Текст книги "Полет лебедя"

Автор книги: Маргарет Энн Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Как я люблю Германию, – произнесла Иенни, затаив дыхание. – Она самая лучшая страна в мире, кроме моей родной Швеции. Вы должны тоже влюбиться в нее.

Ханс стоял немного в отдалении в тени занавесок.

– Она прекрасна. Германия отнеслась ко мне намного лучше, чем моя собственная страна.

– Вы несправедливы по отношению к Дании, Ханс, – запротестовала Иенни. Ее взгляд был прикован к сказочному саду за окном. – Ваш народ гордится вами, но он очень сдержан на эмоции по своей природе. Они не выражают на словах своей привязанности.

– И на делах тоже, – горько произнес Ханс. – Они видели меня в Оденсе, без крыльев, идущим в деревянных башмаках с бидоном молока через деревню. И этого они не могут забыть. Им все равно, что короли находят мое общество приятным. Для них я навсегда останусь бедным мальчишкой, на котором вечно будет лежать клеймо нищеты.

– Прекратите вести себя как одинокое привидение во тьме, – приказала Иенни. – Идите и сядьте рядом со мной.

Ханс присел рядом, но повернулся спиной к лунному свету.

– Теперь не будьте таким отчаявшимся. Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.

– Мне нужно сказать вам кое-что очень важное, Иенни, – начал он. – Я известный человек, вы знаете это. Вы видите, с каким уважением меня здесь принимают. Теперь так происходит везде. Вот посмотрите, это кольцо, которое подарил мне герцог Ольденбургский, а это орден Красного орла от короля Пруссии. Он прекрасен, не правда ли? – И он подставил свои сокровища под лунный свет. – И я показывал вам альбом из синего бархата, который подарила мне прусская принцесса. Все они принимали меня как друга.

Иенни не могла не улыбнуться его настойчивости. Она погладила его по щеке, а он отпрянул назад так, словно получил пощечину.

– Ребенок, – произнесла она. – Маленький мальчик с треуголкой на голове и рапирой в руках, играющий в солдатиков.

– Иенни, но разве эти вещи не важны для вас? – его голос, раздающийся из темного угла, был похож на стон.

– Нет, Ханс, – мягко ответила она. Ее взгляд был вновь прикован к саду. – Вы стремитесь к славе как скупец к звону золота, окружив себя почестями словно кучками монет. Но все это пустое.

– А к чему же еще стремиться? Насекомое, которое живет лишь день, не знает отдыха. Его полет – это его жизнь. А день так быстро клонится к закату. Я не могу позволить себе попусту тратить время!

Иенни покачала головой:

– Это не то, что я имела в виду, Ханс.

– Я знаю, вы думаете, что я тщеславен, но это не так. Хотя, возможно, я самый тщеславный из всех существ. Похвала заставляет меня бояться, заставляет молить Бога о том, чтобы я не лишился ее. Если бы люди только могли понять это!

– Я понимаю больше, чем вам кажется.

Ханс повернулся на ее голос. Тень от окна падала на ее платье. Как прекрасна была она в лунном свете. Она казалась скорее ребенком, чем взрослой женщиной.

– Я знаю, какую боль доставляет вам критика. Мне бы тоже она доставляла боль, если бы только я позволила ей встать надо мной. Вы обречены вращаться в высших кругах и я тоже. Люди, которые ниже нас, смотрят на нас и думают, что мы погрязли в своем тщеславии, что мы слишком высокого мнения о себе. Такова наша судьба. Мы не должны все это принимать близко к сердцу.

– Возможно, я слишком жажду признания, Иенни. И если это так, то в том вина моего отчаяния. В детстве я не научился ничему. Мои душевные порывы не были направлены к познанию мира. Душа горела как пламя. Когда я наконец-то пошел в школу, со мной так плохо обращались, что я до сих пор удивляюсь, как сумел все это пережить. Мне приходилось делать каждый шаг своего творческого пути на публике, у всех перед глазами. Мне приходилось нелегко.

– Я знаю это, – ответила Иенни, опуская глаза, чтобы скрыть наворачивающиеся слезы. – Я читала об этом в ваших историях.

Ханс продолжил, словно не слышал ее. Он пытался передать словами все те мысли, что мучили его прошедший год.

– Возможно, именно потому, что я так мало имел в прошлом, я переоцениваю свое нынешнее положение. Никогда в жизни я не получал столько внимания. Если бы я взглянул на то время, когда бедным мальчиком приехал в Копенгаген с одним лишь узелком, я бы сказал: «Теперь у меня есть все, чего только можно пожелать!»

Ироничная улыбка слегка скользнула по губам Ханса Кристиана.

– Не знаю, что тому причиной. Мое ли признание за границей или деньги, которые я трачу на парикмахера и портного. Но это чего-то стоит. Должно стоить!

Возникла пауза, наполненная напряжением, которое чувствовали оба. В серебряном свете луны лицо Иенни казалось бледным.

– А разве вы не добились всего, чего хотели?

– Нет, – его голос был таким тихим, что у Иенни возникло сомнение, ответил ли он ей или нет.

– Вы ожидаете невозможного? Никто не может надеяться иметь все на свете.

– Мне нужен всего лишь дом!

Вот он и сказал. Теперь будет проще.

– Я хочу, чтобы у меня была жена, которая ходила бы со мной по воскресеньям в церковь, и маленькая пухленькая дочка, сидящая у меня на коленях, пока я ей рассказываю сказки. Разве это невозможно?

– Кто бы мог подумать, что великого поэта посещают такие домашние мечты? – непринужденно спросила Иенни.

– Кто бы мог подумать, что поэт может быть таким одиноким?

– Я часто тоже бываю одинокой.

– Но у вас есть семья, на которую вы всегда можете положиться! А у меня нет никого. У меня много друзей, я много путешествую. Но у меня нет очага, у которого я мог бы остановиться. У моих сказочных детей есть свои дома и семьи, а у меня, их отца, нет ничего.

Иенни решила, что как раз пришло время сменить тему.

– Вы прочитаете завтра «Калоши счастья», Ханс? Вы обещали. Но мы были так заняты…

– Я никогда не бываю слишком занят для вас. Все мои истории предназначены вам, Иенни.

Рука девушки рванулась к горлу, но ей удалось произнести довольно обыденным тоном:

– Дорогой Ханс! Какой же вы хороший друг!

Он начал двигаться по длинному подоконнику в

ее сторону, пока не оказался так близко, что она смогла увидеть, как бьется венка у его виска.

– Иенни, разве вы никогда не думали обо мне больше, чем о друге? – Его глаза умоляли ее, как глаза щенка, просящего убежище.

В горле у Иенни пересохло. Но она должна сказать это, должна.

– Почему же, думала.

– Вы думали! Вы давали мне это понять! Вы пели для меня и плакали над моими историями, и позволяли мне делиться с вами всеми моими мечтами и надеждами!

Девушка отодвинулась подальше в свой угол.

– Но я бы сделала то же самое и для своего брата, Ханс.

– Вы хотите сказать…

Ее последующие слова были словно пинок маленькому потерявшемуся щенку.

– Я люблю вас и всегда буду любить. Но каждый из нас должен идти своей дорогой.

– Но если вы любите меня…

– Как самого близкого друга, но не больше.

Ханс долго смотрел ей в глаза, пока до него не

начало доходить, что она имела в виду именно то, что сказала. Его стало охватывать состояние отчаяния, которому он раньше так сильно был подвержен. Но внезапно ему пришло в голову, что он больше не тот бедный мальчик, которого каждый мог легко отвергнуть. Теперь он был мужчина. Великий мужчина. Приступ протеста заставил его вскочить на ноги.

– Иенни, вы должны пересмотреть свой ответ! Вы не понимаете, что я вам предлагаю! Мир принадлежит мне, и я кладу его к вашим ногам!

Девушка горделиво вскинула голову. И она уже не была больше дитя Иенни, теперь она была фрекен Линд, королева.

– Я сама завоюю для себя мир!

– Иенни, подумайте, чего мы можем достичь вместе!

– Мы должны быть самодостаточны. Я никогда не выйду замуж. Моя музыка – это все, что мне надо. Если бы у меня больше ничего не было, мне бы ее вполне хватило. Она требует принести в жертву всю мою жизнь, мою женственность, все мои женские амбиции. А иначе и быть не может. Мы с вами неординарные люди. Я понимаю это, а вы нет.

Ханс снова оказался в тени.

– Я прошу только отдать, а не принять!

Иенни встала. Несмотря на ее небольшой рост,

она казалась величественной и преисполненной достоинства.

– Человечество мне может дать очень немного. Я никогда ни в чем не нуждалась и ни у кого не просила помощи. Даже петь я научилась благодаря тому, что вложил в меня Бог. Я пела как птицы в небе. Только не думайте, Ханс, что я впала в тщеславие. Я только знаю то, что я должна делать. Я была бы очень глупа, если бы не знала.

– Вы знаете власть своего голоса, как я знаю силу своего пера. Давайте пойдем по жизни вместе! Наше счастье вознесет нас до таких высот, которых мы не сможем достичь поодиночке!

– Я ни с кем не могу делить моменты своего счастья! – И она вновь повернулась к саду, словно он хранил какой-то секрет.

– Когда я допеваю арию и музыка замолкает, возникает момент, лишь одно-единственное мгновение, когда я стою, затаив дыхание, пытаясь узнать, поняли ли меня, понравилась ли я зрителю. И когда из партера, с галерки, из темноты раздается гром аплодисментов, вот тогда я по-настоящему счастлива. Никто не может разделить этого со мной.

– Но вы не представляете, что вы для меня значите! – воскликнул Ханс, снова опускаясь на подоконник рядом с ней и беря девушку за руки. – Я описал все это в истории, самой прекрасной, когда-либо мной написанной. Она о маленькой серенькой птичке, которая своим пением заставляла поверить всех, что ее простая внешность на самом деле прекрасна. Кроме того, ее песня вылечила Императора и вернула радость в его сердце. Вот что вы сделали для меня, Иенни. Вы прогнали прочь страхи и холодную тьму, вы открыли для меня новый мир, мир, наполненный светом и радостью, где нет места горю и сомнению.

– Это очень мило, Ханс, – произнесла она, с улыбкой глядя на него.

– Вы ведь любите меня!

Она освободила свои руки.

– У меня в жизнь есть только одна любовь – музыка.

– Иенни, я уведу вас с холода. Вы ненавидите холод и я тоже, – продолжал он. – Летом я отвезу вас в Италию, Францию, Англию. Наш очаг будет гореть в каждой стране Европы!

Небольшая морщинка раздражения пролегла между ее черных бровей, но Ханс не мог видеть этого в темноте.

– Ханс Кристиан, прошу вас. Вы становитесь утомительным.

Девушка быстро соскочила с подоконника и направилась к занавескам. Но он преградил ей дорогу, не выпуская наружу.

– Простите меня. Но, может быть, вы еще измените свое мнение?

– Нет. Откройте, пожалуйста, занавески.

Ханс колебался. Он не мог упустить этого момента. Внезапно он схватил ее за руки и так сильно сжал, что чуть не раздался хруст костей.

– Я не отпущу вас! Всю свою жизнь я был один, так как никто на свете не понимал меня и не любил так, как вы! Я не могу позволить вам покинуть меня!

Иенни была напугана.

– Пожалуйста, Ханс…

– Я заставлю вас выйти за меня замуж, и потом вы будете этому рады. Я вознесу вас так высоко, намного выше, чем вы это можете представить. В своем полете мы потеряем из виду мир!

– Пропустите меня, пожалуйста!

– Скажите, что вы выйдете за меня замуж! Быстрее!

– Нет!

Это маленькое слово было взрывом испуга и раздражения одновременно. Ханс отпустил ее и раскрыл занавески. Из бальной комнаты доносилась музыка нового танца, и пары кружили по полу. Иенни подбежала к зеркалу возле розового камина и быстро посмотрела на себя. Конечно же внешний вид выдавал ее эмоции.

Ханс последовал за ней на середину комнаты.

– Но вы же любите меня! Вы мне сказали это!

– Я знаю.

Иенни рассматривала свои локоны.

– Тогда почему? Должна же быть какая-то причина!

Она вскинула голову в жесте раздражения.

– Ну хорошо! Идите сюда.

Девушка схватила его за руку и поставила перед зеркалом.

– Теперь вы видите?

Позади него Иенни смотрела в отражение его глаз в зеркале. Сначала они были недоверчивыми, но вместе с пониманием пришло выражение болезненного ужаса. Ханс Кристиан положил руку на лицо, словно пытался почувствовать плотью их выражение.

Мгновенно Иенни охватил страх оттого, что она натворила. Нет! Нет, она не хотела быть такой жестокой. Она лишь пыталась положить конец его надоедливой настойчивости.

– Ханс, не смотрите так! Я не это имела в виду!

Он, казалось, не слышал ее слов. Девушка схватила его руку в приступе паники.

– Ханс! Пожалуйста, посмотрите на меня! Я только хотела… – ее речь внезапно оборвалась.

Глаза Ханса Кристиана все еще смотрели на свое отражение в зеркале. Он открыл рот, но из него не вырвалось ни слова. Он приложил огромное усилие, и ему удалось выдавить из себя глухой шепот:

– Я очень безобразен.

Иенни никогда в своей жизни не была так напугана. Еще мгновение, и она бы позвала на помощь. Но в это время из двери раздался голос великого герцога Ольденбургского.

– Фрейлейн Линд. Я обыскал весь замок в поисках вас! Мы разучиваем новую фигуру, и никто, кроме вас, не может быть моей партнершей!

Девушка ушла с ним, даже не оглянувшись назад.

Ханс Кристиан видел в зеркале, как она уходила. Когда она закружилась в танце, он молча вернулся к занавескам и, приоткрыв одну из них, ступил на покрытый снегом балкон. Было очень холодно. Снег блестел, а звезды казались такими маленькими и далекими. Луна, похожая на лицо старика, была хорошо видна. Старик улыбался. Даже старик на луне смеялся над ним.

– Час назад я был молод, а теперь я постарел. Я больше никогда не буду молодым, – он сказал это громко, но его никто не слышал. Никто, кроме сосулек. А они были не намного холоднее, чем сердце Иенни.

В тот вечер Иенни его больше не видела. А утром еще до того, как она проснулась, он сел на поезд, идущий в Берлин.

XXXIII

В лесу было тихо, очень тихо. Он упал на колени и запел свой вечерний гимн: «Никогда мне не найти того, что я ищу. Солнце садится, наступает ночь, темная, темная ночь».

«Колокол»

Проходили годы, похожие один на другой. Но все же каждый новый год приносил в жизнь великого поэта Дании новые похвалы и почести. Европа его боготворила, и даже Америка, глубоко озабоченная собственными проблемами в эти лихорадочные годы, нашла время, чтобы прочитать его «Волшебные истории», переведенные миссис Ховитт. Голоса молодой Америки присоединились к хору похвал, проносящемуся по всему миру. Ханс Кристиан достиг вершин, которых не удалось достичь ни одному из простых смертных. Теперь он уже не мог взобраться еще выше.

Он стал почетным гостем при каждом дворе Европы и среди своих личных друзей мог насчитать нескольких королей. У него было достаточно денег, чтобы жить, не в чем не нуждаясь, у него был свой дом, но он никогда в нем долго не задерживался. Англия, Голландия, Италия и Германия были для него больше домом, чем его родная страна.

Тринадцать лет путешествий привели его опять в Англию. Его первый визит туда десять лет назад стал настоящим триумфом. Его приняла королева, во всех литературных кругах говорили о нем, и, несмотря на его плохой английский, он в скором времени стал центром любого собрания, где только появлялся. Так же было и в этот раз, за исключением того, что теперь свет рампы не особо его привлекал. Признание он принимал спокойно, но больше был склонен к тому, чтобы найти тихий уголок, где сможет посидеть спокойно и понаблюдать.

Гэдшилл, летний дом Чарльза Диккенса и его жены, был для него убежищем. Двое мужчин стали близкими друзьями, и около пяти недель Андерсен гостил в загородном доме. Девять детей Диккенсов были его постоянными спутниками в прогулках по зеленым лужайкам, а так же собаки, непрерывно следовавшие за ним по загородным лугам. А по вечерам, когда Диккенс и его друг Уилки Коллинз устраивали в сенном сарае театральное любительское представление, Ханс Кристиан сидел с миссис Диккенс и ее старшей дочерью в саду, наблюдая за светлячками и вдыхая чудесный аромат роз.

В это ночь, когда из сарая раздавались иногда реплики актеров, Андерсен рассказывал сказку. Он удобно расположился в большом кресле, а белые платья его слушательниц казались огромными цветами в темноте. Андерсен время от времени замолкал и прислушивался к шуму воды. Но на этот раз пауза была слишком долгой.

– Но это не может быть концом истории, мистер Андерсен! – запротестовала Кэти. – Король не мог выйти на улицу абсолютно голым!

Ханс улыбнулся в темноте.

– Почему же? Он же не мог признаться, что одежды были невидимы для него, так как хитрые ткачи, которые на самом деле были просто обманщиками и ворами, сказали, что одежду может видеть только тот, кто умен и находится на своем месте. Поэтому королю приходилось делать вид, что на нем великолепный богатый костюм.

Кэти радостно рассмеялась.

– А что сказали люди?

– Они говорили: «Как прекрасны новые одежды короля! Какой шлейф спадает с его плеч!» Ни одно из платьев его величества никогда не удостаивалось подобного успеха. «Но король-то голый», – вдруг воскликнул маленький мальчик. «Слышали, что сказал мальчик?» – спросил его отец. И все стали шепотом передавать друг другу слова мальчишки. «Но король же голый!» – в конце концов закричали все люди. Это сильно задело его величество, так как он чувствовал, что они говорили правду. Но король говорил себе: «Я должен идти дальше вместе с процессией». Поэтому он гордо поднял голову и продолжал идти, а его камердинеры еще сильнее вцепились в шлейф, которого не существовало.

Странный голос Ханса замолчал. Единственным звуком было стрекотание сверчка почти под самыми его ногами.

– И это конец? – спросила миссис Диккенс своим сочным голосом.

– Да, – согласился поэт.

– По моему мнению, этот король был пустоголовый болван, – задумчиво произнесла она.

Андерсен рассмеялся:

– Да, позор для человечества.

– Но никто не будет разгуливать голышом по улице, думая, что на самом деле одет, – практично заявила миссис Диккенс.

– Не в прямом смысле, – согласился Андерсен, – но, фигурально выражаясь, со многими из нас именно так и происходит. Для одного такого я и посвятил эту сказку. Это некий датский писатель, который считает себя одетым в одежды поэзии.

– А он узнал себя? – спросила Кэти.

– Думаю, что да. Он был очень осторожен, чтобы не упомянуть мне об этом.

Обе дамы рассмеялись вместе с ним. Затем миссис Диккенс произнесла своим спокойным тоном:

– Я надеюсь, вы никогда не опишете меня в одной из своих двусмысленных историй. Я не так умна, чтобы узнать себя, но не хочу, чтобы все другие смеялись надо мной у меня за спиной.

Кэти сжала руку матери.

– Боже, мама, что вы говорите. Наш друг Ханс Кристиан никогда ничего дурного не напишет о вас!

– Конечно, нет. Вы были мне прекрасным другом, миссис Диккенс. Вы открыли для меня свой дом и сделали меня почетным гостем в кругу вашей семьи.

– Но мы так рады, что вы гостите у нас, – воскликнула Кэти. – Никто не умеет рассказывать таких прекрасных историй, как вы. Даже Бэби полюбил вас! Помните, когда вы появились здесь первый раз, он сказал, что вытолкнет вас в окно? А сегодня он мне говорил, что втолкнет вас в окно снова. Это для него очень высокая похвала!

Миссис Диккенс добавила:

– Ему трудно угодить, как и твоему отцу!

На некоторое время повисло молчание, которое нарушил лишь вздох высокого человека в кресле.

– Как я завидую вашему счастью!

– Моему счастью? – удивленно повторила миссис Диккенс.

Ханс махнул рукой.

– Вашему дому, вашей семье. У меня ничего этого нет. Никогда раньше я не чувствовал такой необходимости иметь семью, мне так нужно, чтобы рядом со мной были люди. Временами, когда я путешествую, мне кажется, что друзей вполне достаточно, но теперь я чувствую себя очень одиноким. Я старый холостяк с молодым сердцем.

– Но у вас есть слава и уважение, – напомнила ему миссис Диккенс, размышляя, как надо обращаться с Андерсеном, находящимся в таком расположении духа.

– Да, это то, чего я хотел. Человек не может иметь все на свете.

– Нет, – неуверенно ответила она. Затем ей в голову пришла удачная мысль. – Но, может быть, еще не поздно. Вы можете кого-нибудь найти…

– Уже слишком поздно, – прервал ее Ханс. И она могла представить его печальное лицо, которое скрывала тьма. – Моя зима приближается, белые пчелы кружатся, и с каждым прошедшим годом появляется все больше и больше седых волос.

– Нельзя впадать в отчаяние, мистер Андерсен, – сказала Кэти. – Возраст бессилен перед вами. Вы такой же, как и мой Пан. Посмотрите, стоит и играет на своей трубочке под луной! И его не волнует, сколь много зим прошло над его головой.

Ханс ответил усталым голосом:

– Он сделан из камня, бедный парень. Или мне стоит сказать счастливый парень? Как, наверное, хорошо осознавать, что ничто не волнует тебя. Да, я согласен, лучше иметь каменное сердце, чем тот хрупкий орган, которым обладает человек.

Миссис Диккенс что-то шепнула Кэти, и та исчезла в темноте. Ханс и не заметил ее исчезновения.

– Я думаю, что вы и Пан счастливее многих остальных, – печально произнесла женщина. – За все существует компенсация. Те, кого ты любишь, могут причинить тебе сильную боль. Этой стороны медали вам удалось избежать.

Никто в ее семье никогда не слышал, чтобы она говорила подобные вещи. Она кашлянула и продолжила дальше более естественно:

– По крайней мере, у вас есть воспоминания, такие же свежие и прекрасные, как и ваша молодость.

– Воспоминания не всегда приятны, – ответил Ханс, глядя на луну. С того места, где он сидел, ему казалось, что луна приветствовала Пана. – Говорят, что печали, как оковы, охватывают человека. Я верю в это. То же самое и с памятью. Она сковывает тебя по рукам и ногам, а свою голову кладет тебе на сердце.

Миссис Диккенс заерзала на скамейке. Почему не идет Чарльз? Неужели Кэти забыла сказать ему?

– Почему бы не вспомнить приятные вещи, мистер Андерсен. Все ваши путешествия и знакомства с королевскими персонами. У вас должно быть много хороших воспоминаний, которые не позволяют вам скучать.

– Конечно же! – ответил Ханс, и его голос стал мечтательным. – Всегда приятно вспомнить зеленые лужайки Дании, где сено стоит в стогах, источая вокруг себя прекрасный аромат. Луна сияет из облаков. И я помню море с бурлящими волнами. Да, Дания прекрасна!

– Конечно же вы вернетесь туда, когда устанете от Англии, – сказала добрая миссис Диккенс.

Ханс поднялся на ноги.

– Нет, я не могу вернуться. Возможно, что уже никогда не вернусь. Данию раздирают на части политики. И вновь угрожает война с Германией. Я внес свою лепту. Но из-за того, что я не хотел назвать имен своих немецких друзей, меня обвинили в предательстве. Меня, кто так любит свою страну!

Его голос сорвался. Миссис Диккенс вскочила на ноги и поспешила к нему.

– Боже, боже, не может так все быть плохо.

Она схватила его за руку и тянула за собой в направлении сарая. Ну вот наконец-то и Чарльз!

– Мистер Андерсен, вот идет мой муж и с ним кто-то из актеров.

Она отошла в сторону при виде Двух фигур и Кэти на заднем плане, появившихся из темноты. Ханс повернулся в их сторону в ожидании, что сейчас будет представлен даме. Но она, забыв о всяких светских формальностях, подбежала к нему и обняла его за шею.

– Ханс Кристиан! Это действительно вы? Я сразу же прибежала, как только Кэти сказала мне. Вы меня не помните?

Ханс попытался сделать шаг назад, но руки не отпускали его. Более того, странной даме удалось запечатлеть по поцелую на каждой из его щек. Только после этого она его отпустила.

– Столько много лет прошло. Но давайте не думать об этом! Вы совсем не изменились, нет! Я помню, как вы выглядели в парке в тот день…

– Элси! – выдохнул Ханс. – Но вы не Элси!

Дама захихикала и кокетливо потрясла своими кудряшками.

– Вы помните! Я тоже не изменилась, не так ли?

Ханс Кристиан осмелился подойти поближе и

изучить ее лицо в лунном свете. Только глаза остались прежними. Но это было все. Была какая-то мелочность, кукольное качество в ее круглом лице и полной фигуре, которые совсем не понравились ему. То, что было легкомыслием у молоденькой девушки, превратилось в глупость у дамы среднего возраста. Она все так же надувала губки, что когда-то придавало ее лицу очень милое выражение, а ее волосы все так же спадали каскадом каштановых кудряшек, если не считать седины на висках. Ханс не мог скрыть дрожи, когда отошел к своему другу Диккенсу.

Дама не заметила ничего неприятного.

– Я думаю, вам очень приятно встретить меня здесь в Англии. Это судьба, герр Андерсен, просто судьба! Мой первый муж умер, бедняжка. Но он оставил мне немало денег. Я всегда знала, что так и будет. А теперь я вышла замуж за молодого человека, он писатель. Вам не кажется это странным? Я всегда любила писателей!

Дама сделала паузу, чтобы перевести дыхание, пытаясь в этот момент приблизиться к Андерсену, чтобы заглянуть ему прямо в глаза.

– У меня есть сын. Чудесный мальчик, он один из двойняшек. Я знаю, все матери сумасшедшие в отношении своих детей. Но я очень разумно смотрю на этот вопрос. Он очень умный мальчик, и с моей стороны было бы глупо не говорить об этом. А он бы мог быть вашим сыном, Ханс Кристиан!

Диккенс кашлянул и отвернулся в сторону, делая вид, что рассматривает розы. Бедный Андерсен, казалось, лишился дара речи.

Посетительница уже прекрасно освоилась с обстановкой. Она стояла, скрестив руки на груди. Ее огромные глаза взывали.

– Вы чуть не разрушили мою жизнь, – продолжила она. – Вы оставили меня такой одинокой, в такой нерешительности.

– Но вы… – попытался вставить Ханс.

– О, я знаю! Я была всего лишь глупой девчонкой! Но вам следовало быть более настойчивым. Это был всего лишь мой каприз, вы же понимаете. А я так в вас верила!

– Неужели? – пробормотал Ханс с легким сарказмом.

– Конечно же! – Она еще шире раскрыла глаза. – Но мне нужно было и о себе подумать! И я поступила правильно. У меня была очень красивая жизнь с сыном аптекаря. Он сумел дать мне все.

Теперь она с застенчивым видом положила пухленький пальчик на руку Андерсена.

– Вы ведь не знали, что я актриса? Вы удивлены? Вы удивлены! Скажите, мистер Диккенс, Ханс Кристиан будет участвовать в пьесе, ведь правда?

– Без сомнения. Мы и ставим ее только ради его развлечения! – уверил он ее.

Она вновь захихикала. У молодой Элси этот смех был таким приятным.

– Тогда я еще приду навестить вас. А сейчас мне нужно бежать. Мой муж будет ждать меня. Он такой преданный. Он почти никогда не выпускает меня из поля своего зрения. Кто-нибудь пойдет со мной обратно к сараю? Я знаю, это глупо, но я всегда боялась темноты. – И она вновь рассмеялась.

Миссис Диккенс и Кэти пошли вместе с ней. Ханс стоял и слушал, пока их голоса не исчезли. Затем он погрузился в кресло и достал свой огромный белый носовой платок. Через мгновение Диккенс заговорил:

– Вы должны позволить мне принести свои извинения. Она спросила, может ли прийти и повидать вас, и я не думал об отказе. Я предположил, что она была вашим другом, я имею в виду тем, кто…

Ханс вытирал свой лоб.

– Я ненавижу таких женщин! Расцеловала меня, ах!

– Подобные вещи случаются со всеми нами на глазах публики.

– Она отвратительна! Господи, мне страшно даже представить, что когда-то я был влюблен в нее!

Диккенса охватил приступ смеха. Он упал на траву и начал кататься из стороны в сторону, хватаясь за бока, которые разболелись от смеха.

– Да, это было смешно, – согласился Андерсен, но сам он не смеялся. – Но еще более забавным является то, что я много лет позволял ее образу занимать мои мысли. Даже когда я встретил… – Он остановился. Диккенс теперь слушал его внимательно. – Всю свою жизнь я был более или менее влюблен в нее. У каждой женщины, которую я считал привлекательной, я видел карие глаза, потому что таким был цвет ее глаз. Я позволил памяти о ней ослеплять меня до тех пор, пока не встретил другую женщину, которая полностью захватила меня. Какие же мужчины глупцы!

– Для вас было лучше остаться одному, – серьезно произнес Диккенс.

– Одному! Вы не знаете, что я перенес, если говорите так! Вы не можете сказать, что знаете, что такое одиночество! Я пережил все эти мучения только потому, что был слеп.

Диккенс хранил молчание, оставаясь лежать на траве. Лучше не вмешиваться. Пусть парень выговорится. Через некоторое время Андерсен продолжил:

– Половину жизни я гонялся за химерами, а теперь, когда уже слишком поздно, я знаю, что рядом со мной было нечто реальное и прекрасное, что ждало меня. Если бы я только мог это увидеть. Но теперь слишком поздно!

– Вы уверены? – спросил Диккенс. – В ваших словах слышится такая обреченность. Слишком поздно. А может быть, еще можно вернуться назад?

Ханс затаил дыхание.

– Хотелось бы!

В этот момент он был похож на бегуна после долгой дистанции. Память вернула его в ненастный вечер в комнату с камином, за окном которой голубь клевал свои крошки, и мягкий голос говорил: «Даже если ты никогда не придешь, она все равно будет ждать». С криком он выпрыгнул из кресла.

– Еще не поздно! Я поеду, поеду утром! Диккенс, я думаю, вы понимаете, что я должен ехать!

Он упал на колени на влажную от росы траву. Диккенс мягко произнес, словно разговаривал со своим ребенком:

– Я все прекрасно понимаю. Я прикажу, чтобы к утру был готов экипаж. Мне самому нужно в Лондон, таким образом, отъезд завтра будет удобен для нас обоих.

– Вы самый лучший, самый понимающий друг из всех, кого я знаю! Как я смогу отблагодарить Бога за то, что он даровал мне вас!

Диккенс сел. Несмотря на то что уже давно привык к странностям Андерсена, он все же был смущен.

– Уверяю вас, я самый обычный человек.

– Я больше не беден и не одинок, раз у меня есть такие друзья, как вы и Коллинз. О… – Его речь прервалась на взволнованной ноте.

Диккенс вынул свою трубку и набил ее.

– Что случилось? Вы можете мне сказать.

– Мне неприятно, что я утомляю вас своими проблемами.

– В том-то и привилегия дружбы, чтобы перекладывать на свои плечи чужие заботы. Я весь внимание.

Ханс вернулся к креслу.

– Мои заботы могут показаться вам маленькими, но даже капли воды точат камни. Вы знаете, что я написал Эдварду и рассказал ему о королевском приеме, с каким меня встретили в Англии. Я сделал это потому, что считал, они должны знать, что я приношу честь и славу своей стране. Но он ответил мне, что моя жизнь удовольствий пуста, она для меня вредна. Даже для своих соотечественников я всего лишь простой Андерсен, человек, у которого есть талант, но который слишком высокого о себе мнения. В Дании есть и более великие люди.

– Так вот что расстраивает вас. Мнение одного человека? – удивленно спросил Диккенс.

В голосе Андерсена появилась нотка раздражения.

– Но это же Эдвард! Он был моим идеалом! Все, что я ни делал, было направлено на то, чтобы сделать ему приятное!

– Вы уже достаточно взрослый человек, чтобы ни от кого не зависеть. Не обращайте на него внимания.

– Он считает, что я впал в тщеславие. Я, кто знает свои недостатки слишком хорошо! Но я так же знаю и величину того дара, которым наградил меня Господь. Поэтому для меня так важно признание мира! Это не имеет ничего общего с тем скромным существом, которым я являюсь! – Его раздражение начало перерастать в старое, хорошо знакомое чувство сопротивления. Он продолжил: