Текст книги "Ария Маргариты"
Автор книги: Маргарита Пушкина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
INTRO:
Когда Сатурн и Юпитер Находятся в легком подпитии, Когда мрачный Уран Гонит черных быков за Урал, Расплавь свинец, Закали сталь, Возьми красную ртуть, Смешай с белым Солнцем, И преврати в холодный янтарь…
И тебе откроется ПУТЬ
Да хранит вас от всех напастей Придумавший это
«МАСТЕР»…
На слове «Мастер» то и дело случался перебор: я отчаянно переигрывала, доза «зловещести» превышала допустимый уровень, хотелось дать такую ведьму, отправляющую в дымящийся котел с колдовским зельем одного сушеного кузнечика за другим. Потом немного зверобоя, кошачьих слезок, потом пучок разрыв-травы, несколько настоенных на клюкве хвостов ящериц… И, как говорится, все деньги наши! Правда, деньги, давно не имеющие хождения. Керенками называются.
Был и такой вариант подводки к первому трэку на сборнике, к песне «Лабиринт»:
Ничего нет в руках – Ни синицы, Ни журавля, Есть лишь небо в наших глазах, Да под ногами – наша земля… Прикури от холодной Луны, Затуши окурок о горячее Солнце, Только вздох ночной тишины После нас остается…
А вот и полный текст баллады, написанной специально для «Классики» и в процессе записи лишившейся последнего куплета –Грановский, щедрая душа, не рассчитал метраж на «рыбе», а я и рада стараться!
Отправной точкой для создания баллады послужила замечательная фраза: «где совершенство, там смерть» и наказ мудрого Заратустры «Умри вовремя!».
HЕБО В ГЛАЗАХ
Совершенства в мире нет, Ни к чему оно, Видишь пятна на Луне?
След чьих-то грязных ног…
И на Солнце пятна есть, Их не сосчитать, Трудно вовремя взрослеть,
И вовремя умирать…
Ближе друга только враг, А враг себе – ты сам, Небеса в твоих глазах,
Свинцовые небеса…
Небо – в глазах,
Небо, хранящее грозу.
Звали, но не убежал В дальние края, Никому там не нужна
С надрывом душа твоя.
Ты хотел свободы – что ж, Получил сполна, Отчего ее не пьешь,
Как пили всегда, до дна?
У свободы странный вкус – Денег, не вина (можно «денег и дерьма») На снегу – крапленый туз,
Так шутит теперь зима.
Здесь не стало прежних зим, Под ногами – грязь, Боги предков из глубин
Так проклинают нас…
Небо в глазах,
Небо, хранящее грозу…
Грановский без сожаления отсек именно ту часть текста, где проклятьем древних языческих богов, которых мы забыли сами и которых нас старательно учат забывать церковные ортодоксы, объясняется всеобщее потепление климата. Вот, оказывается, почему Россия лишается своей главной климатической прелести – морозной зимы, с хрустящим снегом, с покрасневшими носами бегущих навстречу прохожих. И… да-да… с преследующим меня запахом соломы – оттуда, из прошлого.
Может быть, языческие боги сердятся и на тот поток книг о них, который обрушился на неокрепшие мозги интересующихся древней Русью читателей. Все, кому не лень, бросились издавать сомнительные труды и справочники по древним славянам, внося такую сумятицу и путаницу, что нормальные историки хватаются за голову. Примером такого вредного кича может служить «Энциклопедия языческих богов» А. Бычкова. Не надо ее читать, братцы, козлятами станете.
«ЛАБИРИНТ» 2000 год
После долгого молчания и поисков вокалиста МАСТЕР выпускает альбом. Поет Lexx, человек, рекомендованный Грановскому «арийским» гитаристом Сергеем Терентьевым. Бывший вокалист Михаил Серышев вполне освоился в оперном театре «Геликон» и по совместительству продолжал петь в церковном хоре. Во время репетиций оперы «Фальстаф» Дж. Верди дирижер-грек Теодор Курентзис спросил Серышева: «Я слышал, ты в какой-то рок-группе пел. Что за группа?». «МАСТЕР, – отвечал Михаил, исполнявший партию Доктора, лечившего главное действующее лицо оперы (у Шекспира Фальстаф выставлялся обжорой и толстяком, в новой трактовке «Геликона» – молодым красавцем), – трэш играли…». «Вот, отлично, и пой с таким же напором и вывертом, как в своем МАСТЕРЕ!» – радостно заключил дирижер. Серышев так и сделал, и заслужил хвалебные рецензии оперных критиков, отметивших небывалую характерность в исполнении им непростой роли. О трэше, похоже, они и не подозревали.
1-я песня «ЛАБИРИНТА».
МЕСТА ХВАТИТ ВСЕМ!
Лето сушит день, лето сушит ночь – Оголило дно, Изошел огнем, смехом и слезой Сумасшедший дом. В самый пик жары Будет дан приказ Городских властей Отвезти гостей ярко-желтых стен В трюмы кораблей.
За спиной бедняг рукава рубах Связаны узлом, Безмятежный взгляд, брошенный назад, Всем прощает зло. Свет безумья свят, но он, как чума, Не щадит людей, Свет безумья свят – так пускай уйдет Кругом по воде.
Эй, вы! Эй, вы! Не спешите – Места хватит всем! Не бегите – Места хватит всем! Не кричите – Места хватит всем!
Пушки будут бить, Бить по кораблям с грузом дураков… О, безумья груз В мир морских чудес Отойдет легко, Сумасшедший дом Под свое крыло Вновь возьмет гостей, Чтобы через год бросить вместо крыс В трюмы кораблей…
Корабль дураков как символ – весьма распространен и выражает бесцельное путешествие по морям, по волнам, когда само плавание – главное. Куда и зачем плывем – не волнует никого, спасемся ли мы, достигнем ли гавани… Обычно на картинах, где изображается stultifera navis, художники выписывают обнаженную женщину, стакан вина и пр., т.е. делают толстые намеки на всяческие земные желания, мешающие человеку идти по дороге к Богу.
Сюжет, рассказанный в «Места хватит всем!», совсем не похож на воплощенный художником Иеронимом Босхом, и, где я его вычитала, хоть убейте, не помню… Была какая-то толстая книга какого-то умного человека о Средневековье с его простым решением вопроса перенаселения психушек и списанных в расход кораблей. А какая тренировка для артиллеристов!
Никто не гарантирует, что любой из нас не окажется в положении обитателя желтого дома – свет безумья заразителен… Гитлеровцы тоже не терпели душевнобольных и расстреливали их или сжигали как неполноценных представителей человеческой расы.
Я представляю себе залив, над которым распростер всеизлечивающие руки беломраморный Христос. Он ведет счет входящим и выходящим из гавани кораблям. Но когда от причала отчаливает этот обреченный, тяжело груженный плавучий саркофаг с безумцами, на каменные веки Спасителя кто-то, более сильный, кладет успокаивающую ладонь.
На моем жизненном пути встречались люди, которых лично я никогда в психушку не отправила бы. По моим понятиям, были они вполне нормальными существами, но, как говорят, со своими тараканами.
Один басист старательно косил от армии, проштудировав все учебники по психиатрии. Вообше-то он терзал контрабас, который ласково называл «Василием Ивановичем». Он был при контрабасе покорным Петькой, пил портвейн, любил брюнетистых девушек и ненавидел группу DOORS, что по тем временам считалось тяжким преступлением. Поместили его в Соловьевку, которая теперь называется вроде бы институтом неврозов. А тогда она была кондовой грустной психушкой, обитателям которой не разрешали близко подходить к стене, отделявшей скучный больничный палисадник от живой шумной улицы, запрещали собираться втроем… Мы с друзьями носили басисту бананы, сигареты, всякие модные диски для поднятия настроения и улучшения различных химических процессов в организме. Притащили и только что доставленный фарцовщиками из Лондона «горяченький» битловский «Let It Be». Басист гладил пальцами глянцевые физиономии Пола и Ринго и тогда еще здравствующих Джона и Джорджа и шептал со слезами на глазах: «Господи, я же слышу, как они поют! Слышу, как они, черти, поют!». С соседней лавочки за нами внимательно наблюдала бдительная вандамообразная нянечка…
Ежика в крейзятник с завидной регулярностью сдавала родная мама, не разделявшая взглядов сына на жизнь. Притом, что Еж не кололся, траву не курил, особенно не пил и на подруг не разменивался. Очередная попытка поговорить по душам с матушкой заканчивалась для Ежа всегда одинаково: приезжали мрачные, сильные санитары во главе с тщедушным заморенным собственным геморроем врачом… Парень возненавидел всех женщин старше 35 лет.
Та девушка позвонила мне на радиостанцию «Вокс», когда в прямом эфире шла передача об АРИЯ. «Я знаю, я все понимаю, я должна Вам многое сказать, – голос в трубке звучал так напористо, что пришлось согласиться на встречу. – Я давно все расшифровала…»
Она подрабатывала, торгуя книгами. Лицом была похожа на маленькую лошадку. Желтые зубы выдавали заядлую курильщицу.
– Я умею петь, – сказала она, встала в центре комнаты, по-детски смиренно опустив руки, теребя край ярко-малиновой кофты с люрексом и вперив взгляд в потолок. И запела неожиданно низким, мощным и хрипловатым голосом песню о жестокой любви.
– Я мастер спорта по фехтованию, – продолжала гостья, усевшись на стул, – фехтование ведь магическое искусство. А когда сражаешься с Ними, надо быть во всеоружии… У нас часто бывают космические стычки. Я так устаю… А Вы пока не с теми, и не с другими, Вы пока на середине пути, и Они за вас борются…
Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний – в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.
– У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, – журналист захлебывался собственными эмоциями, – может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президента от имени сотен металлистов?
– Я могу говорить только от собственного имени, – мрачно ответила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.
– Ничего, ничего, тогда от своего…
– Борис Николаевич, если Вы честный человек, – выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, –после того, что вы сделали… (пауза) уйдите в отставку!
Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей болезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с грохотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:
– Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли…
И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно…
На следующий день после этого инцидента появилась Она, прокуренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источающая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», – думала я, наблюдая, как девушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существование.
Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы… После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаянно прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой… Мои ноги не ходят… Ма,..». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.
Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама выступила на стороне невидимого врага.
ПАУЗА
Не убивай муху – она под защитой закона, Не убивай таракана – он под защитой закона, Не убивай червяка – ион под защитой закона, Не убивай эту сволочь – она под защитой закона… Один только ты – вне закона, Одна только ты – вне закона, С тобой может сделать все, Что захочет,
Любая
Защищенная законом и властью Дрянь!
ВОРОНЫ И ГОЛУБИ
Сюжет 1
Странное дело – нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево – коня потеряешь, пойдешь направо – суму отберут, попрешься прямо – головушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тяжесть в затылке такая, словно вредоносные карлики запихнули мне туда тайком небольшое пушечное ядро. То же самое происходит, если я иду через навороченный стеклянный мост имени А.С. Пушкина на Ленинский проспект: ощущение такое, будто по всему организму пропускают поливной резиновый шланг и по нему отправляют в плавание игрушечные речные трамвайчики. Туда, где раньше плескалась хлорированная вода бассейна «Москва», а ныне пыжится Храм Христа Спасителя, вообще хода нет. Там образовался душный новорусский энергетический тоннель. Или – провал. Стремное место, почему-то вызывающее у многих умиление.
Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев временной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пушкинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в розоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные заморские песнопения выпивали коктейль-другой… Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркальные витрины воспоминаний.
Сидели в баре мы с тобой, Сжимая вечный трюльник в кулаке, А некий Бармен, идол неживой,
Царил и правил в этом бардаке.
Швейцар был пьян, швейцара дверь держала, Народ давил простой «шампань-коблер», Не наша музыка напиться призывала И плюнуть на приличие манер. Юнцы балдели, глупые до писка, Нахально пялились на девочек чужих, А тетя Маня, бывшая хористка,
Всем предлагала выпить «на троих».
Вот череда задов, обтянутых джинсами,
Вся в напряженном ожиданье коньяка…
Все тот же Бармен толстыми перстами Ловил в стакане крошки табака…
(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до появления АРИИ)
Кто не знает: «трюльник» – это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.
Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвями, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься…
Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано – не сосчитать. Даже мхом с северной стороны покрываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбежит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет лапу… А на шее у Муна – красная шерстяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.
А вот у Чарли, так похожего на особачившуюся хризантему, никаких оберегов нет. Он не язычник, хотя и нашли его на помойке…
Находишься по городской мышеловке, насмотришься на бомжей и последних загадочных московских романтиков, выпрашивающих рубль или два рубля на пиво, и полетишь стремглав в какой-нибудь еще не застроенный коттеджами парк, с дубом (дерево такое!), или липой, или ясенем обниматься. Через них – мощная подпитка для обесточенного загазованным воздухом и злобой организма. В благодарность за помощь оставляю на ветке или лоскуток, или цветной шнурок, превращаясь в свою прапрапрапрапрабабку…
РУСАЛОЧЬЯ НОЧЬ (МАГИЯ)
Уходи, исчезай, В реку брось грязный город На самое дно. У Луны – рваный край, Жжет язычества порох
Русалочья ночь…
Лоскуты на ветвях, Как приманка для счастья – Им тысяча лет. Но темно в небесах – Брось в костер это платье,
Чтоб ярче был свет!
Это магия, Магия леса, Поющего огня… Ночь прошла, Все исчезло, Тебя нет,
Нет меня…
Уходи, исчезай, Отдала все, что было… Взамен – ничего… Но голова на плечах, А в жилах кровь не остыла,
Потому так легко!
Это магия, Магия леса, Поющего огня… Ночь прошла, Все исчезло, Тебя нет,
Нет меня…
Припев мог бы быть и другим:
А жива ли ты, Странная сила поющего огня?
Смех Всех Трав Зима скосила, Да прошлась по корням!
Текст получился скорее женским, чем мужским, и мало подходил для исполнения Лексом – могучим и лохматым лешаком.
А лоскуты перед ночью Ивана Купалы вешают на деревья или кусты необязательно на счастье: то ли чтобы задобрить хитрых водяных девушек, то ли чтобы пожалеть их, оставить чисто символическую одежду, а то ведь голяком в воде бултыхаются…
Сюжет №2
Ураган 1998 года, промчавшийся по Москве и вызвавший в рядах кислотных тусовщиков идиотическое веселье (думаю, они очень сильно перепугались, и дурацкими шутками и отвратительной мимикой пытались скрыть охвативший их животный ужас), здорово помог мне встряхнуться. Можно сказать, ливнем и ветром прочистил и промыл канал, связывающий меня с той кладовой, где Покровители хранят до поры до времени идеи… Озверевшие молнии подзарядили тогда мои батарейки, обесточенные общением с очередной реинкарнацией Черного Человека. В миллиметре от моей собственной шеи пролетело выбитое порывом ветра оконное стекло, а я пыталась удержать старую, разрушающуюся буквально на глазах раму. В те дни, кстати, писались тексты для альбома «Скиталец» с Мавриком…
Помню, наутро после урагана я отправилась в Новодевичий монастырь проведать отлитого в бронзе великого гусара Дениса Давыдова – в монастыре сняли с куполов сломанные бурей кресты. И они стояли, прислоненные к черным надгробным плитам. Зрелище зловещее и пророческое.
ВОРОНЫ И ГОЛУБИ (КРЕСТЫ) (полная версия)
За спиной – крик совы, Млечный путь настоящий, И солнце – взахлеб… Впереди – хвост молвы, Столько грязи притащит, Что пулю бы в лоб.
Уходил, исчезал – Непонятная сила Вернула назад. И в грозу проклинал – Рядом молния била, Да все невпопад!
В небе – вороны, В небе и голуби, Рукой не развести.
На Руси вся жизнь изломами, И сбиты кресты – Ночным ураганом.
Почему, для чего Я рожден этим небом И этой землей ?
Чтоб считать день за год, Верить в яркую небыль И быть ей слугой?
А в степи идол спит – Тени предков шаманят И просят дождя, Дождь им дан, и забыт… Этим утром не знаю, Не знаю, кто я…
В небе – вороны, В небе и голуби, Рукой не развести. На Руси Вся жизнь Изломами, И сбиты кресты…
Ночным ураганом.
Хорошо знакомое чувство, когда просыпаешься утром и не сразу можешь сообразить, на каком ты свете. Особенно если во сне метался по твоей квартире Борис Борисович Гребеншиков собственной персоной с огромной шкатулкой, в которой гремели чьи-то драгоценности. Или если, опять же во сне, наполеоновские солдаты вновь входят в Москву и мародерничают без удержу.. Или если привидится такой сон (в ночь с 12 на 13 января 1999 года – уже прошлый век, подумать только!): выхожу я замуж почему-то за австрийского посла, расхаживаю в шляпках да мехах… И неизвестно откуда – группа МАСТЕР, все в шортах, майках… бренчат амулетами и крестами. «Рит, нам бы репетиционную базу найти!» – застенчиво говорит Грановский. «Айн момент, – отвечаю я, попивая коктейль «Маргарита», – в посольстве есть такой зал, вполне подходящий… Пойдемте!» Следующий сон-кадр: идем по огромному помещению, где на рядах кресел, как в кинотеатре, сидят всякие дяденьки и тетеньки. Грановский подходит к каждому и пытливо так спрашивает, знают ли они историю России. С виду типичные англичане радостно кивают головами. «Да, да, – лепечет почтенная леди, – бло-ка-да…» Алик раздает автографы… В зале, который подошел бы под репетиционную базу, наяривает на фортепьянных клавишах какая-то кореянка-китаянка-японка. Восточный талант, короче. Ко мне подходит чопорная дама из аппарата посольства и тихонько, еле шевеля губами, точнее одним уголком рта (так умеют разговаривать опытные стукачи и шпионы), произносит: «Едва ли господину послу понравятся эти рокеры». «Но они же мои друзья!» – резко отвечаю я, вполне войдя в роль надменной фрау. «Ах, Вы не знаете посольских нравов, – картинно вздыхает дама, – здесь такие интриги!»
Сон оборвался, и я так и не узнала, получил ли МАСТЕР базу в буржуйском зале или нет.
Но наяву от баллады музыканты отчикали последние шесть строк об идоле, ликвидировали картинку здоровенного каменного истукана. Стоит истукан в бескрайней степи, с загадочной улыбкой на толстых неровно сколотых устах. И никто не знает, о каком дожде он думает: об обычном, спасительном для изнывающей от жажды земли, или же – в отместку – о пурпурном, уничтожающем. Бесприютные тени языческих предков вновь не получили прописки и в этой балладе.
ЛАБИРИНТ
Странное дело, но оказалось, что изначально «Лабиринтом» в древние времена назывался огромный дворец критских царей, с запутанной планировкой, со множеством комнат без дверей, с завешанными тяжелыми тканями дверными проемами и с бесконечностью коридоров. И переводится слово «лабиринт» как «Дом двойного топора», лабриса. Таким топориком убивали, принося в жертву богам, доверчивого быка, который сам должен был подойти к алтарю и откушать разбросанных там зерен… Это уже потом все свелось к творению икарушкиного отца Дедала (может, и не икарушкиного отца…), по которому блуждали несчастные люди, натыкались на стены, то и дело заходили в тупики и умирали там от разрыва исстрадавшегося сердца или попадали на зуб скучающему злобному Минотавру.
Тиран – для одних, Герой – для других, Третьи – молчат. Одним – воля есть, Другим – воли нет… Кто виноват?
Кровь своих детей Воплем площадей Революция пьет. Город Солнца был Солнцем и убит, Если память не лжет!
Купить можно всех – За грош или хлеб, Или за власть, Взлетел без помех, Стели волчий мех, стели – Мягче упасть.
Лабиринт, где жизнь есть вход, А выход – смерть, Лабиринт, где свет подвешен на струне, Лабиринт, где душно мне, Лабиринт, где новых откровении нет!
Глаза ищут цель, Когда не у дел Нищий народ. Одним – блиндажи, Другим – реки лжи, эй, ты! Третьих – в расход.
Лабиринт, где жизнь – есть вход, А выход – смерть, Лабиринт, где свет подвешен на струне, Лабиринт, где душно мне, Лабиринт, где новых откровений нет!
Не фронт и не тыл – Разбой пустоты В наших сердцах. Одним – воля есть, Другим – воли нет, и так, И так без конца…
Пауза между написанием песен для альбома «Лабиринт» (в блюзовом ключе)
За окном снова дождь, О, за окном снова дождь…
А в подъезде спит бомж,
Кверху пузом спит бомж, По нему гуляет печальная вошь…
METALDOCTOR
Спецзаказ Грановского, четко перекликавшийся с написанным некогда в шутку «Доктором Хэви» (см. книгу «АРИЯ: Легенда о динозавре»). Сочинять в таком ключе не хотелось, ибо тема давным-давно отработана, да и слушается по-детски.
Периодически накрывает странное ощущение своего полного несоответствия окружающей реальности, нестыковки. Ты словно вне настоящего времени, словно человек, находящийся в процессе выпадения из корзины высоко взметнувшегося воздушного шара. Вроде бы уже выпал, и в то же время еще нет… Не умею приспосабливаться или мимикрировать, как герой рассказа Гийома Аполлинера (но его, правда, все равно застрелили). Наверное, поэтому трудно расстаться с идеей прорыва через враждебное тебе окружение.
Первоначально, когда я еще думала, что Алика можно в чем-то переубедить, писался вот такой вариант очередного многосерийного боевика на тему духовного и материального прорыва. Но Грановский – настоящий Скорпион, полностью соответствующий своему знаку Зодиака, и можно было бы не париться.
Эй, мы окружены! Враг силен, добивает раненых штыком, Сверху вниз – лавина злобы и тьмы,
До спасенья – далеко.
Свет Северной Звезды Нам поможет, как бывало в дни единства встарь, Перемен багровый стяг затерт до дыр,
Но, пока в руках колдует сталь —
Не жалей подлецов И не кайся! Наши – там, Где восход, Все как один! Сквозь обман, Сквозь огонь Прорывайся,
Прорывайся, будь непобедим!
Эй, ты рожден летать, Это грех – для того, кто любит пыль земли, Защищай свой ветер и свои цвета:
Цвет небес, цвет крови и твоей зимы…
Верь, мы прорвемся, брат! Пусть не все знают цену древнему клинку,
Прочь с пути, толпа не помнящих родства…
………(не придумала, но что-нибудь «на всем скаку»).
«Защищай свои цвета»: имеются в виду три цвета – синий, белый, красный.
Синий – так выглядит небо над головой в хорошую погоду, но без террора со стороны солнца; красный – цвет крови, не успевшей загустеть и превратиться в черное пятно; белый – цвет снега. Легенды о суровых русских зимах, когда в малогабаритных берлогах сладко посапывают заслуженные русские медведи, сохранили этот образ.
Номер с выходом из окружения не прошел. Грановский твердо стоял на своем, а я в который раз кляла нелегкую долю песенного словоукладчика. Подавай, понимаешь, басисту металлического Айболита! Ну подала я ему докторишку, приготовленного согласно всем исключениям из правил дошкольного металлического возраста, когда молодая душа только-только начинает приобщаться к законам хэви-джунглей. «Да, у тебя в душе – сталь и свет/ эти превращенья сделал он»… Но удалось все-таки подпустить юмора, хотя точно в размер «рыбы» все слова не влезали. «Сила есть – ума не надо!» –есть такое крылатое выражение. Его-то я и хотела зарифмовать в «Айболите», но не получалось, в результате осталось: «Сила есть – не надо больше слов…» (а то складывалось обидное для всех «Сила есть – умишка не найти!»), т.е. наличием силы и накачанных мышц признавалась необязательность присутствия в жизни человека умных слов.
METALDOCTOR
Эй, он приходит сам – Если ты хочешь предъявить судьбе свой счет, Он молчит, читая мысли по глазам,
Молча за собой ведет.
Ты видишь эту дверь? Свет за дверью – знак другого, нового пути, Спутник твой – спаситель твои и друг теперь,
В царстве нашей вечной дурноты.
На весь мир Он один – Metaldoctor, Дальше звезд, Выше гроз
Иди за ним!
Времена И шторма С ним не спорят – Metaldoctor здесь,
И он непобедим!
Вот он кладет ладонь На плечо: воля к жизни вновь проникает в кровь, А в глаза ворвется яростный огонь, Сила есть – не надо больше слов… Да, у тебя в душе Сталь и свет – эти превращенья сделал он, Ты теперь не часть машины, не мишень,
Ты уже шагнул за горизонт.
Созданный мной Айболит был к тому же и экстрасенсом, излечивал от всяких напастей наложением рук. Знавала я многих таких энергетических умельцев, но никто из них со мной связываться не хотел. «Твоя энергия неуправляема и опасна для нас», – говорили кудесники, всплескивая руками, но, тем не менее, приглашали на свой конгресс. «Нет уж, – отвергала я приглашение провокационно появиться перед ясными проницательными очами целителей, – дым из ушей у многих пойдет, перегорят, как лампочки. Зачем же лишать страну таких талантов?» Один экстрасенс, все-таки взявшийся исправить некоторые поломки в моем капризном организме, вскоре после 12-ти неудачных сеансов отправился по этапу на Небеса… Это был точно не Metaldoctor.
Что бы почитать:
Гийом Аполлинер «Исчезновение Опоре Сюбрана» (если нет в отдельном издании, можно найти в журнале «Иностранная литература» N5, 1982 год)
Паоло Коэльо «Вероника решает умереть» (очень нужная книга о душевнобольных, самоубийцах, о жажде жизни и лечебнице)
2000 И ОДНА ПЕСНЯ О ЛЮБВИ АРИЯ, Сборник
Рано или поздно любая хард-метал-групп а выпускает сборник лирических песен или баллад. АРИЯ занялась этим дамоугодным делом скорее поздно, чем рано, – пираты давно уже составили свои альбомы и успешно их продавали, то и дело нещадно перевирая названия песен. Баллад в классическом понимании у «арийцев» набиралось не много, потому в «2000 и одну песню» вошли их главные «слезные» хиты и упражнения на вечную тему любого творчества «я да ты, да мы с тобою»… Но совсем без новых песен компакт выпускать было все-таки неудобно. «Подумаешь, – сказали бы фанаты, – перепели старье, и радуются!» И требуемые народом свежайшие ду-шезавлекательные медляки выдал Сергей Терентьев. Вполне возможно, что достал он их откуда-нибудь с заветной полочки, из заветной баночки или даже из спичечного коробка. Вполне возможно, что раньше эти песни были какими-нибудь «молотиловками» или «крушиловками». Процесс довольно быстрого превращения различных быстряков в медляки или, наоборот, медляков в быстряки с ветряками неоднократно описывался на страницах различных журналов и книг, посвященных рок-музыке, и он свидетельствует об одном: у рокеров Ничего никогда не пропадает, у них в цеху хорошими темпами развивается безотходное производство.
Холстинин в процессе нашего с Терентьевым хороводовождения вокруг сюжетов для песен чему-то все время улыбался. Вообще-то, его улыбка всегда обещает в жизни нечто сногсшибательное. Когда, например, тебя сшибает с ног какая-нибудь гадость на скейтборде, и ты лежишь потом этакой яичницей на асфальте, пытаясь сообразить, жива ты или уже нет. А гадость, проехавшая по твоим костям, уже веселится наверху горы.
– Вот что, ребята, где-то читал я… – начал Петрович, гипнотизируя нас взглядом зеленых глаз, как это делает опытный удав с неопытными кроликами, – любовь…туда-сюда…страдания, герой остается один, но ему удается отделаться от душевной боли, навечно навесить ее камнем на сердце бывшей подруге… Такая передача боли эстафетой давно не давала «арийскому» гитаристу покоя…
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ (музыка С.Терентьева)
Сюжет №1.
Читался Терей и Холстом в автобусе по пути на Байк-шоу, в гости к Хирургу, предводителю московских «Ночных волков».
ПОСЛЕДНИЙ ТРОФЕЙ
Одно лишь желанье Стать холодней, нем камень, Быстрее, чем ветер…
А ветер догнать нельзя.
Как павшая крепость, Дом мой в лучах рассвета – Проиграна битва,
Ее проиграл не я!
Эта боль – Tвой трофей, а не мой, Эта боль – На всю жизнь, навсегда, Твой черед Ощутить, испытать эту боль,
Принимай последний мой дар!
Ритмичная осень Дождями все беды косит, Не сбиться бы с ритма
По дороге в новый день!
Там, солнцем пронизан, Брошу любви свой вызов, В другом измеренье
Ты вновь ответишь мне…
Эта боль —
Твои трофей, а не мои…
Одно лишь желанье – Стать холодней, чем камень, Быстрее, чем ветер,
А ветер догнать нельзя!
Пусть будет, что будет, Здесь нет беспристрастных судей, Проиграна битва,
Ее проиграл не я…
– Что-то тебя на двусмысленности потянуло, – сказал мне по поводу этого варианта человек по кличке Брат Брюс, прозванный так из-за своего внешнего сходства с вокалистом IRON MAIDEN, – о каком таком последнем даре поет, торжествуя, твой герой в припеве? Он ее СПИД'ом, что ли, наградил? Сифилисом? Дескать, я пошел, а ты страдай, лечись и помни? Идея, конечно, неплохая, но Кипелов не панк, чтоб такие песни петь.,. Да и панка полноценного здесь не получается, матерка и грязи не хватает.
