настрой, который мы чувствуем в отношении самих себя и нашего окружения. Мы можем долго пребывать в какой-нибудь одной из этих сфер, а можем в течение всего лишь одного дня пережить состояния всех шести. Но во всех случаях мы любой ценой стремимся сохранить свое эго, и даже страдание, если оно безопасно, оказывается порой весьма приятным. Ну разве не приятно почувствовать себя безвинной жертвой, непонятым гением, отвергнутым любовником, не оцененной по достоинству женой?
Итак, что же за шесть сфер увидели буддисты в мире нашей внутренней жизни? Первая сфера – богов – самая безболезненная. О ней можно составить впечатление, если представить себе, что мы успешно занимаемся медитацией и переживаем при этом такие яркие и волнующие видения, которые доставляют нам неописуемое блаженство. Мы находимся в измененном состоянии сознания и чувствуем необыкновенное вдохновение. В результате мы стараемся утвердиться в этой практике, доставившей нам приятные переживания, и не задумываемся о том, что наше эго вследствие этого лишь усилилось и мы попадаем к нему во все большее рабство. В буддийских текстах это состояние уподобляется кокону шелкопряда, опутавшего себя собственной шелковой нитью.
Та же версия пребывания в мире богов может проявляться и в мирских соблазнах, когда мы ищем физического и душевного наслаждения, жаждем утвердиться в богатстве, красоте, славе и тому подобных вещах и наслаждаемся даже борьбой ради этого счастья. Но блаженство не может длиться вечно. Мы думаем, как его надолго сохранить, но тут неизбежно появляются помехи. Нашу реакцию предсказать нетрудно: мы разочарованы, обижены, чувствуем себя обманутыми, испытываем гнев и досаду. И каков результат? Мы вытолкнуты из сферы богов и неизбежно попадаем в другую. Иных вариантов сансарная круговерть жизни не предоставляет.
Вторая сфера – демонов-асуров, которых иногда называют завистливыми богами. Ее основной чертой уже упоминавшийся Чогьям Трунгпа считает паранойю. Он пишет, что если попытаться помочь людям с такой психикой, то они «истолкуют ваше действие как попытку подавить их самостоятельность, проникнуть на их территорию. А если вы решите не помогать им, они истолкуют ваше поведение как эгоистическое: вы, по их мнению, ищете для себя покоя. Если же вы предоставляете им обе возможности, они полагают, что вы насмехаетесь над ними».
Эти «завистливые боги» не способны общаться искренне и непосредственно; они как будто все время выглядывают из-за вашей спины, то ли высматривая ловушку, то ли ожидая нападения. Они торопятся, как ветер, и стараются быть одновременно здесь и там. Они не обдумывают и не подготавливают свои действия, следуя ложной спонтанности и принимая ее за свободу. Они постоянно заняты сравнениями; их очень заботит собственная личность, но при этом они отказываются учиться чему бы то ни было и понимать что-либо.
Главная эмоция в сфере людей – страсть, которая выглядит, по мнению Чогьяма Трунгпы, как разумный вид желания, в котором «логический рассудочный ум всегда отрегулирован для создания наслаждения». Порой кажется, что нам чего-то недостает, и мы очень хотим поскорее притянуть это к себе поближе; создать свой неповторимый стиль, вести изысканный образ жизни, иметь как можно больше красивых вещей. Мы верим, что, получив все это, мы обретем наконец покой и счастье. При этом мы не упускаем случая покритиковать и осудить все, что не соответствует нашим привычным стандартам. Психике этой «обители» свойственно обращать особое внимание на ученость, образованность, знания; здесь в большой чести интеллект. Он подталкивает к непрерывным поискам, он занят именами, идеями, галлюцинациями, мечтами.
Психика животной сферы отличается серьезностью, но в целом эта сфера чаще ассоциируется с глупостью и невежеством, которые проявляются прежде всего в невнимании к окружающей обстановке. В этой сфере не думают о том, что могут кому-то повредить, а напролом идут к своей цели. «Животная психика до крайности упряма; но это упрямство может также быть весьма хитроумным, вполне искусным и изобретательным, – однако без какого-либо чувства юмора». Этот способ взаимоотношений с миром символизируется образом свиньи: довольно хрюкая, она пожирает все подряд, что оказывается у нее под носом, искренне радуется и продвигается вперед.
В сфере голодных духов-прета преобладает психика нищеты, и потому там идет постоянный процесс поглощения– вещей, богатства, силы, секса, идей и т. и., но их никогда не бывает достаточно. Эта разновидность психики символизируется образом голодного духа. У него огромное брюхо, но крошечный рот и тонкая шея. Она слишком узка, чтобы пропустить то огромное количество пищи, которым можно это брюхо насытить, поэтому прета всегда голоден и воспринимает все вокруг только как средство для насыщения.
Самые характерные признаки сферы ада – гнев, ненависть, агрессия. Но они не находятся где-то вовне; они – в нас самих. Ад – это не другие; это мы сами. Как-то раз один самурай спросил дзэнского учителя, правильно ли говорится в писаниях, что в истине заключен ад. Прежде чем ответить, учитель поинтересовался: зачем он, самурай, задал этот вопрос? Почему его интересуют такие пустяки? Может быть, он предается этим бесплодным разговорам, потому что пренебрегает своим долгом? Но ведь так дело может дойти до того, что он начнет красть ежегодную плату у своего господина, – а как же иначе, если он ее не заслуживает! Глубоко уязвленный самурай был готов выхватить меч. И тогда учитель улыбнулся и сказал ему: «Вот ты и в аду!»
Ненависть невозможно насытить; она растет и заполняет все пространство. Она плотно окружает нас, как горячий воздух в жаркий день. В буддийских текстах ненависть символизируется небом и землей, излучающими красное пламя. Земля подобна раскаленному железу; яростный огонь полыхает на каждом ее клочке, и негде от него укрыться. Чем яростнее мы уничтожаем своих врагов, мнимых или действительных, тем более сильное противодействие мы встречаем и тем больше ненависти порождаем в мире.
Таковы в общих чертах наши «обители», наши версии реальности, которые, по большей части, мы сами же для себя и создаем.
Что же предлагает буддизм? Оставаться самими собой и не бояться признать себя самыми заурядными людьми. Принять все свои несовершенства и сделать их частью пути совершенствования.
ГЛАВА 9
СВЯТЫЕ ДНИ
Новый год
Вряд ли нужно доказывать, что праздник связан с глубинными переживаниями особого качества времени и находится в нерасторжимой связи человека с природным миром. Как бы ни менялись разные порядки исчисления времени, во многих странах Азии они всегда складывались в единую космологическую систему, которая интегрировала в себе различные силы и ритмы мирового движения. Буддизм, неизменно чуткий к этим космическим ритмам, не мог не оказать сильного воздействия на многие календарные системы в тех странах, где он утверждался. Неизбежно окрасил он и многие праздники, которые выступали главными вехами в годовых природных циклах. Отмечая протекание обыденного времени, они указывали на присутствие в нем другого времени, безначального и бесконечного.
Влияние буддизма ощущается уже в праздновании Нового года – самого первого и главного праздника, который отмечал смену одного временного цикла другим и праздновался с глубокой древности всеми народами без исключения. В Китае его встречали на исходе зимы, в преддверии весеннего пробуждения природы. Все новогодние обряды были проникнуты стремлением очиститься от груза прошедшего года и отрыть себя будущему, то есть, по сути, вполне буддийским настроением. Китайцы начинали готовиться к Новому году с восьмого дня последнего месяца по лунному календарю.
Эта дата в их религиозном календаре прочно связана с буддизмом. Монахи в этот день совершали церемонию омовения статуи Будды и готовили особое постное кушанье – «кашу семи сокровищ», или «кашу восьмого дня л а», лабаджоу. В состоятельных домах хозяйки использовали для ее приготовления более двадцати компонентов: зерна разных злаков, старый рис, долго хранившийся в кладовой, финики, миндаль, кедровые орехи, бобы, каштаны, горох и многое другое. Готовую кашу раскладывали по чашкам, посыпали ее сахарной пудрой и корицей. Первую чашку ставили на алтарь предков, часть каши посылали родственникам и друзьям.
По легенде, кашу лабаджоу впервые приготовила несчастная мать, у которой был непочтительный сын, вынудивший ее просить подаяние у соседей. Народное сознание связало это блюдо с бодхисатвой в женском образе по имени Гуаньинь, очень популярным в Китае божеством. По преданию, она преподнесла такую кашу отцу перед тем, как уйти в монахини. К всемилостивейшей богине Гуаньинь обращались и во время новогодних молебнов. Взывали также к девяти буддам неба и земли. Для бедняков же зачастую изображение всех богов заменяла бумажка с начертанным на ней иероглифом «Будда».
В середине первого месяца года, то есть в период первого полнолуния, китайцы и соседние народы традиционно отмечали Празднество первой ночи. Оно было кульминацией празднования Нового года и одновременно его завершением. Первое полнолуние года отмечали иллюминацией из множества масляных светильников самых разных размеров, форм и расцветок, и потому Празднество первой ночи называлось также Праздником фонарей. Яркие и мастерски сделанные, они висели у каждого дома, каждой лавки, каждого храма. Буддисты считали эти горящие фонари символом светоча истины Будды. По легенде, император династии Лян У-ди (VI в.) как-то раз решил именно в этот день испытать истинность религий, буддизма и даосизма, и велел бросить в огонь священные писания их обеих. Нетрудно догадаться, чем заканчивается буддийская легенда: даосские сочинения сгорели дотла, а буддийские остались целы и невредимы.
В Корее в дни Нового года буддийские монахи покидали свои уединенные горные монастыри и спускались в близлежащие деревни. Они останавливались перед каждым домом, били в барабаны, славословили Будду и вручали хозяевам в знак благословения несколько испеченных в храме лепешек, а те в ответ одаривали их деньгами и рисом.
В Монголии после утверждения там буддизма Новый год был объявлен праздником шестнадцати чудес Будды. В эти дни совершается церемония очищения и покаяния лам, умилостивления богов-защитников религии и восхваления чудес, совершенных Буддой.
В Тибете буддийские праздничные обряды также вобрали в себя многие народные обычаи. Так, в канун Нового года совершают очистительные церемонии, чтобы благополучно перейти из старого года в новый. Каждая семья печет из теста фигуру-лднга, заворачивает ее в ткани, украшает монетками и заклинает духов горя войти в эту фигурку. В последний день года приглашают ламу из соседнего монастыря, чтобы тот унес фигурку из дома или лучше вообще из селения и выбросил ее, тем самым магически избавив семью от всех возможных бед. Духов беды изгоняют и сообща, всей деревней, а потом монахи в монастыре завершают церемонию изгнания «мертвого» года.
Но самым впечатляющим новогодним праздником в Тибете является Цам, или Чам. В других странах его обычно устраивают летом. Но во всех случаях его связывают с праздниками буддийского календаря.
«Живая икона»
Экзотические костюмы; страшные птичьи или звероподобные маски с клыками в оскаленных пастях, украшенные черепами; резкие, пугающие движения танцоров; громкие возгласы зрителей – таково первое впечатление от этой древней мистерии Цам (Чам). Она ежегодно устраивается в монастырях Тибета, Непала, Монголии и других стран северного буддизма и продолжается два или три дня от восхода до захода солнца; иногда ее исполняют тайно, ночью. Начало ее определяется по лунному календарю, а хорошую погоду на время исполнения ритуала должны обеспечивать местные маги. Чаще всего праздник приходится на период между серединой июля и началом августа. Легенда связывает его зарождение с Падмасамбхавой, персонажем буддийской мифологии, реальным прообразом которого был, вероятно, проповедник из индийской страны Уддияны, приглашенный тибетским царем Тисрондецаном в VIII в. для пропаганды буддизма в Тибете.
Считается, что Падмасамбхава с помощью ритуала Цам одолел духов-защитников древней тибетской религии бон и заставил их служить буддийскому закону-дхарме. Происходило это будто бы при сооружении Самье, первого буддийского монастыря в Тибете. Цам, таким образом, с самого начала символизировал победу буддизма над древними тибетскими верованиями, а реальное жертвоприношение было заменено в нем символическим. В действительности же истоки Цама уходят в глубокое прошлое, связанное не только с религиозной практикой буддизма, но и с древними шаманскими театрализованными представлениями, а прототипы масок ученые находят в петроглифах и наскальных рисунках Центральной Азии времен неолита и бронзового века.
Цам включен в обрядовую практику многих буддийских школ. Традиция его исполнения во всех случаях окрашена местным колоритом. В каждом монастыре – свой набор масок, костюмов и музыкальных инструментов, а монастырский двор, по которому кругами движутся исполнители ритуала, превращается на это время в мандалу, мистическую диаграмму, символизирующую Вселенную и в то же время – психокосм. Празднично украшенный фасад храма напоминает задник театральной сцены; иногда на него вешают громадные иконы. Число участников колеблется от четырех-пяти до ста восьми – священного числа буддизма.
Но как бы ни проводился Цам, сам ритуал начинается задолго до того, как мистерия становится всеобщим зрелищем. Опытные ламы передают свои знания молодым монахам, имеющим посвящение в тантрийскую практику со сложными ритуалами, магией, заклинаниями. В течение нескольких недель до начала идут специальные службы. Исполнители ролей погружаются в глубокую медитацию, отождествляя себя с персонажами Цама, в числе которых – устрашающие дхармапалы, защитники буддизма со звериными и птичьими головами, хранители сторон света – локапалы, божество долголетия и плодородия Белый Старец, мифическая птица Гаруда и многие другие.
И вот наступает день праздника. В канун его с раннего утра со всех окрестностей стекаются к монастырю местные жители, заполняя все дороги и тропинки. В последнее время, привлеченные необычным экзотическим зрелищем, на праздник заглядывают и иностранные туристы. Языком танца, пантомимы, а иногда и в форме диалогов Цам рассказывает о покровителях буддизма, об их подвигах и о других событиях буддийской истории и мифологии. Маски и костюмы танцоров изображают тех же божеств, которых рисуют на буддийских иконах, поэтому Цам выглядит как «ожившая икона».
Для большинства присутствующих Цам – захватывающее зрелище, завораживающее, а порой и пугающее. Но для посвященных оно исполнено глубокого мистического смысла. Исполнитель как бы перевоплощается в божество или духа; он не просто танцует, а священнодействует. Зрители тоже не остаются безучастными: они сопереживают и активно откликаются на все происходящее. Ламы внимательно следят за движениями танцоров, которые должны строго соблюдать последовательность всех действий и событий мистерии.
Количество участников, основные роли, последовательность выхода персонажей – все это было строго расписано в древних канонических текстах, но со временем ритуал не мог не измениться. Однако суть его осталась неизменной, а она есть не что иное, как драма нашего человеческого сознания, омраченного аффектами-клешами и претерпевающего нескончаемые циклы рождений и смертей в круге бытия – бхавачакре. Цам воспринимается зрителями и исполнителями как средство, ведущее к просветлению, как способ умиротворения злых духов в канун наступления Нового года или другого праздника, наконец, как приготовление человека к посмертному существованию, ведущему к следующему рождению, может быть более благоприятному, чем настоящее.
