Текст книги "Эра жаворонка(СИ)"

Автор книги: Марфа Ефимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2. Полёт

До разборки было три месяца лёту. Демонтируемый комплекс «Симург», небольшой корабль с двумя членами экипажа и горсткой живности – хомяк, ящерка, стайка золотых рыбок, несколько миниатюрных грядок под колпаком – стартовал без особой помпы и, кажется, даже без представителей прессы. Традиционный взмах белым шёлковым платком совершила дочка Тимофеева, смышлёная девчушка с бойким взглядом и вертлявой крепенькой фигуркой.

– Сколько ей? – спросил Вук, когда зажужжал привод шлюза.

– Пять, – ответил Сергей.

– Ни чего себе! Когда только успел?

– Зачем зря время терять? – пожал плечами второй пилот. – Мы хотим много детей. А их ещё вырастить надо.

Янко покосился на напарника. Тимофеев, плотный, коренастый, с короткой шеей и круглой белобрысой головой производил впечатление домовитого рассудительного фермера из самой дремучей финской глубинки. Перед тем, как изречь что-либо, он забавно морщил веснушчатый лоб, словно мысленно прокручивал заготовку фразы. Выглядел он форменным тугодумом, но Вук знал, что реакция коллеги быстра, а ум холоден. Это имело своё объяснение: флегматичному Сергею эмоции не мешали принимать решение, и решение, как правило, было наилучшим. Интересно, каковым было его исполнение тенерийского ритуала под названием "Можно всё"?

– Я два дня назад напился, как свинья, – сообщил Вук. – И наркотой задвинулся. Потом за день все ресурсы реставратора извёл.

Тимофеев хрюкнул. Неопределённый звук мог означать всё что угодно, только не порицание. Будучи непробиваемым фаталистом, Сергей никогда никого не порицал, считая, что если человек творит фигню, то эта фигня зачем-то прописана Господом в виде рецепта именно для этого человека.

– А ты? – продолжил первый пилот. – Ты-то развлёкся?

– Да.

В чём-чём, а в излишней словоохотливости коллегу упрекнуть было невозможно. Вук тоже не любил пустую болтовню, но лаконичность Тимофеева ему показалась чрезмерной.

– Каким же образом? Особо прочувственное чтение вслух евангелия? Или две чашки ромашкового чая вместо одной?

– Мы с супругой ходили на свинг-вечеринку.

– Сопло мне в ухо! – Вук онемел. – Неужто? И как оно? В присутствии жены с чужой киской?

– Не знаю. Мы только смотрели. Приглядывались.

– Приглядывались к чему?

– Стоит ли этим заниматься?

– И что решили?

– Решили, что это скучно.

Вук присвистнул:

– Скучно! Эх, а я бы покувыркался! Да только Мила... И это всё?

– Нет.

– Всё-таки ромашковый чай.

– Нет. Мы отправили дочку к моим родителям и провели вечер вдвоём.

Вук хотел было съехидничать, но автоматический подсказчик пропел где-то в ухе, что двигатели готовы. Тимофеев лег в капсулу первым. Вук немного поколебался, стоит ли укладываться в катапультируемый отсек или лучше остаться в кресле пилота, потом последовал примеру коллеги. Инструкция не запрещала стартовать сидя, но не гарантировала мягкой посадки в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Капсула, она же спальное место в длительном перелёте, вроде как была надёжнее. Проверить этот факт, к счастью, никому не довелось – ни одна авария с демонтируемыми комплексами класса "Миф" до сих пор не регистрировалась. Вук лёг, хотя предпочёл бы пережить момент старта сидя, чтобы до последнего ощущать естественную гравитацию, когда голова выше ног. Однако благоразумно решил не противопоставлять себя более исполнительному товарищу.

По враз окаменевшим внутренностям Янко понял, что "Симург" оторвался от Земли и начал набирать скорость. Перегрузка Вуку была не страшна, хотя и неприятна – он был модифицирован ещё в детстве, спасибо родителям, не поскупились на операцию. Пилот попытался вчувствоваться в забетонированность сосудов и окаменелость сердца, попытался уловить выбросы энергии из АТФ в мышцах и увеличение давления в глазных яблоках, однако из общего ощущения панциря ничего вычленить не смог. Да и Бог с ним. Этот панцирь значительно облегчал жизнь при экстремальных нагрузках. Можно было летать и без него, отправляются же тысячи праздных туристов на Молу, но модифицированным леталось проще. Все пилоты-разведчики, насколько Вук был осведомлён, носили изменённые гены. Это замечалось и невооружённым взглядом, ибо модификация влияла на внешний вид человека: он становился более крепким и мышечным. Ни одного тонкокостного эльфа среди пилотов Вук припомнить не мог.

– Корабль выведен на орбиту искусственного спутника Земли, – бесстрастно объявил подсказчик спустя несколько минут.

Вук, отстегнувшись от капсульных креплений, подплыл к иллюминатору и зачарованно проследил, как скрывается в дымке циклона старушка Европа.

– Вук, не хулигань, – спокойно предупредил Сергей.

Первый пилот развернулся и устремился обратно к лежанке. До отрыва от орбиты и выхода на траекторию основного маршрута оставалось не более пары минут. Втискиваясь в упряжь и фиксируя бесконечные ограничители, Вук с раздражением подумал, что что-то с земной наукой не так. Человечество достигло громадных высот в медицине, биологии, химии, информатике, но безнадёжно упёрлось лбом в физику. Единственным значимым открытием, сделанным за последнюю сотню лет, оставалось обнаружение точек нелокальности или, как именовали их в народе, точки разборки. Но летели к точкам по старинке – на твёрдом топливе до орбиты и солнечных парусах далее. Гипертуннели, на которые воодушевлённо рассчитывали мечтатели позапрошлого века, прорубать так и не научились, а созданных природой и разведанных неподалёку от Земли оказалось не слишком много. Один вёл к Меркурию (девять с половиной минут передвижения), один к Моле (сорок один час двенадцать минут) и пяток к самым захудалым уголкам галактики, два из которых кое-как использовались, кажется, в них добывали что-то редкоземельное, а три оставались законсервированными на всякий пожарный случай.

На Амикайю, также как и на Тенеру, также, как и на прочие жизнепригодные образования, попадали через точки разборки. Ближайшая к Земле точка висела на полпути к Марсу – ровно три месяца ковыляния в сторону красной планеты. А затем – после обратной сборки – ещё столько же до Тенеры.

– Жаль, что нет туннеля до разборки, – подал голос Вук, справившись с ремнями и замками.

– Нам рано иметь туннель, – отозвался тот.

– В смысле? – не понял Янко.

Тимофеев пояснил:

– Человечеству открывают тайны и возможности лишь тогда, когда оно в состоянии воспользоваться ими разумно.

– А, ну да... Бомба в руках дикаря и всё такое...

Спорить первый пилот не стал. Он знал, что Сергей Тимофеев обладал некоторыми странностями – тот декларировал свои убеждения как научно-христианский креационизм, то бишь, веру в разумное сотворение с допуском естественной эволюции в непринципиальных элементах мироздания. Это не мешало второму пилоту быть высококлассным учёным и неконфликтным человеком, удобным в совместной болтанке внутри ограниченного пространства в течение почти полугода.

Поймав фотонный поток, корабль встал на крейсерскую скорость. Янко и Тимофеев облегчённо выдохнули, расхомутались. Вук коротко отрапортовал диспетчерам на Земле о благополучном старте и, кувыркнувшись пару раз в невесомости, поплыл осматривать датчики и приборы. Действие сие было совершенно бесполезным, но инструкция по осмотру, составленная почти сотню лет назад, апеллировала скорее к психологии, нежели к реальным потребностям. Занятий, сложнее наблюдений за аппаратурой и хомяком, в ближайшие три месяца не предвиделось.

Завершив формальную техническую ревизию, Вук уселся возле хомячьей клетки – контейнера из огнеупорного радиозащитного прозрачного пластика, сверхпрочные свойства которого гарантировали счастливое возвращение зверька, даже если человеческий экипаж склеил бы ласты. Интересно, подумал Вук, чем была вызвана столь трогательная забота о неразумном создании?

– Жив, Аквинский? – спросил он, просовывая руку в шлюз контейнера и поглаживая хомяка по спинке. Тот, опасаясь конкуренции в распределении орешков, быстро затолкал фундук за щеку.

Тимофеев тем временем извлёк из личного отсека холограмму дочки и прикрепил снимок над спальной капсулой. Почесав макушку, перевернулся вниз головой и также перевернул фото.

– Не-не-не! – воспротивился Вук. – Верх будет там, где у Хомы Аквинского сейчас голова. Аквинский уже так привык.

– Когда это он успел привыкнуть? – пробурчал Сергей, но снимок перевесил.

Янко довольно улыбнулся. Трюк сработал. Отсылка к потребностям зоопарка для биолога являлась беспроигрышной.

Вук покосился на холограмму. Белобрысая девчушка с хитрым личиком прижимала к щеке крыску-капуцина с такой же плутоватой мордочкой.

– Хорошенькая. Как зовут? – полюбопытствовал первый пилот, примеряя к себе роль заботливого папаши. Выходило, вроде как, ничего.

– Шпулька.

– Шпулька Сергеевна?! – поразился Вук.

– Почему Сергеевна?

– Не твоя, что ли? А так похожа.

– Ты о ком? – нахмурился Тимофеев.

– О девочке.

– А-а-а... Я о крысе подумал...

– Профессионал! – похвалил его Янко. – Правильно. Главное – работа. Дети потом.

– Дети всегда, – поправил его Тимофеев, – а работа на их фоне. Гравитацию не пора включать?

– Давай перед сном. Поэкономим.

Сергей, пожав плечами, принялся копаться в информационном хранилище. Согнутой над прибором спиной и тихим бормотаньем себе под нос он дал понять, что сеанс связи с коллегой окончен. Имя дочки он так и не сообщил.

Следующие две недели они почти не разговаривали – так, только по делу. Тимофеев, дорвавшись до бесплатной невесомости, увяз в опытах с воздействием искусственной гравитации на суетливого прожорливого Хому Аквинского и меланхоличной крохотной ящерицы по имени Тирекс. Рыбки его не интересовали, поскольку пребывание в воде не слишком отличалось от свободного парения. Вук, пользуясь бесконечным свободным временем, решился наконец-то осилить не менее бесконечный ряд формул, обосновывающих эффект сборки-разборки. Лекции по теории нелокальности он мучил несколько дней, пока не дошёл до абстрактного описания, на которого даже не хватило математического аппарата. Янко оторвался, произвёл ряд замеров забортной среды, помечтал над холограммой с обнажённой Милой, снова обнаруживая отголоски воздействия "диффузии" – у него сладко заныло в груди, где-то внутри молочных желёз, и Вук вновь поразился ширине женского ощущения. В том, что это женские чувства, он не сомневался.

– У тебя пульс повышен, – встревоженно сказал Тимофеев после вечернего профилактического осмотра. Пульс покоя – семьдесят один. Многовато. Было пятьдесят семь.

Сергей приписал это перетренированности, отменив на три дня беговую дорожку, а Вук не стал делиться с ним истинной причиной. Пульс был не его, пульс был Милы, но врачу незачем было знать об этом. Холограмму голой подруги первый пилот спрятал от греха подальше, а затем для успокоения пульса и Тимофеева вернулся к нелокальности.

Пункт разборки, находящйся примерно в 29 миллионах километрах от Земли, был не единственной разведанной точкой Клаузера, как формально именовали область нелокальности. По слухам, пунктов разборки было около десятка, но официально признавались только четыре. Точка Клаузера транслировала произвольный объект в другую такую же точку при условии, что вместе с объектом в неё поступала информационная матрица, описывающая текущее состояние объекта.

Матрицу получал ДНК-приёмник, запоминая её в полевых структурах, природа которых до сих пор оставалась неясной. Спонтанное проявление данных структур человечество наблюдало издревле: так мать порой чувствовала болезнь ребёнка, находящегося по ту сторону океана, или же братья-близнецы, разлучённые в детстве, умирали вдруг одномоментно от одной и той же болезни. ДНК-кодировка, не имеющая зримо-материального носителя, не поражалась информационными шумами и безотказно расшифровывалась при помощи любого живого существа, служащего, по сути, адаптером между генной записью и электронным устройством. Но самое удивительное, к чему Янко так и не смог привыкнуть в плане переживания чуда, – это независимость поля от физического базиса. Матрица, однажды снятая ДНК-приёмником, обретала собственную жизнь, даже если он затем разрушался. Но! Но о матрице, вернее о её наличии, должен был знать наблюдающий. Знание о снятой информации немедленно материализовывало саму информацию. Классический эффект наблюдателя в чистом виде. На заре исследований ДНК-кодировки предполагали, что матрицу снимает сам экспериментатор, однако после блестящих опытов по передаче экспериментатором информации о проводимом опыте постороннему человеку за сотни миль от лаборатории, а, впоследствии, и дрессированным животным, реагировавшим на фразу "Матрица снята", официальная наука признала, что ДНК-запись существует как бы сама по себе, а обладатель дезоксирибонуклеиновой кислоты – всего лишь якорёк, цепляющий эту запись...

Вук перелистнул страничку и нахмурился. В расширенном уравнении Белла-Клаузера-Шестаковского его очень смутил корректирующий коэффициент весьма странной размерности. Смысла коэффициента, как ни силился, Вук не нашёл. От досады на свою непонятливость Янко протопал в камбуз – была включена искусственная гравитация – и заглотил брикет со вкусом 12, он же шоколад с марципаном.

– Запей зелёным чаем, – не поднимая головы от грядок с укропом, посоветовал Сергей. – Желчный пузырь тебе скажет спасибо.

– Чур меня! – с ужасом возопил Вук, представив, как с ним разговаривают его же органы. Желчный пузырь при этом Вуку почему-то представился ворчливым вредным старикашкой.

Обоснования нелокальности Янко временно отложил. В конце концов, какая разница, знаешь ты причины физических явлений или нет? От первого пилота в экспедиции требуется иное, а отчего в точках Клаузера объект можно разобрать на кванты и по сопровождающей матрице собрать обратно в тысячах парсеков от места разборки, пусть объясняют учёные.

– Не мучайся, – снова подал голос Тимофеев. Спиной, что ли, он смотрит? – Лучше читай концентрическим образом. Я всегда так делаю.

– Это как?

– Сначала загружаешь в мозг детскую книжицу типа "Отчего кошки серые". Лучше с картинками. Впитываешь. Как впитаешь, загружаешь книжку для подростков "Занимательная генетика кошек". Переварил – загрузи лёгкий научпоп "Сцепка генов на перекрестье хромосом на примере кошек". И только потом приступай к "Перенос ацетил-оснований как фактор блокировки половых гамет представителей семейства кошачьих".

– Где ж мне найти уравнения Белла-Клаузера в изложении для дошкольников? – удивился Янко. – Но за идею спасибо.

Отобедав и выполнив ежедневный ритуал по осмотру приборов, он вышел в Сеть, пока ещё расстояние позволяло. В голове у Вук зудели две занозы: не имеющий видимого физического смысла коэффициент в уравнении нелокальности и странный вал смертей среди тенерийцев. Коэффициент пилот затолкал в подкорку – пусть покрутится, обрастёт мясцом неосознанных мыслей, а судьбы коллег по предыдущим экспедициям он принялся изучать по обрывочным фразам с форумов. Ловить информацию в официальных сообщениях и специально писанных копирайтерами-пустобрёхами статьях смысла не имело.

Алесь Кудря, прекрасный пловец и профессиональный дайвер, по общепринятой версии утонул во время погружения у берегов курортного тайского местечка Краби. Однако из разгоревшейся дискуссии на узкопрофильном форуме судмедэкспертов, а также из обсуждения на тайском сообществе дауншифтеров, Янко вынес, что истинной, хоть и косвенной, причиной гибели являлась кессонная болезнь. Алесь слишком быстро всплыл. Что-то испугало его? Кто-то помог? Народу, конечно, в рифах всегда полно, но ведь и самому помогающему тоже пришлось бы резко всплывать. Один из бездельников-дауншифтеров написал, что видел, как рядом с катером, с которого погружались дайверы, болтался рыбацкий ботик, а также две длинноносые лодки. Рыболовы на ботике чуть ли не ведрами зачерпывали киборыбу, поднятую со дна любителями подводных прогулок, а смуглые парни с лодок продавали экипажу, скучающему на катере, лимонад и снеки. По международным правилам территория дайвинга должна была быть свободной от плавательных средств, однако во всех странах мира на лодчонки, парящие на магнитной подушке, водная инспекция смотрела сквозь пальцы. Есть киборыбу, искусственно созданную полторы сотни лет назад для очистки океана от пластикового мусора, а затем успешно мутировавшую в донных мусорщиков, основная масса прибрежных народов побаивалась. Но не тайцы с вьетнамцами. По их мнению, санитары дна таскали на полимерных хребтах килограмм деликатесного мяса.

И вот что удивительно. Как гидрокостюм Алеся мог позволить резко всплыть? Даже простые пляжные шлёпанцы подключены к аларм-пространству, а уж такой сложный прибор, как костюм – тем более. Конечно, оставалась вероятность, что Кудря погасил мониторинг опасности – так иногда делают пижоны, ратующие за возврат к естественной жизни – но применительно к пилоту-испытателю Вук ни за что не допустил бы такого соображения. Выходит – погасил. Так же, как и Самир Галиль...

Напарник Алеся Игорь Черезов отдыхал в Таиланде в то же время, что и Кудря. Ясное дело, полиция не оставила этот факт без внимания, но железобетонное алиби Игоря не позволило бросить и тени подозрения. Игорь отдыхал на Пхукете с очаровательной незнакомкой на глазах у сотен свидетелей. В час гибели Алеся он давал благотворительный урок ученикам местной школы. Тамошняя газета не без ехидства заметила, что прославленный космонавт был изрядно подшофе, но держался с достоинством.

К концу второго месяца полёта Янко захандрил. Мимо него пару раз со звонким лаем пробегали Белка и Стрелка, весело перебирая лапками и молотя хвостами. Вук морщился: явления собак-пионеров обычно случались позже.

– Что, Белочка пришла? – участливо поинтересовался Тимофеев, наблюдая, как Вук тянется рукой в пустоту, пытаясь погладить пёсика, видимого одному ему.

– А ты не замечаешь собак?

– Нет. Давай-ка, я тебе пилюлек пропишу.

– Не надо, – попросил первый пилот. – Они такие забавные. Носятся, кувыркаются. У меня в детстве щенок был, похожий на Стрелку.

Сергей, проконсультировавшись с Землёй, согласился. Видения собак не мешали дисциплинированно исполнять обязанности. Вук подолгу любовался играми лохматых подруг, но после того, как ладонь его, протянутая к Белке, прошла сквозь шёрстку и поджарые бока и ничего не ощутила, он понял, как сильно сдавлено сердце тоской.

– Не кантовать, – предупредил он. – И не пугаться.

Вук яростно отмахал пять виртуальных километров на беговой дорожке, установив новый рекорд среди пилотов в условиях искусственной гравитации, а затем выпустил джинна. Рекордер физических состояний, он же на бытовом сленге "джин", к сожалению, записывал только плохое самочувствие. Вроде бы, учёные из Эдинбургского университета объявили о первой записи приятного ощущения, но в широкое производство такой рекордер ещё не поступил. Всё дело в силе чувств. Мерзкие состояния тела имеют более сильные излучения, а потому более просто улавливаются. Даже оргазм – сильнейшее и сладострастнейшее переживание – оказывался не столь ярким, как зубная боль или жажда.

Янко нацепил на запястье рекордер, нажал кнопку. На него разом хлынули воспоминания о вечере, когда можно было всё. Но физически из всего насыщенного букета чувств повторить удалось лишь головокружение, усталость и тошноту. Вук рад был и этому. Пробарахтавшись несколько дней в борьбе с памятью о похмелье, вымотавшись и обессилив, Вук выплыл из мнимой абстиненции с никуда не годным словно бы одряхлевшим телом, но с воспарявшим духом. Хандра оказалась безжалостно раздавленной защитными силами организма.

– Серёга, вот скажи, ну как тебе удаётся быть таким спокойным, – спросил Вук.

– Кто сказал, что я спокойный? – Тимофеев невозмутимо вскапывал грядки и капал подкормку. – Я неспокойный. Ко мне ночью Шпулька приходила. Сыру просила. А где я возьму сыр?

– Э-э-э...

– Я встал, взял у Аквинского зёрен, предложил Шпульке.

– Взяла?

– Смеёшься? Это же призрак.

От мысли, что он такой не один, Вуку стало легче. Он вернулся к уравнению нелокальности и даже радостно хлопнул себя по лбу – ему показалось, что смысл непокорного коэффициента был найден. В волнении Янко пробежался по стенам – притяжение в целях экономии вырубили, – и вдруг к горлу его подкатил ком. Вук, зажимая рот рукой и еле сдерживая позывы, бросился в гальюн, где и отторг съеденный час назад ужин.

– Ничего не понимаю, – растерялся второй пилот, штатный врач экспедиции. – По приборам ты здоров, как бык. Тебя не должно тошнить.

– И рекордер я не пользовал, – почесал в затылке сбитый с толку Янко. – Ерунда какая-то.

Тимофеев уложил его под капельницу, и рвота после ещё одного приступа прекратилась.

За четверть часа до разборки согласно инструкции командир корабля отключил гравитацию и волновые сканеры, скорректировал маршрут автопилота. Потом, следуя всё тем же правилам, устроился в кресле и расслабился. Прямо перед его носом повисла Белка, склонив голову на бок, как обычно это делают собаки, когда обнаруживают что-либо любопытное.

– Иди уже отсюда, – вздохнул Вук. Белка испарилась, но вместо неё возник Хиппи – щенок, подаренный Вуку на юбилейные десять лет. Хиппи, шкодливая забияка-болонка мужеского полу, прожила пятнадцать лет и была, как считал Янко, лучшим другом детства.

От пристального влюблённого взгляда пёсика Вуку стало не по себе. Видение, болтавшееся перед ним, превосходило тридиграмму и даже холограмму. Пилот щупал воздух, рука просачивалась сквозь щенка, но некоторая плотность ощущалась. Хиппи обретал совершенно немыслимую реальность.

– Минутная готовность, – пропел подсказчик и начал обратный отсчёт.

Янко улыбнулся – если сборка не удастся, по крайней мере, с ним до конца будет верный Хиппи. Как в древние времена – пёс при рыцаре. И как рыцаря, оглушённого ударом меча по шлему, его вдруг мотнуло, выбило искры из глаз, заставило судорожно вздохнуть и поперхнуться.

– Чего-то эти физики не досчитывают, – пробубнил справа Сергей. – По приборам у нас была минутная задержка дыхания. Интересно, почему?

Вук приподнялся:

– Всё что ли?

Он мог и не спрашивать. Он знал, что всё. Ему были знаком удар по шлему – в центре подготовки они не раз отрабатывали пережитые ощущения, смоделированные по записям с рекордеров предыдущих тенерийцев. Вуку стало обидно: гигантский прыжок сквозь пространство – и столь незначительные переживания.

Тимофеев ринулся к Аквинскому, чтобы проверить, как тот перенёс сеанс нелокальности, склонился над клеткой и неожиданно громко затрубил:

– Мать моя биология! Это что ж такое выходит? Где ж хомяк?

Янко, броском нырнувший к подопытной гвардии напарника, остолбенел. В клетке для хомяка, тесно прижавшись друг к другу и нахохлившись, сидели Хиппи и белая крыска-капуцин.

– На Шпульку похожа, которая у твоей дочки на снимке.

– Это она и есть, – мрачно промолвил Сергей. – Вон у неё зуба одного не хватает. Сломала о клетку полгода назад... А пёс... Чёрт возьми, а что это за пёс?

– Это мой щенок, – пояснил Вук, потирая руки от радости. – Из детства. Я, Серёга, кажется, понял уравнение Белла-Клаузера.