Текст книги "Эра жаворонка(СИ)"

Автор книги: Марфа Ефимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Готов понести наказание, – Вук поднял руки вверх и, высунув язык, подышал, как утомлённая собачка. – Глубоко раскаиваюсь, сэр. Со мной после полёта иногда такое случается. Ничего не могу поделать с собой. Как найдёт какая-то блажь, становлюсь форменным идиотом. Стукните, что ли, меня, а то не дай бог, опять найдёт...

Охранник, убирая шокер, недоверчиво покосился на экран, во всю ширину которого вспыхивали и перемигивались буковки: "Доступ запрещён". Пока он косился и подыскивал слова, буквы пропали, и рекой потекли сообщения о ходе перезагрузки.

– Видите, – миролюбиво промолвил Вук, – я не помешал процессу.

– Я вынужден задержать вас, – пришёл в себя бдительный страж. – Стойте здесь и не двигайтесь.

Минуту спустя два бравых молодца волокли Янко в административный корпус космодрома Сильбато, обыскивали, оформляли протокол и проводили медицинское освидетельствование.

– Как вы живёте с такой гипертонией? – мрачно покачал головой прибывший врач. – Как вас только допустили к полёту? – Он кивнул охранникам. – Отпустите его. С таким давлением человек не может отвечать за себя.

Он вколол Вуку что-то гипотензивное и посоветовал взять отпуск как минимум на месяц для восстановления в приличном санатории. Вук с искренним раскаянием вновь расшаркался перед обиженным охранником, после чего расслабил сосуды. Хорошо быть модифицированным, подумал он, сосуды и сердце послушны тебе так же, как обычные мышцы. А "открывашка" со скачанным архивом послушно выйдет из желудка, но уже дома.

Янко бесцельно пошатался по острову, потом отыскал расхваленный бар у кромки моря, скинул ботинки и уселся глазеть в морскую даль за тонким столиком прямо на песке. Демонстрируя кроткую благонравность, попросил разрешения передвинуть зонт и столик, а после ленивого кивка бармена, уволок их прямо в пенный прибой. Здесь его, блаженно перебирающего пальцами ног в набегающей и отступающей волне, и нашёл Юрка Горохов.

– Весь остров гудит, – сообщил Юрий, присаживаясь рядом с Вуком. Стул ему пришлось притащить за собой. – Ты что там учудил?

– Не знаю. Нашло вдруг. Давление поднялось.

– Да ладно! – Горохов лукаво прищурил ясные очи. – Ни в жисть не поверю. Считай, что тебе повезло: лекаришко наш из новеньких, наверняка, не слыхал о твоей модификации и твоих фокусах. Да только меня ты, дружище, не надуешь. Колись, чем тебе в диспетчерской было намазано?

– Сдаюсь, – Вук поднял руки. – Ваша проницательность, сэр, не имеет границ. Хотел узнать расписание "Гамаюна". Что он тут делает? Ему самое место – на Байконуре.

– И как? Узнал? – Горохов откинулся на спинку и саркастически ухмыльнулся. Одна штанина его брюк намокла от лихо взметнувшегося у его ног фонтанчика солёной воды.

– Ничего не узнал. Нет его в расписании.

– И не узнаешь. Потому что никуда он не летает. Мы в нём новые модификации генома испытываем. Симулируем перегрузки в рабочей среде для будущих покорителей... как их там.... просторов Вселенной.

Вук хотел сказать о кольце лазерных пушек на нелетающем корабле, но вовремя прикусил язык.

– Тебе размяться захотелось, – проговорил Юрка. – Мышцами поиграть. А то сил много, а девать некуда.

– Ну...

– Я сам такой. Модификанту надо где-то практиковаться, а полёты не каждый день. А тут упрямый охранник и никакой ответственности. Или почти никакой.

Вук неопределённо хрюкнул, Горохов, расценив это как признание, подался вперёд и доверительно сообщил:

– Я тоже в своё время кое-кому портреты подкрашивал, сила кипела в руках, аж невмоготу было. Да уж лучше так, чем как...

– Чем – как?

– Как Самир или Джеки.

– Ты считаешь, что они сами приняли решение?

Горохов поднял руку, на зов примчался бармен – совсем юный щенок, едва ли знавший бритву.

– Два "Тенерийских заката", – сказал ему Юрка. А когда тот ушёл, продолжил. – Сами, конечно. Не в смысле – совсем, а поиграть, полихачить. Доказать себе, что на многое годен. Где ж ещё доказывать? В космос – очередь, по контракту второй раз на Тенеру лететь нельзя, а в других местах неинтересно, вот и устраивают кошки-мышки со смертью.

– Сомнительная мысль, друже. Гарсиа умер от рака, а Клотье убили. Не думаю, что они играли.

– Гарсиа... Что ж, по статистике и такое бывает. А насчёт Клотье я бы поспорил. Хулиганы не всех убивают. Почему, например, какого-нибудь господина Мерсье не трогают, и он проходит себе мимо, а на Клотье нападают? А я скажу, почему. Потому что в глазах Клотье горит вызов и желание дать отпор, а в глазах Мерсье – тухлая покорность или, если быть корректным, отстранённость и намерение дистанцироваться. Это наша беда – огонь в наших глазах...

Вук подумал, что сейчас с его вынужденной тягой к алкоголю, огонька в очах не так уж и много, Горохов между тем потряс кулаком:

– Так и представляю Джеки: летит стрелой по серпантину, машина визжит на виражах, а из глаз у Джеки искры сыпятся! Знаешь, я там рядом был – в сотне километров, когда меня вызвали. Я хелисайкл нанял, и к Джеки. Так он, мёртвый, в ущелье лежал с открытыми глазами. В его мёртвых глазах – в мёртвых, Вук! – огонь полыхал! Весь раздробленный, обожжённый, а глаза открыты, и в них пламя.

– Юра...

– И смотрит на небо, будто удивляется!

– Юра!

Но Горохов распалился, махом опрокинул в себя коктейль из пузатого бокала, который поднёс ему официант, опасливо поглядывающий на шумного посетителя с закатанными до колен штанинами и взлохмаченными непокорными кудрями.

– А под небом на склоне овцы медленно так ползут, а он смотрит на небо и на овец. Вот они тупые и тихие, а он умный и сильный и смелый – а мёртвый!

В голове у Янко что-то вдруг щёлкнуло.

– Овцы, говоришь? – переспросил он. – Откуда там овцы?

Юрка умолк и остолбенело уставился на Вука.

– Откуда я знаю? Пасутся... Паслись.

– Значит, там не очень крутые склоны?

– Там, где Горовиц упал – крутые. С одной стороны каменная стена, с другой – ущелье. Вид чертовски красивый. А на следующем витке дороги уже не так опасно. А затем перевал. А что за ним, не знаю.

– А почему именно тебя вызвали, а не родителей?

Женой и детьми Джеки обзавестись не успел, похороны устраивали родители и Концессия по освоению дальнего космоса. Горохов просветлел лицом.

– Так у него в кармане был мой номер и указание вызывать, если что, – с нежностью произнёс он. – Мы с ним – два горошка, два брата были. Мы и в Италию поехали вместе, только я на пляж пузо греть, а его в горы тянуло. Ты меня зачем об овцах спросил? Расследовать хочешь? Брось, Вучо. Там всё было ясно. Сам он улетел. На камерах на постах выше и ниже того места ни одной машины, кроме его, не было зафиксировано в течение часа. Помогать было некому.

– А тормоза проверяли?

– Автомобиль арендованный. Джеки его случайно из пяти подобных выбрал. Сказал мне, что поедет покататься, взял напрокат машину и рванул в горы.

– Где взял?

– Да в первой попавшейся конторе на вокзале. Их там штук пять было, Джеки хватали за руку и назойливо приглашали взять. Ну, знаешь, как эти итальяшки бывают приставучи? А он выбрал самое дальнее окошечко с грустной девушкой, которая не кричала и не зазывала. Там вышло дороже, но для нас это было некритично, мы ведь уже получили гонорар.

– Дай-ка угадаю, – проговорил Вук, – девушка была блондинкой.

– Конечно. Ты же знаешь Джеки... Знал.

Воцарилось молчание. Печаль, разлившаяся в плеске волн и крике далёкой птицы, сдавила плечи Вука и Юрия.

– Выпьем, – решительно тряхнул гривой Горохов. – Помянем всех наших.

Они выпили, потом ещё и ещё.

– Ты сам-то как? – спросил захмелевший Юрка.

– Ничего. Башка только иногда болит.

Горохов неожиданно громко и с облегчением выдохнул.

– Это у всех так... Почти у всех. У меня-то нет. Мне повезло. Ты не переживай, жить можно. Но если что – ты же в Питере живёшь – загляни в дом с пауком.

– С пауком?

– Балкончик на доме есть с решёткой в виде паука. Там... Короче, загляни туда, как будет время.

Юрка поморщился, рука его дёрнулась к груди, но тут же опустилась. От Вука не ускользнул этот жест. Словно в подтверждение мелькнувшей догадки у него защемило сердце, будто бы сдавленное холодным липким кулаком. Тяжесть за грудиной накатила и пропала, а затем уступила место жаркому непонятному чувству, выражаемому покалыванием в сосках. Но не внутри, а снаружи. И Вук вдруг всё понял.

Глава 8. Итальянский пастушок

В скверике возле дома он споткнулся о тело, безмятежно почивающее под кустом. Ноги в дырявых ботинках, внезапно возникшие на дорожке, по которой Вук обычно почти на ощупь подбирался к семейному логову, вынудили его взвиться соколом и не слишком удачно приземлиться обратно.

– Уважаемый! Эй! Вы бы ноги свои убрали с прохода!

Заспанный мужик с грязными нечёсаными лохмами на голове приподнялся и добродушно пробурчал:

– Окей, окей... А-а-а! Это ты?

Ноги он послушно подобрал, отдрейфовав по-пластунски под куст.

– Я? – спросил Вук. – Ну, да. Это я. Мы знакомы?

Мужик, многозначительно вскинув косматую бровь, пожал плечами:

– Выходит, что как бы нет.

– Странно как-то... Вам плохо?

– Мне-то? Мне-то лучше всех!

Вук скептически посмотрел на бездомца: ветхая нестиранная одежонка, колтуны в бороде и шевелюре, кислый запах хронической немытости.

– Это почему же? – Вук присел рядом на корточки, с любопытством глядя тому в глаза.

– Потому что вы все вокруг страдаете, а я нет.

– У Вас никогда ничего не болит?

– Не, – бездомец потряс кудлатой башкой, – я про другое. Болит, конечно, да только и вас тоже болит. А я говорю про душеньку...

Он именно так и выразился – "душенька".

– ...А душенька у меня и не болит.

– Почему же у нас болит, а у вас нет? – Янко и сам не понял, что заставило его сесть рядом с пахучим бездомцем и начать задушевную беседу.

Бездомец приподнялся, облокотился о мягкий пучок стволиков. Листва, покрывшая его макушку, казалась искусно сплетённым венком – ни дать, ни взять, античный сатир на отдыхе.

– Я ж говорил: людишки – мясо и говно, – безапелляционно заявил он и тут же поправился. – Не в смысле, что плохие, а в смысле, что разум у них в животе. И думают только о еде и удовольствиях. А когда думаешь только о своём брюхе, чужие брюхи перестаёшь уважать, и начинаешь думать, что можно чужие брюхи обхитрить, обокрасть, а то и убить.

– Ну, вы даёте! – восхитился Вук, вспоминая на ходу когда это бездомец ранее делился с ним воззрениями. – А я вот так не думаю.

– Правильно! Потому что ты уже имеешь разум не живота, но головы. Так сказать, продвинутый представитель человечества. А голова, она что? Она думает и думает, думает и думает... Она много всякого может напридумать, она науку всякую придумает и в космос придумает, как слетать, да только главного никогда не надумает.

– Что же главное?

– А то, зачем человеку всё это надо? И как жить, чтобы никому больно не было? Он ведь видит, что те, которые животом думают, гадости всякие чинят, они в ответ изобретают психологии и законы, философии разводят, да только ничего с животами не поделают. Потому как брюхо к наукам глухо. И тогда головы начинают страдать – против животов они слабаки, а мириться с несправедливостью не желают. И душа у них от этого заболевает.

– Так вы – живот, раз у вас душа не болит?

– Эге, парень! У животов она ещё хлеще болит. Головы – они хотя бы из-за чужих гадостей страдают, а животы – из-за своих. Из-за страха, что кто-нибудь отберёт их кровное добро, и из-за зависти, что у других его больше. А мне-то что? У меня отбирать нечего, но я не завидую. Ибо я не живот, а сердце.

– Вот как. Сердце.

– Ага. Это когда не думаешь, а просто пропускаешь через себя то, что вокруг. Когда думаешь сердцем. И всё принимаешь.

– А если тебя, скажем, поколотят хулиганы? Тоже принимаешь?

– Того, кто живёт сердцем, хулиганы не колотят. Они же не колотят деревья и голубей. Или ветер с дождём. Тот, кто думает сердцем, не испускает никаких раздражительных эманаций...

– Ого! – присвистнул Вук, удивляясь неожиданному слову.

– ...поэтому его не хочется никому обижать. А коли даже и обидят, стало быть так оно и задумано в данный момент.

– Не понял.

– Ну, смотри. Идёшь ты, скажем, к другу на опохмел, а тут тебя хелисайкл сбивает. И лежишь ты недельку в госпитале. Значит, так и надо. Потому что если бы дошёл до друга, да выпил бы, да разругался, да и приложил бы к его башке табуретку, да и помер бы дружок. А так душенька отвела тебя от беды, заставила отдохнуть и слить агрессию. Тут главное – не думать. Сбили тебя, и радуйся.

– Не думать... – Пилот печально посмотрел сквозь кусты и странного бездомца. – Не думать – тяжело.

– А думать – ещё тяжелее. Мысли, небось, целый день скачут, как бешеные козлы, по черепу долбят. А как выключишь их, благода-а-ать! Столько всего начнёшь замечать – запахи, звуки, лучики, тенёчки – эх, красота... Кстати, тугриками не поделишься? Обещал, вроде как. На один обед. Куда их тебе столько?

– Обещал?! Когда ж успел? Неужели по мне видно, что у меня мешок тугриков? – улыбнулся Вук. – Я же в форме, не разодет и не в машине.

– Ви-и-идно... Да у тебя брюхо с головой во всю спорят, – хмыкнул бездомец. – Сердце не обманешь и глаза не спрячешь. Человек ты, вроде, приличный, не пакостник, да только в глазках монетки щёлкают. А головушка осаждает – не радуйся, пустое это.

– А если не дам? И никто не даст?

– Дак, поработаю пойду. Авось, на еду хватит.

Вук вдруг почувствовал, что ему совсем не хочется поучать и воспитывать чумазого собеседника, хотя он всегда крайне отрицательно относился к лентяям и тунеядцам. А хочется отсыпать ему в ладонь тугриков и дружески хлопнуть по хлипкому плечу.

– Шли бы Вы трудиться, – сказал ему Вук, – легко быть сердцем, когда за тебя работают другие.

Но денег дал.

Дома он полностью отключил управление и, приняв слабительное, извлёк из себя "открывашку". Теперь уже пустую и бесполезную в своём назначении, но с записью двухдневного архива.

– Анализ проведён, – мягко промурлыкал женским голосом динамик за сливным бачком. – Обнаружены нехарактерные включения. Рекомендовано обратиться к гастроэнтерологу.

– Всё нормально, – возразил Вук независимому лекарь-модулю уборной. – Не надо никуда обращаться.

Лекарь, пискнув, снял рекомендацию.

На просмотр архива с древнего мультилинка – крошечный экранчик, плоская картинка – и декодирование его ушло полночи. Но под утро обнаружилось то, ради чего стоило драться с охранником и выслушивать позорный диагноз врача с Сильбато. Двумерное изображение артефакта, принятого карантинной службой и удалённое спустя несколько дней, пилот рассматривал долго и тщательно, отчаянно борясь со сном и усталостью, однако разглядеть его уверенно не вышло. Каменный диск с ножкой посередине содержал на ободе какие-то знаки. Ни размеры диска, ни подробности в высеченных рисунках выяснить с картинки на мультилинке никак не получалось. Нужен был нормальный тридик, но класть файл с артефактом в свой аппарат Вук опасался – все тридики были включены в сеть.

Минут десять Вук собирался с духом, затем, выпив стакан виски, вручную вызвал Милу на связь.

– Ты с ума сошёл, – шёпотом отозвалась Мила. Голос её был неожиданно бодрый для трёх часов ночи. Впрочем, Вук ещё до звонка почти был уверен, что Мила сейчас не спит.

– Я должен сказать тебе главное, – быстро проговорил он. – Но скажу потом, глядя в твои глаза. А пока попрошу о малом: научи меня, как мне отключить тридик от сети.

– Ты пил, – жёстко произнесла Мила. Вук мысленно отругал себя – он забыл отключить передатчик запахов.

– Я в медицинских целях, – сказал он твёрдо. – Я не лгу.

– Ты пил! Ты знаешь, что я терпеть не могу алкоголь, но ты пил!

– Послушай, лапа, – как можно мягче обратился Вук, – я даю тебе честное слово, что я не для удовольствия, но для лечения вынужден постоянно подкачиваться спиртным. Ты можешь спросить моего напарника Тимофеева – у него та же беда. А я сейчас прошу тебя очень серьёзно. Вопрос жизни и смерти...

Мила, не слушая его далее, сбросила вызов. Янко, швырнув в стену стакан и отколотив диванную подушку, откинулся на спинку и некоторое время мрачно изучал потёки виски между тридиком и холограммой с изображением его и Милы. Часть капель попала девушке на лицо, отчего показалось, будто Мила плачет. Вук привстал, чтобы содрать картину со стены, но нежная музыка остановила его.

– Просто так тридик не отключить. У него нет интерфейса отключения от сети. Лучше всего, если ты сожжёшь входные порты, – быстро проговорила Мила. – Один стандартный на передней панели и один на верхней крышке, его ты можешь не заметить, он скрыт, но около него чуть фонит. Возьми обычный тестер, проведи вдоль крышки, где запищит, там порт. Он не пользовательский, он выводит в аларм-пространство. Отдери крышку и зажигалкой подпали оба порта. Снова проверь тестером – если фона нет, тридик свободен. У тебя будет десять-пятнадцать минут до визита пожарной службы. Дальше сам расхлебывай.

– Спасибо! – крикнул Вук в чувствах, но слушать его благодарности было уже некому – подруга отсоединилась столь же внезапно, сколь и вышла на связь.

В точности выполнив указания, Вук загрузил в тридик артефакт, и сердце его ухнуло. Чёткая объёмная картинка, вокруг которой Янко несколько раз обошёл, пристально рассматривая детали, не оставляла сомнения, что диск был создан искусственно. В каждой из выбитых по его краям групп точек частично повторялся рисунок предыдущей группы. Что-то эти изображения Вуку напомнили, но что именно, он не понимал. Пилот по очереди зафиксировал в памяти все отдельные части орнамента, а затем, повинуясь врождённому любопытству, крутанул каменный волчок. Диск завертелся, и группы точек задвигались, превращаясь постепенно в связную анимационную картину. Точки. Те же точки, но одна выделена чуть большим размером. Затем первая снова маленькая, но большая вторая точка. Затем вместо второй точки облачко росчерков. Затем стрелка от этого облачка к первой точке. Затем вместо первой точки тоже облачко. На второй линии иероглифов изображалась странная конструкция из палочек. К конструкции добавилось всё то же облачко, а потом конструкция постепенно переворачивалась и пропадала. Вук вращал артефакт – обычный камень с выбитыми значками – и накрепко впечатывал в мозг увиденное до тех пор, пока входная дверь не запиликала. Одновременно с этим голова его вдруг разлетелась на тысячу осколков. По крайней мере, так Янко показалось.

Он вырубил тридик, поджёг открывашку с записью прямо на подставке для внешних устройств, скрючившись от боли, прильнул к бутылке с вискарём и едва успел швырнуть в затухающее пламя холограмму с Милой. Дверь вновь пропиликала, но вся автоматика была отключена, а сил доползти до гостей у хозяина дома уже не было. Дверь бухнула, жалобно застонала под напором мобильной пилы, и Вук, теряя сознание, уловил, как в комнату входят неясные тени – почему-то в скафандрах с парашютами за спиной.

– Наклюкался, – укоризненно сказал один из спасателей, склоняясь над Вуком. – А ещё космонавт...

– Не понимаю, чего им не хватает, – поддакнул ему второй, занятый тушением тридика и холограммы. – Ведь всё есть: слава, почёт, деньги... От девок, небось, отбоя нет – вон какой качок.

– С жиру бесятся, – подал голос третий, отрываясь от осмотра пульта управления аларм-модуля. – На хрена он поотключал тут всё? А если б угорел?

Они отпустили несколько сальных шуточек по поводу того, чем тут Вук занимался, скрываясь от всевидящего ока службы чрезвычайных ситуаций. Пока первый приводил пилота в чувство, второй разглядывал оплавленный каркас картины. Просканировав рабочим мультилинком остатки изображения, второй хмыкнул:

– Всё ясно. Шоу было из-за бабы. Она ушла, а он решил показательно уйти из жизни. Картинку сжёг. Вот дуралей.

– Если бы я из-за каждой бабы так поступал, я не дожил бы и до пятнадцати лет, – рассмеялся третий. – Как он? Жить будет? Сами справимся или лекарей звать?

– Будет, – уверенно произнёс первый. – Просто клиент непривычен к выпивке. Сейчас желудок промоем и норм.

А второй, любуясь восстановленной холограммой Милы, заметил:

– Красивая у него... дамочка. Аппетитная.

Наутро, выплыв из похмельного тумана и оглядев разгромленную спасателями и им самим квартиру, Вук потянулся к ставшей уже привычной висковой дозы на завтрак, но, нацедив стакан, отставил его. На душе было гадко. Гадко сидеть в грязи и блевотине, гадко обонять сивушный запах золотистой бурды в смеси с гарью и подтухшими объедками. В голове, как всегда, колотился придурошный дятел, отстукивая адский приказ: "Пей, пей, пей, пей, пей". Пилот отодвинул тару с пойлом и откинулся на смятую постель. Сами собой всплыли слова вчерашнего забулдыги: "А как выключишь их – благодать...". Не хотелось ни пить, ни думать. Ничего не хотелось. Вук закрыл глаза и мысленно кончик языка направил точно на макушку.

Язык задрожал, забалансировал, отклоняясь от предписанного курса, но при всяком его отклонении Вук твёрдо восстанавливал положение. Этот нехитрый трюк он освоил случайно, пробуя силы в борьбе с полиграфом. Была в их студенческие времена такая забава – устоять в проверке на ложь. Для этого, как решил тогда Янко, необходимо отвлечь мозг от переработки поступающей информации – каверзных и неприятных вопросов. Ниточка от языка к макушке оказалась лучшим средством. Не так-то просто предаваться размышлениям, оттачивая эквилибр кончика языка. Минут через пять такого эквилибра Вук осознал, что дятел с приказами больше не долбится в его черепной коробке и боль почти утихла. "Не думать!" – сказал себе обрадованный Вук, но от мысли о необходимости недуманья башка вновь вспыхнула. Пришлось всосать виски, но это уже было не страшно, потому что за пять минут мысленного моратория Вуку откуда-то с небес спустилась идея, что ему делать дальше.

Запустив автоматику, вычистив берлогу и позавтракав живым омлетом, не каким-то там вкусом номер 3, Янко забронировал билет до Рима и вызвал такси. В ожидании рейса он позвонил Филиппу Ермишину и поинтересовался, всё ли в порядке у того со здоровьем.

– Ты что имеешь в виду? – с подозрением спросил Фил. – Я здоров.

– У тебя живот справа не болел? У меня заболело, лекарь сказал от гравитационной перегрузки какая-то мышца растянулась... Решил позвонить, узнать, как у других.

– Болело год назад, но у меня был банальный аппендицит. Прямо перед лекцией в Пскове прихватило, пришлось резать. Поменяй врача. Какую-то ерунду он тебе впаривает.

Обрывая связь, Вук победно хмыкнул. Догадки его подтверждались.

Выходя к такси – Янко нарочно заказал компактный хелисайкл на двоих, чтобы полюбоваться видами Питера с высоты, – он заглянул под куст, под которым вчера получил проповедь от диогена местного разлива. Бездомца на месте не обнаружилось, даже трава была непридавленной. Погода стояла отличная – солнце, ласковое тепло – и, значит, никакой дождь не мог спугнуть человека с открытого воздуха. Янко присел, потрогал травку, на всякий случай даже принюхался. Следы пребывания бездомца бесследно испарились. Ничего не понимая, пилот еще некоторое время походил по скверу, а затем, махнув рукой, направился к причалившему хелисайклу.

К злополучному виражу на серпантине он добрался к обеду. Каменистые склоны пахли чабрецом и душицей и ещё чем-то южным, незнакомым, воздух над раскалёнными выступами скал парил и струился маревом. Вук, скинув рубаху, перебрался через отбойник и полез вверх по склону, наказав таксисту ждать его на смотровой площадке в пятистах метрах от места аварии Горовица. Цепляясь за сухие колючие стебли, Янко благополучно одолел крутую часть подъёма и выбрался на более пологий профиль.

Он бодро преодолел одну горку и почти осилил второй холм на плато, когда перед глазами его возникло то, ради чего он сорвался в страну солнца, истории, любви и вина. Стадо овец.

– Эгей! – прокричал Вук и помахал рукой. Мальчишка-пастушок, лет двенадцати-тринадцати, не более, радостно помахал ему в ответ. Прибавив ходу, срывая по пути пахучие травинки и растирая их ладонях, Вук понёсся навстречу пацанёнку.

Мальчик, важно засунув руки в глубокие карманы, с любопытством наблюдал за вуковым марш-броском. Вместе с ним также уставились на гостя, прекратив жевать, три десятка овец.

– Привет, – сказал парнишка, едва Вук поравнялся с ним.

– Привет. – Вук вытер ладонью пот. Несколько крохотных лиловых цветочков прилипли от этого жеста к переносице, уподобляя Вука индийской женщине. Мальчик прыснул со смеху. Стряхнув цветы, Янко запустил нейроподстройку к чужому языку и поинтересовался, – Можешь мне помочь?

Итальянский у Вука был не на высоте, но пастушок, кажется, вполне понимал его.

– Пять евро, – хитро прищурившись, сообщил мальчик.

– Идёт. – Вук протянул пастушку мелочь, и тот важно произнёс:

– Я вас слушаю.

– Три года назад здесь была авария...

– Здесь всё время аварии.

– Но меня интересует та, что была три года назад. В ней погиб известный космонавт.

– А! Горовиц! С Тенеры! – обрадовался парнишка. – Знаю.

Вука слегка покоробила его неприкрытая радость, но возмущаться он не стал, рассудив, что забав в глухой деревушке у местных жителей не так уж и много, и что даже чья-то смерть может в такой ситуации быть интересным событием.

– Ты видел, как это было?

– Ну, видел. Только не всё. Мой брат пас стадо, а я так, рядом гулял, я ещё мелкий был.

– А брат видел?

– Не. Он продрых и всё пропустил.

– Ну, и работнички, – рассмеялся Янко. – А ты сам-то что видел?

– Десять евро, – покрутив загорелым носом, сказал пацан.

– Жадина.

– У вас много. Я вас узнал. Вы тоже космонавт. Вас по тридику показывали.

– Всё равно жадина.

Мелочи у Вука больше не осталось, поэтому он протянул собеседнику двадцатку.

– Я не видел, как они приехали. И как машина полетела. А остальное видел.

– Они?! Кто они? Горовиц был не один?

– С девушкой. С белыми волосами. Высокая. Вся размалёванная и в плаще таком, как у артисток. Она приезжая, у нас таких высоких, белых и размалёванных не водится.

– А у артисток какие плащи?

– Ну, такие... – Парнишка помахал рукой, изображая цыганку, взмётывающую подол многоярусной юбки.

– Вот как!

– Ага. Они остановились на повороте, дурачки.

– Почему дурачки?

Мальчишка снисходительно смерил Вука глазами.

– Опасно же. Влетит им кто-то в жопу, и конец. Я ещё подумал – это не местные. И машина красивая, и встали, где нельзя.

– А потом?

– Потом они вышли, стали любоваться на горы, а я отвернулся. Тут много парочек катается, что мне – на всех таращиться? Делать мне нечего? У нас Капо намылился удрать.

– Капо?

– Наш баран. Полный придурок. Вон он. – Пастушок кивнул на мрачное животное с недобрым тупым взглядом, пристально изучающего пришельца. – Я его пригнал обратно, смотрю, а машины уже нет. А девушка бежит вверх по дороге. Долго бежала. Туфли сняла и босиком. Я подумал, что парень в машине её выставил, а сам слинял. Ну, я лёг, полежал, в мультилинк поиграл. А потом встал, гляжу, а ограждение сломано. Я сразу не заметил.

– А потом?

– Потом грузовик какой-то остановился, шофёр посмотрел и полицию вызвал. А потом еще куча машин остановилась. А потом нам домой уже надо было. Я брата разбудил, мы по очереди сгоняли вниз, позырили, ну и домой пошли.

– Вас кто-нибудь расспрашивал? Полиция знает об этом?

– Не-а. Полиция на пацанов никогда не смотрит.

– А родителям рассказывал?

– Ага.

– А они что?

– Ничего. Мамка поохала, и всё.

– Ну, спасибо. Ты мне очень помог. Мы с Горвицем дружили. Крепко дружили.

Мальчик вдруг покраснел, уткнулся взором в землю. Затем вытащил монету и банкноту:

– Нате. Я пошутил. Не надо мне денег.

Вук спокойно принял их обратно и погладил пастушка по курчавой головёнке.

– Я тут разберусь кое с какими делами, – пообещал Вук, – и возьму тебя на экскурсию на космодром. Который не для туристов.

– А можно? – Глаза мальчика загорелись.

– Можно. Мне – можно. Хочешь стать космонавтом?

– Нет, не хочу. Мне надо мамке помогать. Дом ей поднять надо, а то совсем старый. И овец стричь некому.

– А брат?

– Брат уехал. Я один тут мужчина.

Янко с чувством пожал юному мужчине руку и пошёл вниз, к скучающему на смотровом пятачке таксисту.

Рассказ мальчика озадачил его. Выходило так, что Джеки вовсе не летел с невообразимой скоростью и что направление в пропасть автомобилю было задано преднамеренно. Но кто? Сам Джеки? Или таинственная незнакомка с белыми волосами? Первое маловероятно. Джеки не мог. Слишком любил жизнь: своё дело, веселье, женщин. Он никак не мог. Значит – девушка? Высокая, белокурая... В точности по вкусу Джеки.

В кабине автомобиля пилот с мультилинка зашёл в пространство "Уфолога" и внёс новую запись: "Горовиц сначала остановился, потом упал в ущелье. С ним была высокая накрашенная блондинка".

– Скажите, – обратился вдруг Вук к таксисту, настоящему итальянцу, безуспешно пытающемуся разговорить молчаливого северянина то замечаниями о чудесной погоде, то навязчивым расхваливанием пиццерии, владельцем которой является его закадычный приятель, то расспросами о личной жизни клиента. Вука, к счастью, он не узнал. – Скажите, а много ли такси возит отсюда до Рима?

– Не очень, – обрадовался водитель долгожданному общению. – Моя фирма, да ещё парочка. Наши ребята конкуренции не потерпят. В сезон-то денежки хорошо текут, а зимой кукуем сидим, приходится крутиться, пока тепло.

– А три года назад те же ребята возили?

– Три года? В принципе, те же. Калабрезе был и Ди Григорио, но они больше по богатым, а как хелисайклы появились, кончили тут кататься, богатые на хелисайклах предпочитают.

– А можно узнать, кто вызывал такси три года назад? Семнадцатого августа.

Водитель перестал помахивать кистью, положил обе руки на руль и многозначительно замолчал.

– Я заплачу, – добавил Вук, глядя на его пышные усы – наверняка, предмет искренней гордости.

– Где заказывал? – подумав, спросил водитель.

– Первая или вторая деревня от того места, где вы меня ждали.

– Можно, отчего же нельзя. Только сеньор должен будет подъехать к нам в контору. Это по пути.

Сторговавшись по цене, они помчались дальше, и на подъезде к Вечному Городу сошли со скоростной трассы, чтобы въехать в тихий пригород с прекрасными виллами. Вид и архитектура домов убеждали в том, что жители их отнюдь не "кукуют", а очень даже процветают.

– Я сейчас, – быстро проговорил таксист, выпрыгивая из-за руля и кидаясь в один такой дом. – Ждите.

Спустя некоторое время он выбежал с пластиковой распечаткой в руках.

– После обеда там целая толпа была! – возбуждённо проговорил итальянец. – В этот день Горовиц погиб. Знаете его? Космонавт с Тенеры. Я-то не знал, мне эти космонавты-шмовтонавты и даром не нужны, я в тот день не работал, да парни сказали. А до обеда никого, кроме дамочки одной. Только она не на нашем автомобиле ехала, она "Супер Раццо" вызвала. Никогда не вызывайте "Супер Раццо", сеньор! Гоняют, как больные на голову! Его Валерио Пазини держит. Классный парень, бывший гонщик, но нельзя же так клиентов возить!