Текст книги "Королевская постель"

Автор книги: Маргарет Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Какой символ? Эмблема? – запинаясь, произнес Дикон, привыкший только к эмблеме Плантагенетов – щит, на котором шкура леопарда, и геральдические лилии.

– Золотая корона на ветке терновника, в память о Босворте, – пояснил Уильям Вертье, не подозревая, что именно эти его слова сыграли решающую роль в намерениях Дикона, к осуществлению которых он уже был близок.

Корона моего отца, которую предательски похитили, – эта мысль, не переставая, звучала в его голове. И я должен украшать этой эмблемой Тюдоровский мемориал! Множество изображений с отцовской короны!

– На строительстве будут работать не только признанные мастера. Кроме вас, будут и другие молодые люди, – доброжелательно добавил Роберт Вертье, видя смущение и растерянность Дикона. – Такие же талантливые и многообещающие, как вы, потому что мы обязаны сохранить строительное искусство и мастерство в Англии. Мне самому осталось немного, но прежде, чем уйти, я надеюсь увидеть, как создается это чудо. После того, как не станет ни меня, ни моего брата, – кто знает? – может быть, именно вам выпадет честь стать королевским мастером, архитектором Генриха Седьмого?

Дикон видел, что и мастер Уильям, и Орланд Дэйл начали рассматривать его с новым интересом, почти с восторгом.

Я скорее умру, чем стану мастером Генриха Седьмого, подумал он.

Между тем, за столом продолжалась дискуссия, в которой обсуждались различные технические детали и то, насколько трудоемким будет само строительство.

Дикон, молча и неподвижно, стоял, как одна из тех статуй, о которых они говорили.

Мастер Дэйл поблагодарил братьев за то, что они пригласили его и познакомили с проектом, и поскольку казалось, что беседа подходит к концу, собрался откланяться с видимым облегчением.

– Прекрасно, Брум, с вами все в порядке, – сказал он весело, похлопывая Дикона по плечу. – И вряд ли кто-нибудь рад этому больше, чем я.

– Подождите, Дэйл, вы нужны мне, – сказал Уильям Вертье деловым тоном, поскольку он слышал все, что мастер говорил юноше. – Мне едва ли следует предупреждать вас, Брум, что пройдут недели прежде, чем мы начнем работать. Конечно, мы предупредим вас. Я знаю, что вы живете в Ричмонде, недалеко от дома моего брата. Но вам следует подписать контракт, включающий и обещание держать в тайне все, о чем вы сегодня от нас узнали, до тех пор, пока об этом не будет сообщено всем. Вам надо подписать его сейчас, пока мастер Дэйл еще здесь и может быть свидетелем.

Мастер Уильям одной рукой протягивал Дикону перо, а другой придерживал пергаментный свиток.

– Подойдите, дружище, и подпишите. И мы все разойдемся по домам, где нас ждут к обеду, – добавил он нетерпеливо, ибо было похоже, что он устал держать перо.

– Подойдите, подойдите, – заторопил Дикона Дэйл, смущенный нерешительность своего протеже. – Ничего сложного в этом нет, не бойтесь. Строительные контракты теперь не пишутся по-латыни…

Да, подумал Дикон, мой отец отменил все это, впрочем, меня не затруднил бы и контракт, написанный по-латыни. Но мой отец прекрасно знал своих подданных и не хотел создавать им дополнительные трудности.

– Все, что от вас требуется, – это поставить свою подпись вот здесь, – продолжал Дэйл, держа указательный палец на пергаменте. «Я, Ричард Брум, даю свое согласие на участие в строительстве часовни Генриха Седьмого за такое-то жалование» или что-то в этом роде…

– А поскольку вам будет платить сам король, это будет немало! – сухо отреагировал мастер Уильям.

Чтобы прославлять Тюдоров и получать за это деньги, надо быть вторым Иудой, подумал Дикон.

– В чем дело, молодой человек? Вы что, онемели? – спросил Роберт Вертье с раздражением.

Услышав эти слова, Дикон подошел к столу. Он смотрел на почтенного мастера, и в его взгляде было и восхищение, и уважение.

– Сэр, даже если бы я прожил сто лет, я не смог бы выразить свою благодарность – нет, восторг! – по поводу того, что вы сочли меня достойным такого предложения. Но я не могу ни принять его, ни подписать контракт.

И он бессознательно подкрепил свои слова жестом, означающим отказ от чего-то не менее священного и ценного, чем Кубок Грааля.[11]11
  Кубок Грааля – в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его благим действиям рыцари совершают свои подвиги.


[Закрыть]

Дэйл уставился на него в недоумении.

– Господа, – начал он. – Этот юноша иногда ведет себя так странно… Эта неуверенность в себе, нервозность… Бог знает, что еще… Вы ведь помните, господин Вертье, как он волновался перед экзаменом.

– Да, помню. И мне это понятно. Скромность художника, который не уверен, что справится с работой, даже если отдаст ей все свои силы.

Он смотрел на юношу, не понимая, как такой неуверенный в себе человек может держаться с подобным достоинством.

– Однако сейчас я ничего не понимаю. Дело не в том, что он боится не справиться с работой. Он просто не хочет за нее браться по какой-то… сентиментальной причине.

Не скрывая презрения, Дикон поднялся со своего кресла и направился к выходу, считая вопрос исчерпанным.

– Вы хотите сказать, что вы отказываетесь? – воскликнули в один голос двое оставшихся.

Дикон повернулся к Орланду Дэйлу, и во всем его облике была мольба.

– Это нечто такое, чего я не могу сделать, – начал он, но Дэйл прервал его с гневом и ненавистью.

– Да за такую работу любой, подобный вам выскочка, был бы рад отдать голову!

– Лучше я буду делать то, что в моих силах, на что я гожусь, – через силу проговорил Дикон.

Но Орланд Дэйл не мог справиться со своим гневом.

– Клянусь небом, у вас не будет никакой работы! – рычал он. – Вы неблагодарны, но это еще не все. Вы поставили меня в идиотское положение и оскорбили двух самых уважаемых и признанных мастеров в нашем деле. Я умываю руки и не хочу больше иметь с вами ничего общего!

– Время покажет, кто был прав, а кто и проиграл, отказываясь от своего шанса. Есть много других желающих. Но не из числа ваших учеников, друг Орланд!

И склонившись над списком имен, они начали обсуждать их, вычеркивая одно за другим. Дикон повернулся и пошел к двери, не разбирая дороги. Подойдя к выходу, он обернулся и вновь осмотрел просторную комнату, сравнивая свои чувства – восторг и ожидание, с которыми он совсем недавно входил сюда, с отчаянием и горечью своего нынешнего состояния. Оно было несравненно хуже, чем если бы ему вообще не довелось побывать здесь. Для этих троих, самых прославленных и могущественных людей в его ремесле, он перестал существовать. Отныне у него не будет работы, и он навсегда лишился надежды создать себе имя и прославиться.

Глава 23

– После того, как Орланд Дэйл уволил меня, ни один человек в Лондоне не даст мне работу. Для тебя это ужасно. Но все-таки, Танзи, скажи, что ты понимаешь меня! – умолял Дикон. – Ведь ты знаешь, что я не мог участвовать в создании усыпальницы Тюдоров!

– Мне кажется, я перестала бы уважать тебя, если бы ты согласился, – медленно ответила Танзи. – Хотя, наверное, многие предпочли бы деньги и хорошие перспективы, окажись они на твоем месте.

– Похоже, что на моем месте мог оказаться только я один, – с горечью ответил Дикон.

Была поздняя ночь, они сидели возле догорающего камина в своей гостиной, в доме, где были еще совсем недавно так счастливы.

Как только он вернулся домой, Танзи сразу же поняла, что случилось что-то плохое: сперва он задержался у стойла, потом когда Дикон уже вошел в дом, она даже не узнала его шагов, потому что всегда его походка была легкой и энергичной, а на этот раз он шел с явным трудом. Взглянув на мужа и увидев его лицо, Танзи бросилась к нему, поняв, что он несчастен, прежде чем он успел сказать ей что-нибудь. Он выглядел почти так же, как в тот вечер в Лестере, когда его преследовала толпа, – измученным и страдающим, и она, помогая ему войти в гостиную, закрыла за ним дверь, как тогда.

– Я лишился даже той работы, которую имел, – прошептал он, и в этих словах был весь Дикон – честный и откровенный.

Танзи усадила его в кресло, принесла питье, которое должно было бы подбодрить, и стала слушать, вникая в слова всем сердцем, как слушала когда-то после Босворта.

– Я плохой муж. Лучше бы тебе избавиться от меня, – сказал он. – Это несправедливо, что тебе приходится расплачиваться за мою принадлежность к Плантагенетам.

– Ты – мой муж, именно такой, какого я хотела, – мягко ответила Танзи, опускаясь на колени перед креслом, в котором сидел Дикон. – И если знаменитые братья Вертье послали именно за тобой, почему я не должна этим гордиться? Почему меня надо жалеть?

И тогда, слово за словом, он рассказал ей все. Поняв, что произошло, Танзи едва не лишилась чувств и, прижавшись лбом к его коленям, молчала до тех пор, пока не поняла, что сможет справиться с волнением.

– Я мог бы разбогатеть, может быть, даже прославиться, если бы согласился участвовать в создании памятника убийце моего отца, – несколько раз повторил он.

– Король Ричард был убит в бою, – напомнила ему Танзи.

– Он хотел бы погибнуть в бою. Но то, что случилось с ним, – это убийство, это смерть из-за предательства. Если бы его судьба зависела от его качеств как воина, он выиграл бы сражение. С того холма, на котором я стоял, было видно, как он ворвался в строй телохранителей Тюдора, – один против множества людей. И если бы не преземлю… Еще несколько шагов, и он убил бы этого узурпатора Тюдора в честном бою, и Тюдор это знал. Он – один на один с королем Ричардом – никогда не смог бы победить. И если бы это случилось, Стэнли притворялись бы и дальше, что поддерживают короля Ричарда. Такие люди, как они, всегда на стороне победителя. И если бы я принял это заманчивое предложение, я стал бы еще большим предателем, чем любой из них. Иудой, который предал Учителя за деньги…

– Нет, дело ведь не только в деньгах, – мягко возразила Танзи. – Я люблю тебя, и любовь помогает мне понимать твои чувства. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, далекий от творчества, смог понять, чего тебе, художнику и мастеру, стоил этот отказ.

– Да, меня действительно мучили ужасные сомнения, – признался Дикон более спокойно, начиная понемногу приходить в себя после всего пережитого. – Но я уверен, что если бы я даже согласился, мне не удалось бы сделать ничего действительно прекрасного. Я был бы совершенно бессилен, и это, возможно, стало бы для меня самым худшим наказанием. Как бы там ни было, моя бесценная возлюбленная, – добавил он с нежной улыбкой, – я рад, что колебания остались позади, и решение принято.

– Я всегда буду гордиться тем, что ты не соблазнился этой работой.

Потом Танзи заставила его поужинать и даже притворилась, что поела сама. Он ел равнодушно и машинально, не замечая вкуса, но при этом они все-таки пытались немного шутить.

– Ты можешь подумать, что я питаю особое пристрастие к тому, чтобы отказываться от заманчивых предложений! – сказал Дикон. – Фантастическое предложение фламандца и теперь вот это.

К несчастью, «вот это» означало для него слишком много, если не всю жизнь, и он, спрятав лицо в ладони, едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.

– Я, который так много работал, когда был подмастерьем, и надеялся добиться признания!

– Но посмотри, как все прекрасно уравновесилось, любимый! – утешала мужа Танзи, прижав его голову к груди. – Одно предложение ты получил благодаря своему происхождению, а от второго отказался по той же причине!

Они сидели возле камина, была ночь, и они пытались здраво оценить положение, в котором оказались. И в эти спокойные часы Дикон внезапно понял, что самое прекрасное в браке вовсе не физическая любовь, какие бы радости она не дарила, и что любая женщина, наделенная материнскими чувствами, не может не знать и не понимать этого. Он вынужден был признать, что, будучи умнее и образованнее Танзи, явно уступает ей в том, что касается интуиции и сердечности. Никогда за все время супружества они не были так близки друг другу, как в эти часы, когда она смогла разделить с ним его сомнения и разочарования.

– Ты уверен, что мастер Дэйл не возьмет тебя обратно? – спросила Танзи после довольно длительного молчания.

– Люди не склонны прощать, когда их выставляют дураками перед теми, кому они подчиняются. И неблагодарности тоже не прощают. Да этого и не следует требовать.

Разговаривая с Диконом при свете неяркого огня в камине, Танзи все же не могла не заметить, как его лицо вновь помрачнело и осунулось.

– Мы должны смириться с этим. Вся гильдия будет знать, что он уволил меня. Теперь ни один строитель в Лондоне не возьмет меня на работу.

– Но сейчас ты дома, и здесь никто не намерен тебя осуждать.

– Ах, Танзи! Какой наивной и глупой девочкой ты была, когда вышла за меня замуж!

– Ну и проблемы создают короли, когда заводят внебрачных детей! – грустно вздохнула она, откидывая со лба Дикона прекрасные каштановые волосы, когда он наклонился, чтобы обнять ее. – Я думаю иногда, Дикон, что лучше бы тебе не знать правды. А тебе самому никогда этого не хотелось? Чтобы король тебе ничего не рассказывал? Может быть, тогда тебе жилось бы легче?

Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал медленно целовать, словно давая себе время подумать над ответом.

– Нет. Прежде всего потому, что он очень заботился о моем воспитании. Именно то, что я знал, чей я сын, сделало меня человеком, личностью. Пока я не знал этого, я был никем. Конечно, я постепенно привык к тому, что у меня нет ни дома, ни родных. Но когда я слышал, что мои товарищи собираются по домам на праздники или видел, как на них смотрят их матери, как они улыбаются…

– Наверное, именно поэтому, Дикон, я иногда чувствую себя не только твоей женой, но и матерью…

– Ты для меня – весь мир…

– Кроме твоего ремесла! Увы! Я не могу восполнить то, что может дать только оно.

– Нет. Этого никто и ничто не может ни заменить, ни восполнить. Но я должен научиться переживать и такие неудачи. И дело не в моих претензиях на признание или славу. Просто мы должны есть, а у меня нет никакой работы.

– Нам еще надолго хватит денег от продажи «Кабана».

– Неужели ты думаешь, Танзи, что у меня совсем нет гордости?

– Гораздо больше, чем нужно. – Она быстро дотронулась до его руки, словно стараясь загладить резкость этих слов. – Но твоя скромность делает ее менее заметной.

Видя, насколько она устала, Дикон зажег свечу и повел ее наверх, в спальню.

– Даже если мир бы перевернулся, нам все равно надо немного поспать. Завтра я попробую поискать работу, – сказал он.

Большую часть ночи они провели без сна, каждый из них притворялся спящим, чтобы не волновать другого.

Он не слышал меня, когда вчера утром я сказала, что и у меня могут быть для него хорошие новости, думала Танзи, глядя в окно на поднимающееся из-за ивняка солнце. Если бы он слышал, он бы спросил меня вечером. Он слишком любит меня, чтобы забыть. Но сейчас не время говорить об этом: он остался без работы, и, наверное, известие о том, что у нас будет ребенок, не сильно его обрадует.

Танзи поднялась, как только рассвело. Она разожгла очаг, накрыла стол и приготовила завтрак, но Дикон все не спускался. Войдя в спальню, она увидела, что он лежит, подложив под голову руки, глядя в потолок.

– Мне казалось, что ты собирался поехать поискать работу, – сказала она с укором.

Он быстро спустил ноги и сел на постели, глядя в ее встревоженное лицо.

– Я думал, дорогая моя. Ведь мы с тобой еще вчера решили, что бессмысленно обращаться к лондонским строителям. Им понадобятся рекомендации, а единственное имя, которое я могу назвать, – Орланд Дэйл. Я должен поехать в Оксфорд, потому что там строятся новые колледжи. И там очень нужны умелые каменотесы.

– В Оксфорд?! Жить здесь и ездить в Оксфорд?! – повторила Танзи осматривая комнату, которую они обставляли и благоустраивали для себя и чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног.

– Я поеду один, найду работу, а потом подыщу для нас какой-нибудь дом. Не огорчайся, моя дорогая. Вспомни, как нам раньше везло в Оксфорде! Как мы там были счастливы!

Танзи ничего не ответила. Тогда она еще не была замужем. Когда женщина замужем и ждет ребенка, ей тяжело расставаться со своим мужем.

– Я не останусь там надолго, может быть, всего лишь на несколько недель, – успокоил ее Дикон.

– Представь себе, что господин Мойл услышит об этом от Тома или еще от кого-нибудь и приедет сюда?

– Ты боишься..! Нет, Танзи, нет. Конечно же, он не выгонит тебя… По крайней мере, до моего возвращения. Он слишком порядочный человек. К тому же и его сестра постоянно демонстрирует свою симпатию к тебе.

Он оделся, и они позавтракали, обсуждая за едой более подробно его планы.

– Если ты считаешь, что принял правильное решение, уезжай побыстрее, – сказала Танзи, думая только о том, что чем быстрее он уедет, тем быстрее вернется обратно.

– Я уеду сегодня же. Пожалуйста, собери мне на дорогу еду, – сказал он, проявляя отцовскую решительность. И гордо отказался взять хоть немного денег на первое время.

– Я сразу же начну зарабатывать. Даже если мне придется делать совсем неквалифицированную работу, просто заниматься физическим трудом до тех пор, пока я не найду ничего получше, – заверил Дикон жену.

Его веселая решимость огорчила Танзи, и, увидев слезы у нее в глазах, он сам почувствовал себя менее уверенно.

– Мне не нравится, что ты остаешься здесь одна. Особенно ночью.

– Я не буду бояться, – соврала Танзи. – Да и сокольничий с женой совсем рядом.

– Как бы мне хотелось, чтобы Уилл Джордан мог побыть с тобой здесь! – воскликнул Дикон, когда все его инструменты были аккуратно уложены и собраны обе дорожные корзины.

– Он собирался завтра уехать из Лондона: он боится, что если он еще задержится, его ученики перезабудут все, чему он их учил. – Мысль о школе напомнила ей о чем-то важном. – А что с твоей книгой?

– Я оставляю ее на твое попечение.

– Эта такая ценность… Знаешь, Дикон, что бы мне хотелось больше всего? Чтобы Джод переехал ко мне вместо того, чтобы возвращаться в Лестер с мистером Джорданом.

– Охранять мою книгу вместо кошельков! Прекрасная идея! Но для меня гораздо важнее, чтобы он охранял тебя. Я заеду к нему на Чипсайд и спрошу, может ли он приехать.

– Он говорил мне, что в Лестере у него есть только случайная работа. Ему было плохо в «Кабане» после моего отъезда… Ты думаешь..?

– Что?

– Мы можем оставить Джода здесь? Я хотела сказать, и после твоего возвращения? Он может присматривать за лошадями, а зимой топить печи…

Дикон обратил внимание на то, что Танзи очень бледна, но приписал это пережитым волнениям.

– Я и раньше думал об этом, – сказал он мягко. – Как признается сам старик, ради тебя он готов на все, даже на убийство. Я попрошу его приехать засветло.

Мысль о том, что она остается не одна, успокоила и развеселила Танзи.

– Не забудь передать привет мистеру Джордану и Гудерам, – сказала она и тут же спохватилась, что ей вовсе не хочется, чтобы Дикон встречался с ними: в таверне уже, наверное, перебывало немало народа, и Ред Лакин, конечно, туда тоже заскакивал, и им все известно с его слов.

– Думаю, они считают меня сумасшедшим, – согласился с ней Дикон, не скрывая грусти. – Но я не намерен объяснять свои поступки никому, кроме тебя. Я уверен, что человек волен сам выбирать для себя работу. Мне нечего стыдиться. Я, Плантагенет, перестал бы уважать себя, если бы согласился принять это предложение.

Однако никому из них не удалось бы объяснить это постороннему. А, как всякая женщина, Танзи очень дорожила репутацией своего мужа.

Им было очень трудно расставаться: прошло еще слишком мало времени после свадьбы, но Дикон твердо обещал, что разлука не будет долгой. Когда же поздно вечером появился Джод, Танзи немного успокоилась.

Следующий день был заполнен разными домашними хлопотами и устройством жилища для Джода.

– У меня никогда не было ничего другого, кроме голых досок и соломы, – сказал потрясенный старик, когда Танзи предложила ему кровать и матрац. – Но самое лучшее это то, что я смогу теперь быть с вами, мисс Танзи, нет, миссис Брум, именно так. И я так рад, что могу снова заботиться о Мопси и Пипине.

– Теперь тебе не надо так много работать. У нас больше нет двора, в котором полно лошадей, и нетерпеливых постояльцев, которые все разом требуют их, – сказала Танзи, видя, как Джод постарел.

– Но я могу заниматься дровами и обслуживать вас и мистера Брума. Самое главное это то, что пока еще я могу обслуживать себя.

– Но я все-таки позабочусь, чтобы хоть раз в день у тебя была горячая еда, – настаивала Танзи, радуясь тому, что к ней вернулась хоть часть прежней жизни.

Однако Джод оказался не единственным ее гостем.

Спустя день или два, когда Танзи занималась починкой рабочего свитера Дикона, она вдруг услышала знакомый голос, зовущий Джода, и быстрые шаги. И тут же в дверь просунулась голова долговязого Тома Худа, изысканно одетого и полного нетерпения.

– Что это такое я слышал, будто Дикон потерял работу? – спросил он, входя в комнату и бросая на стол свою модную бархатную шляпу с пером.

– Господин Дэйл больше не нуждается в нем, – ответила Танзи, очень стараясь, чтобы не дрожали ни голос, ни пальцы.

– Значит, это правда? – Том сел возле камина. – Бедная моя Танзи! Я бросил все дела и примчался узнать, смогу ли быть вам чем-нибудь полезен. Где он?

– Уехал в Оксфорд.

– В Оксфорд?!

– Да. Там сейчас много строят, и он надеется найти работу.

Она встала и пересекла комнату, чтобы убрать свитер и нитки, и Том заметил, что походка ее утратила живость и она ходит, как-то немножко неуклюже.

– В Лондоне он не найдет ничего после того, как…

– Но ведь он один из лучших мастеров! Он так прекрасно сдал экзамен! И этот его рыжий приятель рассказывал в «Кабане», что сам мастер Вертье посылал за ним. И я еще тогда подумал, что, слава Богу, теперь у него все должно быть в порядке. А потом вдруг эти разговоры, что Дэйл уволил его. Человек, который мне об этом сказал, был не совсем трезв, и я только посмеялся над ним. Я был совершенно уверен, что Дикон в своем деле достиг таких же успехов, как и я в своем. – Том наклонился вперед. – Скажи мне, Дэйл расстался с ним неохотно? Ведь он и мечтать не мог о таком мастере. Теперь я уж точно могу тебе сказать, что в этом доме, который привел всех Мойлов в восторг, больше всего им понравились именно те вещи, которые спроектированы или сделаны Диконом.

– Неохотно? Это не то слово… Господин Дэйл сделал все, чтобы помочь ему. Поэтому он и был так рассержен…

– Тогда в чем же дело, Танзи? Братья Вертье действительно за ним посылали?

Танзи не оставалось ничего другого, как попытаться объяснить Тому, что произошло.

– Они предложили ему какую-то прекрасную работу. Я не имею права говорить о ней. Что-то важное для всей страны, вроде твоей работы для королевских стрелков… И он отказался.

– Подожди, Танзи. Ты хочешь сказать, что он испугался? Побоялся не справиться с нею? О, я знаю твою преданность! Потому что кому знать об этом лучше, чем мне? Я имею в виду твой первый разговор с Эми. И ты, конечно, никогда не признаешь, что Дикон побоялся не справиться с работой. Но, дорогая моя, тут нечего стыдиться. Известно, что английские требования к каменотесам самые высокие в Европе.

– Да, требования действительно очень высокие. И он им вполне соответствует. Ему и работу предложили именно потому, что не сомневались в нем, – повторила Танзи. – Но он отказался от нее. Том вскочил.

– Он сам отказался? Ты это хочешь сказать? Королевский мастер предложил ему работу, и он от нее отказался?!

– У него была причина, – стоя у окна, грустно ответила Танзи.

Том почувствовал, как в нем поднимается гнев против друга, который причиняет Танзи такие огорчения.

– Должна быть очень веская причина… – начал он почти презрительно.

– Именно так и было, – спокойно ответила Танзи. Он достаточно хорошо знал ее, чтобы не сомневаться в том, что больше ничего не услышит.

– Чтобы никому не известный молодой мастер отказался от работы, которая может вознести его на вершину славы! Нет, этого я никогда не пойму!

– Я совершенно уверена, Том, что ты действительно не можешь этого понять, – сердито ответила Танзи и так толкнула его шляпу, что она свалилась на пол.

Том отнесся к оценке его собственного характера с недоумением.

– Ну и как же ты живешь здесь одна? Прости, это не мое дело… но все, что касается тебя, мне не безразлично. И сейчас, конечно, тоже ты мне не безразлична, Танзи. О, нет, не так, как тогда, – поспешил добавить он, чтобы не обидеть ее. – Но даже если мне и повезет жениться на Эми, которую я обожаю, я всегда буду считать, что женщины лучше тебя, я не встречал… и не встречу.

Эти неожиданные слова и несомненная искренность, с которой они были сказаны, так растрогали Танзи, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть слезы.

– Спасибо, дорогой Том. Конечно, это неправда, то, что ты сказал, но то, что ты именно так чувствуешь, очень много значит для меня. Особенно сейчас, когда у нас одни неприятности. Я только надеюсь, что в один прекрасный день ты поймешь, какой замечательный у меня муж! – сказала Танзи, улыбаясь ему сквозь слезы.

Том помолчал немного, задумчиво рассматривая свою шляпу и сломанное перо.

– Мне кажется, что я знаю это, – медленно сказал он. – В нем есть что-то странное, необычное. Он более деликатный, тонкий, чем мы все. Некоторые наши общие друзья это тоже чувствуют. Он и сильный, и чувствительный одновременно. Он всегда очень спокоен и ничем не привлекает к себе внимания, но он заставляет людей прислушиваться к тому, что он говорит. Он всегда участвовал во всех наших забавах и проделках, но в нем есть какое-то сиротство, что ли. Мне всегда казалось, что он очень одинок.

Танзи смотрела на Тома так, словно видела его впервые. Она всегда восхищалась его сообразительностью, ей нравилась его открытая веселость, но никогда раньше она не подозревала, что он способен на такое серьезное наблюдение и на такие серьезные мысли.

– Я должна сделать все, чтобы он не чувствовал себя одиноким, – сказала она. И поскольку они не привыкли вести такие беседы, добавила шутливо:

– Не изволите ли перекусить, мастер-кузнец?

– Нет, нет, моя дорогая! – отказался он, обращаясь к ней по-французски. – Стакан домашнего вина, и это все. Я очень занят сегодня.

– И впредь тоже будешь занят, – сказала Танзи, великодушно преодолевая разочарование от его отказа. – Именно поэтому было очень мило с твоей стороны навестить меня.

– Я всегда буду приходить, если ты захочешь.

Танзи старалась не думать о том, что когда она больше всего нуждалась в его помощи, он всегда предпочитал заниматься своим делом, чтобы не упустить возможности добиться успеха. Она всегда будет счастлива от того, что на помощь к ней примчался Дикон.

Но когда она передавала Тому кружку, они улыбнулись друг другу с такой нежностью и любовью, какой раньше не было между ними.

– Я очень сожалею, что сломала это прекрасное перо на твоей шляпе, Том, – сказала она извиняющимся голосом, надеясь, что этот эпизод не станет символичным.