Текст книги "Босиком по облакам (СИ)"
Автор книги: Маргарита Ардо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Глава 20
Артём
Я не поверил своим ушам: в Москве Мастер меня послал, в Питере ушёл от ответа, здесь вообще отправил в игнор, и вдруг подошёл сам.
– У тебя есть вопрос?
О, есть ли у меня вопрос?! Да, чёрт побери, да! Он есть!
Гаечка шла молодцом, улыбалась. Ну, не обидится же, если я ненадолго отвлекусь? Она кивнула с пониманием. Мне стало приятно. Настоящий, понимающий друг. Какая она всё-таки молодец – не жеманится, не канючит, не выпендривается, как другие женщины. Мне такой и не встречалось. Я с благодарностью тронул её за локоть и пошёл за Мастером.
Поскорее бы уйти от всех, чтобы не услышали! И я сознательно ускорил шаг.
– Так что ты хотел спросить? – сказал Мастер, когда мы отошли подальше.
Спасибо, понял меня! Всё-таки не зря он Мастер.
– Как мне проработать боль? – начал я, волнуясь, как перед экзаменом. – Боль унижения в детстве? Я чувствую, что она мешает. Я слушал ваши сатсанги, лекции, всё на эту тему прослушал в Ютубе, но по правде сказать, у меня ничего не получается. Я даже лежал на гвоздях. Спину исцарапал, но воз и ныне там...
– С болью всегда нужно рассматривать два основных фактора. Первый – это качество боли. Ты его определил – качество унижения. Важно знать, какой оттенок у твоей боли: есть ещё боль отвержения, боль предательства.
– Да, я читал, как вы рекомендовали, Лиз Бурбо1 . Но с качеством этой боли тоже не просто. Это всё вместе: и унижение, и предательство, и отвержение.
– Ясно. То есть качество своей боли ты видишь, а силу нет.
– Я её не чувствую.
– Отчего же так рвёшься о ней поговорить?
– Мешает. Я знаю это. Но почувствовать не могу.
– Очень сильно боишься.
Я закусил губу. Боюсь? Не знаю. Может быть. Наверное...
– Я просто хочу освободиться. Я понял, что всё, что делаю, делаю как компенсацию. Многое мне не нужно. Но я или даю себе поблажки, «конфету», или, наоборот, выворачиваю себя наизнанку, чтобы заработать «конфету». И так во всём. А я хочу жить нормально. Без приставки «пере-». Её было в моей жизни слишком много.
– Значит, тебе нужно углубиться в эту боль, силу её увидеть, но ты выставил жёсткую границу, дальше которой не можешь продвинуться. Надо, чтобы всем своим количеством боль открылась тебе. Когда ты увидишь, сколько её, у тебя изменится к ней отношение. Сейчас ты относишься к боли по старому шаблону – ты привык знать, что она больше тебя. Что она такая сильная, что её надо бояться и дальше не идти. Страх того, что тебе снова сделают больно, заставляет тебя сразу сдаться. У тебя есть установка – боль больше меня и дольше меня. Тебе кажется, что она будет длиться вечно. Будто она неизлечимая, а ты временный. На самом деле, наоборот. Боль надо не облегчать, не закрывать, а усиливать, вызвать её любым способом и увидеть её глаза в глаза.
– Не получается. Я пробовал её вызвать, в практиках пробовал. И ничего...
– Если ничего, может, её и нет?
– Нет, есть. Я знаю. Это как больной зуб, он разрушился, нахлебаешься анальгетиков, но всё равно чувствуешь – с зубом фигня. Мешает. Она точно есть.
– Тогда давай рассматривать.
– Как?
– Скажи, от чего тебе больно и хреново?
– Хреново? Много от чего.
– Мне тоже. Это бывает со всеми. Это часть жизни.
– Но я думал, что есть освобождение от этого, я хочу радость чувствовать настоящую. Не выходит. С этим я и хотел разобраться. Я не привык отступать, сдаваться... Я хочу...
– Хм, ты опять убегаешь от вопроса, а надо рассмотреть. Вглядеться. Так от чего тебе хреново?
Я ускорил шаг, сердце забилось быстрее, ладони увлажнились, в желудок упал холодный ком. Возникло ощущение, что за мной гонится стая собак. Захотелось куда-нибудь деться, хоть из тела выпрыгнуть.
Мастер смотрел на меня. Прямо и непреклонно. Глаза такие, словно уже знает. Я вспомнил: Вован говорил, что Мастер слышит мысли или ловит эмоции, в общем, считывает тех, кто рядом, как сканер. Выходит, он уже и так всё знает? Но требует, чтобы я сказал вслух.
Несколько шагов на колебания и резюме: я сам напросился. Надо отвечать. Я ведь не слабак. И я выдавил из себя:
– Я слишком закрыт. Я закрываюсь от людей. Ещё больше от женщин. Но мне не хватает нормального общения. Я его хочу. И при этом боюсь довериться кому-то, всё всегда усложняю или сразу ставлю точку в отношениях. Хотя на самом деле очень хочется простоты. Только с этим тоже всё плохо, – усмехнулся я. – Пытаюсь быть простым, но потом чувствую себя ещё хреновее, словно я намазан маргарином или воском. Как фигура в музее Мадам Тюссо. Я чувствую себя ненастоящим. В отношениях.
– Всегда?
– Почти... – В голове мелькнуло: я вру, совсем недавно что-то во мне изменилось, но старая привычка говорить и думать о том, что я восковой иностранец для всех, заставила произнести эти слова вслух. Мало ли, что мне показалось с ней?
Я зашагал ещё быстрее, словно убегая от себя, но всё равно сказал:
– В общем, я делаю много чего, чтобы не чувствовать себя плохо. Но всё равно чувствую. Работа – это спасение. Я трудоголик. Однако недавно я понял, что с помощью работы я тоже закрываюсь. Лезу на рожон, как адреналиновый наркоман. Это заставляет ненадолго чувствовать себя настоящим. А боль? Не уверен, что точно могу её идентифицировать...
Мы с Мастером так разогнались, что не заметили, как перепрыгнули через узкий провал и принялись штурмовать тропинку в белых камнях.
– Боль одна – отвержение. Вместо неё существует желание одного – принятия, – сказал Мастер. – Надо исследовать боль во время конфликта, когда припекает. Чувствуешь себя хреново? Обвиняешь себя за слабость? Вот она – боль. И не нужны гвозди вместо матраса. Необходимо только внимание и умение осознать. Тебя унизили, а ты не отстоял своё достоинство. Это снова и снова заставляет тебя буксовать. Вот тебе и ключ. Когда твоя очередная слабость проявится в каком-нибудь конфликте или ситуации, остановись и посмотри: в чём она. Если ты сильный, конфликт тебя не заденет. Если слабый, не закрывайся, ныряй. Это нормально, иногда быть слабым. Ты никому не обещал быть Бэтменом. Это жизнь, а не комиксы Марвел.
Во мне поднялось возмущение. Кулаки сжались сами собой.
– Я не слабак.
– Ладно. Так на сколько тебя отвергли и на сколько тебя унизили? И сколько ты отвергал и унижал? Сколько там накопилось: тридцать килограммов или пять?
Я замешкался.
– Н-не знаю...
– Почувствуй.
Я сосредоточился. Снова стало трудно дышать, словно меня одолела паническая атака.
– Дыши ртом, – подсказал Мастер.
В груди сдавило, заклокотало что-то. Я открыл рот и вдохнул.
– Так сколько в тебе боли? – повторил Мастер. – Пока не взглянешь прямо, не разберёшься.
Чёрт, и ведь он прав! Интуиция и внутреннее чувство, подсказывающие это, не уменьшали запредельного волнения. Я слышал, как кровь бьёт будто из брандспойта по ушам. Ещё десять шагов вверх, подтянулся, опершись на корягу, вылез на ровное плато. Мастер тоже. Молчал и шёл рядом со мной. Не подгонял ине заставлял отвечать, но я знал, что не убежать.
– Много. Килограммов на сто.
Он взглянул на меня с прищуром.
– Вряд ли ты столько весишь сам. А точнее?
– Меня унизила мать, – выдавил я, наконец. – Мне было десять. Я... я... – Чёрт, трудно как! Я громко выдохнул, закашлялся. Собрался с силами и всё-такипродолжил. – Я застал её с любовником. Голыми. В родительской спальне. Вбежал и застыл, увидев, что они делают. Это было отвратительно. И звуки, и всё... Я испугался и... если уж совсем по-честному, возбудился. Не знаю, почему возбудился. Но испугался больше. Меня будто оглушили. Я швырнул в мужика, который лез к маме, подушку с пола и закричал, что позову папу. Только мать взбесилась. Вскочила, набросила халат и схватила меня за руку. Увидела, что у меня стоит, и ударила меня ну... по шортам. Понятно где... Обозвала. Я расплакался. Было очень больно. Потом я стал вырываться и повторял, чторасскажу отцу. Любовник матери, грязный какой-то, волосатый чужой мужик, схватил меня за другую руку. Я вырвался и столкнул на него мамину любимую вазу. Китайскую, антикварную. А мать меня избила, – говорить было трудно, словнокошки горло подрали, – перед этим голым гадом. Он при этом мерзко смеялся иподначивал, что я слабак и мужчины не плачут. Я хорошо помню тот запах алкоголя – они оба были пьяными. Впрочем, она и до того часто пила. Я до сих пор слышу слова, что я недоносок, что испортил ей жизнь, и что родился по ошибке. Онаназвала меня маленьким извращенцем, решила, что я специально подглядывал. Когда она выместила свою злость на мне, я убежал. И плакал, спрятавшись в папином винном подвале, до конца дня. А потом был скандал. Нет, я-то ничего не сказал. Мать сама призналась отцу, видимо протрезвела и поняла, что лучше самой. Но это я так думаю. Не знаю, что именно произошло после того, как я спрятался. Той ночью мать ушла от отца. Я считал, что из-за меня. Я видел, как отец мается, и от этого было мне было жутко хреново. Я собирался ему рассказать, признаться, но не смог – проще было под землю провалиться. А через год мать с отцом помирились. Только я всё равно видел её потом с тем гадом. В окноресторана, когда шёл с одноклассниками из кино. Один из них сказал мерзость пронеё. Я набил ему морду. Потом его кореша отделали меня сильнее на пустыре. И ржали, продолжая говорить гадости. Мать вечером устроила мне разгон за набитый глаз и испорченный школьный пиджак. Требовала объяснений, я промолчал, и онатоже меня ремнём отходила. Она снова была пьяной. Но я ничего так и не сказал. Я вообще больше толком с матерью не разговаривал. Они с отцом до сих пор вместе. Она по-прежнему гуляет от него и пьёт, жалуется, что жить скучно. Шоппинг и СПА уже обрыдли. Я стараюсь видеть её поменьше. Ненавижу лицемерие, ненавижу слабость, как у отца... И, наверное, поэтому до сих пор ничего серьёзногоу меня не сложилось.
– Боишься повторения боли, – констатировал Мастер.
– Да. Я не хочу быть таким, как отец. И такую мать своим детям. Детей хочу, да. Жену... тоже, наверное… Может быть...
– И многое в тебе на отца похоже? И на маму?
– Нет. Я старался искоренить всё от родителей в себе. Я не хочу быть на них похожими от слова «совсем».
– Но ведь наверняка в них и хорошее есть.
– Не знаю. В отце – да. У него тоже всё хорошо с бизнесом.
– И у твоей матери тоже есть. Подумай, она наверняка иначе не могла поступить в тот момент?
– Могла, – нахмурился я. – Она вообще, по-моему, никого не любит. И прожгла свою жизнь, слила в унитаз с бутылкой виски.
– Её родители пили?
– Не знаю...
– А стоило бы узнать. Если хочешь двигаться дальше, тебе придётся её понять. И простить.
– Нет, – я решительно мотнул головой. – Я только хочу освободиться. Я хочу не помнить всего этого.
– Стереть память нельзя, а вот дефрагментировать можно, изменив отношение. И начать придётся с принятия.
– Хм... не вижу смысла.
– Хочешь сказать, что у тебя не было замужних любовниц?
– При чём тут это?!
– Ты не ответил на вопрос.
– Ну, были. Женщины лицемерны! – снова в сердце что-то сжалось, словно соврал. А раньше я не замечал в себе таких нюансов.
– А ты сам разве нет? – с хитрым прищуром посмотрел на меня Мастер.
Я нервно пожал плечами.
– И скольких ты бросил?
– Не считал. Зачем?
– А об этом стоит подумать. И о том, что есть сейчас... Внимание, знаешь ли, такая штука, которая и составляет нашу жизнь. Куда его направишь, тем и живёшь. А жизнь всегда на пятьдесят процентов белая, на пятьдесят – чёрная. Можешь считать это багом матрицы или условиями игры.
«Постой, – вдруг подумал я, – он намекает на то, что я постоянно живу прошлым? Да нет, у меня и в настоящем всего хватает. Даже не успеваю высыпаться, так много всего».
– Итак, в настоящем, – продолжил Мастер, – прямо сейчас, в данный моментсколько в тебе боли?
– Ну... Прямо сейчас процентов... двадцать. Или даже десять.
– Что-то изменилось?
Я открыл было рот, и в моей груди ёкнуло. Одновременно наглая сосновая лапасодрала с моего плеча рюкзак. Гаечкин. Обернулся, ища её глазами. Гаечка! Именно это изменилось в моей жизни! А я, кретин, не заметил. С ней просто ихорошо. И не больно. Словно дома. Срочно захотелось взять её за руку и не отпускать. Я оглянулся: за нами только кусты и жёлтая хвоя, укрывшая тропинку покромке склона. Оказалось, что мы с Мастером прилично обогнали всех. Я склонился вниз и увидел вереницу из наших: Милана в голубом, в чёрном с жёлтымВован, докторша с дочкой, переводчица, соседи по этажу. Перебрал всех. Чёрт, аГаечка где?!
– Что такое? – спросил Мастер опять с хитрющим прищуром древнего китайца. – Не замечаешь, что происходит в настоящем?
Я глянул на него, потом снова на проходящую по тропе, словно по веранде этажомниже, группу. Ещё раз вгляделся в каждого, а потом вдаль в кусты. Сердце упало: Гаечки не было среди них.
– Простите, Мастер, мне надо прервать разговор, – сказал я быстро.
– Не уверен, что в ближайшее время у тебя будет возможность поговорить не привсех...
Тысячная доля секунды на колебания. Сердце сжалось, и вдруг всё, кроме Гаечки, показалось несущественным. Куда она делась?!
– Значит, не судьба, – выпалил я. – Мне надо вернуться.
– Хорошо, – улыбнулся Мастер и спокойно пошёл вперёд.
А я рванул обратно, перескочил через корягу, по камням вниз. Через пару мгновений оказался перед Вованом.
– Элю не видели?
– Она же с тобой была, – ответил Вован. – Забыл, что я говорил – каждый несётответственность за свою пару, выбранную ещё для игры «Слепой-Поводырь».
– Я не слышал этого... Не могли присмотреть?! – буркнул я.
– Ты же должен за ней присматривать, – заявил Вован.
Лиза добавила:
– Я спросила ещё до провала из белых камней, всё ли в порядке, она сказала, чтода и что просто хочет отдохнуть.
– Она, кажется, обратно пошла, – сказала Тина, подруга пластиковой Барби.
– Одна?! – удивился я. Тревога включилась на полную. А затем и пятая скорость.
– Элю не видели? Элю не видели? – спрашивал я всех и каждого, пробегая обратнопо тропе.
Не видели. Не заметили. Не обратили внимания. А разве она не тут? – послышалось в ответ.
Тоже мне йоги, практикующие внимательность! – разозлился я, и потомрассердился на себя. Я же её оставил одну. На минутку вроде.
В груди сжалось сильнее и затарахтело. А вдруг с ней что-то случилось? Толькоэтого не хватало! Но ведь прошло... я глянул на часы – пятнадцать минут. Вроде не много! Но вокруг горы и лес. И она одна. Я перескочил через камень, наступил неудачно, поскользнулся на шишках и полетел головокружительно вниз по склону вместе с камнями, шишками и мёртвой хвоей.
Глава 21
Артём
В последний момент я успел ухватиться за ветку и повис над пропастью. Суставы в плечах вывернулись не по-детски. Камни и шишки с щелчками и шумом улетели за мою спину. Резко засаднили свезённые пальцы на сухой кряжистой коре, но я схватился ещё крепче. По сравнению с жестью, которая ждала меня внизу, это были цветочки. Вид заострённых камней и накренившаяся под моей тяжестью сосенка, растущая, казалось, на голых скалах, заставили меня соображать быстро. Я сконцентрировался, увидел паз между камнями. Вытянулся в струну и вставил туда правую ногу. Перехватился руками за осколок скалы. Ветка резко спружинила и подпрыгнула прямо перед носом, колюче приласкав мою щёку. Я застыл, удерживаясь на пальцах. Задвинул на задворки ума страх и панику. Вверх шла отвесная стена, а потом рыхлый склон, с которого я сорвался.
Вниз? В принципе, можно спуститься, если осторожно. Чёрт! А если Гаечка тоже поскользнулась? Сердце сжалось от страха за неё и забилось, как оглашенное. Нет, стоп-стоп. Панику нафиг. Внимание. Фокус на пальцах рук и носках ног. Если дотянусь до той трещины в валуне и до следующей, дальше спущусь, как по лестнице. Пот градом полил по вискам. Футболка прилипла к спине. Как говорил Мастер? Внимание обратить в настоящий момент? Этим и живём? Что ж, я весь превратился во внимание. Вытянулся, словно в асане, продышал и добавил внимания в плечи и мышцы рук. Ещё одна неосторожность будет стоить мне прекрасного надгробья на Новодевичьем или палаты в Склифосовского.
Я оттолкнулся и почти плашмя влип в скалу. Ухватился за осколки трещины. Полдела сделано. Растянутый, как бельё на верёвочке, я перенёс внимание в ногу. Йес! Получилось! Снова вдох в мышцы. Внимание на скалу. Серая сволочь, как асфальт с прожилками. Я сосредоточился. Ещё один рывок. Попал!
Самое трудное преодолено. Теперь осторожно, как паук, подкрадывающийся к мухе, я полез вниз. Шаг. Другой. Лицом к камню. Снова царапнуло, едва качнулся. Переступил, перехватился. А Гаечка ждёт где-то... Или в гостиницу действительно пошла?
Спуск длился ужасно долго. Когда, я, наконец, оказался на твёрдой поверхности и взглянул вверх, по спине пробежали мурашки: и оттуда я карабкался на одних пальцах?! Офигеть! Я вроде только в студенчестве альпинизмом баловался...
Я перевёл дух и снова осмотрелся. Понял, что оказался в итоге ниже и правее тропы, по которой мы шли. Посмотрел в телефоне приложение с GPS-трэкингом, считающим шаги и отслеживающим мой маршрут в течение дня. Рассчитал, как нужно возвращаться, и пошёл, внимательнее глядя под ноги. На жаре сосны пахли так, словно тлели в виде ароматических палочек. Я отёр со лба пот, кожа на правой стороне лица защипала. На всякий случай осмотрел всё, что мог, понизу и выдохнул с облегчением: Гаечки там не было. Не разбилась! Аккуратно и внимательно, как охотник Дерсу-Узала по тайге, я вышел на знакомую тропу, сверился с приложением и потопал второй раз по тем же камням.
Всего лишь пять минут, и я издалека приметил синюю футболку и золотые волосы на горке. Гаечка! Сердце подпрыгнуло и заликовало, а дух от волнения перехватило. Я бросился к ней так живо, словно она сидела не на краю крутого подъёма в неизвестных мне горах, а на ступеньках собора Сан-Марко, где толпятся голуби и туристы и самое опасное – это не дождаться своей очереди в кассу католического музея.
Гаечка, моя Гаечка! – пело сердце и радовалось. И вдруг всё на свете отошло на задний план: проекты, инвестиции, прогнившие от старости боли, винтажные обиды и нынешние комплексы. Если по весу мерить, как Мастер говорил, то я внезапно и резко стал легче на целую тонну. Хм, стоило сорваться со скалы... почти сорваться, чтобы увидеть мою Гаечку здесь и сейчас! Поймать, расшифровать, как исходный код, собственные ощущения. Чёрт его знает, как это назвать, но так хорошо стало просто от того, что увидел её живой, что в голове с вибрато разнеслось одно слово: «Люблю». И я даже не шарахнулся от собственных мыслей.
Несмотря на то, что всё тело саднило, я, как счастливый идиот, бегом взобрался к ней.
– Эля-Мира...
Заплаканные глаза, красный нос. Взгляд с укором, мгновенный испуг.
– Артём, что с тобой?!
– Всё норм. С тобой что-то случилось?! – присел я перед ней на корточки.
– Ты почему в крови? – прошептала Гаечка растерянно.
– Да решил проверить скалы на прочность, – ухмыльнулся я. – Прочные. Пострадала только обшивка биоробота Андрея Маринина. И то фигня. Ты почему здесь? Ты в порядке?
– Дай мой рюкзак, – потянулась она.
Я только сейчас заметил, что он так и висит на моём плече. Протянул ей, снова начиная волноваться. Она зарылась в рюкзаке, как бурундук в норке, достала влажные салфетки и приложила к моей щеке. Я от неожиданности ойкнул и громко втянул сквозь зубы воздух. Больно же!
– Тшш, – сказала Гаечка. Отняла салфетку от моего лица и вдруг подула. Как маленькому.
– Зачем? – растерялся я.
– Чтоб не щипало. О Боже, твоё колено! – всплеснула она руками.
– Стоп, – сказал я. – Пофиг на колено. Почему ТЫ здесь сидишь одна?
Гаечка вздохнула тяжело.
– Ты ушёл. Все ушли. А я... Кажется, я опять травмировала ногу. Погоди, мне нужно найти обезболивающие.
– Опять... – эхом повторил я, чувствуя, как наваливается вина, и одновременно вспоминая её слова о больных ногах, вскрик об аварии, её нежелание идти в горы... А я забыл, не думал об этом, по привычке отложив куда-то, как фон, и профильтровав инфу до безопасного уровня. Да не туда только! Ё-маё, какой же я идиот! Я засуетился, пристально разглядывая её стройные ножки. – Где болит? Не молчи, Гаечка, говори, где болит?!
– Голеностоп, – мрачно сказала она и положила на язык таблетку. – У меня было два перелома в этом году. Твоими словами биоробот Эльмира Барятинская – просто старая поломанная тележка.
– Не говори так!
– А как?
На этот раз от укоризны в её взгляде мне стало совсем нехорошо. Серо-голубые глаза с зелёным отливом готовы были просверлить меня до дырки.
– Я уже говорила, что никому не хочу нравиться, – подчёркнуто равнодушносказала Гаечка, видимо, справившись с первым ошеломлением от моих царапин. – И тебе тоже. Все эти «А что он подумает? А как бы выглядеть получше» – ерунда иересь. Тебе же плевать. И твоё «нужна» ничего не стоит, как выяснилось. Секс? Чтож, он был хорошим, мне понравилось. И довольно на этом. Говорят, горы ставят всё на свои места. Так что иллюзии по боку. Для справки тем, кто с первого раза не понимает: у меня был перелом, а как только всё заросло, меня сбила машина. Ходить мне сложно и, в основном, больно. Будет ли легче, даже врачи не знают. Инвалид я? Да, почти! А инвалид никому не нужен. Так что давай на этом изакончим. Позови кого-нибудь, кто поможет мне добраться до места, и больше, пожалуйста, не подходи ко мне. У тебя йога, мастера, куча своих дел. У меня кучасвоих. Всё. Пока я сидела тут, я всё поняла.
У меня мгновенно пересохло во рту.
Боль? Я просил боль? Не мог её из себя выковырнуть? Считал, что хожу, как буратино в панцире? От её слов мне даже дышать больно стало. Какое, нахрен, холотропное дыхание, лёжа на гвоздях? Вдруг показалось, что сердце из грудидостали и режут. Лазером её глаз и панцирь пробили заодно, как масло. Предупреждали же, что с желаниями надо осторожнее, а то исполнятся...
Получите, распишитесь.
– Мне не плевать, – хмуро сказал я, осознавая, что никуда не убегу. Не могу. Не имею права. Не хочу!
Она сгримасничала.
– Вот давай только не надо! Не ври, зачем? Ты – миллиардер, у меня горошек в неположенных местах. С правды в лоб начали, правдой в лоб и закончим... У нас с тобой две параллельные вселенные. Так было, пусть так и будет. Я решила! – надулась, как хомяк на горох.
Я увидел синяк на её щиколотке. Лёгкая припухлость, но нет опасной черноты, отёчности, в общем, ничего на вид критического. Впрочем, я не врач, а разбираться в подобном надо только специалистам. Моё дело – её к ним доставить.
– Идти, значит, ты не можешь, – констатировал я. Заглянул в приложение – до Ай-Петри было добраться проще, чем вернуться назад. Две трети пути уже былипройдены. Дальше идёт более пологая тропа с постепенным уклоном. С Ай-Петриможно спуститься на машине или на фуникулёре. С травматологом разберусь внизу. Я встал поустойчивее, наклонился и подхватил Гаечку на руки.
– Ты что делаешь?! – гундосо буркнула она.
– Лучше за шею хватайся, чтобы мы с тобой вместе на соседних койках потом не лежали, – проговорил я. – А то ёж из нашего сада и тот обхохочется: костяная нога, и голова профессора Доуэля.
– Ты не профессор.
– Более того, даже не Доуэль. У меня простая русская фамилия, – проговорил я, осторожно шагая наверх по тропе и прижимая её к себе.
– Сам весь на ссадинах! Отпусти меня! Позови кого-нибудь другого! – потребовалаГаечка. – Я не хочу, чтобы это делал ты! Я же ясно выразилась или тебе русский не родной?
Дерзкая, прямая, нравится.
– Держись, уроню, – сквозь зубы ответил я.
Насчёт ссадин она была права – за полёт на шишках пришлось заплатить ушибамии содранной местами кожей. Гаечка послушно ухватилась за мою шею руками, нобуркнула:
– Ты грязный, исцарапанный врун! Я час просидела одна и ещё просижу! Я не хочу, чтобы меня спасал ты!
Я свернул на тропу пошире в тень вековых сосен и аромата дерева, хвои иприжаренной солнцем травы. И тут увидел Вована и парней из группы, возвращающихся к нам. Хм, опомнились? Поздно. Я никому Гаечку не отдам, хоть клещами пальцы разжимай. Взял? Донесу. И потом ещё подумаю, отпускать ли. А ей я сказал подчёркнуто легкомысленно:
– У девять один-один, МЧС и Чебурашки на Голубом вертолёте сегодня выходной. Бэтмен в отпуске. Человек-паук на больничном. Так что тебе придётся терпеть меня.
* * *
Эля
Дурное сердце подпрыгнуло от радости, узнав Артёма во взбежавшем по каменной тропе мужчине, а потом я испугалась его жутко ободранной щеки. В целом вид у Артёма был катастрофическим, словно он подрался с роботами-трансформерамиза бутылку машинного масла. Интересно, это его Мастер так отделал? Хм, видимохороший задал вопрос. Говорят, дзен-монахи любимых учеников били палкой, чтобы те достигли просветления. Артём, по-видимому, был обожаем настолько, чтоеле убежал. И, судя по дурацкой улыбке, не просветлился...
Но почему он идёт с обратной стороны? Ничего не понимаю!
Хотя... мне всё равно – он сам меня уговорил, сам бросил, и что теперь делать с больной ногой и всеми моими чувствами, с неразберихой и бедламом, свалившимся на мою голову похлеще цветочного горшка, не ясно. Зато точноизвестно одно – на Артёма нельзя полагаться, как и на того, чьё имя я даже упоминать не хочу. Этот просто не успел испугаться и пока ещё играет в игру «Я – крутой спасатель». Возомнил себя Чип-и-Дэйлом. А мне не нужны больше игры! Я не сомневаюсь: он как появился, так и исчезнет снова. А потому я решила раз инавсегда заглушить двигатель на американских горках и сойти, пока не пришлось прыгать из самолёта без парашюта, пролетая где-нибудь над Амазонкой. Мне не нужно это! Я обычная девушка, и полоса невезения однажды кончится, даже еслизебра очень толстая, и моя жизнь – не Диснейленд. Пусть сам катается, еслинравится!
Увы, с первого раза Артём не понял. Подхватил на руки и понёс в гору.
– Придётся потерпеть, – процедил сквозь зубы.
А я себя возненавидела. За то, что едва ощутила его шею, тело, тепло и запах, внутри что-то щёлкнуло и переключилось. Он был приятный... и как будто родной. Даже ноге полегчало.
«Тьфу, нет! – сказала я себе яростно. – Нельзя так обманываться! От одной ночивместе родными не становятся!»
И больно снова стало не только лодыжке. Я обозвала себя самыми ругательнымисловами, прекратив их поток, только чтобы оглянуться на топот шагов. Это к намподбежали парни из йогов.
– Что случилось?! Помочь? Артём, что с щекой? Эля, а с тобой что приключилось?!
– Да, Володя, Семён, помогите, – сказала я. – Артём устал.
– Ничего подобного, – заявил тот. – Я не устал. Рюкзаки только заберите.
– И меня тоже! – вставила я.
– Нет. Я сам понесу! – рявкнул Артём.
– Я не могу тебе доверять! Ты даже не Артём!! Ты вообще Андрей!!!
Он прижал меня сильнее к себе и улыбнулся, включив по привычке ковбоя Мальборо.
– Кажется, она не только ногой, но и головой стукнулась...
– Ну знаешь! Мне что, тебя за ухо укусить, чтоб отпустил, спасатель хренов?!
– Укуси, если станет легче. Но я думал, что обезболивающие уже подействовали, – ласково промурчал Артём.
Парни растерялись, покосились на его разодранную щёку, на мою ногу, на егопроклятую улыбку, с какой говорят шизофренику, что успокаивающий лошадь транквилизатор – это просто витаминка, и, кажется, решили, что мне тоже надо бы всучить такую. Их тоже ненавижу! Я поджала губы и не стала продолжать перепалку. В конце концов, пусть Артём отдувается, пусть несёт меня с моей тяжёлой попой и съеденной на завтрак пиццей. Знала бы – сожрала бы халву с мёдом, политую шоколадным мороженым. И килограмм сыра, не разжёвывая.
– Так пойдёмте, что ли? – с усмешкой сказал Артём, словно я не весила половину центнера. – Ай-Петри не придёт к нам сюда сам, как гора к Магомеду...
– Может, лучше вниз? – спросил Семён.
– Нет. Так короче и безопаснее. Я просчитал с помощью приложения, – ответил этот самоуверенный Мальборо.
И йоги согласились, пошли дальше, теперь обступив нас со всех сторон, как свита. А я стиснула зубы. Не кричать же в самом деле! За неимением палки, гипса, костылей, инвалидной коляски и прямой дороги такое средство передвижения меня тоже устраивало. Пыхтит только, бедняга, и пот каплями стекает по вискам. Кстати, впервые взмыленный мужчина так вкусно пах... Наверное, только для меня? Ой, нет! Всё!
Через десять минут мне стало Артёма жалко. По горам идём всё-таки...
– Давай я просто буду о тебя опираться, – пробормотала я. – Я хорошо умею прыгать на одной ноге.
– Сиди.
– Тебе ведь тяжело.
– Нет.
Будто чтобы доказать, что я легче анорексичной балерины, Артём прибавил шагу. Мы догнали женскую часть группы. Послышались вопросы и возгласы.
– Что случилось? Ногу подвернула? Почему никого не позвала?! Ой, Артём, а ты?! Как ты её нашёл? Мы волновались!
Я разозлилась и покрепче обхватила шею Артёма. Он шёл вперёд, внимательноглядя под ноги и не выключая фальшивую улыбку.
– Может, передохнёшь? – спросила я его на ухо через пять минут.
– Сиди.
Вот упрямый! А нос от усталости заострился.
– Нет, правда, я видела в кино, что можно даже из рюкзаков нечто типа носилок сделать, – вздохнула я ещё через пару минут. – Чтобы нести вчетвером.
– Сиди. Просто хорошо держись, – ответил он и, чуть присев, переместил меня надругую руку.
И на других не реагировал, кто предлагал помочь.
– Тебя, что ли, Мастер так наказал? – спросила я через ещё пять минут.
– За что? – удивился Артём.
– За то, что ты меня бросил.
– Я тебя не бросал! – разозлился он.
– А я думала...
– Не думай!
– Вот прям совсем? Тогда я превращусь в Винни-Пуха. Одноногого.
– Он тут при чём? – воззрился на меня Артём недоумённо.
– У него в голове опилки.
– Сиди смирно. А то уроню. И тогда точно будет, куда опилки запихивать.
– В дырку в голове?
– Да, если не заметила, тут везде камни. Сиди смирно и не мешай.
Чёрт, и ведь правда уронить может. Камни тут рассыпаны везде – там, где не хватает шишек. У нас на корпоративе один раз даже на ровном полу Павлюк Наташку Ухову уронил – в алкогольном танго. Так что я послушно буркнула:
– Ладно.
– Вот и умница.
Артём шёл, как быстроходный крейсер. Оставалось только удивляться, откуда в нём столько силы и упорства. И ведь это было совсем не обязательно. Он будтосам себе дал задание: напрягался, переводил дух, поджимал губы и нёс. Даже в этом жадный. Скоро мы догнали Мастера. Он стоял, прислонившись плечом к дубу, а с его ладони безымянная лесная пичуга, совершенно не боясь, склёвывалатыквенные семечки. Когда мы поравнялись с Мастером, птичка вспорхнула. Онподнял на нас глаза.
– Я вернулся не зря, – сказал ему не очень дружелюбно Артём, мотнув на меня головой, как на доказательство.
