355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марек Краевский » Призраки Бреслау » Текст книги (страница 16)
Призраки Бреслау
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 02:00

Текст книги "Призраки Бреслау"


Автор книги: Марек Краевский


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Бреслау, пятница, 26 сентября 1919 года, без четверти час дня

Курт Смолор сидел за мраморным столиком в приемной у своего соседа, адвоката доктора Макса Грочля, и лениво просматривал «Ост-дойче спорт-цайтунг». Газетные статьи оставляли его почти равнодушным. А вот насколько грядущие распоряжения Мока помешают его вечернему свиданию с баронессой фон Бокенхайм-унд-Билау, Смолора очень даже интересовало. Через минуту он узнает об этом.

На столике подскочил, зазвенел телефон. Смолор снял со стойки круглую слуховую трубку, приложил к уху. Другой рукой он схватил микрофон, поднес поближе ко рту и откинулся на стуле, словно светский лев.

– Могу ли я поговорить с доктором Грочлем? – раздался тихий женский голос.

Смолор не знал, что ответить. Обычно если он чего-то не понимал, то ничего и не делал. Так случилось и на этот раз. Смолор только взглянул на слуховую трубку и повесил ее обратно на стойку телефона.

Телефон опять зазвонил. На этот раз Смолор не растерялся.

– Я вас слушаю, говорите, Смолор, – услышал он хриплый бас Мока. – Что с моим отцом?

– Ночью у вас в квартире раздался какой-то шум, – рапортовал Смолор, – ваш отец пошел взглянуть и свалился с лестницы. У него сломана нога и разбита голова. Лай собаки разбудил соседей. Некто Доше отвез его в больницу к монахиням-елизаветинкам. Хороший уход. В сознание не приходил. Под капельницей.

– Немедленно позвоните доктору Корнелиусу Рютгарду. Номер телефона: семнадцать – шестьдесят три. Если его нет дома, позвоните Венцелю-Ханке. Скажите, что я прошу его заняться моим отцом.

Мок замолчал. Смолор, пригорюнившись, размышлял о принципах работы телефонной связи.

– Как там продвигается расследование? – спросили в трубке.

– Во всем Бреслау – двадцать молодых женщин в инвалидных колясках. Мы к ним съездили вместе с Френцелем…

– Френцель нашелся? – Хриплый бас в трубке задрожал от радости.

– Да. Он игрок, делал ставки у Орлиха. Там мерялись, чья рука сильнее. Он все профукал и через два дня без гроша вернулся домой.

– И как? Вы показали Френцелю этих женщин? Себя-то хоть не выдали?

– Все в порядке. Никто ничего не заметил. Показывали издалека. Френцель – в машине, женщина в коляске – на улице. Он опознал ее. Луиза Росдейчер, дочь врача, Доктора Хорста Росдейчера. Ее отец – большая шишка. Он знаком с комиссаром Мюльхаусом.

– Этого Росдейчера допросили?

– Нет. Мюльхаус тянет время. Большая шишка.

– Черт побери! Что вы понимаете под «большой шишкой»? – заорала трубка. – Объясните-ка мне, Смолор!

– Комиссар Мюльхаус заявил, что Росдейчер – «важная персона». – Смолор не мог прийти в себя от удивления, что даже по телефону он отчетливо чувствует гнев в голосе Мока, хоть тот и находится за несколько сотен километров от Бреслау. – «Надо действовать осторожно. Личность хорошо мне известна». Он так сказал.

– Росдейчер под наблюдением?

– Да. Под постоянным.

– Хорошо, Смолор. – В трубке раздался треск зажигаемой спички. – Теперь слушайте. Завтра в семь четырнадцать вечера я приезжаю в Бреслау. Вы должны встретить меня в назначенное время на Главном вокзале. С вами должны быть Вирт, Цупица и десяток их людей. Вы покажете девушке, которая будет со мной, – вы ее знаете, рыжая Эрика, – фотографию Луизы Росдейчер… Если фотоснимка нет, свяжитесь с Хельмутом Элерсом и передайте мою просьбу: он должен до завтрашнего дня сделать фотографию лица Луизы Росдейчер. Запомните, завтра в семь четырнадцать на вокзале. Я прошу вас не планировать ничего иного… Весь вечер и ночь вы будете в моем распоряжении. Соберите все возможные сведения об этом докторе. Скорее всего, это будет нелегко, ведь официально мы отстранены от следствия. Мюльхаус с подозреваемого пылинки сдувает. Прошу вас сделать все возможное. Вопросы есть?

– Да. Росдейчер подозревается во всем этом душегубстве?

– Напрягитесь, Смолор, – шумно выдохнул дым Мок. – «Четыре матроса» были перед смертью нашпигованы морфием. У кого много морфия? У врача. Если даже снять с него подозрения в убийствах, скорее всего он и его дочь были последними, кто видел этих ряженых. Росдейчер нужен мне прямо на блюдечке.

– Еще вопрос. К чему Вирт и Цупица?

– Как бы вы назвали действия Мюльхауса в отношении Росдейчера? – На этот раз Смолор услышал голос снисходительного учителя, экзаменующего тупого ученика. – Он опасается его допрашивать, шепотом называет «важной персоной» и так далее… Под какое определение подпадает такое поведение?

– Он с ним миндальничает.

– Отлично, Смолор, – интонации добрячка исчезли из голоса Мока, – Мюльхаус с ним миндальничает. Мы же церемониться не станем. Тут-то и пригодятся Вирт и Цупица.

Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, семь четырнадцать вечера

Поезд из Штеттина прибывал на Главный вокзал Бреслау. Эрика Кизевальтер выглядывала в окно. Сквозь слезы – причиной их был встречный ветер – она смотрела на убегающие бетонные плиты перрона, цветочные прилавки, металлические опоры стеклянной крыши вокзала, табачные и газетные ларьки. Белый пар застилал перрон, теплыми облаками окутывал встречающих – по большей части одиноких элегантно одетых господ в велюровых перчатках, с букетами цветов в шершавом пергамине. Попадались и экзальтированные дамы, томимые ожиданием встречи. Увидев за окном вагона знакомое лицо, они рывком открывали зонты или посылали воздушные поцелуи. На фоне встречающих такого рода резко выделялась группа из тринадцати хмурых мужчин в картузах и кепках. Спальный вагон остановился почти напротив них. Эрика с некоторым испугом смотрела на людей бандитского вида, но сразу же успокоилась, заметив рыжие лохмы подчиненного Мока. Эберхард передал чемоданы носильщику, вышел на перрон и, к немалому удивлению своего подчиненного, подхватил Эрику на руки, подбросил в воздух, как ребенка, и опустил на землю. Затем поздоровался за руку с рыжеволосым и еще двумя мужчинами, великаном и коротышкой, теми еще уродами.

– Фотография у вас, Смолор?

Пьяно покачиваясь на нетвердых ногах и глупо улыбаясь, Смолор молча достал из папки большой снимок и протянул его Эрике. Она взглянула на фотографию девушки и, не дожидаясь вопроса, сказала:

– Да, это она приходила со своим отцом в квартиру на Гартенштрассе.

– Отлично, – буркнул Мок и осуждающе взглянул на Смолора. – Теперь за работу. Люди Мюльхауса следят за Росдейчером? В какой больнице мой отец?

– В клинике Венцеля-Ханке под наблюдением доктора Рютгарда, – отозвался Смолор, выстраивая свои ответы по принципу значимости: самое важное шло первым. – Не знаю, как там насчет Росдейчера. В нашем архиве на него ничего нет. Абсолютно. Только место жительства: Карловиц, Корзоаллее, пятьдесят два. Это все, что я о нем узнал. – Он протянул Моку лист бумаги, исписанный ровным почерком.

– Хорошо, Смолор. – Мок прочел и изменился в лице. – Кажется, Врачебная палата Бреслау выдвигала против нашего Росдейчера обвинение в использовании оккультных процедур в отношении своих пациентов. Ему удалось отбиться. У него большие связи…

Мок огляделся. Их была целая толпа, и она привлекала к себе внимание. Вот уже какой-то газетчик уставился на них, а нищий выпрашивает пару марок.

Мок взглянул на невысокого мужчину в котелке:

– Вирт, разогнать всех.

Тот одним взмахом руки передал приказ стоящему рядом с ним великану. Гигант направился в сторону зевак, и они растворились в облаках пара.

– Смолор, отвезите фрейлейн Кизевальтер в квартиру на Гартенштрассе. Охраняйте ее, пока я не пришлю вам замену. Сегодня больше ни капли, понятно? Вы все, – Мок повернулся к Вирту, – поехали. Сначала в клинику, потом в Карловиц в гости к доктору Росдейчеру.

Эберхард подошел к Эрике и поцеловал ее в губы.

– Спасибо, что назвали меня «фрейлейн Кизевальтер», – прошептала она, возвращая ему поцелуй, – а не выразились попроще: «Заберите ее, Смолор». Спасибо, что не сказали «ее»…

– Я на самом деле так сказал? – Мок улыбнулся и провел шершавой ладонью по щеке Эрики.

Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, восемь вечера

Открыв квартиру «четырех Матросов», Смолор вошел первым, захлопнул дверь перед носом у Эрики, зажег везде свет и внимательно осмотрел все помещения. Вновь выйдя на лестничную площадку, Смолор подхватил Эрику под локоть и впихнул в квартиру. Задвинув засовы, он грузно опустился на стул в кухне, достал из папки бутылку данцигского ликера «Лосось» и налил солидную порцию в чистый стакан.

Прихлебывая жгучую жидкость, Смолор наблюдал, как Эрика вешает плащ в прихожей, как, оставшись в шляпке и облегающем вишневом платье, заходит в комнату, склоняется над кроватью, разглаживает покрывало… При мысли о бедрах Эрики и мятых простынях, которые, как казалось Смолору, еще сохраняют запах девушки, у него закружилась голова. Он вспомнил баронессу, извивавшуюся на влажной от пота постели. Рядом стоит и с интересом наблюдает за происходящим муж. Вот барон фон Бокенхайм-унд-Билау втягивает ноздрями белый порошок и чихает, распространяя вокруг горьковатое облачко…

Новый глоток «Лосося» пошел плохо. Это все из-за высокомерно-вежливого барона, нелегко выкинуть его из головы, и Смолор призвал на помощь образы людей, ему приятных. Что поделывает маленький Артур? Наверное, играет с машинкой… (Вкус ликера явно улучшился.) Может быть, он присел на кухне в своих штанишках из грубой материи с большой кожаной заплатой на попе и катает миниатюрную модель «даймлера» по отмытой добела половице? Ведь у него на кухне так чисто… А все жена, фрау Урсула Смолор. Вот она, встав на колени, трет гладкие половицы порошком «Эргон»; вот ее крепкие плечи, мягко колышущиеся груди, заплаканное веснушчатое лицо, душераздирающие рыдания – Смолор, оттолкнув ее, хлопает дверью и в слепом отупении направляется к вилле на Вагнерштрассе. Там его ждет баронесса на шелковых влажных простынях… Маленький Артур плачет, когда взбешенная мама объясняет вполголоса, что папа его не любит – он любит одну потаскуху. «Что такое потаскуха, мамочка?» – «Это – гадюка, это – дьяволица в человеческом обличье». Смолор хочет взять Артура Смолора на руки, но сын бежит от отца, орет во все горло: «Не трожь меня, гадкий, иди к своей таскухе!»

Вахмистр потянулся к бутылке. Наилучшее лекарство от угрызений совести ему было известно.

Бреслау, суббота, 27 сентября 1919 года, восемь вечера

Сестра Термина, дежурившая в хирургическом отделении клиники Венцеля-Ханке, повесила трубку телефона, злая как черт. Сегодня она в очередной раз получила указание от доктора Корнелиуса Рютгарда и в очередной раз в глубине души возмутилась. Да что же это такое! С каких это пор врач из другого отделения отдает ей распоряжения?! Надо пожаловаться непосредственному начальнику, ординатору хирургического отделения, доктору Карлу Хайнце. Что, в самом деле, за наглость? Этот Рютгард – дерматолог, вот пусть и занимается своими заживо гниющими проститутками и похотливыми буржуа, доедаемыми сифилисом третьей стадии! (Тут сестра Термина постаралась прогнать грешные мысли, которые совсем не подобали ей, исполненной достоинства и умиротворения труженице, за спиной у которой долгие годы служения ближним.) Два санитара провезли на каталке в сторону операционной толстопузого Карла Хадамицкого, находящегося под действием морфия. Тому предстояло свидание с дренажом и скальпелем на предмет удаления раковой опухоли почки.

За каталкой поспешал какой-то господин в расстегнутом пиджаке, обмахивающийся котелком. Сестра Термина на мгновение засмотрелась на него: смуглое мужественное лицо, покрытое щетиной, широкие плечи и черные волнистые волосы. Мимо поста медсестры мужчина проскочил молча, не объяснив, кто он такой и что здесь делает.

Ну это уж слишком!

– Эй, господин хороший! – Голос у сестры Термины был громкий и низкий. – Вы к кому-нибудь из наших больных?! Сначала необходимо зарегистрироваться у меня!

– Эберхард Мок, – произнес мужчина хриплым басом. – Я к своему отцу, Виллибальду Моку.

Представившись, мужчина надел котелок и сразу же снял, поприветствовав, таким образом, сестру Термину. Поклон получился церемонный и одновременно иронический. Затем, не спросив позволения, наглец помчался дальше по коридору.

– Виллибальд Мок, Виллибальд Мок… – повторяла разъяренная сестра, водя пальцем по столбцу фамилий. Ах, тот, что попал в наше отделение по указанию доктора Рютгарда, пациент, которому необходимо особое внимание! Что такое «особое внимание»? Всем необходимо особое внимание, не только пожилому господину Виллибальду Моку! Ну уж я с этим разберусь!

Сестра Термина потянулась к телефону, набрала домашний номер ординатора.

– Квартира доктора Хайнце, – раздался в трубке хорошо поставленный мужской голос.

– Это сестра Термина из городской клиники Венцеля-Ханке. Могу я поговорить с герром доктором?

Камердинер не удостоил ее ответом и положил трубку рядом с телефоном. Он всегда так поступал – сестра это знала, – когда слышал только имя-фамилию, без ученой степени. До сестры Термины донеслись звуки фортепьяно, веселые голоса и звон бокалов – у доктора были гости.

– Слушаю вас, сестра. – Тон у Хайнце был не слишком дружелюбный.

– Господин профессор, этот доктор Рютгард с отделения заразных болезней возомнил о себе и дает мне указания насчет…

– Все ясно, – несколько раздраженно прервал ее Хайнце. – Прошу выслушать меня внимательно. Все распоряжения доктора Рютгарда считайте моими распоряжениями. Вы меня хорошо поняли? – Брошенная трубка звякнула.

Раздражение уступило место любопытству. Кто же он, этот пожилой господин с сотрясением мозга и сломанной в двух местах ногой? Какая-то важная персона, это несомненно. То-то Рютгард потребовал перевести его в отдельную палату и обеспечить круглосуточное наблюдение. А тут еще и сынок явился… Элегантен и хамоват.

Сестра Термина направилась по коридору к отдельной палате, где лежал пожилой господин Мок. Сам шелест ее накрахмаленного передника пробуждал в больных жизненные силы и надежду. Прочь боль! Сейчас сестра Термина сделает укол, поглядит снисходительно, и на них снизойдет умиротворение и покой!

Но надежды пациентов оказались тщетными. Сестра Термина постучалась в дверь отдельной палаты и вошла, хоть никто и не ответил. Да и кому было отвечать! Мок-старший лежал без сознания, а его сын прижимал к губам отцовскую руку со следами уколов. Сестра Термина посмотрела на Мока-младшего и почувствовала отвращение. При виде плачущих мужчин ей всегда делалось противно.

Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, одиннадцать ночи

Сестра Термина с уткой в руках подошла к отдельной палате и распахнула дверь настежь в полной уверенности, что снова увидит двух спящих мужчин. Наверное, душевные и телесные муки измотали обоих, сказала себе сестра Термина высоким стилем. Но безошибочная интуиция на этот раз ее подвела. Никто не спал. Мок-старший при виде монахини прервал какое-то длинное рассуждение и с видимой радостью принял от нее утку. Мок-младший, чтобы не смущать отца, вышел в коридор и закурил. Немного погодя сестра Термина вынесла из палаты урильник и, памятуя о жестких указаниях доктора Хайнце, не решилась сделать замечание курильщику. Мок-младший, казалось, прочел ее мысли: затушил о подошву окурок, завернул в бумажку ивернулся в палату. Сестра задвинула судно под стоящую в коридоре каталку, полную чистых простыней, сняла свой неохватный головной убор и приложила ухо к щели в дверях.

– Если бы ты был тогда дома, – донесся до нее приглушенный стон больного, – то прогнал бы взломщика, устроившего ночной переполох…

– Это не взломщик, отец, – возразил ему хриплый бас. – Взломщики орудуют бесшумно… Если бы вы, отец, согласились переехать из этого дома, если бы не ваше упрямство, не было бы и несчастного случая…

– Если бы да кабы… – По всей видимости, силы возвращались к старику: сына он передразнил довольно удачно. – Вот ведь гад какой… Я у него во всем виноват… Да неужто? А кто уехал с девкой неизвестно куда и бросил старого отца одного? Кто? Кикимора болотная? Нет, мой сын Эберхард собственной персоной! Подыхай, старик, пришло твое время… Отблагодарил отца…

– А за что мне быть вам благодарным?

Сестра Термина неоднократно слышала этот тон, этот сдавленный тембр. Так говорят те, кто, узнав о смерти близких, отчаянно пытаются не проявить слабости на людях. Интонация, натянутая на диаметрально противоположные ноты, словно мутация голоса у подростка.

Стало тихо. Негромко шипел пар в стерилизаторах, постанывали во сне больные. В операционной звякнула о каменный пол металлическая посудина, заполненная новообразованиями, вырезанными из господина Хадамицкого. Клиника засыпала, во влажных уголках под раковинами и канализационными трубами пробуждались тараканы.

Сестра Термина уже не только подслушивала, но и подглядывала. Больной крепко сжимал руку сына. Ладони у обоих были одинаковые, с короткими толстыми пальцами.

– Твоя правда. – Голос старика напоминал предсмертный хрип умирающего, лицо исказилось в приступе боли. – Обрюхатить бабу может любой дурак. Твоя правда… Только за это ты можешь меня благодарить…

Сын сжал отцу руку так сильно, что старикова нога в деревянной шине задрожала – сестра Термина сама видела.

– Я больше никогда не расстанусь с тобой, – прохрипел Мок-младший, поднялся и бросился к двери.

Сестра Термина еле успела отпрыгнуть. У посетителя странно блестели глаза. «Должно быть, заметил, как я всполошилась, – предположила монахиня, поправляя головной убор. Ее сухие, покрытые светлым пушком щеки пылали. – Еще подумает, что я млею при виде него».

Сестра Термина ошибалась. Уж о ней-то ассистент уголовной полиции Эберхард Мок и думать забыл.

Бреслау, суббота, 26 сентября 1919 года, без четверти двенадцать ночи

На Корзоаллее, напротив величественной виллы доктора Росдейчера, стоял «адлер» последней модели. Четыре сигаретных огонька свидетельствовали о наличии в нем пассажиров. Такие же огоньки светились и под двумя большими липами у самой ограды виллы. Навершия ограды языками пламени устремлялись в небо: окна дома были ярко освещены. Из-за опущенных жалюзи доносились возбужденные голоса: не то ссорились, не то торжественно клялись.

На тихой улочке показался одинокий мужчина. В уголке его рта также тлела сигарета. Мужчина приблизился к автомобилю и распахнул заднюю дверь со стороны водителя.

– Подвиньтесь-ка, Райнерт, – хрипло произнес он. – Я давно уже не такой худой, чтобы поместиться рядом с вами.

– Это Мок, – сообщил остальным Райнерт и послушно уступил место.

Несмотря на темноту, Мок узнал сидевших вавтомобиле полицейских из комиссии убийств: за рулем был Элерс, заднее сиденье занимала неразлучная парочка – Райнерт и Кляйнфельд. Рядом с водителем развалился незнакомый Моку полный господин в цилиндре.

– Скажите, господа, – прошептал Мок, – что вы здесь делаете? И чем заняты бравые филеры под деревьями? Огоньки их сигарет видны с берега Одера. Все пьянчуги, выходящие из кабака «Над старым Одером», задают себе один и тот же вопрос: что это за ребята притаились под липами? Не кажется ли вам, господа, что тем же вопросом задаются и слуги доктора Росдейчера?

– Слуг в доме нет, – откликнулся Элерс, – кухарка и камердинер ушли из дома около шести.

– Это кто такой? – осведомился господин в цилиндре, злобно сверкнув моноклем. – У него есть право вмешиваться в расследование?

– Кто-кто, а ассистент уголовной полиции Эберхард Мок, доктор Питтлик, – холодно ответил Элерс, – имеет право спрашивать. Как никто другой. А мы обязаны отвечать.

– Не вам меня инструктировать насчет обязанностей, Элерс. – Монокль у доктора Питтлика упал на лацкан пальто. – Я, как представитель городских властей, являюсь вашим начальником. Мне известно, кто такой Мок и какую достойную сожаления роль он играет в этом деле. Мне известно также, что Мок отстранен от дела и находится в отпуске. – Доктор Питтлик неожиданно повернулся на сиденье всей своей стокилограммовой тушей. «Адлер» закачался на рессорах. – Мок, что вы здесь делаете, черт побери?! Отправляйтесь по грибы или на рыбалку!

От доктора разило паршивым табаком. Мок мысленно досчитал на латыни до двадцати, а затем обратился, по-прежнему шепотом, к рассерженному толстяку:

– Вы сказали, герр Питтлик…

– Доктор Питтлик, – поправил Мока чиновник.

– Вы сказали, герр Питтлик, что знаете, какую достойную сожаления роль я играю в этом деле. А какую роль играете вы? Столь же достойную сожаления?

– Как он смеет! – Благородное возмущение душило Питтлика. – Кляйнфельд, объясните ему, какие обязанности на меня возложены…

– Вы можете сами сказать об этом, – усмехнулся Кляйнфельд. – Вы ведь не косноязычный Моисей, а я не красноречивый Аарон, чтобы произносить за вас речи.

– Я полномочный представитель бургомистра, – повысил голос Питтлик, – я отвечаю за то, чтобы задержание доктора Росдейчера произошло в соответствии с законом. Кроме того, я руковожу операцией и отдаю приказы.

– Он здесь командует? Отвечает за операцию? – Мок легонько хлопнул себя по щеке, будто желая протрезветь. – Он что, новый полицайпрезидент?

– Без решения герра Питтлика… – подал голос Элерс.

– Доктора Питтлика! – Полномочный представитель был сильно разгневан.

– В общем, решения здесь принимает герр Питтлик. – Элерс не обратил на слова чиновника ни малейшего внимания. – Таков приказ комиссара полиции Мюльхауса.

– Где сам Мюльхаус?

– Вам-то что, Мок? – процедил Питтлик. – Отправляйтесь на отдых. Грибы, рыбалка…

– Где Мюльхаус? – Мок взглянул в глаза Райнерту.

– Ведет переговоры, – пробурчал Райнерт. – Испрашивает у бургомистра санкцию на арест и допрос доктора Хорста Росдейчера.

– Вот прямо сейчас, ночью, и договаривается? – На этот раз Мок глядел на Питтлика.

– Нет, конечно, – просопел полномочный представитель. – К сожалению. В данный момент герр бургомистр на каком-то приеме, а с комиссаром Мюльхаусом встретится завтра. Мы же должны сидеть здесь и ждать утра, когда господин бургомистр примет решение. Мы не вправе даже отойти от этого дома… – Он с сожалением взглянул на расположенную неподалеку харчевню.

Мок выбрался из машины, захлопнул дверцу, постоял на тротуаре, всматриваясь в окна виллы. Из дома долетали звуки какого-то песнопения. Неожиданно женский голос перекрыл весь прочий шум. Высокие ноты докатились до ушей полицейских. «Пение сирен», – подумал Мок, и это его почему-то успокоило. Вместо физиономии Питтлика перед глазами возник гимназический кабинет классических языков. Кругом карты Италии и Эллады, гипсовые бюсты с надписями, которыми нерадивые ученики увековечили свои огорчения, греческие и латинские таблицы спряжений. Юный Эберхард Мок декламирует у доски фрагмент «Одиссеи». Из звучных гекзаметров встает образ привязанного к мачте Одиссея, которого искусительницы-сирены соблазняют пением… На темной Корзоаллее неожиданно зазвучали строфы Гомера.

– У них там весело. Все поют и поют, – завистливо произнес Питтлик, кивая на освещенные окна виллы Росдейчера. – А с этим субъектом что такое? – чиновник ткнул пальцем в Мока. – Рехнулся, что ли? Что он несет?

Мок подошел к окну машины, за которым виднелся цилиндр:

– Благодарю за разъяснения, доктор Питтлик. У меня еще один вопрос. Чтобы уж не оставалось сомнений. Может, вы и не знаете… Доктор Росдейчер пользовался услугами четырех убитых проституток мужского пола, и, вероятно, именно он был последним, кто видел их живыми. Его необходимо допросить. Но никто его не допрашивает. Вместо этого бургомистр перекладывает на вас обязанности комиссара Мюльхауса. Самого же комиссара Мюльхауса бургомистр сегодня принять не может в связи с крайней занятостью. Все верно, доктор Питтлик?

– Что вы себе позволяете? – заерзал Питтлик. Автомобиль качнулся на идеально отрегулированных рессорах. – Ваши инсинуации по отношению к господину бургомистру слишком…

Мок трижды свистнул, всей пятерней ухватил Питтлика за полное лицо и с силой толкнул на Элерса. Послышался треск сминаемого цилиндра. Шестеро мужчин появилось на улице со стороны трактира, семеро – со стороны парка. Филеры оставили свои посты под деревьями и, не понимая, что происходит, подошли к «адлеру».

Питтлик в помятом цилиндре попытался выкарабкаться из автомобиля.

– Принимаю командование, – бросил Мок толстяку прямо в разъяренную физиономию и ногой заклинил дверь.

– Это насилие! – заверещал Питтлик. – Нападение на представителя бургомистра! Ты мне за это ответишь, Мок! Твоя песенка спета! Взять его! – приказал он двум филерам, с показным равнодушием наблюдавшим за происходящим. – Арестовать!

– Не двигаться! – крикнул филерам Элерс из окна автомобиля. – Это – нападение, доктор Питтлик. Вы сами так сказали. Нас взяли в заложники.

– Он на меня накинулся! Напал! – визжал Питтлик. Автомобиль закачался снова. – Вы будете моими свидетелями!

– Ты что-нибудь заметил, Кляйнфельд? – сонно поинтересовался Райнерт, невозмутимо наблюдая, как Мок с помощью высоченного детины перелезает через решетку с навершиями.

Люди Мока, без труда одолев ограду, рассредоточились вокруг виллы доктора Росдейчера. Беликан отмычкой (так показалось Райнерту) открыл дверь черного входа. Мок что-то тихо сказал невысокому человеку в цилиндре, тот несколькими движениями ладони передал услышанное геркулесу, и Мок вошел в дом. Его люди прошмыгнули вслед за ним.

– Ты что-нибудь заметил, Кляйнфельд? – повторил свой вопрос Райнерт. – Кто-то на кого-то напал?

– Ничего подобного! – проворчал Кляйнфельд. – Только герру Питтлику что-то не сидится в машине. Вертится и вертится, словно Иона во чреве кита.

27. IX.1919

На вечер намечено собрание, на котором нам надлежит получить одобрение от божеств. Призвание эриний само по себе дело несложное, однако без согласия Высших вся затея обернулась бы ужасным кощунством. Моя задача, как хрониста нашего братства, – подробно описать все сопутствующие обряды.

На собрании присутствовали Мастер и братья Экхард из Праги, Германн из Марбурга и Иоганн из Мюнхена. Явились и все бреславльские братья. После молитвы Natura Magna Mater мы начали обряд посвящения. Гимн Кибеле, [72]72
  Фригийская богиня, олицетворение матери-природы, изображалась сидящей на троне, окруженном львицами, и с башенной короной на голове; греками почиталась как великая мать богов, в Риме ей, как Magna Mater, устраивались празднества. Жрецами Кибелы были большей частью кастраты.


[Закрыть]
затем древнеиндийские мантры во славу Гаури [73]73
  Жена Шивы (она же Ума, Парвати), дочь царя Гималаев. В космологии шиваизма олицетворяет шакти – женскую ипостась энергии бога, ставшую объектом отдельного культа (шактизма).


[Закрыть]
ввели нашего медиума в транс. Через мгновение божество заговорило ее высоким голосом. Брат Иоганн из Мюнхена переводил, а брат Германн из Марбурга записывал божественное послание. У нашего медиума – огромная сила. Все могущество отца передалось дочери, в этом нет сомнений. Надо только вызволить эту силу. Наша медиум способна освободить все сущности, обращающиеся вокруг нее, выхватить из сверхчувственной действительности могучие пучки духовной энергии. Вокруг дома и в нем самом слышны шепот и голоса [далее неразборчивые каракули].


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю