355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Маргарет Пембертон » Грехи людские » Текст книги (страница 2)
Грехи людские
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 13:21

Текст книги "Грехи людские"


Автор книги: Маргарет Пембертон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Джером тем временем продолжал:

– Она с таким же успехом сможет заниматься музыкой в Париже. Уверен, она покинет Лондон без колебаний, как только узнает, что я не хочу разлучаться с ней.

Адам сдержанно застонал. Он не сомневался, что Джером любит Элизабет, но тот совершенно не понимал стремления своей дочери продолжить прежний образ жизни. «Георг Пятый» не сможет заменить Элизабет Итон-плейс и столь необходимый ей привычный распорядок занятий музыкой.

– Джерри, ты совершаешь ошибку, – сдерживаясь, произнес он. – Конечно, Элизабет нуждается в тебе, но ты ей нужен именно здесь, в Лондоне. Ей нужно, чтобы ты был среди публики в Сентрал-холле, когда она будет выступать с Лондонским симфоническим оркестром. Ей нужна повседневность, ставшая для нее привычной.

Джером недовольно поднялся с места. Дом без Серены сделался для него невыносимым. Он совсем не намерен оставаться тут даже на день дольше, чем это необходимо. И кроме всего прочего, он хочет, чтобы Элизабет была с ним. А если он чего-то хочет, то всегда добивается.

– Мы отплываем завтра с утра на пароме, – резко сказал он. – Может, ты поужинаешь с нами? Думаю, в «Савое» будет потише, чем в Уэст-Энде.

Адам отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Элизабет не захочет, чтобы тебе пришлось разрываться между ней и кем-то еще. Пожелай ей за меня всего наилучшего.

Адам был уже у двери, когда Джером примирительно произнес:

– Попытайся понять и меня, Адам. Я сейчас искренне сожалею, что приходилось так много разъезжать по делам. Ведь всякая поездка отнимала у меня время, которое я мог бы провести с Сереной. Я не намерен опять совершать ту же ошибку. С этого момента, куда бы я ни отправлялся, Элизабет всюду будет со мной.

Адам посмотрел на друга: богатый, удачливый в делах, влиятельный – и сейчас такой уязвимый, совсем как его дочь. От былого гнева Адама не осталось и следа. В жизни бывают куда более серьезные грехи, чем понятное желание отца не расставаться с дочерью.

– Что ж, ладно, Джерри, – сказал он и улыбнулся. – Желаю без помех добраться до континента! Пришли мне открытку из Парижа.

* * *

Наверху, в своей комнате, Элизабет услышала, как хлопнула входная дверь. Она несколько раз провела щеткой по волосам. Девочка испытывала некоторое недоумение и разочарование. Было бы замечательно, если бы дядя Адам остался и отправился с ними в «Савой». Но тут же она испытала чувство вины. Разумеется, еще лучше остаться наедине с отцом. После того как мама умерла, они и нескольких минут не смогли пробыть вдвоем. Отец должен был заботиться о похоронах, принимать соболезнования от друзей, а оставаясь один, бывал несколько не в себе. Она положила щетку с ручкой, отделанной слоновой костью, на стеклянный поднос, стоявший на столике, взяла пальто и шляпку. Черный бархат. Элизабет был неприятен этот траурный наряд, но отец велел надеть черное.

Она вздохнула, сунула руки в рукава пальто, напялила шотландский берет на свои великолепные волосы и подумала, что, став взрослой, никогда не станет носить черного. Никогда! Черный цвет отныне будет напоминать ей о смерти матери. О том, как она стояла на холодном кладбищенском ветру и знала, что теперь уже никогда не увидит мамы. Никогда та не стиснет дочь в объятиях, не расцелует. Слезы подступили к глазам, и Элизабет пришлось сделать усилие, чтобы сдержать их. Она не должна плакать. Отец тоже остался один, и ей нужно быть мужественной, чтобы успокоить и его. Ведь она нуждалась в нем, нуждалась в его спокойствии. С нынешнего дня они остались вдвоем. Он наверняка не станет больше проводить так много времени во Франции и Швейцарии. Он будет дома всякий раз, когда ей захочется, чтобы отец был рядом. Он будет посещать ее концерты, может, даже отправится с ней вместе в Альберт-холл, и там...

Раздался деликатный стук в дверь. Миссис Макбрайд, их домоправительница, вошла в комнату.

– Как ты себя чувствуешь, деточка? Отец попросил меня сказать, что он готов и ждет тебя.

– Да. Спасибо, миссис Мак.

Миссис Макбрайд посмотрела на Элизабет взглядом, исполненным жалости и сочувствия. Небольшое острое личико девочки было бледным от внутреннего напряжения. Если она и оплакивала смерть матери – а судя по темным кругам под глазами, она рыдала долго и истово, – то ее слезы оставались скрытыми от людских глаз. Несмотря на хрупкую внешность, у девочки был удивительно сильный характер. Эту твердость и решительность она унаследовала от отца. Миссис Макбрайд подумала о том, как странно нежная красота блондинки Серены Хагендон соединилась с упорной волей Джерома Кингсли, и внутренне содрогнулась. Когда Элизабет повзрослеет, такого рода сочетание может дать убийственную комбинацию.

– Когда вернешься, я велю приготовить тебе горячий шоколад, – сказала она, радуясь тому, что человеку не дано заглянуть в будущее.

– Спасибо вам, миссис Мак.

Миссис Макбрайд осуждающе покачала головой, наблюдая, как Элизабет застегивает пальто. Вот уж поистине нашел куда повести девочку: в «Савой»! Иногда она спрашивала себя, все ли в порядке у хозяина с головой. Ребенку всего только десять лет. Ей не «Савой» сейчас нужен, тем более не в день похорон матери. Девочке нужно бы дать тосты с омлетом, теплого молока да пораньше уложить в постель.

Отец поджидал ее на крыльце. Элизабет с ужасом увидела, как сильно он сдал буквально за последние дни. Морщины от носа ко рту стали глубже, на висках появилась седина, которую она раньше не замечала. Она взяла отца за руку и сжала его ладонь. Она очень любит его и вовсе не намерена терять, как потеряла мать. Она будет заботиться об отце, делать все, чтобы не доставлять ему беспокойства, следить, чтобы не пил слишком много и не курил. Она сделает все возможное, чтобы отец жил долго-долго.

– А я рада, что мы с тобой идем в «Савой», – сказала она, уверенная, что миссис Макбрайд мысленно не одобрила решение ее отца. – Я давно хотела посмотреть на Темзу ночью. Они прошли к «даймлеру».

– Я как раз заказал столик у окна, – сказал отец, чувствуя к ней благодарность за понимание, – сможешь глядеть на реку сколько душе угодно.

Он крепко держал ее ладонь в своей руке. Шофер осторожно вел автомобиль по заснеженным и порядком обледеневшим улицам. Трафальгарская площадь была на удивление безлюдной и потому необычной: холод и ледяной ветер разогнали даже наиболее стойких бродяг.

– Папочка, я люблю тебя, – сказала она, прижимаясь к нему теснее, когда машина с площади свернула на Стренд.

Голос Джерома был низким, приятным, грустным.

– Я тоже люблю тебя, – произнес он, тихо радуясь тому, что в салоне автомобиля темно и дочь не может видеть слезы, обильно текущие из его глаз. – Отныне мы всегда будем вместе, Элизабет. Никогда не расстанемся. Что бы ни случилось в будущем!

Машина мягко затормозила перед роскошным фасадом «Савоя», и Элизабет выпрыгнула на заснеженную мостовую. Именно в этот момент Джером почувствовал некоторое утешение: печаль немного утихла. Да, он потерял жену, но все же был куда счастливее большинства мужчин: с ним осталась дочь.

Он решил воздержаться от обычного аперитива в американском баре, и они сразу же прошли в Речной ресторан. Многие полагали, что это лучший ресторан в Лондоне, и Джером вполне разделял эту точку зрения. Высокие окна, глубоко врезанные в стены и прикрытые темно-красными шторами, выходили на набережную и сад, из окон открывался восхитительный вид на Темзу. Когда их усадили за столик, Джером распорядился, чтобы шторы раздвинули. Метрдотель заколебался, но Джером с улыбкой сказал:

– Моей дочери нравится смотреть на реку, хоть сейчас и темно.

В ответ метрдотель почтительно склонил голову:

– Разумеется, сэр.

Мистер Кингсли был уважаемым клиентом. Если его дочери вздумалось нарушить торжественный вид ресторанного зала распахнутыми шторами одного из окон, стало быть, нужно их раздвинуть. И кроме того, девочка только что потеряла мать. Метрдотель обратил внимание на ее черное бархатное платье, на плотно сжатые губы и распорядился придвинуть стул девочки еще на несколько дюймов поближе к окну, чтобы она спокойно могла любоваться ночным видом реки.

– Омара, утку по-пекински и бутылочку «Монтраше» урожая 1914 года, – распорядился Джером, решив, что скорбь скорбью, но это вовсе не означает, что нужно отказывать себе в удовольствии отведать доброго вина.

– А для мадемуазель? – осторожно поинтересовался метрдотель.

Вопрос несколько удивил Джерома. Он впервые ужинал с дочерью вне дома, и ему даже в голову не пришло, что Элизабет не сумеет сама решить, какое блюдо выбрать.

– Я тоже буду омара, – сказала она, чтобы отец, не дай Бог, не выбрал ей чего-нибудь совсем уж детского. – И утку, но без «Монтраше».

Официант сдержал улыбку.

– Может, лимонада? – тактично предложил он. Элизабет колебалась, затем отрицательно покачала головой. Лимонад – это звучало так банально.

– Нет, спасибо, – с достоинством ответила она. – Нельзя ли принести ананасового сока?

Официант кивнул, восхищенный ее шелковистыми, золотистого оттенка волосами, почти средневековой скромностью ее черного бархатного платья и грациозностью движений, которая впитывается с молоком матери.

Ресторан был полупустым, многие остались в этот вечер дома, напуганные отвратительной погодой, хотя для завсегдатаев «Савоя» ненастье не являлось серьезным препятствием. Джером с явным удовлетворением оглядел зал и отметил, что никого из знакомых за ближайшими столиками не оказалось. Ему уже осточертело выслушивать от друзей и знакомых соболезнования. Эти слова не приносили утешения. Они были сродни банальностям, за которыми не стояло никакого понимания тяжести постигшей его утраты. Только Элизабет могла понять его нынешнее состояние, и только рядом с ней он чувствовал себя комфортно.

Посмотрев на сидевшую напротив дочь, он задумался над услышанным от Адама. Неужели музыка и вправду так много значит для нее? Конечно, Элизабет талантлива, все в один голос твердили об этом. Но впрочем, этого и следовало ожидать. В конце концов она ведь не чья-нибудь, а его собственная дочь. Он с гордостью посмотрел на Элизабет. Но и в Париже есть музыкальные учебные заведения, наверняка гораздо лучше лондонских. Он непременно что-нибудь придумает.

Подали омара, и когда Джером стал с ним расправляться, волна приятного успокоения залила его душу. С этого дня Элизабет сделается его непременной спутницей, как прежде Серена, и всюду они станут бывать вдвоем. Он чуть заметно свел брови на переносице. Серена терпеть не могла разъезды и не вполне сознавала, зачем бизнесмену постоянно разъезжать по миру. И хотя Джером обычно ссылался на неотложные дела, оба понимали, что это не совсем правда. Если бы он хотел оставаться в Лондоне, то вполне мог бы это устроить. Но дело в том, что ему не сиделось на месте, он куда лучше чувствовал себя в отелях, нежели в собственном доме. И хотя Серена любила его, она все отлично понимала, делая вид, будто верит, что разъездов требуют его финансовые дела.

– Ты ведь никогда еще не бывала в Париже? – спросил он, когда на месте блюда с остатками омара очутилась тарелка с уткой.

– Нет еще. Мамочка говорила, что непременно возьмет меня с собой, как только я получше выучу французский.

Джером с интересом взглянул на дочь. Он и понятия не имел, что она изучает французский язык. Хотя Серена давно говорила, что собирается вместе с дочерью отправиться в Париж... Он подумал сейчас о том, сколько еще повседневных мелочей оставались ему неизвестны.

– Ну что ж, – сказал он слегка неуверенным тоном, – это очень красивый город, даже зимой. Я заказал билеты на завтрашний поезд. К обеду мы с тобой уже будем в Париже.

Глаза у девочки расширились, а рот превратился в круглое «О», что у Элизабет означало выражение удовольствия. Он чуть успокоился. Адам был дураком, полагая, что девочка будет против такой поездки.

– Париж – изумительный город для тех, кто намерен приобрести красивую и модную одежду, – добавил Джером, подумав о том, что после школьной формы Элизабет в этом черном бархатном платье выглядит совсем взрослой.

– Это будет так здорово, папочка! – с энтузиазмом воскликнула она. – А мы смогли бы побывать в Зале Плейель и в Театре на Елисейских полях?

– Почему бы нет? – ответил он, явно довольный тем, как дочь отнеслась к его предложению. Прежде Серена водила девочку на разного рода концерты. Отныне это будет его заботой. Правда, у него совершенно нет музыкального слуха, и серьезная музыка не доставляет ему удовольствия, как и не помогает расслабиться и отдохнуть. Но если Элизабет захочет сходить на концерт-другой, что ж, он вполне сможет составить ей компанию.

– А если будет совсем холодно, возьмем машину и махнем в Ниццу, – оживленно продолжал он. – На Ривьере март и апрель – лучшие месяцы.

– Я что-то не вполне понимаю. – У нее был изумленный вид. – Мне казалось, ты сам только что сказал, что мы выедем не откладывая. Завтра.

Он согласно кивнул и подлил себе «Монтраше».

– Именно так мы и сделаем.

Она медленно положила вилку и нож.

– На каникулы? А потом, весной, приедем туда опять?

В голосе Элизабет совершенно не слышалось энтузиазма, он звучал неуверенно. Джером, впрочем, ничего не заметил. Вино было превосходным, и он предвкушал, как после ужина сможет насладиться еще и бренди.

– Нет, – сказал он, знаком подзывая официанта. – Мы остановимся в отеле «Георг Пятый». В конце месяца у меня деловая встреча в Женеве. Но это совсем рядом, три часа на поезде. Пока я буду заниматься там делами, ты сможешь совершить прогулку по озеру. А после можно поехать в швейцарские Альпы и, если захочешь, покататься там на горных лыжах. А потом, в конце марта или в начале апреля, отправимся в Ниццу. Там исключительно удобно: мягкий климат и прекрасные возможности для путешествий.

Ее лицо сделалось пепельного оттенка, что особенно подчеркивал яркий свет ресторанной залы.

– Но, папочка, я ведь не могу так долго отдыхать. Ведь музыка...

– Это пусть тебя не беспокоит, – доверительно сказал он ей. – Я сегодня же напишу директору школы и объясню ему наши обстоятельства.

Она так сильно сжала кулак, что даже костяшки побелели.

– Ты не можешь этого сделать, папочка, – сказала она. – Меня ведь пригласили выступить в Сентрал-холле с Лондонским симфоническим оркестром. Мне нужно усердно заниматься и...

Он подался чуть вперед и взял ее ладони в свои.

– Мне очень жаль, – сказал он, и его голос прозвучал вполне искренне, а в глазах появилось умоляющее выражение. – Я понимаю, что тебя все это расстроит, Элизабет, но в этой ситуации ничего не поделаешь. У тебя еще будет много других концертов! Целая куча! А сейчас самое важное, чтобы мы оставались вместе.

– А разве нам нельзя быть вместе в Лондоне? – Она крепко ухватилась за его руку. – Пожалуйста, папочка. Ты будешь дома, и я стану ухаживать за тобой.

– Нет. – Он мягко высвободил свою руку, повернулся к официанту и заказал две порции мороженого и бутылку «Шато Икем» 1921 года.

Во рту у Элизабет пересохло, сердце отчаянно колотилось. Больше всего на свете она хотела быть с отцом. Ей было страшно представить, что на Итон-плейс, кроме миссис Мак, никого больше не будет. Но она и не помышляла об отъезде из Лондона. Они не могут жить во Франции. Ведь есть же музыка... Мисс Рамбатин. Концерт.

– Ты не совсем понимаешь, папочка, – сказала она, стараясь говорить без дрожи в голосе, чтобы не выказать охватившую ее панику. – Если я уйду сейчас из школы, они уже ни за что не примут меня обратно. Поэтому мне придется остаться и усердно готовиться...

– Я устрою так, что ты сможешь брать уроки музыки и в Париже, – сказал Джером, в голосе которого прозвучало явное раздражение.

– Но мне нужно учиться именно в Академии! – отчаянно воззвала Элизабет. – Пожалуйста, папочка! Это ведь лучшая музыкальная школа в Европе, и кроме того...

«Шато Икем» было исключительным, и Джером подумал, не стоит ли взять еще несколько бутылок вина про запас. Через стол на него умоляюще смотрела Элизабет. Такая наивная... При этой мысли улыбка чуть тронула его губы.

– Есть другие школы, – успокоительно сказал он. – И другие преподаватели. Ну что тебе далась эта музыка, Элизабет? Подумай, как будет нам здорово вместе.

«Он решительно ничего не понимает», – подумала она. Он был ее отцом, и к тому же замечательным. Но он ничего не смыслит в музыке. И никогда ничего не понимал в ней. Комок застрял в горле у Элизабет. Отец нуждается в том, чтобы дочь была рядом. Его сердце разобьется, если она откажется с ним ехать и останется на Итон-плейс с миссис Мак. Элизабет передернула плечами. Но заниматься музыкой где-нибудь в другом месте... Отец говорил, что в конце месяца будет в Женеве. Рассказывал, как хорошо бывает в Ницце в марте и апреле. Какая же школа смирится с тем, что одна из учениц столько времени пропадает невесть где?.. Глядя сейчас через стол на отца и испытывая к нему искреннюю и сильную любовь, она интуитивно чувствовала, что, какие бы уроки музыки ни доводилось брать ей в будущем, то будут нерегулярные занятия, несравнимые с ее нынешними уроками. Но Элизабет также понимала, что выбора у нее нет. Никакого.

– Что ж, Париж – это замечательно, – скрепя сердце произнесла она.

Джером не заметил блеска выступивших на глазах дочери слез, не расслышал отзвука душевных страданий в голосе. Он про себя улыбнулся, вспомнив, как не прав был Адам, и предвкушая замечательный французский коньяк, который последует за «Шато Икем».

Глава 2

– Не захочет ли мадемуазель подать для гостей холодные закуски? – почтительно осведомился помощник управляющего известного отеля «Негреско». – Может, кеджери и омлет? Копченую лососину и шампанское?

Мадемуазель колебалась. Ее мягкие, привлекающие внимание волосы до плеч были убраны с лица и сколоты гребнем; хлопчатобумажное платье было скромно отделано по вороту пике, на ногах были гольфы и сандалии с пряжками. Она понимала, что отец очень любит устраивать вечеринки, но обыкновенно к пяти часам утра он уже сидел в глубоком кресле с объемистым бокалом коньяка в руке и вместе с Адамом Гарландом насмешничал и злословил постмортем[2]2
  Посмертно (лат.).


[Закрыть]
(как он сам шутил) над людьми и событиями минувшего вечера. Большой прием на сотню гостей по случаю своего сорокапятилетия не позволит ему привычно отдохнуть.

– Вообще-то так принято, – приятным голосом произнес помощник управляющего.

– Нет, благодарю вас! – сказала Элизабет властным голосом женщины, привыкшей принимать решения, для которой мнение помощника управляющего было не указ. – Я хочу, чтобы в последний раз спиртное было подано в три часа ночи и чтобы через полчаса музыканты покинули помещение.

Помощник управляющего согласно кивнул. Он не привык обсуждать подобные вопросы с молодыми девушками, которые еще ходят в школу. Правда, эта девушка была очень хорошенькая, очаровательно одетая, и наверняка она знала, что к чему.

– А как насчет цветов, мадемуазель?

– Орхидеи, гиацинты и «райские птицы», – без колебаний сказала она. Это не были ее излюбленные цветы, но они выглядели исключительно пышно и торжественно, да и, кроме того, отец любил их, а она привыкла удовлетворять его прихоти.

Помощник управляющего снова кивнул. У семьи Кингсли был постоянный номер в «Негреско», и потому, закажи Элизабет сейчас африканские лилии, цветы были бы вовремя доставлены и в урочный час стояли бы на месте.

– Будьте добры еще разок пробежать глазами меню, может, прикажете еще что-нибудь? – спросил он, протянув меню, которое было заранее одобрено ею и шеф-поваром.

Элизабет просмотрела меню и была вполне удовлетворена. Все как будто в порядке. Вечеринка должна получиться на славу. Адам прибудет из Лондона. Из Парижа и Женевы ждут отцовских друзей, кто-то даже прибудет из Рима. В ее платяном шкафу висело и дожидалось своего часа великолепное платье из белого шифона. А через три дня они опять будут вдвоем, и никто не станет им мешать. Они поедут в Венецию, где, как ей пообещал отец, смогут целую неделю ходить на различные концерты. Она восторженно вздохнула. Можно будет послушать хор в соборе Святого Марка побывать на выступлениях звезд мировой величины во дворике Дворца дожей, послушать оперу в Фениче...

– Что еще будет угодно мадемуазель? – спросил помощник управляющего, понимая, что мысли девушки витают где-то далеко. Румянец чуть тронул ее щеки при мысли, что ее поймали за путешествием в мечтах.

– Нет, спасибо, – с очаровательным прононсом произнесла она по-французски. – Уверена, что все пройдет как нельзя лучше.

– Благодарю, мадемуазель. – Его темно-карие глаза блеснули.

Он поклонился. Девушка была похожа на бутон восхитительного цветка, готовый с минуты на минуту раскрыться. Вот уж когда...

– Une belle femme, – произнес он едва слышно, закрывая за собой дверь в апартаменты. – Истинная красавица, право слово!

Элизабет налила себе фруктового сока со льдом из графина, стоявшего на стеклянном столике, и с бокалом в руке прошла из богато обставленной гостиной на балкон, выходивший на Променад дез Англе и Средиземное море переливчатой голубизны. Несмотря на обещания отца, концертов за эти два года после отъезда из Лондона было совсем немного. И никаких занятий музыкой. Во всяком случае, их и сравнивать было смешно с теми уроками, которые Элизабет брала в Лондоне.

И хотя она вполне искренне радовалась предстоящей вечеринке, на сердце было тяжело, и потому она подавила вздох сожаления. Теперь-то Элизабет была уверена в том, что так оно всегда и будет. Отец, конечно же, любит ее, щедро тратит на нее деньги, обожает бывать с ней всюду, но считается только с собственными интересами. Для него музыка ничего не значила, и потому отец даже представить не мог, какую важную роль она играла в жизни его дочери. Элизабет, впрочем, слишком любила отца, чтобы пенять ему за это. При первой возможности Элизабет старалась брать уроки музыки в любом городе, где они оказывались. Это было лучше, чем вовсе ничего, но она понимала, что такие хаотичные занятия отнюдь не способствуют полному раскрытию ее музыкального таланта.

Учитель музыки в Ницце был поражен до глубины души, впервые услышав ее игру.

– И вы, мадемуазель, намерены брать у меня уроки игры на фортепиано?! – недоуменно поинтересовался он. – Разве вы не занимаетесь в какой-нибудь музыкальной школе?

Лицо Элизабет моментально омрачилось. Но она тотчас же справилась с собой, улыбнулась, и учитель музыки подумал, не пригрезилась ли ему пробежавшая по лицу девушки тень.

– Нет, – ответила она, и только тогда он понял, что она вовсе не француженка, а англичанка.

– Что ж, я буду очень рад иметь такую замечательную ученицу. Готовы ли вы начать прямо сейчас? С упражнений Ганона?

По мере того как уроки музыки делались все более частыми, учитель все больше удивлялся успехам Элизабет. У нее был поразительный талант и самодисциплина, которая крайне редко встречается у девушек в таком нежном возрасте. Менее чем через неделю он выяснил, что отец его ученицы – крупный финансист и что она проживает в апартаментах в «Негреско». Почему бы ей в таком случае не поступить в одну из наиболее известных парижских музыкальных школ? Ему казалось это таким естественным решением. Он также никак не мог понять, почему Элизабет вынуждена так часто пропускать занятия. Он мог бы поклясться, что для нее они – самое важное в жизни. И тем не менее Элизабет очень часто отменяла их, при этом ее голос звучал напряженно, хотя и с нотками извинения, насколько это можно было разобрать по телефону. Будь на ее месте другая ученица, он давным-давно потерял бы терпение и посоветовал бы воспользоваться услугами другого преподавателя. Для Элизабет он делал исключение. Она не походила на остальных его учеников, она из кожи вон лезла, стремясь к совершенству, и все усилия отдавала своему исполнению. Бывали моменты, когда учитель исподволь чувствовал, что научился у своей ученицы большему, нежели дал ей сам.

Элизабет посмотрела вниз на бульвар, где прогуливались отдыхающие, и вновь подавила тяжелый вздох. Ее занятия музыкой продолжались, но они были формальными и не отличались разнообразием. В них не было ровным счетом ничего от восторга и вдохновения, присущих занятиям в Лондоне.

Белый «ламборджини» мягко затормозил перед входом в отель прямо под ее окнами. Улыбка чуть тронула губы Элизабет, когда девушка увидела, что из автомобиля вышла восхитительно одетая смуглая женщина в большой круглой шляпе. Возле женщины прыгали две чихуахуа, мешая ей пройти. Это была принцесса Луиза Изабель Калмелла, последняя пассия отца. Тридцатилетняя принцесса была покровительницей искусств, и именно благодаря ее стараниям Элизабет получила возможность отправиться в Венецию.

Она посмотрела на плоские золотые часики на запястье: почти час пополудни. Наверняка принцесса приехала в «Негреско», чтобы пообедать. Она положила зеркальце и побежала в гостиную за блейзером и школьной сумкой. Пришло время отправляться в лицей, расположенный в нескольких кварталах от отеля.

Лифт пришел почти сразу. Коридорный, чуть постарше Элизабет, кивком приветствовал ее. А спустя несколько мгновений она уже бежала через вестибюль отеля, роскошный, как в Версале. Привратник также кивнул Элизабет, и она выбежала на освещенную ярким солнцем набережную и в считанные секунды оказалась в лабиринте маленьких кривых улочек – уже никакая не «мадемуазель», распоряжавшаяся подготовкой к отцовскому дню рождения, а самая обычная девчонка-школьница, которой так недостает знания французской истории.

Лицей был обыкновенной провинциальной школой, без избранного круга учеников и достаточно квалифицированных преподавателей, и в иной ситуации Джером Кингсли вряд ли отдал бы туда свою дочь. Но дело было в том, что другие – более престижные – школы отказались принять ребенка, чей отец настаивал, что его дочь будет посещать уроки только тогда, когда ему и девочке это удобно. Впрочем, и в лицее также были не слишком довольны тем, каким образом Элизабет получает образование.

– Это преступление! – восклицал в приступе отчаяния учитель французской истории.

Джером сразу сказал, что Элизабет не сможет выполнять дополнительных заданий, которые, по замыслу учителя, должны были дать ей более глубокие знания по его предмету. Джерому была необходима дочь.

– Нужно, чтобы она находилась рядом со мной, – сказал он, – чтобы она организовывала обеды и вообще сопровождала меня на разного рода светские мероприятия.

Даже Адам и тот высказывался против.

– Бет еще совсем ребенок, – говорил он. Его ужасало намерение Джерома взять с собой дочь на вечеринку в яхт-клубе, на которой будут присутствовать люди, известные не столько добрыми делами, сколько безрассудными поступками.

– Глупости, Элизабет давно уже не ребенок! – сказал на это Джером, сделав неопределенный жест и решительно не чувствуя никакого неудобства. – Если я не стану брать ее с собой, то жена хозяина наверняка соблазнит меня и затащит в постель. А ты ведь не хочешь, чтобы подобное случилось?

Они играли в казино Монте-Карло и после крупного проигрыша в баккара отдыхали в «Салон Роз». Джером откинулся на спинку мягкого, с темно-красной обивкой стула. На нем был элегантный вечерний костюм. В волосах появилось больше серебра, но он все еще оставался на удивление привлекательным мужчиной. Высокий, крупный, он вел полноценную жизнь. Адам с затаенным ужасом смотрел на друга.

– А если и вправду Элизабет давно уже не ребенок, то тут кичиться нечем. В таком случае это твоя вина, Джерри. Ей приходится столько времени проводить с тобой и твоими друзьями, что это лишает ее обычных детских радостей. Ее должны окружать друзья ее возраста. Нужен человек, знающий, чего хочет она сама. А вместо этого она постоянно озабочена тем, что нужно тебе. Хорошо бы ей опять начать регулярно заниматься музыкой.

– Ерунда! – парировал Джером, перебросив ногу на ногу. – В Лондоне она умрет со скуки, особенно после той жизни, которую вела два последних года. И друзьями своего возраста она тоже тяготится, – добавил он, видя, что Адам намерен что-то возразить. – Ты относишься к ней так, будто она этакая маменькина дочка, и это мне надоело. Не пойму, что бы тебе не взять и самому не жениться? Вот тогда только и делай, что дрожи над супругой и выводком детей!

Адам усмехнулся, удивленный тем, что неожиданно довел Джерома до такого раздражения.

– В один прекрасный день я удивлю тебя, поступив именно таким образом. А пока что речь идет о тебе. И я хочу, чтобы ты прекратил использовать Бет как щит против посягательств наглых особ.

– Как только женщины перестанут быть хищницами! – парировал Джером, к которому сразу же возвратилось доброе расположение духа. – У меня нет никакого желания жениться, Адам. Как и желания вступать с женщинами в отношения, которые требуют эмоциональных затрат. Меня вполне устраивают интрижки время от времени. Но ничего более серьезного мне совсем не нужно.

– Стало быть, с принцессой Луизой Изабель у тебя тоже всего лишь легкое приключение? – с бесстрастным выражением лица поинтересовался Адам, прикидывая, сумеет ли Элизабет наладить отношения с мачехой. – Насколько я могу судить, именно она сейчас у тебя в фаворе?

– Ну, в общем, да, – с явным удовольствием сказал Джером. – Луиза полагает, что музыка имеет невероятное значение для благосостояния человечества, и потому вполне понятно, что Элизабет обожает ее.

– Ну а ты сам? – с любопытством спросил Адам. Всех женщин Джерома роднили три общие черты. Они были очень красивы, с хорошими манерами, но их власть над Джеромом всегда оказывалась кратковременной. В этом смысле принцесса отличалась от своих предшественниц, ибо она задержалась у Джерома много дольше прочих.

– Луиза мне подходит как никто другой, – с обезоруживающей откровенностью сказал Джером. – Она обожает мой банковский счет, мое геройство в постели и – поскольку моих предков днем с огнем не сыщешь в Готском альманахе – даже не помышляет о том, чтобы выйти за меня замуж, ибо в равной степени она могла бы выйти за собственного шофера.

Адам не знал, радоваться или огорчаться. Внимательная мачеха, способная помочь Элизабет, могла бы изменить жизнь девушки к лучшему. Вместо гостиницы у Элизабет появился бы настоящий дом, девочка, как и положено в ее возрасте, посещала бы школу, а не так, как сейчас, время от времени наведывалась бы в свой лицей. Он провел рукой по густой шапке выгоревших на солнце волос. Наверняка и для самого Джерома это явилось неким откровением: он вдруг почувствовал, что рожден холостяком и нет никакой необходимости отказываться от преимуществ свободной жизни. Адам мог быть лишь признателен ему за то, что при своем холостяцком образе жизни Джером тем не менее оставался внимательным и заботливым отцом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю