Текст книги "Полет лебедя"

Автор книги: Маргарет Энн Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Он улыбнулся, и его лицо преобразилось.

Теперь настала очередь удивляться девочке. Как мог этот мальчик быть таким безобразным и в то же время таким красивым! Даже его странные слова были прекрасными и уж совершенно не походили на каждодневные разговоры ее братьев.

– Ты ведь принцесса, правда? – продолжал Ханс Кристиан. – Не говори нет, потому что это то, что ты должна будешь сказать в ответ на такой прямой вопрос, а это значит сказать неправду. Ты дочь короля, и он хочет, чтобы ты вышла замуж за отвратительного гоблина, который заколдовал тебя. Но ты не должна. Ты должна дождаться прекрасного принца, который въедет на коне через ворота.

Девочка рассмеялась и повернулась боком. Теперь Ханс Кристиан увидел то, чего не замечал раньше. У нее на спине был горб, очень маленький, чтобы выделяться, когда она стояла лицом к собеседнику, но все же заметный на фоне ее худобы, когда девочка поворачивалась боком. Вот почему она была такая маленькая. Все горбуны такие.

Девочка посмотрела на него и уловила ужас и жалость в его глазах. Немедленно она повернулась к нему, превратившись в разъяренное животное. Ее глаза метали молнии, а щеки покрыл яростный румянец. Но голос, голос остался таким же нежным, как и прежде, даже гнев не мог испортить его.

– Не смотри на меня так! Не нужно меня жалеть! Я рада, что у меня горбатая спина! Я бы не променяла ее на прямую никогда в жизни! Из-за нее отец любит меня намного больше, а люди относятся добрее, исключая, конечно, те моменты, когда они жалеют меня! Я не хочу, чтобы ты жалел меня! Слышишь! Не хочу!

Сатиновые башмачки заскрипели по песку, и она пошла в направлении трапа корабля.

Ханс Кристиан едва ли успел перевести дыхание, прежде чем она вернулась. Розы гнева все еще горели на щеках, но губ коснулась добрая улыбка.

– Я очень вспыльчива, – сказала она. – Мой папа думает, что с возрастом это пройдет. Прощай!

На этот раз она действительно ушла. Ханс Кристиан улыбнулся. Он уже совсем и забыл о ее горбатой спине и помнил лишь о том, что в свой первый день в Копенгагене встретил принцессу. Ханс очень устал. Он вернется в гостиницу и выспится, так как заходящее солнце уже коснулось шпилей Фредериксборга. А завтра он подумает на свежую голову о том, как будет ловить свою удачу.

VII

– Хорошо бороться с морской болезнью тому; у кого стальной желудок, И не забывайте, что этот некто намного меньше обычного человека! – воскликнула штопальная игла. – Ну, вот и все, моя морская болезнь прошла. Чем тоньше некто, тем больше он может вынести.

«Штопальная игла»

На следующий день далеко за полдень Ханс Кристиан вновь сидел на берегу канала. Плечи мальчика согнулись словно от навалившегося на него груза, а в глазах замерло выражение отчаяния, которое так часто посещало его за последние два дня. Его положение становилось невыносимым, и мальчик был слишком подавлен даже для того, чтобы плакать.

Ханс поставил перед собой свою драгоценную сумку и, уперевшись в нее подбородком, стал глядеть в открытое море. Теперь он никак не мог вернуться домой. Этим утром, прежде чем покинуть таверну, Ханс Кристиан съел на завтрак такой маленький кусочек хлеба, что лишь чувством силы воли ему удалось убедить себя, что он сыт. Но после того как он оплатил счет за гостиницу и еду, у него остался лишь один риксдаллер, завернутый в платок. А ему понадобится по крайней мере два, для того чтобы добраться до Нюборга. Оттуда его мог бы забрать старый Клаус, бесплатно выделив ему место на сиденье кучера. Но как ему одолеть первую часть маршрута? Если бы он был всего лишь с дюйм, то мог бы попросить воробьев отнести его домой. Они бы несли его по очереди. Как только кто-то из них уставал, он бы перепрыгивал с одной спины на другую, не опускаясь на землю.

Но даже эта чудесная история не заинтересовала Ханса Кристиана. Более реальным оставалось воспоминание о его утреннем сегодняшнем визите в лавку столяра, надеясь наняться к нему в подмастерья, чтобы заработать на проживание. Но издевательский смех столяра наполнил мальчика отвращением, и меньше чем через час он вновь оказался на улице. Бессознательно ноги привели его к каналу, и вот уже несколько часов он сидел на берегу без единой мысли в голове. Его мозг, бесполезная вещь, отказывался работать.

Мальчик закрыл глаза. Сердце щемило. К тому же у него почему то заболели зубы. Он весь с ног до головы превратился в сгусток пульсирующей боли. Должно быть, Ханс Кристиан уснул, потому что когда открыл глаза, наступил закат. Что-то разбудило его. Он сел, прислушиваясь. Затем на его лице появилось подобие улыбки, и мальчик прильнул взглядом к кораблю, стоящему в гавани. Матрос, взбирающийся по мачте, что-то громко напевал. Язык был неизвестен Хансу. Но это не имело значения. Матрос пел! А Ханс Кристиан тоже умел петь! Почему он не подумал об этом раньше? В Оденсе он пел каждый вечер в саду матери позади дома и знал, что соседи собирались за стеной, чтобы послушать его. Все хвалили его прекрасный голос. А мадам Гульдберг даже сказала, что он поет как ангел, спустившийся с небес.

Ханс Кристиан вскочил на ноги. Его сердце билось как сумасшедшее и чуть не вылетало из груди. Он пойдет к Сибони, человеку, который создал всех великих оперных певцов. Тот прослушает его и немедленно поймет, что мальчик предназначен для театра. Ханс знал, где живет Сибони. Он видел его дом сегодня утром по дороге в лавку столяра и теперь припустился со всех ног в этом направлении.

Разогретые на солнце башмаки громко скрипели, когда Ханс Кристиан поднимался по ступенькам. Затем он снял шляпу, вытер рукавом пот со лба и позвонил в дверь. На этот раз он был настолько уверен в успехе, что даже забыл помолиться, как сделал это в прошлый раз перед дверью мадам Шелл. Ханс почувствовал, как любящая доброта Всемогущего окутала его своим теплом, словно покрывалом. Он не мог вновь потерпеть неудачу.

На его звонок ответила престарелая служанка. У нее было приятное лицо, и она рассматривала неожиданного посетителя с выразительным вниманием.

«Ему следует подойти к задней двери, чтобы попросить еды», – подумала служанка. Она уже было открыла рот, чтобы сказать это, но Ханс Кристиан опередил ее:

– Пожалуйста, могу я увидеть герра Сибони? Это очень важно.

Служанка покачала головой.

– Господин сейчас ужинает со своими гостями.

С этими словами она начала закрывать дверь.

Но от Ханса Кристиана непросто было избавиться. Он просунул ногу в дверь, не давая ей полностью закрыться.

– Вы не можете отмахнуться от меня! – кричал он. – Я должен сегодня же увидеть Сибони! Я на грани отчаяния! Если и на этот раз у меня ничего не получится, я умру с голоду!

Добрая женщина поняла смысл его слов. Однако никогда в своей жизни она не видела столь странного создания. Его огромный нос напоминал носы уличных попрошаек, но глаза были глубокими, темными и несчастными.

– Я дам тебе что-нибудь поесть, – начала она.

Но мальчик ее резко прервал:

– Это не поможет, а если и поможет, то ненадолго! Разве вы не видите, я приехал в Копенгаген, чтобы стать актером, и я должен найти кого-то, кто поможет мне попасть в театральную труппу.

Женщина не могла закрыть перед отчаявшимся мальчиком дверь дома, который был открыт для многих других. Она широко распахнула ее и отошла в сторону, засунув руки под фартук.

Ханс Кристиан поспешил войти, пока она не передумала.

– Я очень бедный мальчик, но я честолюбив и знаю цель, к которой стремлюсь. Когда-нибудь Дания будет гордиться мной, мне лишь нужно начать. Пожалуйста, сходите и спросите у герра Сибони, согласится ли он принять меня всего лишь на несколько минут?

Служанка заколебалась.

– Вы не могли бы прийти с утра?

Но ее сердце растаяло, когда она снова увидела выражение отчаяния в глазах мальчика.

– Подождите здесь, пожалуйста. Я поговорю с хозяином.

– Спасибо, спасибо! – кричал мальчик, радостно смеясь, но его улыбка тратилась впустую. Служанка уже ушла.

Ханс Кристиан сел на ступеньку и обхватил свои колени руками. На парк спускались вечерние тени, но для него они не существовали. Площадь перед ним была ярко освещенной сценой, на которой стоял он, улыбаясь и кланяясь рукоплещущим зрителям.

Прошло очень много времени, прежде чем служанка вернулась. Гости хозяина сразу же заинтересовались этой странной историей и несколько раз заставляли служанку пересказывать ее слово в слово.

– Мы должны увидеть мальчика, – настаивали они, и Сибони согласился.

– Проводите его в гостиную, – приказал он служанке.

Ханс Кристиан вошел и предстал перед целой компанией.

Вместе с собой он внес в комнату дорожную сумку с драгоценным содержимым, а шляпа по-прежнему украшала его голову. Белый платок, который прикрывал его шею, был уложен не столь аккуратно, как это сделали пальцы Анны-Марии, а его волосы не чувствовали прикосновения расчески с того дня, как он покинул Оденсе. Однако он не испытывал смущения, внезапно оказавшись перед большой компанией, в которую входили знаменитый поэт Баггесен и известный профессор музыки в Копенгагенском университете композитор Вейсе. Комната была заполнена великолепно одетыми господами и дамами, но Ханс ни на кого из них не обратил внимания. Поставив на пол свою сумку, он стал искать глазами Сибони. Вот он, без сомнения, тот полный смуглый господин итальянского происхождения. Ханс Кристиан приблизился к нему и сорвал с головы свою шляпу.

– Добрый вечер, герр Сибони, – произнес он.

При звуке его голоса внезапно оборвался смех.

– Я очень благодарен вам за то, что вы согласились принять меня. Вы никогда об этом не пожалеете. Я рожден быть певцом, и если вы пожелаете, я продемонстрирую вам свое мастерство.

С этими словами он немедленно начал изображать отрывки из произведений Хольберга.

Сибони не произнес ни слова. Но присутствовавшие дамы, в большинстве своем драматические критики, часто посещавшие театр, были вполне искренни в своих чувствах. Артистичности никакой, но у мальчика есть душа. Его выступление оказалось настолько волнующим, что некоторые из них даже достали платки и время от времени были слышны всхлипывающие звуки. Сибони сидел, подперев подбородок рукой, и рассматривал мальчика. Он не был склонен к быстрым суждениям, но многое в этом странном мальчике понравилось ему. Может, он никогда и не станет актером, но было вполне очевидно, что он может петь. Более того, он обладал редким даром, заставляющим окружающих забыть о его непривлекательной внешности и нелепом костюме, а сосредоточить все свое внимание на чистоте его души. Пытаясь принять решение, Сибони нахмурился. Мальчик принял это за отказ.

– Герр Сибони, я сейчас еще спою для вас. Я могу петь намного лучше.

Он смело запел песню, едва замечая, что Вейсе аккомпанировал ему на пианино. Одну за другой он выдал им все, что слышал от бродячих артистов, а затем народные песни, которым научила его бабушка. И аплодисменты дам, когда он закончил, прозвучали сердечно и искренне. Ханс Кристиан был настолько охвачен радостью этого теплого приема, что слезы, которые он держал всегда наготове, полились ручьями из его глаз.

В тишине, нарушаемой лишь рыданием мальчика и всхлипыванием нескольких дам, раздался голос Баггесена:

– Я предсказываю, что в один день этот мальчик воплотит в жизнь свои мечты. Мир не сможет не заметить его.

Раздался одобрительный шепот, а затем Сибони произнес первое слово:

– Я, как и вы, Баггесен, верю, что он однажды добьется многого. Но чего, я не знаю.

Он поднялся и дернул за шнурок звонка. Затем, положив свою руку на плечо Ханса, он добавил:

– Ты должен учиться контролировать свои чувства, сынок!

– Да, герр, – выдавил из себя мальчик. – Но это очень трудно, когда ты голоден и уже почти потерял последнюю надежду. Я преодолею это, когда у меня будет достаточно денег.

Сибони слегка сжал худое плечико.

– Возможно. Но ты должен опасаться тщеславия. Когда весь мир будет аплодировать тебе, ты должен оставаться смиренным и благодарить Бога.

– Конечно, герр! Эта часть меня совершенно не беспокоит!

Сибони задумчиво улыбнулся. Вошла служанка. Теперь она взяла сумку и кивнула мальчику. Он последовал за ней в холл. Но вместо того, чтобы отвести его к двери, она направилась к кухне. Соблазнительный аромат недавнего ужина наполнял комнату. В этот момент Ханс осознал, каким пустым на самом деле был его желудок.

– Садись сюда, – сказала служанка, придвигая стул к столу, на котором уже лежали тарелка и ложка.

Бедный голодный мальчик скользнул на свое место. Кухарка, толстая женщина средних лет с закатанными по локоть рукавами, доедала свой ужин на противоположном конце стола. Она весело улыбнулась Хансу и подвинула в его направлении все, что могло бы ему понадобиться. Служанка сняла с огня дымящийся котелок с супом, и мальчик начал есть. Кухарка хоть и искоса, но ласково наблюдала за ним уголком своих глаз. Мальчик знал хорошие манеры и не забыл их и сейчас, хотя было видно, что ему не терпелось проглотить все моментально. Он сразу же понравился кухарке. Через полчаса служанка, кухарка и мальчик стали уже закадычными друзьями.

Через некоторое время служанку вновь позвали в гостиную. Она вернулась назад с пригоршней денег.

– Это для тебя, – сказала служанка Хансу, складывая монеты кучкой рядом с его тарелкой. – Хозяин сказал, что ты ему понравился. Каждый месяц он будет выдавать тебе шестнадцать риксдаллеров. Ты должен найти комнату для жилья, а есть ты будешь приходить сюда. Да, парень, тебе повезло!

Ханс Кристиан не мог поверить своим ушам! Наконец-то он встал на дорогу успеха! Но у служанки были еще новости.

– Хозяин сам будет давать тебе уроки пения! – воскликнула она, ожидая реакции на свои слова.

Ханс чуть не упал в обморок. Он прислонился к спинке стула, его голова опустилась на грудь, а в ушах зазвенело. Великий Сибони сам будет давать ему уроки! Значит, ему было предназначено стать актером!

Еще через полчаса, так до конца и не осознав своей удачи, Ханс Кристиан попрощался со своими новыми друзьями. В этом большом городе он должен где-то найти место для ночлега, чтобы утром вернуться свежим и отдохнувшим.

Шестнадцать риксдаллеров в месяц не такая уж большая сумма на проживание, даже без учета еды. Ему придется найти комнату в одном из беднейших районов. Сумерки коснулись вод канала, а с моря поднимался холодный осенний туман. Ханс Кристиан вздрогнул и прибавил шаг.

Прежде чем наступила ночь, мальчик бессознательно оказался на одной из пользующихся дурной славой улиц города. Выбрав дом, который выглядел хуже всех остальных, он постучал в дверь. Уже потеряв надежду на то, что ему откроют, он внезапно услышал внутри тяжелые шаги и звук отодвигающейся задвижки. Там царила темнота, и мальчик увидел лишь какое-то бесформенное размытое пятно. Но голос, который обратился к нему, напомнил голос его матери.

– Чего тебе надо?

Ханс заколебался.

– Я подумал… может быть, вы сдаете комнаты, – начал он.

Женщина рявкнула:

– Заходи.

Ханс вступил во тьму. Он заметил, что в одном углу стояла кровать и еще какая-то мебель в другом. Женщина подошла к столу, и слабый свет свечи слегка осветил комнату.

Ханс двигался осторожно, боясь споткнуться в полумраке. Женщина придвинула свечу прямо к его лицу. Ханс отпрянул назад от страха, увидев перед собой огромную челюсть и маленькие поросячьи глазки. Все же, несмотря на ее отталкивающую внешность, в ней было что-то, что ему напоминало его мать. Он сразу почувствовал себя как дома.

– Я очень беден, мадам. Но профессор Вейсе и герр Сибони позаботятся обо мне, – постарался убедить ее мальчик. Когда хозяйка услышала упоминание двух знаменитых имен, в ее взоре пронесся какой-то огонек, но она ничего не сказала.

– Сибони собирается сделать из меня певца, а профессор Вейсе – мой друг. Я буду питаться в доме моего учителя, поэтому не доставлю вам никаких беспокойств. У вас должна быть комната для меня!

Она все еще молчала. В дверь раздался короткий стук. Если бы она знала, кто это, то немедленно бы открыла. Не сказав ни слова, вошел мужчина и направился к маленькой лестнице, ведущей в темноту. Шарф закрывал большую часть его лица, а шляпа была глубоко надвинута на лоб. Женщина наблюдала за ним, пока звук его шагов не затих. Затем она повернулась к Хансу Кристиану.

– Это отец одной из моих юных дам, – проворчала она.

Наверху хлопнула дверь. Женщина подняла свечу, прикрывая ее рукой.

– У меня есть только одна комната. Она на самом верху. Пошли.

Ханс последовал за ней по ступенькам. Все двери были закрыты, но из-за них раздавались голоса. Возможно, другие юные леди тоже развлекали своих отцов.

Женщина остановилась и сунула свечу в руки Ханса.

– Вот, иди туда. Там ты найдешь кровать. Но ничего не трогай. Я не люблю беспорядка!

Ханс посмотрел на квадрат темноты над своей головой.

– Но это же чердак. У меня хватит денег, чтобы заплатить за настоящую комнату. Шестнадцать риксдаллеров…

Женщина приковала его своим взглядом.

– Тогда убирайся! Но я вот что тебе скажу. Копенгаген – порочный город. Вряд ли ты сможешь найти в нем безопасное место. К тому же я не знаю ни одного дома в этом городе, куда бы тебя пустили, как я, за двадцать риксдаллеров. Здесь тебя никто не обидит, я обещаю тебе.

Последнего предложения Ханс Кристиан не слышал. В его памяти остались только два слова. Он повернулся и закричал:

– Но у меня лишь шестнадцать! Я не могу платить вам двадцать риксдаллеров!

Женщина пожала плечами:

– Возьми их у старого Вейсе. У него их много.

Она повернулась и зашаркала прочь.

Бедный Ханс Кристиан стал подниматься по лестнице, зажав свечу в руке. Комната наверху оказалась чуланом без окон, покрытым пылью, но в ней, как и сказала женщина, стояла старая софа. Потолок был такой низкий, что Хансу пришлось согнуться, а от сухого холодного воздуха его бросило в дрожь. Он поставил свечу на сломанный стул и присел на кровать, осмотреть свое новое жилище. Несмотря на то что оно было грязным и холодным, это все же лучше, чем берег канала, на котором Ханс Кристиан сидел еще несколько часов назад. Здесь он мог достать свой кукольный театр и в тишине работать над своими пьесами. Но двадцать риксдаллеров! Где он их возьмет? Мальчик не мог попросить об этом своих благодетелей. Они и так сделали для него слишком много. Но если женщина выгонит его отсюда, куда он пойдет? Он может попасть в беду. Хозяйка намекала на ужасные вещи, творящиеся в Копенгагене. Когда будущее выглядело таким светлым, он не мог сдаваться лишь потому, что не нашел для себя подходящего жилья.

Как обычно, начали капать слезы. На него смотрели глаза с портрета давно умершего мужа женщины. Когда-то, наверное, она его любила. Возможно, его дух все еще оказывает на нее какое-то влияние. Ханс приподнялся с кровати и в полусогнутом состоянии, похожий на огромного гнома, добрался до картины. Теперь в гротескном свете свечи казалось, что мертвый муж плакал вместе с ним. Ханс Кристиан почувствовал к нему сострадание. Вот где они вдвоем оказались, на чердаке, друзья по несчастью.

Внизу раздался крик женщины:

– Эй ты, ну где ты там?

Мальчик прижался к двери. К его лбу прилипла паутина, а щеки стали серыми от пыли. Должно быть, у женщины проснулась совесть, и она уже более мягко произнесла:

– Я буду брать с тебя шестнадцать риксдаллеров, но ты их заплатишь вперед. Если ты хоть на минуту опоздаешь оплатить, то сразу же вылетишь отсюда!

– О, спасибо, мадам. Мне будет здесь очень удобно! – радостно кричал Ханс. Если бы их не разделяла лестница, он бы обязательно обнял ее. Вместо этого мальчик сбросил ей монеты, и она жадно пересчитала их.

– Вот тебе белье! – крикнула она, кидая ему одно за другим несколько старых стеганых одеял. – И не жги долго свечу. Я не такая богатая женщина. Я не могу себе позволить жечь свечу всю ночь.

– Конечно, нет, мадам. Я немедленно ложусь спать, – пообещал ей Ханс Кристиан.

Напевая от радости веселую мелодию, он аккуратно заправил постель. Когда она была готова, Ханс снял ботинки, осторожно повесил костюм и забрался под одеяла. Вскоре он согрелся. Тогда мальчик уселся поудобней и, достав из кармана брюк карандаш и листок бумаги, использовав портрет старого мужа в качестве стола, начал писать радостное письмо матери. Когда Анна-Мария получит это письмо и отнесет к жене печатника, которая умеет читать, она узнает, что ее сын уже встал на дорогу славы. Он разговаривал с величайшими людьми этого города, которым он понравился. Теперь осталось переждать маленький период обучения, прежде чем он выйдет на сцену и поклонится датской публике.

Через полчаса хозяйка, совершая обход, посмотрела на чердак. На потолке все еще плясал лучик света.

– Затуши свечу! – рявкнула она.

Свет исчез, и женщина пошла дальше. Но свеча все еще горела. Ханс Кристиан прикрыл ее своей огромной шляпой. Теперь он был в безопасности. Из-под завернутого в рулон старого ковра появились два мышиных носика. В их владения так давно уже никто не вторгался, что они забыли страх перед человеком. Не спеша, переставляя ножки, они вышли на открытое пространство, которое являлось для них их бальной комнатой.

Ханс Кристиан с улыбкой наблюдал за ними. Он всегда любил мышей. Но сейчас у него не было времени, чтобы поговорить с ними. Помочив языком кончик карандаша, мальчик продолжал писать до тех пор, пока свет огарка не исчез в массе расплавленного воска.

VIII

Он опустился на колени и начал искренне молиться. Казалось, что дерево превратилось в святую церковь, принимающую его поклонение. Птицы запели так, словно они тоже стали прихожанами этой новой церкви, и благоухание дикорастущих цветов было похожим на аромат амброзии, в то время как молодой священник произносил слова из Библии: «День снизошел до нас, дав свет тем, кто сидит во тьме и тени смерти; чтобы направить их на путь покоя».

«Дочь болотного царя»

Судьбе, похоже, понравилось шутить с Хансом Кристианом Андерсеном. Она давала соблазнительные обещания, которых не могла не выполнить, а затем внезапно словно забывала о них. И 1820 год предстал калейдоскопом подобных поворотов колеса фортуны. Отчаяние, сожаление и разочарование следовали за мальчиком по пятам, оставляя в его душе глубокие отпечатки, которые никогда не сотрутся.

Однако в тот же самый год, когда его психическое отчаяние и физическое нездоровье в условиях крайней нищеты достигли таких пределов, что он ни с кем не мог даже поговорить об этом, вырос его дух и гордость, та неукрощенная гордость, которая стала единственным убежищем его чересчур чувствительной души. У него появились друзья, но друзьями оказались те, перед кем он должен был отступать, чтобы не нарушить дружбу, а если ему и требовалась помощь, они должны были сами догадаться об этом. Просить о помощи для мальчика было все равно, что просить милостыню, а Ханс Кристиан не был попрошайкой.

Однако именно так он и выглядел, когда в первый день этого многообещающего года тащился под дождем. Наступающий год обещал быть хорошим только потому, что не мог быть хуже предыдущего. Несмотря на постоянное голодание, мальчик еще подрос, но приобрел сутулость из-за того, что, стесняясь своей долговязости, стремился казаться ниже. Впрочем, сутулость не имела значения, так как ее скрывал пиджак. Но сам костюм стал ему узок в плечах, а из-под коротких рукавов выглядывали длинные костлявые руки. Однако протертые места были аккуратно заштопаны. Башмаки для конфирмации давно обтрепались, и через отрывающуюся подошву выглядывали голые пальцы, а каблуки стерлись под корень. Единственной вещью из его наряда, сохранившейся в более-менее приличном состоянии, оставалась шляпа покойного Андерсена. Выцветшая и перекошенная набок от частого пребывания под дождем, она все же смотрелась шляпой.

Дождь стучал по крышам домов, и когда мальчику удалось найти убежище возле какого-то здания, то крупные капли стали отплясывать чечетку на его плечах и голове. Посередине улицы было лучше. По крайней мере, там капли были поменьше. В такую погоду, когда лучше оставаться дома, Ханс шел через весь город, преследуя вполне определенную цель. Говорят, как проведешь первый день Нового года, таким будет весь год. А Ханс Кристиан был твердо намерен выйти на сцену Королевского театра. Но он еще не так далеко ушел по дороге, ведущей его к карьере актера. В начале года, благодаря доброте герра Далена, он был принят в танцевальную школу и даже имел счастье поучаствовать в балете «Армида» в костюме тролля. Его имя в программке «тролль – Андерсен» не давало ему уснуть много ночей и стоило его хозяйке множества свечей, так как все это время он лежал на чердаке, читая эти великолепные слова снова и снова. Его звезда взошла. Он был в этом уверен.

Столкнувшись с актерами за кулисами, он внезапно оказался в мире, которому были незнакомы нужда и голод. Он продолжал заниматься уроками пения с Сибони, в то время как тот разрешал своему ученику присутствовать на его занятиях с оперными певцами. Поэт Гульдберг, брат того полковника в Оденсе, который подвел его к принцу, дал ему несколько занятий по датскому языку, а добрая дама взяла на себя обязательство научить его немецкому. Декан университета разрешил Хансу свободно посещать университетскую библиотеку и даже позволил брать с собой на ночь некоторые книги. Но пик счастья был достигнут тогда, когда Линдгрен, первый комический актер театра, добровольно вызвался обучить мальчика некоторым комическим сценам из пьес Хольберга.

Что еще жизнь преподнесет ему? Чего лучшего ему еще желать? Ничего. Но она могла забрать свои бесценные дары и делала это безжалостно. Шлепая дальше по лужам, Ханс Кристиан пытался вспомнить что-нибудь хорошее. Конечно, пора бы уже случиться чему-нибудь хорошему. Гульдберг, узнав, что его ученик проводит за кулисами больше времени, чем за его уроками, пришел в ярость и с упреком, который задел мальчика до глубины души, заявил, что не желает больше впустую тратить свое драгоценное время.

Этот дурной пример оказался заразительным. Дален прогнал его из танцевальной школы под предлогом того, что его движения никогда не будут грациозными. Бог театра, Линдгрен посоветовал ему, что если он однажды и станет чем-то, то уж не актером, это точно. И тогда мир, который был для него более реальным, чем сама реальность, захлопнул перед ним свою дверь.

К тому же Снежная королева пришла за его бабушкой.

Когда Ханс Кристиан прочел письмо печатника Иверсена, сообщавшего об этом трагическом событии, мальчик понял, что еще никогда в жизни не находился в состоянии такого глубокого отчаяния.

К физическим страданиям добавилось и психическое напряжение. Положение становилось невыносимым. Деньги, которые дали Вейсе и Сибони, закончились, и они, ничего не зная об этом, советовали мальчику вернуться в Оденсе и попросить мать устроить его в школу. Были и другие люди, к которым мальчик мог бы обратиться за помощью, но он не хотел этого делать. Барьер гордости поднимался все выше, камень за камнем, кирпичик за кирпичиком.

Еще до того, как деньги окончательно закончились, Ханс переехал в еще более бедный район в лачугу, владельцем которой была вдова моряка, и где он спал на соломенном тюфяке на маленькой кухоньке. Каждое утро вдова давала ему чашку кофе, думая, что он ест где-то у друзей. По крайней мере, его не было целый день, а ее больше ничего не интересовало. Она не знала, что весь день он бродит по берегам каналов, рассматривая рыбачьи лодки, и только когда уже не в состоянии переносить голод, заходит в самые дешевые столовые, чтобы съесть маленький кусочек хлеба.

Но именно из таких тяжелых дней черпается жизненный опыт, и, несмотря ни на что, Ханс испытывал чувство удовлетворения. В этой маленькой комнатке Бог был вместе с ним. Каждую ночь Ханс Кристиан вставал на колени и спрашивал: «Скоро ли дела изменятся к лучшему?» Если Бог и не спешил отвечать, то только потому, что время Ханса еще не пришло. Мальчик должен подождать.

Новогодний день принес новые надежды. Ханс Кристиан был настолько счастлив, что негромко напевал, тащась по мокрым улицам. Подошва башмака цеплялась за камни. Он как мог пришил ее, но она каждый раз отрывалась. Может быть, потому, что сегодня был Новый год, старая хозяйка разрешила ему остаться на кухне и работать над своей новой пьесой «Лесная часовня». День принес столько нового, что веселая мелодия так и лилась, привлекая внимание прохожих, а одна женщина даже выглянула из окна и помахала ему.

Ханс Кристиан шел по улицам, направляясь к театру: театр достаточно спокойное место в это дождливое зимнее утро. Сегодня не будет представлений, но швейцар останется стоять на своем месте, чтобы отгонять зевак. Мальчик мягко открыл дверь. Как он и ожидал, старик спал в своем удобном кресле. Закрыв за собой дверь, Ханс Кристиан на цыпочках прокрался через холл, который вел к сцене. Света не было, но он так часто ходил по этому коридору, что знал каждый его дюйм. Вот и сцена, огромная, высокая площадка, уставленная декорациями и мебелью. Занавес был опущен, отделяя от сцены оркестровую яму и зрительный зал. Даже призраки этого места молчали и спали.

Как он только осмелился мечтать, что будет говорить со сцены, на которой стояли великие! Но если бы у Ханса Кристиана не было силы воли, он бы не приехал в Копенгаген и не остался бы здесь. Мальчик осторожно сделал один шаг по сцене, затем другой, пока не оказался в самой ее середине. Теперь он должен говорить. Но у него не было ни единой мысли в голове. Он не мог ничего сказать. Огромное темное пространство впереди казалось путающим, совсем не таким, как в дни спектаклей, когда оно освещено светом рамп и дружелюбных лиц. Он закрыл глаза, но так и не смог ни на чем сосредоточиться. Все строки, которые мальчик выучил, занимаясь с Линдгреном, ушли, исчезли, испарились. Он мог вспомнить только какую-то часть фраз.

Ханс Кристиан опустился на колени, сложил руки, поднял голову к небесам, которые существовали где-то там над балконами, он это знал, и начал молиться. Сначала слова молитвы вылетали быстро, но по мере того, как он говорил, ужас отступал на задний план, речь его стала литься спокойно и сердце наполнилось теплом. Давным-давно он выучил эту молитву у своего отца, но лишь в аллеях Копенгагена ее смысл дошел до него. Никто так пылко не молит о хлебе насущном, как человек, умирающий от физического и духовного голода. Ханс Кристиан понимал то, чему он молился.

Когда мальчик поднялся со слезами на глазах, он улыбнулся в сторону пустых рядов. Все будет так, как надо! Там за углом его ожидало прекрасное будущее. Он ушел со сцены и вернулся в холл. Швейцар все еще спал, и мальчик неслышно прошел мимо него и вновь вышел под дождь.