Текст книги "Эра жаворонка(СИ)"

Автор книги: Марфа Ефимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Вук вскочил на ноги и пинком ноги опрокинул массивный дубовый стол.

– Чушь! – закричал он дурным голосом. – Чушь! Это ошибка! Это провокация! Виссер не мог!

– Да ладно! – осадил его бородач. – В полиции не дураки. Чего кипятишься, пилот?

Вместо ответа Янко засадил ему в лоб кулаком. Бородач покачнулся, взревел и бросился на обидчика. А далее завязалась славная драка, конец которой положил лишь прибывший наряд полиции.

Глава 11. Виссер и Пулька

Выписанный штраф Вук оплатил прямо в отделении. Он хмуро извинился перед пострадавшим, и бородач – таёжный близнец Янко, если судить по одинаковым синякам, ссадинам и оплывшим лицам, – хлопнул того по плечу.

– Отличная заварушка, пилот! Давно так не веселился, – проговорил он. – Если захочешь ещё подраться, зови. Я это дело сильно уважаю. А то скучновато живём.

Он сунул визитку. Мультилинк пискнул и высветил объёмные буквы, несколько секунд мерцающие стандартным аларм-вызовом, а затем частично взрывающиеся и частично оплавляющиеся: "Иван Волков". Вук издал вопль удивления – чудеса, да и только! Русская калька его имени, с точностью до наоборот! Он крепко пожал нечаянному зеркальному побратиму руку и пообещал позвать непременно.

Только дома он осознал, что Тимофеев почему-то упоминал о бедняге Виссере. Что он знал? И откуда он знал? Боль, несколько подзабытая на фоне чудодейственных алкогольных рецептов, заявила о себе сначала робким шелестом невидимых страниц незримой книги мозга, а затем нахальной долбёжкой дятла. Боль – это упырь, с чавканьем обгладывающий твою безмятежность. Вурдалак на букву "Б". "Б"! Пилот хлопнул себя по лбу, потом хлопнул старый добрый виски, потом сказал сам себе:

– "Б" – значит "Боль". "НБ" – значит "Нет боли".

Действительно, сочетанием "НБ" в журнале Школьника были обозначены Виссер и Горохов, и именно эти космонавты по их собственному признанию не испытывали послеэкспедиционной боли. Несмотря на то, что оба контактировали с животными планеты Тенера... Ладно, Даан – он необычный товарищ, он художник, он мыслит образно, но Горохов – как объяснить отсутствие боли у него? И как объяснить боль, которую почувствовал Вук за Юрку? Может, всё-таки, болит у Горохова? И Горохов лжёт? Янко прокрутил в памяти встречу на Сильбато. "Инфламмацио гену церебрум", – сказал тогда Юра, почёсывая забинтованное колено. А потом принял лекарство на спирту – Вук учуял запах алкоголя, как учуял бы добычу волк после недели бескормицы. Горохов пил. Тоже пил, как и все прочие космонавты-алкоголики. Пил, прикрываясь мифической болезнью колена.

– Полное словосочетание не согласовано. Inflammatio есть воспаление. Genu Cerebrum есть коленный мозг, – проскрипел переводчик, встроенный в мультилинк, и не удержался, добавил ехидно. – Невозможное сочетание. Коленный мозг не существует.

– Много ты знаешь, умник, – пробормотал Вук, вслушиваясь в разливающуюся во всём теле апатию и тошноту. Виски сделал своё дело. – У кузнечика в коленках есть его чуть-чуть.

Как бы там ни было у кузнечика, но Юрка точно не мог страдать от воспаления коленного мозга. Придуманный на ходу диагноз маскировал элементарное желание выпить. Или – крайнюю необходимость выпить в связи головной болью. Как и у прочих коллег-тенерийцев. И Юрий откровенно лжёт...

Стало быть, "Н" – это "Нет". Тогда что такое "М" и "НМ"? Если Марк не был осведомлён о боли относительно Ко Сенга, таинственно исчезнувшего из поля зрения сразу после возвращения с Тенеры, то о качестве "М" он знал наверняка. Разумный вывод – этой преловутой "М" космонавты обладали ещё до полёта. И эта "М" могла влиять на состояние здоровья, иначе она не появилась бы в таблице наблюдений Школьника.

Вук с сожалением оглядел останки сгоревшего тридика, которые так и не удосужился выбросить. Попутно вдруг заметил грязь, пыль и раскиданное барахло. Квартира превращалась в гадкое логово опустившегося и потерявшего человеческий облик существа. Жизнь текла мерзко: тупые занятия чем-то мелким и не слишком нужным, потом кратковременная мобилизация, всплеск активности и снова тягучее ничегонеделанье. Чёртов алкоголь! Стряхнув с себя липкую лень, он взялся за уборку: вызвал кибо-бригады поломоев и стеклотёров, оформил заказ на комплексную очистку воздуха. Гору вещей разобрал сам, отправив добрую половину в утилизатор. Затем смахнул пыль, принял холодный душ, смывая лохмотья вялости, и уселся рассматривать с мультилинка холограммы тенерийцев.

Его интересовали помеченные буквами "НМ" – Горовиц и Сенг. Покрутив десяток снимков с Джеки, пилот остановился на парадной холограмме, где Горохов и Горовиц приветственно вскидывали руки перед посадкой в корабль, отбывающий на Тенеру. Горохов был на голову выше Джекоба Горовица, более того – шире в плечах и крепче в мышцах. На фоне Джеки Юрка выглядел настоящим тяжелоатлетом. Горовиц же костяком походил на циркового гимнаста – невысокий, вёрткий, стремительный, со сверхестественной мгновенной реакцией. На групповом снимке в Академии он также несколько терялся рядом с могучими парнями, будущими покорителями космических горизонтов.

Ко Сенг, на лице которого, казалось, навеки застыла маска – доброжелательная, но с еле заметной толикой настороженности, от природы был мал ростом, что объяснялось его национальностью. Два азиата – смуглокожий араб Галиль и столь же смуглокожий камбоджиец Сенг, снятые для репортажа о подготовке к очередной экспедиции на Тенеру, разительно отличались друг от друга. Самир, гигант за два метра, и крошечный Ко, едва переваливший за сто шестьдесят сантиметров, составляли забавную парочку взрослого папаши и недоросля-сына. Щупловатый Ко Сенг был не толще ручищи с бицепсом Самира Галиля. Это, впрочем, не помешало ему дотащить на подростковой спине почти центнер спасательного оборудования, пока Самир мужественно держал на краю горной трещины вездеход, не позволяя ему рухнуть вниз. Вук сильно сомневался, осилил ли бы он сам в такой ситуации двадцатикилометровый марш-бросок с пятью пудами снаряги на загривке.

Янко по отобранным холограммам тенерийцев выстроил виртуальную шеренгу коллег. Он сам оказался четвёртый после Горохова (первое место), Галиля (серебряный призёр) и Черезова (бронза). Как и ожидалось, Горовиц и Сенг замкнули ряд космонавтов. "НМ" – самые маленькие по росту и самые худые. Расшифровка становилась очевидной: "НМ" – это "Не модифицированы". Что было очень и очень странно – в космонавты немодифицированному соискателю попасть было практически невозможно, и вовсе не потому, что существовал некий сговор модифицирующих агентств и космических концессий. Космонавт обязан быть выносливым и устойчивым к значительным перегрузкам, простому человеку, не подвергшемуся некоторым усовершенствованиям костно-мышечной системы и системы сердечно-сосудистой невозможно продраться сквозь фильтры отсеивающих испытаний. По крайней мере, так считалось. Получается, некоторые вполне были способны пройти нагрузочные тесты и без прокачки своего организма. Интересно, каким образом Школьник добыл информацию о модификации сотоварищей?

Вука открытие повергло в некоторую колючую задумчивость. Что-то складывалось не так. Размышлял он недолго, поскольку день на Сильбато зудел в его памяти подобно занозе с зазубринами в опухшем и воспалённом пальце. Особенно – беседа с Гороховым. Юрка уверенно заявил, что тенерийцы ввязываются в авантюры и гибнут из-за избытка сил, избытка энергии и агрессии, повышенный уровень которых вызван чисто физиологическими причинами, а именно – модифицированностью космонавтов. Джеки не был модифицирован, но он был первым в очереди на сомнительные мероприятия и погиб одним из первых. Версия Горохова разваливалась на кусочки. Снова ложь, и дай бог, неосознанная.

Даан Виссер имел иную точку зрения: умирают те, кто чувствует себя ненужными. У кого нет стоящего дела. Кто плюёт на себя и пускается во все тяжкие. Следуя этой логике, Вук сейчас – главный претендент на очередной скорбный некролог.

Уборка в квартире вызвала немедленное желание уборки в голове. Для начала пилот записал в "Уфологе" следующее: "Школьник знает о модификациях тенерийцев, хотя это приватная информация. Горовиц и Сенг – не модифицированы. Школьник ведёт журнал, отмечая наличие боли. Горхов по мнению Школьника не болен, но Горохов лжёт, придумывая мифические диагнозы". Поколебавшись, дополнительно отметил: "Меня пытались сбить хелисайклом". Затем, отпарив парадную форму, пилот переоделся и оправился опровергать версию Виссера.

Собственно, к Виссеру он и двинул. Памятуя о вчерашнем инциденте с злополучным летальным аппаратом, чуть не погубившим его, пилот быстро спустился в подземку, затем, проехав одну остановку, выбрался на поверхность и вызвал такси со стойки заказов. В ожидании автомобиля он подкрепился чем-то жгучим тайским, залив в глотку огня, чтобы одолеть тошноту. Глаза, разукрашенные боевыми фингалами от господина Волкова, он скрыл за солнцезащитными очками. Так как улицы по-прежнему застилал глухой туман, авиаторы на его носу выглядели нарочито пижонски.

– Введите адрес доставки, – волнительным грудным голосом пригласило такси, когда Вук сел в салон. Почему-то считалось, что тембр сексапильной красотки из голливудских ганстерских фильмов наиболее приятен основной массе пассажиров мужского пола. Янко на карте поставил точку – санкт-петербургское представительство Интерпола, такси пропело, что остановка возможна лишь на втором уровне.

– На втором, так на втором, – буркнул пилот. – Гони.

На площадке посадки-высадки, на которой остановился автомобиль, зависнув точнёхонько над требуемым зданием, Вука ожидал сюрприз: Ник Липполд. С ним был солидный толстяк в очках с дорогой оправой и дорогим портфелем из какой-то экзотической кожи. Сей раритет полностью затмил по части пижонства вуковы авиаторы. Пилоты сердечно поздоровались, обнялись. Солидный господин солидно пожал Янко руку. Хватка у него оказалась стальной. Не он ли мелькал в ролике об аресте Виссера?

Вук на несколько секунд замер, Липполд с сопровождающим деликатно и с пониманием переждали нейроподстройку под нужный язык. Из всей школьной базовой пятёрки – английский, немецкий, французский, итальянский, испанский – Вуку ни разу не пришлось использовать лишь испанский, прочие языки время от времени приходилось вспоминать, и открытая более полувека назад подгонка мышления под конструкции иного языка здорово облегчала общение. Факультативно Вук изучал в Академии татарский как образец тюркской группы и финский – для одноимённой группы. Татарский за отсутствием практики был напрочь забыт, не спасала и нейроподстройка, а финские фразы Вук иногда вымучивал на воскресных прогулках по Хельсинки. Ещё тогда – до полёта и до алкоголя.

– Тебя не пустят к Даану, – сказал Ник. – И меня сначала не пускали, я полдня ждал официального адвоката. Познакомьтесь, Вук Янко, Дэвид Наппа. Дэвид – адвокат Виссера. Нанят американским обществом астронавтов.

– Почему американским?

– Мы были первыми, кто откликнулся, – широко улыбнулся Наппа. – Даан с благодарностью принял наше предложение. Для нас же большая честь защищать прославленного во многих смыслах человека.

– На что опирается обвинение?

– Ты не поверишь, – мрачно усмехнулся Липполд, – сущий бред. Якобы он разнёс окна номера, где останавливался Форбек, из лазерного шок-флаера, а падение самого Форбека было обусловлено чистой физикой: его просто сдуло, так как он стоял вплотную к стеклу. Якобы Даан расколотил окна на разных стенах, а сила и направление ветра на высоте этажа Рейнгольда были таковы, что сквозь окна поршнем прошёл воздушный поток, вытолкнув Рейнгольда вниз.

– Шок-флаер? – удивился Вук. – Они в своём уме? Они видели эту пушку? Да первый встречный отеля, заметив Даана с эдакой бандурой, моментально вызвал бы охрану. Он и двух шагов не ступил бы.

– Цветной балахон, – пояснил Наппа. – Предполагается, что под широкой накидкой, рисунок которой скрадывал объёмные выпуклости, Виссер пронёс оружие. Хитрый узор теоретически позволял это сделать.

Вук наморщил лоб, воскрешая холограмму Даана с похорон Форбека. Узор на рубахе до пят, действительно, походил на рисунок плёнки, под которой прячут новые модели техники. Оптические иллюзии, и в самом деле, надёжно бы скрыли посторонний предмет, даже самый громоздкий.

– Есть свидетели – служащие отеля, которые подтвердили, что Виссер появлялся у Форбека.

– А сам Виссер что говорит?

– Даан утверждает, что у Форбека не был, и что либо служащие отеля лгут, либо кто-то прошёл под его личиной. Но главный козырь обвинения – обнаруженная вдруг запись с камеры гостиничного холла. На ней явно виден человек в одежде моего подопечного.

– Вы предполагаете, это Виссер?

– Я ничего не предполагаю. Лица не видно, а идентификацию по фигуре проведут эксперты.

– Ясно. – Вук тяжело вздохнул. Скверная складывалась ситуация для Виссера. – А рубаха у него откуда?

Липполд открыл рот, но Наппа решительно оборвал его:

– Извините, господин Янко, не поймите нас превратно, однако в интересах нашего клиента мы вынуждены ограничить доступ к используемой информации.

Выразился он сухо, будто не человек, а робот или компьютер.

– Ок, – сказал Вук, подумав, что в последнее время слишком часто окейничает.

К остановке подкатила люлька спецтакси с надписью "Центр-Пулково", из чего Янко сделал вывод, что коллега с адвокатом отправятся в аэропорт. Машина была неважно отрегулирована – она несколько раз качнулась назад и вперёд, прежде чем нащупала положение потенциальных пассажиров и открыла двери салона. Ник сделал шаг и врезался в стойку автомобиля. Удивлённо встряхнув головой, он отступил чуть левее – ещё дальше от двери. Наппа, подхватив Липполда под локоток, как умеют хватать только адвокаты и продавцы – вкрадчиво, но напористо, потянул его в нужную сторону и протолкнул на заднее сиденье. За пульт управления он уселся сам. Вук с недоумением посмотрел им вслед (неужели и Липполд подвержен возлияниям?), а затем спустился с эстакады. В голове пилота резвыми козочками скакали несвязные мысли, и Вук ухватил одну из них. О рубахе, как о средстве выделиться и привлечь внимание публики, по утверждению Виссера говорили Школьник, Ермишин и Черезов. Черезов, Школьник и Ермишин. Школьник – просто об эпатаже, Черезов – конкретно о рубашке, а Ермишин – о нестандартном пути художника...

Филипп всегда был симпатичен Вуку честностью и прямолинейностью, может, несколько излишней, но не позволяющей усомниться в отсутствии задних мыслей. Поэтому вместо игр с экивоками и политесом Янко предпочёл прямой вызов.

– Привет, – просто поздоровался Вук, связавшись с Филом. – Всё по лекциям разъезжаешь?

– На данный момент я разъезжаю по бывшему адронному коллайдеру. Занятная экскурсия, никогда бы не подумал, что это так...

– Как?

– Величественно, что ли... У тебя дело ко мне?

– Да. – Вук с оборота взял быка за рога. – Ты случайно не знаешь, где Виссер купил тот безумный балахон, в котором он пришёл на похороны Рейнгольда?

– Он не купил. Он... Короче, это был мой балахон. Мне его подарили в ЮАР после выступления с лекциями.

– Так это ты дал его Даану?!

– Я не давал.

– Не понял, – сказал Вук. – Тогда как он попал к Виссеру?

– Не знаю, – сухо ответил Ермишин. – Этот дурацкий кафтан у меня пропал сразу после возвращения из Африки. Я забросил его в какой-то угол в своём доме и увидел потом на Виссере. На похоронах.

– И ты не стал выяснять, как накидка перекочевала к Даану?!

– Не стал, – помолчав, произнёс Филипп. – Я не собирался носить эту тряпку, я ж в ней как пугало. А у художника – имидж. К тому же я сам посоветовал ему быть нестандартным. Он понял, как мог.

– Ты подумал, что Виссер – вор...

– Нет, – отрезал Ермишин. – Я так не думал. Повторю – я не собирался носить этот чёртов балахон, а Виссер... Понимаешь, Даан всегда будто в трансе ходит, он как будто не здесь, он в своём мире. Он художник, понимаешь? У него иные категории ценностей. А что такое тряпка перед вечностью? Тьфу на тряпку, не имеет она ценного перед вечностью, понимаешь?

– Но он взял чужое.

– Знаешь, Вук, взять чужое – это взять то, что нужно другому человеку. А балахон никому не был нужен. К тому же я сам, повторюсь, предлагал Даану как-то выделиться из толпы, чтобы раскрутиться.

– Тебе нравятся его картины?

– Очень, – признался Филипп. – Я у него штук десять купил.

– Там же неправда нарисована.

– А мне не нужна правда, Вук. Мне нужна мечта. Ни ты, ни я уже не попадём в космос, ну, разве что аниматорами в звёздный отель на Амикайе. Так почему хотя бы не помечтать о других планетах? И вот что, Янко, – угрожающе добавил Филипп, – не трогай ты Виссера. Узнаю, что ты копаешь под него, первый дам тебе в глаз. Или в переносицу. Он единственный из нас, кто делает что-то по-настоящему вечное.

– А Горохов? А ты? Разве вы не трудитесь во благо общества?

– Мы трудимся для себя. И так ли мы трудимся? Мы, скорее, – почётные члены трудового коллектива, чем реальные работники. Мы сбоку припёка в этой системе, а Данька – он сам себе система.

Поблагодарив разнервничавшегося коллегу, Янко отключил связь. В то, что Виссер банально спёр цветастый лапсердак, годный лишь для распугивания ворон на ретро-дачах, он не верил. И если Филипп допускал такую мысль, но толковал её с высоких позиций, то Вук просто-напросто не верил. Поговорить бы с самим Виссером... И что за шок-флаер, который якобы послужил орудием убийства? Мобильные вездеходы и везделёты укомплектовывались лазерными сигнальными средствами, но они были рассчитаны на преломляющую среду той планеты, на которую отправляли технику. То есть на атмосферу Тенеры. В земном воздухе тенерийский шок-флаер просто не сработал бы. Бред. Чушь и бред.

Вук прислонился к стволу дерева, мрачно оглядел окрестности. Взор не выцепил ничего подозрительного. Обычная жизнь города: хаотичное движение персональных машин, строгие потоки такси в верхних эшелонах и народ – то лениво прогуливающийся, то бешено мчащийся по архиважным делам. А ведь вчера Вук пытались убить. Записать в отряд вечно молодых тенерийцев – вечно молодых, вечно пьяных. И арест Виссера – тоже пунктик чьей-то адской стратегии по выводу из игры космонавтов. Янко отлепился от липы и пошёл домой, поминутно оглядываясь.

У дома в том самом скверике, где произошло знакомство с философствующим бродягой, его вновь кто-то тихо окликнул из-под распластанных по земле кустов. Янко остановился, подобравшись и сконцентрировавшись.

– Дядя Вучо! – Голосок был тонким, детским.

Пилот присел на корточки и узрел перед собой зарёванную перепачканную мордашку Алины-Пульки, дочери Серёги Тимофеева.

– Привет, мартышка. Ты зачем туда залезла? – поинтересовался Вук.

– Их убили, – проговорила девочка сквозь стук зубов. – Их убили, а я убежала.

– Кого убили? – нахмурился Янко.

– Папу и маму... Сначала папу, а потом мама выбежала, и тогда маму.

Вук мгновенно сориентировался. Он кувырком нырнул под куст, прижав к себе малышку. Подхватив девочку, он выписал сложный зигзаг и выбрался на противоположной стороне садика, мысленно возблагодарив неизвестного инженера-озеленителя, высадившего столь причудливые узоры зелёных насаждений. Затем, легко вскинув Пульку на руки, быстро, но не бегом, чтобы не возбуждать подозрений, зашагал по направлению к воздушному моллу возле Чкаловской. Третий этаж молла занимал детский развлекательный центр – туда Вук и спешил с Алиной на руках.

– Ты была дома? Тебя видели? – спросил он, когда поставил девочку перед игровым автоматом, а сам встал за спиной, крепко обняв её. Любопытный взгляд постороннего человека не задержался бы на этой парочке: эка невидаль – отец привёл дочку поразвлечься.

Пулька всхлипнула, помотала головой, потом стала содрогаться всем тельцем и мычать что-то невнятное. Вук, придержав малышку, осторожно вытер ей слёзы.

– Послушай, заяц, – сказал он как можно мягче. – Если это всё правда, я тебя не брошу. Я буду оберегать тебя и никому не отдам. Мы будем жить вместе. Я обязательно найду виновных и накажу их. А потом мы уедем куда-нибудь – куда ты хочешь, – чтобы ничего не напоминало о горе. Ты только успокойся и расскажи, как всё было.

– Меня не было дома, – проговорила Алина, взяв себя в руки. – Я у Васьки в гостях была. Мы играли в конструктор, а одна деталька под диван закатилась. Я полезла за ней и вижу, как в моей комнате кто-то чужой ходит...

– Постой, как же ты свою комнату могла видеть через стену?

– У нас же дырка! Мы с Васькой проковыряли, чтобы переговариваться!

Вук, наморщив переносицу под авиаторами, припомнил, что, кажется, Пулька уже говорила об этой дырке.

– Через дырку к тебе хомяк приходил, – сказал он.

– Да, когда Шпулька пропала, – прошептала девочка и снова заплакала.

Пилот, накрыв её ладошку своей пятернёй, поводил джойстиком, изображая игру и пережидая приступ рыданий. Ничего. Пусть поплачет. Лучше так, чем молча смотреть в одну точку на стене.

– Кто ходил? Мужчина? Женщина? Один или несколько человек? – продолжил Вук, когда плечи Алины перестали вздрагивать.

– Папины тапки с дыркой ходили и мамины шлёпки, а еще большие ботинки с номером четыре.

– Цвет ботинок? Размер?

– Коричневые, больше папиных тапок.

– Значит, мужские. А что значит – номер четыре?

– На них написано было: номер четыре.

– А ты умеешь читать?

– Что ж, я дура какая-то? – презрительно произнесла Пулька. – Конечно, умею. И цифры знаю. На ботинке были цифры: номер четыре.

– А потом?

– Папа сказал "Проходи", а я взяла детальку и вылезла из-под дивана.

– Тебе было неинтересно узнать, о чём говорят взрослые?

– Не-а, неинтересно. Меня Васька позвал, чего это я там засиделась. Я и вылезла.

– Гол! – фальшиво воскликнул Вук, отправляя на тридике мяч в ворота. И тихо добавил. – Говори дальше.

– Дальше мы с Васей достроили город, и я пошла домой. Я увидела, что дверь открыта, я удивилась, потому что мама с папой всегда закрывают дверь, я зашла, а там... Там... Я убежала... Испугалась потому что... Я боюсь...

И она замолчала. Вук склонился над её личиком – взгляд поверх дурацких солнцезащитных очков, столь нелепо выглядевших в полутёмном помещении, запечатлел стеклянные глазёнки с расширенными зрачками. Янко стало жутко. Очи оцепеневшей девочки не реагировали ни на картинку в "аквариуме", ни на самого Вука. Он потряс её за плечо, та безвольно поддалась его движению.

– Понятно, – прошептал Вук. – Ладно.

Он спустился с девочкой в тридитеатр, взял билет на только начавшееся представление. Усадив Алину в кресло и наказав никуда не уходить, оставил её в тёмном зале одну, а сам рванул к пультам заказа товаров. С карточки своей матери оплатил футболку, кепку, куртку и штаны для мальчика (прикинув на глаз, взял на рост 120). Полученные обновки – их принёс голубой вертолётик, спозиционировавшись точно над стойкой заказов – он сунул под рубаху и так, с оттопыренным комом на боку, вернулся в зал. Чтобы не травмировать девочку запахом, вместо привычного виски он перед входом в визор заправился лёгким вином. Не слишком надолго хватит, но не так гадко воняет.

Пульку он переодел в самый волнительный момент фильма. Пока дети и их родители визжали от крупного плана бегемота, распахнувшей пасть-чемодан, дабы скушать главных героев, Вук стянул с Пульки девчачьи тряпочки и облачил в мальчишеские. Буйные кудри он попытался спрятать под кепкой, но это не удалось – кучеряшки лезли во все стороны из-под обода и козырька и делали голову Пульки похожей на зонтик. Не дождавшись развязки кровавой истории с гиппопотамом, пилот рысцой пронёсся к автоматической цирюльне, волоча за собой Алину, где безучастную и покорную девочку подстригли насадками в 6 и 9 миллиметров. Колготки со вшитым маячком радио-няни он скормил утилизатору в туалете для инвалидов, а маячок на новых штанцах привязал к своему мультилинку. Заодно с Пулькой Вук постригся и сам – налысо. Цирюльня выплюнула бесконтактный чек, в котором отчего-то было три позиции: две стрижки и прижигание бородавки. Никаких бородавок пилот не имел, и будь ситуация несколько иной, непременно пошёл бы скандалить в офис цирюлен. Автоматы порой грешили приписками несуществующих услуг, однако цена была плёвой, а публичность могла причинить вред. Поэтому Вук махнул рукой и повязал на бритый череп бандану, купленную прямо в цирюльне.

Из детского развлекательного центра чинно вышли отец с сыном (сын казался сонным и апатичным), затем спустились в метро, прокатились, меняя ветки, от одного конца Питера до другого и вышли на Чёрной Речке. Спустя четверть часа парочка стояла напротив пятиэтажного дома и глазела на окна третьего этажа.

– Мила, появись, – молвил Вук, магическим взглядом гипнотизируя экран мультилинка. И тяжко вздохнул – девушка сбросила вызов. Туман, уваренный до состояния манной каши, настолько загустел в предвечерних сумерках, что смотреть сквозь очки стало невыносимо. Пилот стянул авиаторы с банданой и уложил в траву под деревом. Девочка, насупившись, уставилась на них.

– Мы сейчас поиграем в цирк, – сказал Вук. – Ты не бойся, я тебя крепко привяжу. Из снятой рубахи он соорудил петлю, поддел её под ноги девочки, прижал Алину к животу и концы закрепил у себя на груди. Девочка болталась на пузе, как младенчик в слинге. Вук, поплевав на руки, без особых усилий подтянулся на нижней ветке. Также без усилий, подтянул себя и Алину и по ветвям добрался до уровня третьего этажа. Он замер прямо напротив окна Милы.

Свет в окне не горел, но Вук знал, что Мила дома. Он чувствовал это по тёплому мягкому умиротворению, разливающемуся в его душе, – а это были именно чувства Милы, волею судьбы (или "диффузии"?) ощущаемые в равной степени на двоих. И он знал расшифровку этого умиротворения, он давно понял его причину.

Он мог бы разбить окно и влететь в дом, но не желал ни напугать Милу, ни засветиться в аларм-службе. Стекло, разбитое снаружи, обязательно вызовет переполох в аларм-пространстве, а объясняться со спасателями или, не дай бог, полицией, не входило в текущие планы Янко. Он выдрал приличную хворостину, чтобы попытаться постучать в окно, и даже царапнул стекло в спальне, однако действие ни к чему не привело. Голову начало ломить – он приложился к стратегическому запасу, к сувенирной бутылочке с вином. Заодно тихо выругался – от вина толку немного, лучше бы коньяк или виски... И остолбенел от ужаса. Как раз в ту секунду, когда он стоял, запрокинув склянку над глоткой, как горнист на побудке, в окне появилась Мила. Её силуэт мелькнул за двойными рамами, а затем скрылся за резко опущенными шторами.

– Чёрт! Идиот! Сопло мне в ухо! – простонал Вук. – В самый неподходящий момент!

От осознания окончательно протухших шансов быть услышанным, он решился на отчаянный трюк. Отцепившись от ствола, Вук с привязанной к торсу девочкой, как заправский канатоходец, пробежался по толстой части ветви и, взлетев над землей, перемахнул на внешний подоконник. Он ухватился за крюк неясного назначения, вбитый в панель над верхней рамой, пауком прилип к крюку и стене, потом забарабанил по стеклу. Долго он так не выдержит. Мышцы рук и ног, усилием модифицированной сосудистой системы вмиг накачанные кровью, забронзовев, бросились мощно пожирать гликоген и вырабатывать АТФ. Через две минуты немодифицированный человек и через пять минуть модифицированный рухнет вниз. Вук, с ещё большей решимостью барабаня по стеклу, начал уже продумывать что предпочтительнее – падать на газон или разбивать стекло, но додумать не успел, потому что створка распахнулась и Мила произнесла:

– Ты ужратый придурок с фингалом. Хоть бы ребёнка пожалел.

Вук разжал оледеневшие пальцы и сполз с подоконника.

– Спасибо, любимая, – сказал он, приземляясь на пол. Мила вздрогнула. – Ты не переживай, я ненадолго. Я не причиню вам вреда.

– Вам? – тихо спросила Мила. – Кому это – вам?

– Тебе и сыну.

– Откуда ты знаешь, что сыну? Может – дочке?

– Знаю. Потому что девочка у меня уже есть. – Вук отвязал Пульку, усадил на кресло. – Ей надо помочь. Она в ступоре. Тимофеева убили. Это его дочка. Пригляди за ней, а я сейчас.

Оставив Алину с Милой, он, осторожно ступая, перешёл в соседнюю комнату. Там, порывшись в кармане брюк, вытащил серебряную цепочку с ракетой и повязал её на прутик детской кроватки.

– Спи, сынок, – прошептал Янко, склоняясь над мордатеньким пацаном. – Космонавту надо много спать.

Он с опаской прикоснулся к полупрозрачной коже диковинного для него создания, а когда мальчишка пошевелился, отдёрнул руку, искренне полагая, что его грубая шкура обожгла малыша. Он позорно бежал с поля боя, шёпотом доложив Миле, что, кажется, поранил ребёнка.

– Фиг его поранишь, – усмехнулась подруга, прислушиваясь к звукам. – Спит он, не бойся. Эта девочка тоже спит.

Алина, лежала, уткнувшись лицом в сгиб дивана, свернувшись калачиком, как мёрзнущая кошка. Мила сняла с неё ботинки, Пулька не пошевелилась. Вук включил тридик, до минимума убавив громкость. Прокрутил список новостей, выбрал сюжет, щёлкнул пультом.

– Общественность всех стран, входящих в альянс исследования дальнего космоса, потрясло сообщение о смерти одного из покорителей Тенеры – Сергея Тимофеева – а также его жены. Тела супругов были обнаружены сегодня днём в собственной квартире..., – диктор сделал паузу, и в "аквариуме" возникли кадры с места трагедии: два тела в неестественных позах, кровь на полу и стенах, разгромленные апартаменты. Мила охнула, прикрыв рот ладошкой, Вук скрипнул зубами. Далее камера перевела фокус на полицию, диктор продолжил. – Особый отдел Следственного Комитета приступил к разработке самой вероятной версии – ограбление. Из дома Тимофеевых пропали все ценные вещи, наличные деньги и сетевые карты. Со счета Сергея Тимофеева неустановленным лицом был списан гонорар за его участие в Седьмой Тенерийской экспедиции.

– Не верю, – сказал Янко. – Деньги тут не при чём...

– Коллеги космонавта-биолога уверяют, что также пропал служебный архив Тимофеева, в котором хранились наработки, отчеты и доклады о жизни на Тенере и о влиянии дальних полётов с пересборкой на организм человека. – По "аквариуму" в окружении следаков прошлись Школьник и Зелинский – оба с растерянными лицами.

– А они откуда знают об архиве? – спросил себя Вук. – Я не знал, а они знают?

У него тут же всплыло воспоминание о словах Виссера, о его недоверии к Школьнику. А, кстати, каким образом Школьник узнал о модифицированности каждого космонавта? И главное – что такого открыл Серёга, о чём хотел поведать, когда заявлял, что он догадался о жабе и о них самих? Не связано ли это с убийством?