Текст книги "Виза в пучину"
Автор книги: Марат Каландаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
ВЕРДИКТ
В текучих видениях чуткой дремы передо мной кружились оконная решетка, припорошенная звездной россыпью, серые стены камеры и контуры топчана, на котором вычерчивалась могучая фигура соседа. Успокаиваю себя мыслью, что все это мне снится. Но в дальнем закутке моего мозга пульсирует ответ: это не бредовый сон, а самая настоящая явь!
– Не спится? – раздается голос соседа. – Мне тоже. Попробуем украсить заточение?
– Как? – с сомнением в голосе роняю я. – В камере ни шахмат, ни карт, ни игровых автоматов.
Он задумчиво трет подбородок и вдруг решительно, с необыкновенной для его громоздкой фигуры живостью, вскакивает и движется к дверям. В следующую секунду огромные кулаки, как две гири, обрушились на металл.
Когда в дверном окошке появилось взволнованное лицо полицейского, атлет что-то протарахтел на шведском и полицейский, кивнув, разрешил следовать за ним. Сосед загадочно подмигнул мне и погасил свет. В камере воцарилась тишина, и черная стужа ночи пахнула на меня, сотрясая изнутри зябким ознобом. Я то впадал в дремоту, то просыпался от тяжких дум, а соседа все не было и не было. Он вернулся минут через сорок с пакетом в руках.
– Есть такой анекдот, – промурлыкал он, опускаясь на топчан. – Встречаются два еврея, и один говорит другому: «Ты помнишь Хаима, который живет напротив тюрьмы?» – «Помню, – отвечает тот. – А что с ним?» – «Так вот, теперь он живет напротив своего дома…». Вот и я живу напротив полицейского участка. Предложил дежурному пятьдесят долларов за звонок жене. Тот согласился. Я позвонил своей половине, и она принесла передачу. – Он вытащил из пакета бутылку водки, минеральную воду, колбасу, хлеб, огурцы. С какой-то небрежностью расчистил от газет место на столе, разлил по бумажным стаканчикам спиртное, разложил на салфетке куски колбасы и хлеба. – Скрасим свое заточение. – Он торжественно поднял стакан.
Я взглянул на этикетку бутылки, на которой кириллицей начертано: «Столичная».
– Из Москвы, – поясняет сосед. – Друзья привозят. За ночлег в моей квартире водкой расплачиваются. У меня бутылок тридцать набралось.
Я редко употреблял спиртное, но тут даже обрадовался. В такой жизненный момент ничего не оставалось, как только напиться и хоть на время забыться.
– Водочка вам не помешает, – философствовал напарник. – Алкоголь во все века служил отдушиной для многих мыслителей.
– Я не мыслитель. Я – без вины виноватый, – жалобным голосом констатировал я и влил в себя обжигающую жидкость.
– Закусывайте, на голодный желудок пить вредно, – атлет протянул мне бутерброд с колбасой. Сам он к закуске не притронулся, медленно с видимым удовольствием выцедил в себя водку, пожевал вялым ртом дольку огурца.
– Так легко можно уговорить шведского полицейского нарушить инструкцию? – вслух размышлял я.
– Настоящий швед не стал бы брать взятку. Этот – натурализованный гражданин родом из Польши. А поляк ради денег пойдет на все, на то он и поляк.
Я слушал партнера и думал о том, что он, наверное, старательно исполняет роль по состряпанному следователем сценарию, и специально пытается напоить меня, чтобы выудить информацию, интересующую его хозяина. «Возможно, я не прав, – мелькнуло в голове, – и напрасно впихиваю бывшего соотечественника в образ «подсадной утки»?!»
– Так за что же вы убрали араба? – небрежно роняет сосед. – Покойник знал что-то такое, что связано с кораблекрушением? Так ведь?
«Наконец-то раскрылся», – мысленно отметил я, а вслух произнес:
– Кто мы?
– Вот и мне не понятно, кто вы? – резюмировал напарник по застолью.
– Вам следует спросить у того, кто совершил убийство.
– Вы, – уверенно проговорил он.
– Вы чертовски проницательны, – усмехнулся я. – Только сказать вам мне нечего, ибо я чист и перед Богом и перед всем миром.
– Ну, ну, – с усмешкой протянул он. – Впрочем, пусть Всевышний рассудит…
Моя голова пошла кругом, и в хмельной прострации все окрест виделось и слышалось мне, как через толстое стекло. Соседа тоже сморило.
– А теперь можно и заснуть, – зевая, шепчет он и выключает свет.
Последние его слова пробивались ко мне уже сквозь сморившую меня дрему. В камере сгустился мрак, и я вот-вот бессознательно пойду блуждать в гущах моих сновидений.
– Спите? – любопытствует сосед.
Невнятно отвечаю, ибо лес моих сновидений еще не окутал меня своим мраком, и я бреду в чащобе, где кроны сосен трепещут от яркого дневного света, и откуда-то доносится человеческий говор, вызывая во мне чувство досады.
– Спите? – назойливо бубнит атлет, возвращая меня из забытья.
Роняю что-то в ответ. Постепенно и он, этот хриплый голос, исчезает. Сосновый бор густеет, и теперь это уже настоящий лес, глубокий и мрачный, и я незаметно тону в нем окончательно, в этой сумрачной густоте безмолвия и забвения.
Во сне я упрямо куда-то иду, пробираясь сквозь кустарник и бронзовые стволы. Наконец в хвойной стене появилась брешь, и я вижу поляну, в центре которой белеет большая армейская палатка. Навстречу мне торопится человек в защитной форме с каким-то тусклым лицом.
– Они отдыхают, – докладывает он.
«Кто они? И почему – они?» – недоумеваю я, хотя понимаю, что нахожусь в запретной зоне, где лишнее слово смерти подобно.
– Можете сами убедиться, – чеканит сопровождающий и откидывает полог.
Вхожу в просторную палатку, и они действительно там, все лежат на своих кроватях, а рядом – винтовки с оптическим прицелом. Мозг мне шепчет – это киллеры на отдыхе.
– Предстоит серьезная работа, – поясняет человек с тусклым лицом. – Надо убрать всех, кто сует нос в эту тайну.
– В какую тайну? – допытываюсь я.
– В тайну гибели парома «Эстония». Приказано, в первую очередь убрать всех журналистов…
«И меня тоже?» – собираюсь спросить. В эту секунду где-то в дальнем закутке моего мозга рождается догадка, что я слышу учащенное дыхание заключенного Маслова. Мгновенно просыпаюсь: надо мной склонился сосед, в левой руке он держит подушку, а пальцы правой тянутся к моей шее. В лунном свете его напряженное лицо с прищуренными глазами кажется мне странным и нереальным. Вот пальцы атлета коснулись моей шеи и сжались, как клещи… Я проваливаюсь в вязкую темень и судорожно пытаюсь глотнуть воздух…
Я сжался и воткнул большой палец ноги в мерцающий зрачок сокамерника. Пальцы на моей гортани на миг разжались. Я метнулся влево и коротким боковым ударом поймал в сумраке квадратный подбородок громилы. Его секундное замешательство позволило мне юркнуть на пол, и оказаться за его спиной… Я успел вонзить правый кулак в его печень. Он взвыл от боли, скорчился и почти опустился на четвереньки. В лунном свете мой глаз поймал отблеск водочной бутылки, пальцы вцепились в горлышко, и я изо всех сил нанес удар по голове. Бутылка разлетелась вдребезги, сосед ойкнул, рухнул на пол и лежал без признаков жизни.
Я включил свет – из рваной раны на темени сочилась кровь… И вот она уже пульсировала, разливаясь красным овалом… Я подскочил к двери и застучал каблуком…
Дежурный заглянул в глазок, отпер дверь и ошарашенно уставился на лежащего атлета.
– Он напал на меня, – заикаясь, оправдывался я. – Пришлось обороняться.
– И вы свалили этого громилу? – удивился полицейский.
– Не я, а бутылка, с помощью бутылки…
Зрачки полицейского, как блоха, перескакали от осколков стекла к пробоине на черепе, и он при виде крови вдруг истошно закричал. Только тут до него дошло, что именно он разрешил внести спиртное в камеру, тем самым нарушив инструкцию.
– Он мертв?
– Не знаю, – прошептал я.
– Надо срочно вызвать врача, – очнулся тот, выхватил мобильный телефон и стал звонить.
Потом он вцепился в рукав моего пиджака и потащил меня в другую камеру. Что было дальше – я помню смутно, ибо сразу же провалился в сон.
Едва расцепил ресницы, как ночной инцидент всей своей тяжестью навалился на мое сердечко. Я с ужасом констатировал, что совершил убийство, и что теперь мне гнить и гнить в заморском остроге. Я со страхом ожидал визит к следователю, который уже, наверное, вынес вердикт.
Проходил час, другой, третий, а у дверей моей камеры никто не появлялся. От тягостного ожидания меня трясло. Наконец лязгнул замок, и полицейский жестом приказал следовать за ним.
Инспектор криминального отдела скользнул прозрачно-голубыми глазами по моей измученной физиономии и, повернув голову в сторону переводчика, строго произнес:
– Пусть расскажет о том, что случилось в камере сегодня ночью?
– На меня набросился сосед, – дрожащим голосом начал я, – и мне пришлось защищаться.
– Чего это вдруг он набросился на вас? Я какое-то время размышлял, как бы короче сформулировать инцидент, и рубанул:
– Он попытался меня задушить!
– Ну, ну, – усмешка вспыхнула в его глазах. – А получилось все наоборот.
– Я защищал свою жизнь, – уверенность в моем голосе под пытливым взглядом инспектора поубавилась.
Он безучастно выслушивает меня и лениво размышляет:
– Предположим, что это так. Но каковы мотивы, побудившие подследственного Маслова напасть на вас? Вы ведь до встречи в камере не знали друг друга?
Я повел плечами.
– Вот, вот. И мне не ясны причины нападения. Допрос начинал меня злить, и я перешел в атаку.
– Господин инспектор, а как вы объясните тот факт, что заключенному разрешают связаться с кем-то по телефону, потом ему приносят водку и дают возможность споить меня? Не кажется ли вам, что это заранее спланированная операция! И, наверное, за ней стоит очень влиятельная персона, если ваши люди сознательно допускают безответственность? Вряд ли бы полицейский нарушил инструкцию ради прихоти заключенного?
Заметив легкое замешательство на лице инспектора, я продолжил словесную атаку:
– Я проводил серьезное журналистское расследование, и кому-то это не нравится! Тем более что нити ведут к лицам, которые причастны к катастрофе парома «Эстония». Катастрофе, о которой сегодня говорит весь мир! Факты подтверждают, что на пароме был некий товар, что тщательно скрывают.
Следователь поднялся с кресла и подошел к окну. Какое-то время разглядывал городскую панораму, видимо, оценивая мои слова, потом резко обернулся и процедил:
– Вы большой фантазер, господин журналист. Вы выбрали примитивный метод защиты и пытаетесь возвысить свою персону. А ведь вы минувшей ночью совершили еще одно преступление – проломили череп соседу по камере. Уголовное преступление!
Он не договорил и опять повернулся к окну, видимо, давая мне осознать содеянное. Я сник, и шепотом произнес:
– Он скончался?
– Да жив он! – радостно выкрикнул переводчик, но, поймав злой взгляд инспектора, торопливо заговорил на шведском. Из его монолога я понял, что негуманно держать подследственного в неведении и что это может привести к психической травме. Следователь укоризненно посмотрел на моего защитника и жестко бросил:
– Вам следует лишь переводить мои вопросы. Не комментировать, не высказывать собственного мнения, не помогать подследственному, а только переводить.
– Извините, – пробубнил бывший соотечественник.
Инспектор поднял трубку телефона и поинтересовался результатом служебного расследования. Я внутренне ликовал – сокамерник жив, и удача опять улыбнулась мне.
– Предположим, что это была самозащита, – сменил тон полицейский. – Меня интересуют детали вашей схватки.
Я расписал ночной эпизод. Собеседник не перебивал меня и внимательно слушал.
– Здесь два варианта объяснения его поступка, – проговорил я в заключении. – Либо он был пьян и не ведал, что творил. Либо он получил задание устранить меня.
– Тут вы ошибаетесь, – прервал меня инспектор. – Есть третий вариант – вас пытались изнасиловать.
– Как? – изумленно воскликнул я. – Я ведь не девушка!
– А его девушки не интересуют, – бросил следователь. – Его интересуют мальчики…
– Но я далеко не мальчик!
– Словом, подследственный Маслов страдает педофилией.
– Тогда зачем он душил меня? Врач, который утром осмотрел мою шею, обнаружил следы его пальцев. Надеюсь, что этот факт зафиксирован в протоколе? Зачем он попытался накрыть мое лицо подушкой?
Инспектор пропустил мимо ушей мои слова и продолжил:
– Господин Маслов объясняет свое поведение следующим образом. Он был уверен, что и вы – гомосексуалист. Поэтому, опьянев, потерял контроль и решил удовлетворить свою страсть. А вы охладили его любовный порыв ударом бутылки. За это вас можно подвести под статью, но господин Мас-лов почему-то претензии не предъявляет. Почему? С этим следует разобраться. А пока возвращайтесь в камеру.
Время медленно капало минутами, а меня никто не тревожил. И это томительное ожидание изморило меня. Я то вскакивал с топчана и нервно расхаживал по камере, то мысленно обдумывал сюжет, то проваливался в дрему.
Было около семи вечера, когда заскрежетал дверной замок и меня повели к следователю. Когда переступил порог кабинета, был приятно удивлен. Рядом с инспектором стояли мои коллеги Эльза Вольф и Карл Стива и, увидев меня, заулыбались. Я сразу же ощутил, что повеяло свободой.
– Заморили тебя, дорогой, – стрельнув на меня волшебными глазенками, проворковала Эльза. – Но все позади… Все позади.
Мы подняли на ноги всю прессу, провели гигантскую работу и нашли свидетелей, которые подтвердили твою невиновность.
– Слава Богу, – судорожно выдавил я, пытаясь смахнуть слезу.
– Не плачь, дорогой, – она чмокнула меня в щеку и протянула салфетку. – Журналисту полезно изучить места заключения изнутри. Так сказать, на собственной шкуре познать все тягости тюремного бытия! Я давно мечтала попасть за решетку, чтобы познать арестантский мир, но мне не везло.
– Ты считаешь, что мне повезло? – хрипел я.
– Эльза, – раздался голос Карла. – Ты видишь, что он в полуобморочном состоянии. Оставь его в покое.
Мне действительно было плохо: голова раскалывалась, перед глазами проплывали круги, глаза слезились, губы дрожали. Временами мне и в самом деле казалось, что черепная коробка вот-вот треснет. Карл шагнул к столу, налил минералку и протянул мне стакан. Я залпом осушил содержимое, глубоко вздохнул и проговорил дрожащим голосом:
– Значит, я не виноват.
– Разумеется, дорогой! – воскликнула Эльза и повернулась к Карлу. – Пусть инспектор подтвердит, что наш коллега не имеет никакого отношения к убийству. Пусть подтвердит, что с него снимаются все подозрения и он свободен.
Инспектор слушал взволнованный монолог, слегка кивал головой и отвечал лениво, как бы нехотя. Потом сел в кресло напротив меня, но смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно где-то там, в стороне, стоит невидимый оппонент, с которым он продолжает мысленно советоваться. Потом молча поднялся и подошел к окну. Видимо, окно было его любимым местом в кабинете. В голубых глазах сквозила пустота и полное безразличие к моей судьбе.
Факт и комментарий.
Я направлялся в университетскую больницу Худдинга в надежде побеседовать с профессором Бо Бризмаром. Именно он в эти трагические дни возглавил Центр спасения, куда доставлялись пассажиры и члены экипажа парома «Эстония». Именно здесь их допрашивали и составлялись протокольные записи. Именно сюда привезли сестер Вейде.
Что я знал о профессоре Бризмаре? В Швеции он считался одним из самых крупных экспертов, связанных с чрезвычайными происшествиями. Его научные труды были посвящены и аварии на Чернобыльской атомной станции, и другим ЧП европейского масштаба. Он слыл известным ученым, обладал великолепной памятью, когда говорил о крупных катастрофах, но проявлял редкую забывчивость, когда речь шла о гибели парома «Эстония».
– Господин Бризмар, вы помните симпатичных сестер-близнецов Вейде, которых привезли в вашу больницу спасатели?
– Там было множество народа, и царил такой хаос…
– Спаслось-то всего лишь 127 пассажиров, и большинство из них оказались в финских клиниках. В вашу больницу поступило не так много спасенных. А вот погибло очень много – 852 человека!
– Это ужасно, – скорчив трагическую мину, соглашается профессор.
– Родители Вейде обратились в ваш центр по поводу своих дочерей, и старшая медсестра уверенно сообщила, что сестры живы и здоровы и сейчас с ними беседуют представители Центра спасения. А потом оказалось, что их фамилии из списка спасенных исчезли. Девушки лежали в палате, им давали лекарства, с ними беседовали врачи и санитарки. И вдруг весь медперсонал больницы вычеркнул их из своей памяти?
– Это было время хаоса, – повторил профессор, – но уверяю вас, ложная информация из центра не распространялась. Если официально сообщили, что их не было в нашей больнице – значит, не было! Извините, – неожиданно заторопился он, – меня ждут пациенты.
ТАЛЛИН. ОКТЯБРЬ 1994 года. ИГОРЬ КРИСТАПОВИЧ
Он видел на телеэкране трагические фрагменты катастрофы и не верил своим глазам. В сводках новостей мелькали изнуренные лица спасенных пассажиров, трупы, выуженные из воды и завернутые в брезент…
Шведский премьер-министр Карл Бильдт в интервью корреспонденту теленовостей официально заявил, что паром утонул по техническим причинам. Игорь не верил его словам, ибо догадывался об истинной причине гибели судна. Да что догадывался – точно знал!
Жаркой волной хлынула разноголосица версий. Майор на связь не выходил. Своего телефона он не оставил, пообещав, что сам будет звонить. Сергей Петров тоже молчал. Скорее всего, он утонул. Получается, что вся тщательно подготовленная операция закончилась грандиозным провалом! А это означает гибель для всех действующих лиц провального спектакля, в том числе и для него. Те, кто совершили акт преступления, будут убирать всех свидетелей – таков закон криминального мира и государственных секретных служб.
Ночи превратились в кошмар. Утром ему стоило больших трудов, чтобы привести себя в порядок, прежде чем отправиться на службу. Там он пытался обрести спокойствие – аккуратно выполнял свои служебные обязанности, непринужденно болтал с друзьями. Только внутри ни на секунду не утихала буря. Буря, вызванная то ли моральной ответственностью за погибшие души, то ли страхом за собственную жизнь.
В тот ноябрьский вечер погода стояла слякотная – дул ветер с моря, и струи дождя били совсем косо, штрихуя тонкими линиями серое небо. Игорь сел в машину и включил фары. Сноп света вырвал из мглы купол черного зонтика, из-под которого выплыло лицо майора. И не в воображении, не в полудреме, а наяву, при ярком свете автомобильных фар. Гость глазами показал на дверцу салона, которую Игорь поспешно открыл. Майор опустился на сиденье, аккуратно скрутил мокрый зонтик, положил под ноги и внимательно посмотрел на бывшего коллегу. Игорь сразу же отметил плохой вид россиянина: лицо иссиня-бледное, в запавших глазах какая-то дымка, уголки губ подрагивали.
– Что случилось на пароме? – глухо заговорил он.
– Я хочу переадресовать этот вопрос тебе, – ответил Игорь.
– Да-а-а… – отозвался гость ничего не значащим междометием.
– Вся беда в том, – подчеркнул Игорь, – что с тобой не было связи. У меня скопилось много важной информации, но я, к сожалению, не мог ее тебе передать.
– Ты знаешь, – выдавил майор, – что телефонные разговоры людей, мне подобных, в России прослушиваются.
– На пароме был мой агент. Я уже до катастрофы знал о том, что судно заминировано.
– Быть этого не может! – прошептал майор.
– Может, – резюмировал Кристапович. – У меня была информация, что какие-то люди перед отправкой побывали на пароме. И весьма крупные государственные чины Эстонии помогли чужакам пробраться на судно. Что они там делали – вопрос. Впрочем, события показали, что они там времени зря не тратили.
– Сведения от верных людей?
– Мне об этом сообщил таможенник в день отбытия парома. И мой человек, который следовал этим рейсом, подтвердил по мобильному телефону с борта судна о заложенной там взрывчатке.
– Возможно, генералы перестраховались, решив в случае провала спрятать концы в воду?
– Это могли сделать и люди покупателя.
– Может, и так, – выдохнул майор и добавил. – Скажу лишь одно – мои сотрудники этого не делали. Моих людей попросту на судне не было. Согласись, глупо посылать на дно груз, стоящий… – Он не договорил и махнул рукой.
– Судя по всему, на пароме орудовала целая группа боевиков, вооруженная и хорошо подготовленная. Это были профессионалы, и общались они между собой на английском языке.
– Откуда у тебя такие сведения? – майор сдвинул брови.
– От моего агента. Больше того, на пароме заранее была приготовлена моторная лодка, на которой они скрылись.
– Топить груз, стоящий миллионы баксов, – нонсенс! Зачем они это сделали?
– По двум причинам. Во-первых, они почувствовали что-то неладное на корабле. Например, вычислили конкурентов, которые вели охоту на этот груз. И другой вариант – о тайной сделке узнало российское правительство, и началась погоня, которая закончилась катастрофой. Возможно, российская субмарина атаковала торпедой, или попросту протаранила корпус парома… Случайно или намеренно – остается загадкой. Не исключен вариант непредвиденного столкновения с какой-либо амфибией другой страны. На Балтийское море в эти дни проходили учения НАТО.
– Возможно, – прошелестели губы майора. – Все возможно. Проклятые американцы, они испугались огласки. Сам подумай, переправлять военный груз на гражданском судне – это нарушение всех международных норм! Эти сволочи решили ценой жизни пассажиров смыть с себя грязное пятно. Для богатых американцев утопить десятки миллионов – не самое страшное дело. Страшнее для них – огласка и реакция общественности! И еще страшнее эта огласка для правительств Эстонии и Швеции, которые, будучи посредниками, в поте лица работали на дядю Сэма!
– А не может быть так, что твои люди проникли в трюм и начали перегружать товар в свой транспорт, не догадываясь о том, что автомобильная палуба заминирована.
– Нет, – майор подчеркивал слова сердитыми жестами. – Мы разработали план перехвата на суше. Повторяю, на пароме не было ни одного моего человека. Мои люди ждали этот грузовик в Стокгольме. Глупо начинать перегрузку в трюме, когда он под наблюдением телекамер.
– Я думаю, что груз не пропал. Он покоится на дне моря. И достать его из трюма можно.
– Ты уверен!? – Глаза майора, спрятанные за стеклами очков, напряженно сверлили собеседника.
– Из любого потопленного судна, как свидетельствует история, доставались драгоценности.
– Притормози, дружок, – неожиданно приказал майор. – Я тут выйду. Скоро свяжусь.
Он выскочил из кабины и исчез за углом, позабыв о своем зонтике.
