Текст книги "Босиком по облакам (СИ)"
Автор книги: Маргарита Ардо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
И вдруг впервые в жизни мне не захотелось делиться. Я вспомнила о прослушке, опросьбе пока ничего ей не говорить, и решила довериться Артёму. Потому лишь промямлила:
– Нормально. Йогой занимается. Тут все йогой занимаются. Ты же знаешь, семинар: просветление, медитации, отрешённость...
– Значит, не охмурила, жалко, – вздохнула Женька. – Тебе бы пригодился. Крутануть можно было бы очень неплохо!
Наверное, я бы разозлилась на Женьку, если бы не была так счастлива. Я перевелатему и рассказала, что пришлось поменять замки, «перезаселить» Милану, про Зою Петровну, про шастающих ежей и про то, что выключали свет, но умолчала пропрослушку, постоянного гостя бандитского типа, драку и спецбригаду Артёма порасследованию загадок. Слушая меня вполуха, Женька поохала и продолжила:
– Я, кстати, звоню с хорошей новостью!
– Это я тебе звоню, – хмыкнула я.
– А, точно! У меня ещё путаются в голове показания, прости. Но всё равно новость хорошая! У меня мама из Турции прилетела. Узнала, какой сыр-бор, и сказала, чтоприедет тебя заменить.
– Да? – лёгкое чувство разочарования пролетело надо мной, как тень, хотя наоборот, стоило порадоваться. – Мне комнату освобождать?
– Нет-нет! Отдыхай, сколько хочешь! Она поселится в моей части. Там же всё равносвободно!
И тут у меня ёкнуло сердце: свободно-то свободно, если не считать трёх айронменов, одного дрыща в очках и передвижного штаба противошпионской обороны. Женькиной маме оставалось место лишь на коврике...
– А она когда прилетит? – пискнула я. – Я вообще тут неплохо пока справляюсь.
– Через два-три дня, ещё билеты не купила. Мама вообще сказала, что хочетзаниматься гостиницей, она, кстати, на неё и записана. Понимаешь, я не хотела, чтобы у нас с Сергеем были дополнительные имущественные претензии и ссоры, атак решили всё быстро и полюбовно, и никто не в обиде, а суд не привлечёшь – гостевой дом оформлен на маму. Прости, что сразу тебе не сказала.
– Ага, – ответила я, бегая глазами от одного угла к другому.
– В общем, жди маму. Она всё разрулит, ты ж её знаешь!
– Буду ждать с нетерпением...
Я положила трубку и, пытаясь не наделать глупостей в панике, натянула на себя чистую одежду и осторожно похромала по своей потайной лестнице к холлу первого этажа. Хотя чего мне волноваться? Я, наоборот, решаю сложившиеся проблемы. И очень надеюсь, что Женька никак не замешана в интриги с прослушкой. Да, её принципы с моими не очень сочетались. Но ведь меня подругане подставляла, всегда была на моей стороне. Хотя бы на словах. Хотелось, чтобы так и оставалось! Не хочу ни обмана, ни предательства больше! Простопредупрежу Артёма, и мы вместе решим, что кому говорить и что делать. Он умный, и ребята у него тоже с опытом...
И всё-таки моё сердце билось учащённо.
Из Женькиных апартаментов послышалось бурное обсуждение. Артём тоже был там. Вот и хорошо! Скажу всем сразу коронное слово «Атас!» и наши орлы бодро вовсём разберутся. Я протянула руку к служебной двери, приоткрыла её и услышала:
– Да заткнитесь вы! – рёв Артёма был на него не похож.
Гул прекратился, и в тишине чётко прозвучал голос очкарика:
– Можете делать со мной, что хотите, но вы не пр-равы, шеф. У вашей Эли всё равно есть мотив действовать против вас, нельзя его не учитывать.
Я открыла дверь нараспашку, вошла в комнату и громко сказала, глядя по очередина всех:
– У меня есть мотив? Интересно, какой? Поделитесь? Или сами придумаете? Артём, в чём дело?
Меня обжёг его болезненный взгляд. Артём был бледен, осунулся и будто бы постарел за эти несколько часов. Куда исчезла его здоровая моложавость? Онсмотрел на меня и молчал, сжимая ладонью свой кулак. Костяшки на пальцах побелели. Дэн робко проговорил:
– Шеф, мне сказать или вы сами?..
– Сам. Выйдите все, – глухо ответил Артём, и мне стало не по себе.
1От Джейн (англ.)
Глава 29
Эля
Орлы безмолвно повиновались. Когда дверь в холл за ними закрылась, Артём сказал хрипло:
– Эля, присядь, пожалуйста.
Он не стал дожидаться, пока я доковыляю до свободного стула. Взял за спинку один из них, заботливо поднёс и поставил возле меня. Я обернулась вслед за ним и проследила, как Артём медленно и очень тщательно закрывает служебную дверь, задержав взгляд на душной темноте винтовой лестницы. Я села. За окном шелестел листьями виноград, ещё свежий, не высушеный летом. Оплетал стену, играл солнечными лучами на полу.
Артём взял другой стул, поставил напротив и тоже сел, широко расставив ноги. Склонился вперёд, опершись локтями о бедра, ко мне. Уголки рта Артёма дрогнули. Возможно, это была улыбка, но она сразу погасла. Он смотрел на меня так странно и будто бы издалека, что внутри у меня всё задрожало. Почему-то вновь вспомнился Никита и тот сентябрьский день. Тогда не пахло так абрикосами из форточки... Тогда не щебетали птицы, не играли на улице с заливистыми криками дети, не лаяли собаки, не матерились за забором снова подвыпившие мужички. Но в комнате было так же тихо, и мне стало не по себе. Артём опустил глаза. Метр между нами, как разделительная черта, наполнился напряжением.
– Артём, в чём дело? – не выдержала я. – Что происходит?
Он будто очнулся. Кивнул и облизнул губы. Сплёл пальцы обеих рук, и снова забелели костяшки. Его взгляд. Вздох. Это мучительно!
– Не молчи! – воскликнула я.
– Ты знаешь, что я люблю тебя, Эля, – начал Артём, провёл пальцами по подбородку, снова опустил и поднял ресницы. – И это так.
Пауза.
– Но мне не нравится, как ты это говоришь... – с беспокойством ответила я. – Говори прямо, а то я подумаю черт те что! Ты же знаешь, у меня богатое воображение! Сейчас решу, что твои орлы нашли бомбу с моими отпечатками пальцев...
– Нет, не нашли, – мотнул он головой абсолютно серьёзно. – Только усилитель. Кхм, скажи, просто я хочу знать, мне важно... У тебя ещё есть отношения с Никитой Иванченко?
Я расширила глаза от удивления: он его откуда знает?! А вслух возмутилась:
– Какие могут быть отношения, если я с тобой?! Мы с Никитой расстались почти год назад! И я надеюсь никогда его больше не видеть!
– Он тебя обидел? – дрогнул голос Артёма.
– Да!
– Плохо. И... хорошо, – выдохнул он, но не повеселел.
– Артём! – позвала я. – Никита-то тут при чём?
– Никита не при чём. Мда, – он закусил губу.
Снова проклятая пауза, словно мы в «Театре» Сомерсета Моэма... Пора объявлять паузам войну! Мы не на сцене.
– И всё-таки почему ты о нём заговорил? – спросила я. – Он ушёл от меня, бросил на костылях. Сказал, что устал... Знаешь, мне в этом унизительно признаваться, но я говорю, как было, потому что правда важнее. Недомолвки и сглаживание углов идут только во вред отношениям. Так вот: между мной и Никитой ничего не осталось, я ещё зла на него... Хотя нет, если совсем честно, то была зла; а теперь встретила тебя и мне уже всё равно. Нет даже точек над i, которые надо ставить, и нет желания доказывать что-то, демонстрировать, что я сама справилась, выжила, как в той песне дурацкой Глории Гейнор1. Всё ушло, пусто, завершено.
– Я понял. – Артём кивнул, продолжая кусать губы.
Странно, я думала, на его лице хотя бы что-то изменится, может, появится облегчение, но нет. Эти паузы невыносимы!
– Что Дэн говорил про мотив? В детектива заигрался? Я ничего не понимаю! – проговорила я. – Спроси меня прямо! И я прямо отвечу.
– Гаечка, – он вдруг встал со стула, сел на корточки, а потом как-то произвольно опустился на колени перед моими ногами, провёл по ним рукой. Я сжала в волнении пальцы, он накрыл их ладонью и вскинул глаза. – Мне не о чем тебя спрашивать. Иванченко работал на меня. Мы расстались с ним нехорошо, остались недосказанности. Поэтому мои парни подумали о прослушке... В общем, проехали. То, что они подумали, бред, и я сразу это знал. И это не важно. Я только прошу тебя выслушать.
– Хорошо, Тём, я слушаю тебя! – я улыбнулась через силу, чтобы как-то его подбодрить.
– Пятого декабря – мой день рождения, – начал он.
И я сразу напряглась. Это число – не самый лучший день в моей жизни. Зачем же такие совпадения?!
Дети за окном загорланили громче, послышался стук и отзвуки шлёпающего по ступеням сада мяча. Я подскочила, пытаясь убежать от разговора, прикрыться соседским мячом, но Артём сказал:
– Серый разберётся. Не волнуйся, Гаечка. Сядь, пожалуйста.
И мы снова расселись по стульям друг напротив друга. Артём сложил ладони, закрыв нос и нижнюю часть лица, затем резко убрал их с выдохом.
– Всё. Больше без пауз. Прости. Пятого декабря мой день рождения. И так случилось, что перед этим жизнь вдруг потеряла для меня смысл. Ничего не произошло, просто исчезли краски. Хотя я не тот, кто склонен к депрессиям и нытью...
– Это я заметила.
– Не перебивай, пожалуйста, – мягко попросил Артём. – В общем, пятого декабря я встретился со старым другом, мы ещё со школы друг друга знаем. Мы выпили прилично. Оказалось, что у нас было два одинаковых чёрных порша, как под копирку.
Порше?! Я затаила дыхание, чувствуя холодок по спине. Артём продолжил:
– Друг предложил погоняться, как в старые добрые времена. Мне не хватало адреналина, и вообще ощущения того, что я живой, и... – он взглянул на меня, а в мой живот рухнул тяжёлый холодный ком. – Эля, Гаечка... в общем, я тот второй «богатый урод». А Валька Летов – первый. Тот, что сбил тебя у метро ВДНХ. Но это я его подрезал. Пожалуйста, прости меня...
Я замерла в ужасе, задним фоном подумав о том, что, наверное, Артём обиделся на то, что я назвала его уродом... И мир заглох. Кажется, даже сердце пересталостучать. Внутри меня образовалась пустота. Она расползалась из живота изавоевывала меня всю, как жадная, быстро растущая чёрная дыра. Казалось, ещё мгновение, и я перестану существовать. Я констатировала чужим голосом:
– Вы не остановились.
– Гаечка, всё было так быстро! Я и не понял, что там произошло... Куда исчез Валентин? Я услышал скрежет тормозов, обернулся и тут же вылетел наследующий поворот. Я не справился с управлением. Машина перевернулась. Пронеслась на крыше ещё несколько метров по проспекту. Вот тогда я понял, чтожизнь может закочиться в любой следующий вздох.
– Да... может закончиться... – эхом повторила я, проваливаясь куда-то. – Ты поранился?
– Немного. Это не важно. Уже потом, после больницы я узнал, что Валентин сбил кого-то. Но он сказал, что всё решил, что пешеход не пострадал... Прости, если б я знал! Гаечка, прости меня...
А я смотрела на него и не видела. Я видела слякоть у обочины, низкое ночное небо, нахлобученное мрачной прослойкой туч; раскромсанный ствол светофора с паралитично мерцающим зелёным человечком почему-то прямо над моей головой и расползающийся, нечёткий свет придорожных фонарей. Я не могла вдохнуть отболи, распластанная, как сломанная кукла, в неестественной позе в грязной снежной каше, и почему-то думала о том, что новое белое пальто вряд ли удастся отстирать, кровь плохо отстирывается с драпа, а на химчистку нет денег... Сквозь визг тормозов и шелест шин ускоряющегося, укатывающего прочь авто, сквозь крики прохожих и собственные хриплые всхлипы из прошлого я слышала нынешнее сбивчивое Артёмово:
– Я хотел бы исправить. Я сделаю всё, чтобы исправить! Я изменился, Гаечка! Моя жизнь вместе с той машиной перевернулась. Я понял, что нужно жить по-другому, бросил пить.
Я видела сквозь его лицо белые лампочки больничного коридора и скучный дозубного скрежета кафель.
– Я стал искать смысл.
Надо мной склонилось лицо в хирургической маске. Шприц. Невозможность вспомнить обычные слова. Тошнота.
– Я ещё больше стал развивать благотворительный фонд. Но этого было мало, если бы я знал, если бы я мог представить, что там была ты...
Растерянные глаза папы и бэушное кресло-каталка, которое он купил на Авито. Арсенал обезболивающих на моей тумбочке. Стена в голубых обоях ималодушное желание, чтобы всё кончилось, лишь бы так не болело. Страх стать инвалидом. И повторяющийся кошмар – два несущихся по проспекту одинаковых чёрных Порше. Один из них на меня.
– Прости, если сможешь! Гаечка, прости меня... Я хочу исправить. Я люблю тебя!
Я моргнула и снова увидела Артёма. Под его горящими глазами легли тёмные круги. Такой бледный! Влажные волосы прилипли ко лбу. По виску стекала капля. Он не выспался. И, кажется, не лжёт, только... Метр между нами уплотнился, ивоздух в нём сгустился, как граница между прошлым и настоящим. И будущим.
Артём протянул ко мне руку.
Я не смогу...
Я убрала свои кисти с колен. Солнечный свет за окном поблек. Может, тучи? И дышать нечем... Душно. Наверное, будет дождь. Зачем кому-то понадобилось включать аргентинское танго? Ненавижу его.
Как под гипнозом я встала со стула и сказала отрешённо:
– Там ужин на втором этаже совместный. Звали. Пора идти...
И пошла, не чувствуя под собой ног, словно их у меня не было. В голове зиялапустота. На месте сердца теперь тоже ничего не было – светлячки умерли, осталась только фантомная боль.
1Имеется в виду популярная песня I will survive (Я выживу).
* * *
Артём
Совместный ужин прошёл, как в тумане. Знакомые Вовы, бывшие москвичи, теперь местные сыроделы, устроили Мастеру и нам заодно настоящую сырную вакханалию. На веранде были сдвинуты столы. На скатертях в красную клетку разложены большие деревянные срезы, заменяющие блюда. На них поленца из козьего сыра по-французски в пепле, кубики белые, желтоватые, усыпанные специями, зелёные и даже красные; дольки, ломтики, подкопчёная соломка икосички, мягкий сыр в крошечных креманках, украшенный базиликом и мятой. Маленькие плошки с мёдом, с вареньем между художественно разложеннымисырами, нарезанные фрукты, усыпанные семечками хлебцы, сухарики, кольцабагета; оливки.
– Ребята постарались для нас, – объявил Вован. – Угощайтесь!
– Всё совершенно бесплатно. Cыры, мёд, варенье мы делаем сами, – рассказывал русый парень, натуральная кровь с молоком, его б на обложку чего-нибудь оздоровом питании.
– Берите вилочки, ножики, мы взяли одноразовые, тут салфеточки, будем рады, если вам понравится, – вторила обступившим столы йогам милая девушка, повзрослевшая «Алёнка» с шоколадной обёртки.
Послышался звук отодвигаемых стульев. Сыроделы сияли счастьем, гармонией и, кажется, со своим любимым делом и крымским воздухом проживут ещё лет сто. Гаечка, стоящая рядом, выглядела выключенной тенью себя. И на контрасте на неё было больно смотреть. Я не нашёл нужных слов... А они вообще есть? Я направился к ней, медленно обходя столы и людей. Не глядя на меня, Эля будтопочувствовала и пошла прочь. Я остановился. Кто-то предложил мне стул. Я сел, следя за ней глазами. Она подошла к Мастеру и без спроса села рядом, оказавшись почти на противоположной стороне длинного стола.
Справа и слева слышалось:
– А можно мне чаю? Вон тот зелёненький передай мне пожалуйста. А ещё вилку можно? Оу, вкусно! Попробуй этот с мёдом. Ну и что, что он перцем посыпан, такой контраст!
Только Гаечка молчала и смотрела в никуда, а я на неё. Мастер положил ей натарелку несколько ломтиков сыра, разломил пополам крупную абрикосу. Гаечкадаже не поблагодарила и не заметила. Тоненькая, трогательная. Мотылёк, которогоя сломал. В сердце ныло. От мысли, что я доставил ей боль, у самого крутило в суставах.
– А как же практики? – спросил отчего-то недовольно Семён. – Мы же не есть сюдаприехали.
– Не ешь, – бросил я. – Валяй в аскезу.
– Ой, а этот сыр воняет! – заявила рыжая Тина. – Он же пропал.
– Это просто сильный сыр, с сильным вкусом. Его надо распробовать, – будтоизвиняясь, сказала «сырная» девушка. – Мы делали его по старинному французскому рецепту. Попробуйте, он раскроется. Первое впечатление не всегдаверно.
– Да нет, чтобы я это в рот положила! – фыркнула Тина. – Ни за что!
Мне стало жаль сыроделов, – они явно расстроились. В отличие от меня и отполовины тут присутствующих сыроделы были счастливы, и кажется, это многих раздражало. Я чувствовал это явственно. В моём сердце творилось невообразимое – оно стало чувствительным, словно уровень сенсибилизации выкрутили наполную, и оно вот-вот взорвётся, обнажённое, неприкрытое ни мясом, ни кожей, нигрудной клеткой. Гаечка по-прежнему отсутствовала... Где она была? В прошлом? В том дне? Или в днях после? Точно не здесь.
– Ты ничего не понимаешь в сырах, очень вкусно, – сказал я Тине и показательновзял кусочек действительно вонючего.
– Есть такой анекдот: «Ой, как вкусно пахнет сыром! – говорит один француз другому. А тот отвечает: – Да нет же, это мои носки», – расхохотался Костя, иостальные подхватили.
А мне смех резал слух, неуместный, дикий сейчас. Он был бы правильным только, если б Гаечка ожила, улыбнулась, залучилась, как прежде. Но её личико былобледным, почти пепельным, и нос заострился страдальчески. И от этого мне былострашно. Может, отойдёт? Нужно время? Мне никто не мог этого сказать. Жаль, чтоона не раскричалась на меня, не высказала всё, что думала! Жаль, что не вмазалапощёчину своей маленькой, сильной ручкой!
«Мастер, – мысленно повторял я. – Ну что же вы, Мастер! Она рядом, скажите что-нибудь, сделайте, чтобы ей стало легче! Умоляю!»
– Иногда под ужасной оболочкой скрыта красота, – заметил Мастер. – Вкуса этотоже касается.
Нет, Гаечка не реагировала даже на Мастера. Я бы сделал что угодно, чтобы онастала счастливее. Попросила бы, сам бы бросился под машину, под поезд, переломал бы себе ноги, сиганул с той скалы. Но, кажется, я перестал для неё существовать. Она скользнула по мне лишь раз взглядом и быстро, словнообжегшись, отвернулась.
«Не уходи, не бросай меня!» – хотелось закричать через весь стол, через всё сырное пиршество. Но даже дыхание застревало у меня в горле.
Вокруг продолжалась жизнь. Ужин, чаепитие. Разговоры о Махадеве и Йоге Васиштхе. Спустя час, Гаечка немного отмерла. Мастер перемолвился с ней парой слов. Возможно, это помогло? Когда ужин закончился, она встала и пошла куда-то. Я направился за ней. Мир сузился до её спины, босых пяточек над шлепанцами, нежных ямок под коленками. До её светлых волос, излучающих грусть. Я шёл молча, боясь сказать и поранить новым словом. Но не мог не идти. Она, прихрамывая, дошла до подсобки, достала громадную лейку.
– Позволь, я...
Я забрал лейку из её рук. Она вновь коснулась меня взглядом и опустила ресницы. Прядь волос падала ей на глаза. Я протянул руку, чтобы поправить, и Гаечка вдруг отшатнулась.
– Не надо! – это был вскрик, словно я ударил её.
– Гаечка... – начал я.
Она, будто защищаясь, подняла перед собой обе ладони.
– Я не могу сейчас! Не надо! – с надрывом повторила она.
– Хорошо-хорошо, прости... – растерялся я. – Я просто цветы полью. Сам. Ты отдохни.
– Я... – она вскинула глаза. И тут же мотнула отрицательно головой, развернулась иушла к служебной лестнице.
Я стоял и смотрел, как она уходит. И больше всего боялся, что навсегда. Нет, нонет, так не может быть! Завтра она проснется, или послезавтра, или после-послезавтра... и увидит, что я люблю её! Я буду носить её на руках, если позволит. Прощение тоже дается тяжело. Но не тяжелее вины.
Словно из другого мира ко мне подскочил Вася и пробасил:
– Шеф, дом бывшего владельца находится в радиусе приёма, я проверил.
– Какого владельца? – не понял я.
– Электронщика. Я зашёл, инспектором представился. Там не кухня у него, арадиорубка – напичкано всем, чем можно. А строительство стоит. Сказал, денег нет, строительство пока заморозили.
– Я понял. Работай дальше, – кивнул я и пошёл набирать воду в лейку.
Говорят, когда цветы любишь, ты их поливаешь, а не рвёшь. Я вдруг заметил, чтоони живые. Вон тот, голубой, похож на Гаечку. Тоже нежный, с надорваннымлепестком. Увидел майского жука, барахтающегося на дорожке на спине, поднял, перевернул и отпустил. Ещё растопчут. Какой-нибудь урод...
И снова мой взгляд коснулся винтовой лестницы. Я буду ждать, Гаечка! Я буду ждать тебя...
Глава 30
Эля
Вокруг суетились люди, что-то ели, пили, обсуждали, а я не понимала, что здесь делаю. Я была в сумеречной зоне. На меня то накатывали слёзы, то душил гнев. Почему нельзя, нафиг, провалиться куда-нибудь хотя бы на время и не видеть, не слышать, не чувствовать, а главное ничего не помнить?! Хотя нет можно, кома называется. Обо что удариться головой?
Я завидовала себе вчерашней и от жалости к себе нынешней металась от «как он мог» к банальному «все мужики сволочи»! Рядом с гуру, почти касаясь плечом его предплечья за тесным столом, это было иронично. Особенно, если он слышит ли мысли... Хотя вряд ли! Его уже снесло к калитке, а затем и к шоссе с горки вниз моим хаосом...
«Не хочу! Не хочу! Не хочу!» – мысленно кричала я, и даже не договаривала, чего именно.
Да и какая разница?! Не хочу вот этого – того, что есть. Помнить, знать, что это Артём, обвинять, страдать! Как это – простить такое?! Как это – не любить его больше?! Как не хотеть, чтобы он всё прочувствовал?! И как жить дальше?!!!
Меня тянуло в разные стороны: страх потерять и невозможность перенести. Только хорошее воспитание и категорическое неприятие скандалов сдерживали горящий в душе бикфордов шнур и не позволяли мне взорваться и рассыпаться по округе сотней мёртвых бурундуков.
– Угощайся, – сказал Мастер и положил мне на тарелку сыр и фрукты.
– Спасибо, – буркнула я еле слышно, но спустя несколько минут не выдержала: – Зачем тут все эти люди? И вообще всё это? Не ужин, а остальное?
– Чтобы перестать страдать.
Я хмыкнула. Пафосный идиотизм. Мастер меня раздражал, впрочем, как и всё прочее. Боль приносил даже звук бензопилы с чёрт знает какой отсюда улицы. Саднил, раня кожу солью, морской бриз. Чайка толстая, отвратительная пролетела мимо, за малым не каркнула, алчно глядя на чужую еду. Придумали тут романтику, понимаешь! Море, закат, чайки... Крысы они летающие! Вот они кто!
– Вряд ли тут собрались сплошь страдающие, – съязвила я, едва не скрючиваясь от душевной колики. – Вон Милана со своими подругами, похоже, весьма довольны собой и жизнью.
– У всех одинаково лёгкая и одинаково тяжёлая жизнь, просто у кого-то хватает стойкости не жаловаться, – спокойно ответил Мастер. – Но спроси каждого, и в большинстве случаев ты услышишь душераздирающую историю.
– Мда... историю... Ну-ну. Человеку свойственно ошибаться, – усмехнулась я, имея в виду гуру и продолжая внутренне бунтовать. Что он знает о страдании?! Да он, похоже, вообще ничего не знает! Ему б мою жизнь, просто один этот год, и я б посмотрела, как бы он заговорил!
– Человеку свойственно ошибаться. Человеку же свойственно и прощать, – ответил он.
– В пословице говорится о Боге.
– И пословицам свойственно ошибаться, – улыбнулся в бородку Мастер.
Я подняла глаза от тарелки и увидела Артёма. В то же мгновение снова вспыхнуло воспоминание о проклятом Порше – визг тормозов, удар, боль. Меня передёрнуло. Я почувствовала накатывающую панику, сжалась вся, а затем в пальцах оказался пластиковый стакан.
– Дыши ртом, – сказал Мастер на ухо. – Ртом, говорю. Давай спокойно. Вдох-выдох. Ещё. Ещё. Теперь пей.
Я так и сделала. Отпустило. Опять ссутулилась под грузом мыслей. Иногда грудь перехватывало и горло давило, тогда Мастер повторял:
– Дыши ртом.
Дышу. Больше ничего и не оставалось. Я решила, что не буду смотреть на Артёма, иначе не выживу. И так, глядя только на тарелку и куцый участок стола, я немного утихла. Спокойствием это не назовёшь. Мысли стали вязкими, по-прежнему тяжёлыми, но без панических атак. Беседа и еда текли вперемешку с чаем, а я застряла в собственном горле сухим комом обиды и жалости к себе.
Артём... он ведь даже не осознаёт! Ещё посмел в чём-то меня подозревать... Сидит, ест, говорит с народом, как ни в чём не бывало. Ему и не понять! Ему всё давалось легко и весело с его-то деньгами! – сказала я мысленно в негодовании, и вдруг от этих мыслей заныло сердце, словно было со мной не согласно, и ему стало неудобно в моей груди. – Но как решить проблему моей жизни, что с ней вообще делать?!
– Проблемы жизни можно решить только любовью, их нельзя решить ненавистью1, – вдруг произнёс Мастер.
Я опешила: он действительно мысли читает?! Стало стыдно от урагана нецензурностей и обвинений в собственной голове. Но, повернувшись, я поняла, что Мастер смотрит не на меня – он разговаривал с прекрасным дедулей из Питера, нашим псевдомиллиардером c лёгкой руки Дэна. Рядом улыбалась его одуванчиковая жена.
– Согласен. А скажите, Мастер, стоит ли попробовать помимо випасаны другие практики? Я слышал, – говорил тот, – что есть такая тибетская техника, когда в медитации можно попробовать просто исчезнуть. Вы исчезаете, становитесь совершенно прозрачным и смотрите, каким был бы мир без вас. Что бы в нём изменилось. Предполагается попробовать хотя бы в течение одной секунды не быть. Что вы об этом думаете?
– Хорошая практика, – кивнул Мастер. – Все практики на самом деле хороши. Главное – их делать. Для проработки прошлого подойдёт. Прошлое часто удерживает нас от настоящего момента и мешает быть в сейчас. А собственно быть в сейчас и есть счастье. Счастье искать негде и незачем, оно уже есть. Достаточно понять, что путь, по которому вы прошли, уже позади. Прошлое закончилось, и не стоит тащить его с собой, как старое бревно. Тяжело, неудобно и вряд ли пригодится. Не ленинский субботник. Зато, постоянно оборачиваясь, можно легко споткнуться и ноги сломать.
Я замерла. Это казалось игрой. Мастер разговаривал с питерцем, я видела его лысый затылок, но говорил-то он мне!
– Однако как насчет того, что следует соблюдать только одну традицию? – вставил почтенно питерский дедушка.
– Любые навязанные извне правила существуют только для одного – чтобы тобой управлять. Жить стоит свободно, без чувства вины и обвинений. Без страха ада ибез стремления к раю. Жить нужно опасно, радостно. Все живое на Земле запрограммировано: гусеница станет бабочкой, бутон розы – розой, и толькочеловек свободен выбирать. Достаточно взять на себя ответственность за всё, чтосделал, что случилось, с кем бы ты ни был и что бы ни делал. Достаточно простожить2.
Мастер говорил тихо, приходилось прислушиваться. Не слушать не получалось. Мне ужасно хотелось верить в то, что он говорит, но что-то во мне бунтовало. Может, эго? Или древнее, подсознательное, с ДНК от предков заимствованное «глаз за глаз»? Или боль, которая стала меньше, но лишь на треть?
Разговор завершился. Рядом со мной наступило молчание. Чай из пиалок к губам. Зелёный кипяток вместо мудрости. А её жадно хотелось.
– Мастер, – не выдержала я, – почему люди страдают? Зачем? Вы говорите: есть счастье прямо сейчас, но ведь это же не правда! А боль куда деть?!
– Боль эволюционна. Здесь ничего не бывает только сладким, – улыбнулся он. – Одинаковое количество горечи и сладости есть во всём. В этом красота жизни. Если бы была одна сладость, все заснули бы, понимаешь3?
Он замолчал. И я замолчала. Наконец, он произнёс он, словно дождался телефонограммы свыше:
– Сердце слушай. Оно знает всё и без меня.
Ни прибавить, ни убавить. В молчании возле Мастера боль растворялась. Волшебство или гипноз? Какая разница... Безмолвие обезболивало и успокаивалолучше Персена.
Но стоило отойти, перекинуться парой ничего не значащих слов с Лизочкой, с Зариной, сказать, что «всё нормально» Милане, а потом встретить Артёма нос к носу, и боль вернулась. Снова всколыхнулась багряной пеной на грязном снегу. Резанула.
Я развернулась и убежала, если так можно было назвать моё поспешное ухрамывание к себе. Заперла дверь и села на кровать, не дыша.
Боже, я же вся пропиталась им! И комната тоже им пахнет! И кровать с подушкой.
Я потянулась за телефоном – позвонить Люсе и замерла. Не получалось. Ничего не получалось: ни позвонить, ни представить жизнь без него, ни забыть, ни простить, ни ненавидеть. Я сидела с телефоном в руке, пока не стемнело, но так никого и не набрала. Молчала. Думала. Умирала. Складывала пазлы из собственных мыслей, услышанных слов, биения сердца. И опять тонула в отчаянии.
Может, бросить всё прямо сейчас, вызвать такси и уехать? Я никому ничего не должна. Женькина мама приедет, деньги перечислю. Йогам всё равно. Артём... Вдалеке он не будет напоминать мне, я забуду, и он тоже... Сердце снова было не согласно, заныло в ответ.
И вдруг в полной темноте раздались шаги: тяжёлые, быстрые. Топ-топ, топ-топ-топ...
Ёж! – поняла я.
Посветила телефоном и увидела мелкое существо посреди каморки, будто из мультика про поиски Медвежонка в тумане. Ёж сжался в клубок и замер, испуганный. Почти так же, как я весь этот вечер. Я выключила фонарь и склонилась к зверьку. Пыхтит, как настоящий. Аккуратно взяла его в руки: не укусит? Впрочем, какая разница? Зато подержу. В ладони впились колючки, не слишком острые, номалоприятные; а кончики пальцев коснулись чего-то мягкого. Что это? Пузико? Боже, приятное, как шелковая подушечка... Ёж не шевелился, видимо ждал своей участи. А я, держа его в руках, вспомнила: я же так хотела быть счастливой! Хотелажить и радоваться, несмотря ни на что! Я почти научилась... Я танцевать хотела, даже если не прямо сейчас. Чувствовать. Творить. Боль в ладонях и в сердце напомнила о себе. И я мысленно гаркнула ей: «Да сколько можно! Надоела!»
– Мастер призывал жить опасно и радостно, понимаешь?! К чёрту воспитание! Подумаешь, нельзя орать на людей! Если я не выскажусь сейчас, у меня ничего не получится! Я просто дальше жить не смогу, хромая на все ноги, душу, сердце, идаже печенки! Меня разрывает, понимаешь?!
О, блин! Я уже начала говорить вслух с ежом. Первая стадия сумасшествия... Прости, ёж!
Я опустила зверька на пол. Шагнула к двери на кухню для бедных. Сейчас я всё ему скажу! Взгляну в глаза, возьмусь за грудки и как скажу! Чтобы знал!
* * *
Я вырвалась из своей каморки в тёмное помещение кухни, испещрённое луннымибликами и тенями от огромных цветов в кадках, и тут же споткнулась о ногу Артёма. Он вскочил, удержал меня от бесславного падения носом в линолеум.
– Эля...
Зачем он сидит в темноте под моими дверями?! И руки холодные... Часы в доме через двор пробили полночь. За окном ухнула птица, трещали заливисто цикады в брачных песнях. Сердце моё бурно колотилось. Я высвободилась, сама колючая, как ёж.
– Ты! – рыкнула я.
– Эля, я не мог заснуть. Я сидел, думал. Я хотел сказать... – начал Артёмстрадальчески.
– Нет, это я хотела сказать! – заявила я громко, едва не искрясь от эмоций, иткнула его пальцем в грудь. – Это я думала, мучилась и поняла, что не могу молчать! Легко говорить «люблю, прости, я хороший», а ты знаешь, через что я прошла?! И как простить после этого?! Знаешь, каково лежать на больничной койке и думать: теперь я инвалид или нет?! И даже врачи не в курсе, останешься ли ты хромой на всю жизнь или повезёт?! Знаешь, как это – лежать в снегу, в грязище этой долбанной, и задыхаться от боли?! Ты только что стояла, у тебя были планы, встреча с подругой в кафе, чтобы обмыть чашкой кофе и пирожным новое пальто. И вдруг тебя сносит с ног ударом, и через мгновение болит ВСЁ? Ни пальто, ни кофе, ни планов! Знаешь, как это, когда выворачивает от тошноты и чёртова вопроса: «Почему со мной?!» Как потом заново учиться ходить?! Опять! Это трындец – второй раз учиться ходить за один хренов год! А ты имеешь понятие, как головаболит после сотрясения мозга на любой долбанный ветер и поганые магнитные бури?! А кости, как у пса под забором, предсказывают дождь за три километра?! Ты знаешь, как они ноют? Да я чувствую себя в двадцать девять лет старой, раздолбанной тележкой, для которой взобраться на эту долбанную гору от моря – офигительный подвиг! Но чёрт, я решила выбраться, я не жаловалась никому! Ноты, ты....
