Текст книги "Призраки Бреслау"

Автор книги: Марек Краевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Кенигсберг, суббота, 28 ноября 1919 года, полночь

Ефрейтор Эберхард Мок никак не мог взобраться по лестнице дома на Книпродештрассе, 8, и вовсе не потому, что она была такая уж крутая или скользкая. Причина тут была совсем другая: в животе плескалось шестьсот граммов литовской травяной настойки «Триждивинус», и ефрейтор не помнил даже даты своего рождения. Хватаясь за перила, Мок пытался прочесть первые двадцать стихов «Энеиды» (и убедить себя самого, что трезв), но стоило ему дойти до Карфагена, как эхом возвращалось начало эпопеи – Arma virumque cano. [80]80
  «Воспеваю военные подвиги героя» (лат.) –этими словами начинается канонический текст поэмы Вергилия, прославляющей героические подвиги Энея.


[Закрыть]Четкость и размеренность латинских гекзаметров несколько прояснили муть в голове, а то Моку уже начало казаться, что вместо спинномозговой жидкости у него водка, притом горькая, как полынь. Ноги наконец стали худо-бедно слушаться, Мок взобрался-таки на второй этаж. Шпоры его гордо звенели. Все разведчики носили шпоры. У дверей своей квартиры Моку сделалось ужасно стыдно за то, что никак не может преодолеть двенадцатый стих, он щелкнул каблуками и прокричал:

– Приношу свои глубочайшие извинения, герр Моравец! Я сегодня не готов, но к завтрашнему дню выучу все пятьдесят стихов!

Икнув, Мок вынул из кармана ключ, воткнул в замочную скважину и попытался повернуть. Послышался скрежет, ключ заклинило. Пошатываясь, Мок нашарил в кармане тампер, вставил в ушко ключа и нажал изо всех сил. Металлический стержень переломился. Тогда Мок выхватил пистолет, направил дуло на замок и спустил курок.

Дом сотрясся. Распахнулись двери квартир. Кто-то сверху крикнул Моку:

– Что ты творишь, пьяная свинья?! Ты ведь живешь этажом выше!

Мок растоптал замок и ввалился в прихожую.

– Вы слышали звук выстрела?! – завопил кто-то. – Это он! Он уже здесь!

Мок, позвякивая шпорами, неверными шагами двинулся дальше. Путь ему преградила бархатная портьера. Откинув ее, Мок оказался в приемной. В глубину квартиры отсюда вело сразу несколько дверей. Одна из них была открыта, но проем занавешивала еще одна портьера – вроде той, на которую Мок только что наткнулся. В приемной имелись не только двери, но и окно. Выходило оно, как догадался Мок, во двор-колодец. За окном на парапете горела керосиновая лампа, свет ее чуть пробивался сквозь грязное, покрытое пылью стекло. В тусклых сумерках взору Мока предстало несколько человек, сидящих в приемной. Он не успел их разглядеть, его отвлекла внезапно заколыхавшаяся портьера. Из-за нее послышался вздох, потянуло ледяным сквозняком. Мок направился к занавешенной двери, но дорогу ему заступил высокий мужчина в цилиндре. Когда Мок попробовал отодвинуть его в сторону, мужчина снял головной убор. Вся голова у него оказалась исполосована светящимися шрамами – они разбегались и переплетались, и вместо глаз у мужчины были рубцы.

Ничуть не испугавшись, Мок отступил на шаг, оттолкнул слепого, громко засмеялся и ухватился за портьеру. Из-за нее слышались теперь два голоса – мужской и женский, бормочущие нечто нечленораздельное. Зацепившись за что-то шпорой, Мок споткнулся, потерял равновесие и грохнулся на каменный пол. Зеленый плюш обвил его, словно саван. На четвереньках Мок пополз к пожилой женщине в длинном темном одеянии, сидевшей на стуле у окна. Она хрипела и задыхалась. Из беззубого рта волнами истекала белая лента и собиралась у ее ног.

– Эктоплазма! – послышался высокий женский голос. – Она материализовала ее!

Мок громко икнул и засмеялся. Смех был пьяный, неудержимый, истерический. В квартире раздались шаги любопытных соседей.

– Какая еще эктоплазма? – заливался Мок, поднимаясь с пола. Подойдя к застывшей в трансе женщине-медиуму, он потянул за ленту, свисавшую у той изо рта. – Это обычный бинт!

– Бинт! Обычный бинт! – вторил ему глуховатый мужской голос. – Аферисты вы, а не спириты! И этим вы хотели меня убедить? Обо всем напечатаю в «Кенигсбергер альгемайне цайтунг»!

– Он ошибается, этот пьяница, – звучно заговорил другой мужской голос. – «Блаженны невидевшие и уверовавшие»! У меня нет глаз, но я верю…

Мок разматывал и разматывал бинт, как вдруг его сильно ткнули в живот. Эберхард перегнулся пополам, не в силах поверить, что удар нанесла беззубая старушка. Не открывая глаз, пожилая дама врезала ему еще раз – в челюсть. Ноги у ефрейтора заскользили по мокрым от слюны и слизи бинтам, он повалился спиной прямо в незатворенное окно, ударившись ягодицами о подоконник.

Никаких иных ударов он не почувствовал.

Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, полдень

– А теперь сядь за письменный стол, – приказал Рютгард.

Мок послушно поднялся с места, сел за стол, переплел пальцы, опустил голову. Рютгард положил перед ним листок роскошной веленевой бумаги с водяными знаками и вечное перо «Колония», затем вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник с гербом Кенигсберга и раскрыл его.

– Пиши, что я тебе продиктую. – Рютгард говорил громко и раздельно. – Я, нижеподписавшийся Эберхард Мок, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим свидетельствую, что 28 ноября 1916 года в городе Кенигсберге, что на реке Преголе, был свидетелем спиритического сеанса, на котором в состоянии опьянения злонамеренно пытался схватить руками эктоплазму, исходящую изо рта медиума, госпожи Наталии Воробьевой. Когда мою попытку постигла неудача, я принялся уверять собравшихся, что эктоплазма представляет собой обычный бинт, а весь спиритический сеанс – не более чем мошенничество. Введенный в заблуждение моим поступком господин Гарри Гемпфлих, журналист «Кенигсбергер альгемайне цайтунг», 31 ноября того же года опубликовал в своей газете клеветническую статью, направленную против спиритизма. Настоящим заявляю, что мнимые факты, на которых основана статья, не более чем мои домыслы, вызванные к жизни моим материалистическим и наукообразным мировоззрением. Хочу также подчеркнуть, что глубоко верю в существование духов и привидений, благо сталкивался с таковыми в собственном доме на Плессерштрассе. Заявляю также, что виновен в смерти семи человек: Юлиуса Вошедта, Германа Олленборга, Иоханны Фойгтен и четырех матросов. Они отдали свои жизни за великое дело – доказали мне, что духи существуют. Если бы не мое неверие, эти люди остались бы в живых. Блаженны невидевшие и уверовавшие. Эберхард Мок.

Мок поставил подпись. Рютгард спрятал бумажник в карман, сложил вчетверо написанное Эберхардом письмо, положил в конверт и пододвинул конверт полицейскому.

– Адрес: Гарри Гемпфлиху, главному редактору «Кенигсбергер альгемайне цайтунг». А теперь встань и иди к двери.

Перед самой дверью Мок остановился. Глаза у него были по-прежнему закрыты.

– Пройди по коридору и сверни в первую дверь налево!

Мок вошел в гостиную. За ним появился Рютгард.

– Подойди к двери, открой ее и выйди на балкон!

Мок наткнулся на стоящий посреди комнаты рояль, но сумел его обойти и вскоре очутился на балконе.

– Становись на парапет балкона и прыгай!

Мок, одной рукой ухватившись за дверь, а другой – за горшок с цветами, висящий на металлическом кронштейне, с трудом взгромоздился на перила. Горшок полетел вниз и разбился на дорожке между стеной здания и торчащими вверх пиками ограды. Потеряв равновесие, Мок растянулся на полу балкона.

– Лезь на парапет!!!

Мок задрал ногу, оттолкнулся рукой от стены и запрыгнул на каменные перила с такой легкостью, словно зарабатывал себе на жизнь эквилибристикой.

– А теперь прыгай вниз прямо на пики!

Мок прыгнул.

Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, час дня

Мок прыгнул. Но его тело не напоролось на пики ограды, ноги не задергались в агонии, пиная железные прутья. Мок повел плечами и прыгнул… с перил на балкон. Правда, ему помогли. Когда он уже приседал для прыжка и решетка внизу, казалось, вся напряглась в ожидании удара, в углу балкона возникла высокая мрачная фигура, покрытая веснушками волосатая рука вцепилась Моку в пиджак и дернула на себя.

– Вы что, герр Мок! – прорычал Смолор. – Вы это к чему?

Рыжеволосого подчиненного Мока терзало жуткое похмелье. В глотке саднило, в желудке полыхало пламя, изуродованное ударом кочерги ухо горело так, что даже щекам было жарко, шишки на голове прожигали череп насквозь. Смолор был сердит на Мока и на весь мир.

Ухватив за воротник, вахмистр втащил шефа в комнату и легким пинком затолкал тело под рояль.

– Лежать, поганец, – процедил Курт и кинулся вслед за Рютгардом, который исчез за дверью гостиной.

В ярости Смолор чуть не сорвал дверь с петель. Из глубины квартиры послышался звук падающего тела. Через секунду Смолор был уже в прихожей. Глазам его предстал задранный ковер и перевернутый столик с телефоном. Спина Рютгарда мелькнула на лестничной площадке. Курт бросился следом. Доктор прыгал по ступенькам. До выхода ему было рукой подать. Разгоряченный спиртным мозг Смолора включился в работу. «Почему ковер был сдвинут, а телефон валялся на полу? Потому что Рютгард поскользнулся», – ответил себе вахмистр, уже зная, что сейчас сделает. Ухватившись за ковровую дорожку, устилавшую лестницу, Смолор напряг все свои силы и дернул. Металлические прутья повылетали из гнезд и загремели вниз по ступенькам, доктор Корнелиус Рютгард зашатался и рухнул на площадку бельэтажа, успев закрыть голову руками, чтобы не удариться о стену.

От ударов металлическим прутом тоже пришлось закрываться руками – Смолор был не на шутку взбешен.

Бреслау, понедельник, 29 сентября 1919 года, час ночи

Посреди зала, по периметру которого под потолком проходил балкон, сидел доктор Корнелиус Рютгард и, жмурясь от яркого электрического света, пытался пошевелить конечностями. Лохматая веревка так и впивалась в суставы. С головы доктора только что сняли мешок, источавший ненавистный запах формалина и еще какой-то дряни (уж лучше не думать, чего именно), – точно так же пахло по утрам в мертвецкой Кенигсбергского университета.

– Странно, Рютгард, – послышался из темноты голос Мока, – ты ведь все-таки врач. Почему же мертвецы внушают тебе такое отвращение?

– Я венеролог, а не патолог.

Рютгард проклинал тот час, когда в заснеженном окопе, освещаемом лишь звездами, единственный раз проболтался Моку, как тяжело переносил занятия в прозекторской, – его товарищи-студенты демонстративно поглощали бутерброды с колбасой, а сам он исходил желчью над старой раковиной.

– Осмотрись хорошенько. Это Институт патологической анатомии и судебной медицины, – тихо сказал Мок и расправил собственноручно написанное признание. – А я тут пока кое-что почитаю. Проверю, не меняется ли под гипнозом почерк…

Лицо Рютгарда покрыла смертельная бледность. Из банки с формалином эмбрион таращил на него глаз с бельмом. Рядом с эмбрионом виднелся распяленный кусок кожи – надпись над волосами в паху объявляла: «Только для прекрасных дам», а устремленная вниз стрелка конкретно указывала, чем именно татуированный хотел осчастливить представительниц слабого пола.

– Скажи-ка мне, Рютгард, – голос у Мока был очень спокойный, – где мой отец и Эрика Кизевальтер? В твоем госпитале о них, само собой, и не слыхивали…

– Сначала ответь на мой вопрос. – Рютгард не сводил глаз с банки с отрезанной ладонью, повернутой таким образом, чтобы каждый студент мог ознакомиться с сухожилиями и мышцами. – Как ты меня раскрыл?

– Кто задает здесь вопросы, сука? – Тон Мока ни на йоту не изменился. Его коренастая фигура оставалась в тени.

– Мок, я обязан знать. – Рютгард перевел взгляд на стеллаж, где рядами стояли простреленные черепа. – Мне непременно надо знать, вдруг меня выдал член нашего братства? Я тебе сейчас назову адрес. Пошли туда своих людей. А пока они будут обыскивать подвал, мы мило побеседуем. Просто чтобы убить время. Будем спрашивать друг друга и отвечать на вопросы. И никто не скажет «вопросы здесь задаю я». Это будет спокойный разговор двух старых друзей. Согласен, Мок? Выбирай: на одной чаше весов – мое молчание и твое полицейское самолюбие, на другой – адрес и спокойный диалог. Ты же разумный человек, Мок. Или тебя настолько переполняет гнев, что ты готов колотиться о стену своей квадратной башкой? Что ты предпочтешь?

– А почему бы мне не отправиться со своими людьми в подвал? Мне так хочется повидаться с отцом и Эрикой… Тебя-то я всегда успею допросить.

– Ай-ай-ай, – Рютгард зажмурился, только бы не видеть жутких экспонатов, – адрес-то я и забыл. Останешься со мной – может быть, и вспомню… Тебе это не составит никакого труда. Я тебе расскажу про Кенигсберг и про кое-какие мои дела. Ты допросишь меня, я послушаю тебя…

Последовало долгое молчание. Наконец Мок выговорил одно-единственное слово:

– Адрес.

– Разум победил ярость. Лосхштрассе, восемнадцать, подвал номер десять. – У Рютгарда перехватило горло, стоило ему глянуть на огромный аквариум, где плавал в формалине двухметровый альбинос с негроидными чертами лица. – Теперь скажи, как ты вышел на мой след?

Мок крикнул в темноту:

– Лосхштрассе, восемнадцать, подвал номер десять. Одна нога здесь, другая там! Возьмите с собой сестру милосердия!

С лестницы донесся топот.

– Как ты вышел на мой след? – Сознание, что он может манипулировать Моком, приносило Рютгарду странное удовольствие. – Ну, где твоя безупречная логика?

– Помнишь, я тебе рассказывал о своих ночных тревогах? – Чиркнула спичка, и к потолку поднялся клуб дыма, немедленно высвеченный лампой. – Ты все сводил к различным участкам мозга, каждый из которых управляет чем-то своим. И ты меня тогда спросил, слышат ли звуки мой отец и моя собака. Я никогда ничего не говорил тебе про собаку. По той простой причине, что никаких животных у меня в доме не было. Откуда ты о ней узнал? Только если навещал меня ночью. Вопрос: зачем ко мне мог приходить Рютгард ночью? Ответа у меня не было. – Мок затянулся. Руки у него ходили ходуном. – Когда ты у меня ночевал, то курил перед сном и выбросил окурок в отверстие слива. Откуда ты узнал, что слив именно там – в углу за старым прилавком? Ответ: ты уже бывал здесь. Только я поверить не мог, что убийца, подсунувший мне письмо директора Вошедта, ты. Мне оставалось одно – проследить за тобой. К сожалению, слежку за тобой я установил только вчера. Смолор тайком проник к тебе в квартиру и спрятался на балконе. Я приказал ему глаз с тебя не спускать. Курт – парень простой и понял все буквально. Да оно и к лучшему.

Мок подошел к скелету в стеклянном шкафу.

– Теперь моя очередь задавать вопросы. Кто убивал? Кто следил за мной? Кто видел, кого я допрашиваю?

– Следили за тобой Росдейчер и его люди. – Рютгард уже как-то освоился в жуткой обстановке. – Ты и не подозреваешь, сколько их…

– Не подозреваю. – Мок снова уселся за стол. – Но ты мне все расскажешь. Сообщишь фамилии и адреса…

– Не забывай о дружеской форме нашей беседы. Ты не смеешь меня принуждать!

– Я уже тебе не друг, Рютгард. Мы познакомились в Кенигсберге. Все было подстроено?

– Да… Дай мне закурить! Не дашь? Обойдусь. В Кенигсберге мне велели устроиться на работу в госпиталь Милосердия Господня вскоре после того, как туда попал ты… Братья поручили мне убедить тебя написать опровержение. К сожалению, в госпитале такая возможность не представилась. Ты не хотел ни о чем слышать, кроме как о сестричке из своих снов. Мне пришлось последовать за тобой на фронт, а потом в этот проклятый город, где летом нет ни ветерка и малярийный воздух застаивается… Братья сняли мне квартиру и организовали врачебную практику. Ты даже не догадываешься, сколько среди нас врачей. Только что это я болтаю и болтаю, не даю тебе слова вставить… Скажи, ты и правда полюбил эту… Эрику Кизевальтер?

Мок отодвинулся подальше в тень. Лампа светила Рютгарду прямо в лицо. Стоило закрыть глаза, как под веками появлялись фиолетовые пятна. Много пятен.

– Правда, – услышал доктор.

– Так почему ж ты не признался ей в любви на пляже в Мюнде? – Рютгард много бы дал, чтобы разглядеть лицо Мока. – Она ведь спросила тебя после неудачной попытки любви втроем.

Доктор дернулся всем телом и сшиб со стола лампу. Сноп света упал на висящие на специальной стойке петли, которые некогда затягивались на шеях людей. Мок не пошевелился. Маузер его был нацелен прямо в грудь Рютгарду.

– Ты болван, Мок! – выкрикнул Рютгард и, не сводя глаз с пистолета, медленно проговорил: – Мы с Росдейчером ломали себе голову, как воспользоваться твоими навязчивыми идеями и фобиями для блага дела… Чтобы спасти честь братства. Я сказал Росдейчеру, что у тебя безумная страсть к рыженькой сестричке из Кенигсберга. Тогда он показал мне Эрику в «Эльдорадо». Ее не пришлось долго уговаривать. Идеальная приманка: рыжеволосая, худая, с большим бюстом, наизусть знает античных авторов…

– Какая ошибка, какая страшная ошибка… – Мок по-прежнему целился в допрашиваемого. – Пройдоха девка, пройдоха девка…

– Ты совершил большой промах. Но не потому, что доверился ей. Ты не сказал ей о своей любви. Она хотела расколоть тебя на пляже, но ты промолчал. Видимо, счел, что признаваться в любви шлюхе недостойно тебя. Этим ты ее погубил… Я спросил ее: «Мок признался тебе в любви?» Она ответила: «Нет». И она стала мне не нужна… Если бы ты признался ей в своих чувствах, она пребывала бы теперь не на дне Одера, а вместе с твоим отцом…

Мок выстрелил. Рютгард молниеносно упал на бок, и пуля пролетела мимо, угодив прямо в альбиноса. Стекло разлетелось, формалин хлынул на скорчившегося на полу Рютгарда, могучий бледнолицый негр разломился где-то на высоте колен и выпал из аквариума. Мок вскочил на стол и снова прицелился, но, подумав, опустил ствол. Рютгард лежал, широко разинув рот, глаза его выражали крайний ужас. К пиджаку пристали кусочки тела альбиноса. Казалось, доктора хватил удар.

Бреслау, понедельник, 29 сентября 1919 года, половина второго ночи

– Жив, – произнес доктор Лазариус, касаясь шеи Рютгарда. – Это только шок.

– Спасибо, доктор. – Мок облегченно вздохнул. – За дело. Как договорились.

Лазариус вышел из кабинета в темный коридор и крикнул:

– Гавлицек и Лениг! Ко мне!

В Институт патологической анатомии вошли двое рослых мужчин в резиновых фартуках. У обоих волосы были разделены прямым пробором, а над верхней губой горделиво вились усы. Один из санитаров ловко вытер с лица Рютгарда остатки формалина и размякших тканей альбиноса, другой усадил Корнелиуса на стул и влепил ему звонкую пощечину. Рютгард открыл глаза и непонимающим взглядом уставился на страшные экспонаты.

– Раздеть его! – бросил Лазариус. – И в бассейн!

Спустившись по лестнице на первый этаж, полицейский и патологоанатом зашагали по нескончаемым ледяным коридорам, выкрашенным в бледно-зеленый цвет. Вдоль стен стояли каталки, на которых покойники отправлялись в свою последнюю поездку к доктору. Поворот, еще поворот – и они вошли в выложенное кафелем помещение, значительную часть которого занимал бассейн двухметровой глубины. В бассейне стоял, трясясь от холода, голый Корнелиус Рютгард. Подчиненные Лазариуса, отвернув огромные краны, наполняли гигантскую ванну водой, пахнущей формалином.

– Благодарю вас, господа! – сказал Лазариус санитарам и вручил им несколько банкнот. – А теперь домой! Возьмите извозчика за мой счет! Что останется – ваше.

Лениг и Гавлицек наклонили головы и исчезли в необъятных коридорах. Лазариус также откланялся.

Мок остался один. Вода уже была Рютгарду по пояс, и Эберхард крутанул колесо крана, будто штурвал повернул.

Рютгард весь дрожал, волосы у него на теле слиплись в мокрые косички.

– Боишься покойников, а, Рютгард? Видишь крышку? – Мок надел резиновый фартук и показал на прикрытое заслонкой отверстие в стенке бассейна. – Отсюда выплывут жирные рыбы… Их будет много. И тогда я снова открою кран, пока бассейн не наполнится до краев водой с формалином. Тебе ведь нравится запах формалина? Помнишь, как в Кенигсберге после первых занятий в прозекторской ты ел суп из огурцов? Только поднес ложку ко рту, а у тебя из-под ногтей пахнет… Ты мне сам рассказывал под Дюнебургом, когда отдавал мне свои порции супа из огурцов. Отвечай на вопросы, а то придется поплавать в формалине вместе с жирными разлагающимися рыбами.

– Если ты будешь меня пытать, – завопил из бассейна Рютгард, – то рано или поздно убьешь. У меня сердце разорвется при виде первого же трупа. Не будь идиотом! Убей меня, когда уже освободишь их из подвала…

– Ты сказал «их». – Мок присел на корточки на краю бассейна. – У тебя в руках мой отец. При чем тут «их»? Ведь ты сам сказал, – в душе Эберхарда вспыхнула надежда, – что Эрика на дне Одера. Блефовал, что ли?

– Профан, – в покрасневших глазах Рютгарда сверкнула насмешка, – эринии двух людей сильнее, чем эриния одного человека… Это же ясно… Простая арифметика. Мне надо было найти еще одного человека, которого ты любишь. Кроме твоего отца и вместо девки, которой ты не хотел признаться в любви.

– И кого ты нашел? – встревожился Мок.

– Есть такая, – безумно захохотал Рютгард, подпрыгивая и хлопая себя по белым ляжкам, покрытым синяками. – Ты гулял с ней ночью по парку, изображал поклонника, говорил ей комплименты… По ее словам, ты в нее влюбился… Ее я пока не убил. – Рютгард сложил руки трубой и приставил ко рту. – Я только посадил под замок мою Кристель, мою дочку… Она, как могла, помогала мне в гипнотических экспериментах. А теперь она вместе с твоим отцом… Она и твой старик – гарантия моей неприкосновенности…

– Вот почему ты так переменился в лице, когда я под гипнозом упомянул, что полюбил Эрику Кизевальтер… – тихо произнес Мок. – Ты понял, что зря вверг свою дочь в темницу… Под замок следовало посадить Эрику, уж на ее-то смерть тебе было бы наплевать…

– Верно. – Рютгард уцепился за края бассейна и подтянулся, глядя Моку прямо в глаза. – Но я разлюбил Кристель… Слишком часто она мне изменяла. К тому же толку от нее сейчас никакого. Она уже не хочет подвергаться гипнозу. Говорит, у нее потом боли… Ненавидит меня. Оглянуться не успеешь, как она бросит меня ради какого-нибудь засранца…

Мок с отвращением отодвинулся от Рютгарда. Тот резким движением выскочил из воды, крепко оперся о кафель руками, закинул ногу и наполовину выбрался из бассейна. Мок ударил его в лицо – только плеск послышался.

– Даже не пытайся, – спокойно сказал полицейский. – Лучше отвечай на вопросы. Кто в конце концов написал пресловутый «дневник убийцы»? И кто записал во время сеанса «Надо бежать»?

– Весь этот, как ты его назвал, «дневник» писал я. – Стоя в бассейне, Рютгард потирал малиновую от удара щеку, следы от побоев Смолора язвами краснели на белой коже. – Росдейчер вел только протоколы обрядов. Хронистом братства был я, но переводы Мастера мог записывать только Росдейчер. Когда я вас услышал, то нацарапал что-то на бумаге и спрятался под стол. К тебе в руки попали мои записки. Ты подумал, что их автор – Росдейчер. Тебе ведь незнаком мой почерк. К счастью, в немецких гимназиях не только вдалбливают латинские и греческие словечки, но и прививают каллиграфию Сюттерлина. У нас у всех похожий почерк – и у тебя, и у меня, и у Росдейчера. Ни один суд не поверит графологической экспертизе.

По коридорам эхом раскатился звук быстрых и решительных шагов. В помещение с бассейном вошел Курт Смолор.

– Никого, – задыхаясь, произнес Смолор, – в подвале никого. Только надпись на двери. – Вахмистр протянул Моку бумажку.

–  Gnothi seauton, – прочел Эберхард греческое выражение. – Познай самого себя.

Ассистент уголовной полиции бесстрастно посмотрел на Рютгарда и отдал Смолору приказ:

– Поверните этот кран и откройте заслонку. Говори, выблядок, где мой отец?!

Смолор несколько раз повернул штурвал, и вода с формалином хлынула Рютгарду прямо в открытый рот. Когда Курт сдвинул крышку, из отверстия в стенке бассейна показался распухший зеленый труп. Смолор с отвращением посторонился.

– Послушай меня, Мок… – Рютгард снова ухватился за края бассейна, но на этот раз выставил наружу только бороду. – У тебя ничего на меня нет. Росдейчер покончил жизнь самоубийством. Убийца для тебя – он. А я – неприкасаемый. Мало того. Ты в моих руках. Направь-ка лучше свое опровержение в «Кенигсбергер альгемайне цайтунг» и «Бреслауэр цайтунг» и отпусти меня. В худшем случае тебя выгонят из полиции. Зато ты спасешь жизнь отцу и моей дочери. Чем перед тобой виновата юная девушка? Помнишь, какое впечатление ты на нее произвел, когда вы гуляли по парку? Можешь сношаться с ней сколько тебе вздумается…

Мок отодвинулся от бассейна и взялся за толстый резиновый шланг.

– Стой где стоишь, а то получишь струей воды по морде. Откуда я знаю, что ты их выпустишь? Может, ты захочешь мне отомстить и убьешь их…

– Ну, собственную-то дочь я не убью, несмотря на всю свою ненависть. – Рютгард с отвращением глядел на торчащего из дыры зеленого мертвеца. – Просто отпусти меня, Мок, и все будет хорошо. Потеряешь работу, невелика беда. Главное – опровержение, без него никак не обойтись. Я могу управлять тобой – как управлял, когда ты был под гипнозом. Даже если бы я у тебя на глазах поимел эту шлюху Кизевальтер, ты бы мне ничего не сделал. Ты у меня в руках. Наверное, я просто перепутал, сейчас сообщу тебе точный адрес…

Мок сделал Смолору знак. Тот, брезгливо сморщившись, потянул труп за волосы. Зеленое тело плюхнулось в воду. У покойника было черное, сожженное лицо. Волосяной покров в паху начинался от пупка. Мок направил струю из шланга прямо в лицо Рютгарду, и тот опять очутился в бассейне. В водовороте крутилось распухшее тело. Рютгард вопил во всю глотку. Над поверхностью воды виднелась только его голова.

– Где мой отец? – спросил Мок.

Рютгард опять уцепился за край бассейна и, слегка приподнявшись, пристроил подбородок на руки. Глаза у него были налиты кровью.

– У нас с тобой пат, Мок. Без воды человек погибает через четыре дня. Дай опровержение в прессу.

– Скажи мне еще вот что. – Мок, казалось, не слышал ультиматума. – Откуда брались мои кошмары, мои сны?

– Это были не сны. Это были эринии. Твари, существующие объективно. Духи, привидения, призраки, что тебе больше нравится.

За спиной Рютгарда в бурлящей воде колыхался толстый железнодорожник, несколько дней назад погибший от удара током.

– Почему же ты старался доказать, что духи существуют только субъективно?

– Чтобы укрепить твою веру, пришлось взять на себя роль адвоката дьявола… Ты должен был искренне признать свою ошибку… У тебя не должно было быть и тени сомнения в подлинности эктоплазмы!

– Почему ты выкалывал им глаза и вонзал спицы в легкие?

– Ты дурак или прикидываешься? – Зрачки у Рютгарда сужались и расширялись. – Напряги свои запойные мозги! «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя»! [81]81
  Евангелие от Матфея, 5:29.


[Закрыть]Так говорит святой Матфей. А святой Иоанн, великий визионер, утверждает: «Блаженны невидевшие и уверовавшие».

– А спицы в легкие?

– Я забирал у них дух, забирал дух!

Моку вспомнились университетские лекции по сравнительному языкознанию, в ушах зазвучал голос профессора Россбаха. «Прав был Марк Теренций Варрон, [82]82
  Марк Теренций Варрон (116 – 27 до н. э.) – римский писатель и ученый-энциклопедист. По поручению Цезаря организовал в Риме публичную библиотеку.


[Закрыть]– говаривал профессор, – латинское animus(душа) родственно греческому anemos(ветер). Пока человек жив, он дышит, ergoиз его уст исходит дуновение ветра, труп же не дышит. В живом человеке есть душа, у мертвеца души нет. Отсюда простое, можно сказать, основанное на здравом смысле отождествление души и дыхания. Такой же точно феномен проявляется и в славянских языках. В древнееврейском то же самое, machозначает и дух, и ветер, хотя – с сожалением вынужден констатировать – понятие «дыхание» обозначается у них совсем другим словом – nefesz.Как видите, господа, исследования в области этимологии – это один из путей, ведущих к духовной культуре, которая, следует добавить, присуща и индогерманцам, и семитам».

Профессор Россбах замолчал. Раздалось брюзжание отца: «Ромашка с теплым молоком».

– Где мой отец?!

Мок метнул взгляд на Смолора, и тот сбросил в бассейн тощего мужчину с кровоподтеками по всему телу. Два трупа заплясали в бурлящей воде, воняющей формалином. Мок замахнулся шлангом, словно бичом. Шлепок – и доктор опять в бассейне.

Еще каких-то полметра – и вода перельется через край…

– Помнишь, Мок? – Рютгард старался перекричать шум воды. – Тебе всегда снились мертвецы, трупы людей, погибших из-за тебя. Это были твои эринии. А теперь тебе спать нельзя, иначе к тебе прилетят эринии твоего отца и моей дочери. Пока ты не спишь, они будут жить. Берегись сна, Мок, добровольно выбери бессонницу…

Рютгард опять приподнялся на руках и заорал:

– Блаженны кроткие! Не скажу я тебе, где твой отец! Я умираю, но в Бреслау остались мои братья. Опубликуешь опровержение – и они освободят узников. Только помни: тебе нельзя спать. Твой сон – их смерть. Смотри, чему я научился на сеансе…

Рютгард зажал зубами язык и отпустил руки. Ноги, руки и туловище погрузились в бьющую ключом воду, подбородок ударился о край бассейна. Откушенный язык запрыгал у ног Мока, словно живой зверек. Рютгард стал захлебываться.

На следующее утро доктор Лазариус констатировал, что однозначно определить причину смерти невозможно. Рютгард мог захлебнуться собственной кровью. А мог и водой с формалином.