Текст книги "Падает тропическая ночь"

Автор книги: Мануэль Пуиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава пятая

– Как ты быстро вернулась.

– Она приняла успокоительное, но подействовало слишком сильно, она прямо засыпала, пока мы говорили.

– Эта женщина плохо кончит, Люси.

– Пожалуйста, не пугай меня.

– Вообще ее жалко, зачем выздоравливать, если этим не пользуешься?

– Сам дьявол поставил этого мужчину на ее пути, Нидия. Но если честно, еще я быстро вернулась из-за беспокойства, Кука должен позвонить с минуты на минуту.

– Боишься, что его поездка затянется, признайся.

– Боюсь, его уговорят там остаться.

– Если Кука задержится с возвращением, я побуду еще. Одна ты не останешься.

– ….

– Как ужасно жить в холодной стране. Ты уже не сможешь привыкнуть.

– В этом возрасте, уехать жить в Люцерн, да я умру в таком холоде. Пообвыкла здесь в жаре.

– В нашем возрасте это бесценно – место, где никогда не бывает зимы. Ты не представляешь, как я страдаю в Аргентине.

– Нидия, невероятно, столько людей прошло через мою жизнь, а осталась у меня одна лишь ты.

– Как тебе не стыдно! А твои два сына?

– Один живет с женой и десятью кошками за тысячи километров, а другой, того хуже, женат на карьере.

– Бог тебя накажет, Люси, за то, что ты вечно недовольна.

– Я единственное у Бога прошу: если есть тот свет, мне бы там не оказаться одной. Но после этой жизни ничего нет, к счастью.

– Ясно, что ничего нет. Лучше бы того света не было. Несправедливости хватает и на этом.

– Нидия, некоторым везет больше, или от судьбы никто не уйдет?

– Кому-то везет гораздо больше, и не потому, что они заслужили. Эмильсен никому зла не сделала, и что она получила в награду? Умерла в сорок восемь лет, дети даже недоучились, и вообще. Пойдем, прогуляемся, Люси?

– Ты что! У меня ноги подкашиваются, еле одолела лестницу, пока поднималась к соседке.

– Почему я не могу сидеть в четырех стенах? Только выйду и гораздо легче…

– Сегодня не можешь отвлечься от воспоминаний, да?

– Да, о том, как она, бедняжка, страдала перед смертью, и что было в клинике.

– От прогулок тебе полегче, правда?

– Почему так?

– Тогда пойдем, Нидия. Если Кука вздумает позвонить, перезвонит позже.

– Только надень туфли поудобнее.

– Нет, мне в любых больно.

– Захвачу жакет, вдруг посвежеет.

– Идем скорее, чем раньше выйдем, тем раньше вернемся.

– Не ной, Люси, тебе полезно подышать воздухом.

– На острове некуда было деться, приходилось вечером гулять.

– Тебе там очень понравилось, или второй раз не стоит ездить?

– Это для парочек, вечером некуда пойти, мне было скучно.

– Все говорят, там изумительно… так хочется поехать, правда. Съездим как-нибудь, Люси?

– Днем глаз не оторвать от такой божественной природы, но вечером нет света, представляешь, миленькое дело.

– По ее словам, там они были так счастливы.

– На отдыхе все очень обманчиво. Меня, чтобы разобраться в ее истории, больше интересовало, как шли дела здесь. А у нее одна песня – снова и снова рассказывать про остров.

– Сколько он ей не звонит?

– Давно.

– Бедная, жалко ее. Он больше не позвонит.

– Видишь, Нидия, всех этих охранников с оружием оплачивают частные лица. Здесь живут очень богатые люди, так что одной выходить вечером не страшно.

– Знаю. Служанка сказала: тут есть высокие военные чины. По-моему, она хотела втолковать мне именно это, только уж очень быстро говорит.

– Смотри, вон окно консультации, где свет.

– Звонка ждет.

– Может, уснула после успокоительного, с зажженным светом.

– ….

– Бедная Сильвия, сильно ее пробрало. Но ты права: сама себя иллюзиями тешит. Когда он заявился к ней домой в первый и единственный раз, уже было ясно – все очень не просто. Но о том дне она никак не хочет распространяться.

– Тебе ничего не удалось выведать?

– Кое-что. Не знаю, может, мне кажется, но она что-то недоговаривает о том дне.

– Люси, пока не забыла, кто этот парень, что дежурит теперь по ночам у входной двери в ее доме?

– Ночной охранник.

– Простой швейцар?

– Да, он уже несколько месяцев, а все никак форму не выдадут. Красивый мальчик, правда?

– Я сейчас, когда его увидала, подумала: что-то есть в его глазах, как у дружка соседки.

– Не обратила внимания.

– Люси, как ты могла не обратить внимания на глаза этого парня?

– Не знаю, наверное, в Рио столько красивых людей, что я уже привыкла.

– Такой грустный взгляд, бедный мальчик. И он проведет всю ночь, не сомкнув глаз, в думах, не знаю уж о чем. У него, видно, очень большое горе.

– Но соседка не говорила, что у него грустный взгляд, у ее дружка.

– Я подумала, что у него такой взгляд, как у этого бедного парня.

– Может, это не грусть, иногда длинные изогнутые ресницы создают такое впечатление….Видишь, в этом доме живет высокий военный чин, о нем тебе говорила служанка.

– Ни разу не видела ни одного военного в форме на этой улице.

– Нидия, и ни на какой другой улице, столько лет здесь живу, ни разу ни одного не видела.

– Может, они не любят, когда их видят в форме.

– Ну да, так люди не догадываются, кто они такие.

– Но здесь они хоть не такие душегубы, как в Аргентине, или тоже?

– Вроде не такие.

– Скажи, Люси, соседкин тип такой же толстый, как тот прохожий?

– Да ты спятила. Знаешь, она про тот единственный день, когда он пожаловал к ней домой, всегда рассказывает о его приходе, но об уходе никогда.

– Ты говорила, он пришел утром, по крайней мере, пунктуально. Цветы хоть принес, или так?

– Главное, с большим энтузиазмом пришел, что может быть лучше? Я тебе говорила, она была почти не прибрана, едва причесана. Только лицо сполоснула. И видит: он возбужден, как будто бежал. И спросила об этом. А он ответил, мол, нет, просто волнуется, и все, так хотел ее видеть. И тут она, видно, улыбнулась, подала, наверное, какой знак, может, безотчетно, потому что он как набросится на нее, так и не отпустил. Почти без разговоров.

– Что ты говоришь, даже не верится.

– Ты обещала, что тебя ничего не будет шокировать!

– И больше они не разговаривали?

– Потом.

– Люси, меня ничто не шокирует. Расскажи все подробности, вот увидишь, меня не будет шокировать.

– Она почти ничего не рассказывала. К счастью, была сразу после ванны, хотя, как я уже говорила, вообще без макияжа.

– У нее все было рассчитано. Скажи, пожалуйста, она каждый день моется, утром или вечером?

– Как придет домой, после последнего пациента, волосы у нее мокрые.

– Вот я и говорю. В то утро она вымылась, все уже хорошо продумала, настроилась на романчик. Сразу видно, привыкла быстро все обтяпывать, Люси, ты просто не хочешь понять.

– Но почему тогда она так воспылала к этому человеку, если, как ты говоришь, у нее сплошь и рядом приключения?

– Тебе лучше знать, что ее так поразило.

– Давай по порядку, я тебе все расскажу, а ты потом сама думай, в чем причина.

– Он ей понравился как мужчина?

– Об этом она не очень распространялась. Но сказала важную вещь: здесь было наоборот, не как с мексиканцем, там она сама всегда тянулась к нему с ласками, а тут он первый начинал ее гладить. Так приятно, когда к тебе льнут, не обязательно мужчина, скажем… не знаю, внучка, давно, еще маленькая, висла на мне, нет ничего чудеснее на этом свете, когда любимое существо виснет на тебе и не хочет отпускать.

– Мои взрослые внуки обнимают сильно, даже слишком. Вот самый младший мне нравится, как обнимает, такой нежненький.

– Просто тот тип вошел как-то несмело, но, когда накинулся на нее, тут уж деться было некуда. Они пробыли сколько-то времени на диване, а когда он принялся стаскивать с нее одежду, она предпочла перейти в спальню, где можно затенить получше, зашторить.

– Тебе из дому видно, если она зашторит окно в спальне – средь бела дня, утром! Ты заметила? В смысле, в тот раз.

– Ты с ума сошла! Я вовсе и не слежу за ее шторами. Меньше всего я ждала, что они так быстро перейдут к делу. Но потом поняла, почему так получилось: они оба находились в невероятном нервном напряжении.

– Но, прежде чем туда войти, они ни разу не целовались.

– Конечно нет. Поговорили тогда утром в консульстве, потом по телефону. И все.

– Ну, а в интимном плане ей с ним понравилось? Знаешь, Люси, я теперь по старости все забываю, но помнится, когда я была молоденькая, от одних ребят я прямо голову теряла, такие они были высокие, или красивые, аж вся млела, мечтала, вот пригласят меня на танец, а потом на свидание, как тогда было принято, на минутку в укромном уголке. Ну вот, и, когда они меня целовали, помню, были такие, что резко падали в моих глазах, вдруг переставали мне нравиться. Либо никакого обхождения, либо руки распускали, не знаю, либо запах изо рта, или целовали слишком грубо. А другие нравились меньше, но поцелуют, и ты от поцелуя вмиг теряешь рассудок. Такие, что умели приласкать. Это я помню, как если бы было вчера.

– Прошло шестьдесят лет, или больше.

– Люси, помню, как если бы это было вчера. Чувствую эти руки.

– Правда?

– Не будешь смеяться, если я скажу кое-что? Вот сейчас озноб пробежал, так явственно вспомнилось. Ладно, больше не буду перебивать. Дело в том, что тип сумел покорить ее и с этой стороны, иначе она не торчала бы у телефона, как теперь.

– Но про этот раз она деталей не рассказывала, про остров – да, увидишь. Потом он попросил кофе, и она еще спрашивала о его жизни, как там дети, понемногу обо всем, ведь голова у нее постоянно работала, все думала, что он за человек, там, в глубине души.

– Тогда он снова стал критиковать бедную жену?

– Молчи, то было по телефону. В это утро он заартачился, ничего не хотел рассказывать. Это было для нее неожиданностью, она думала, он заговорит, жаждала все разузнать.

– Правильно сделал, поставил ее на место.

– Ты что имеешь в виду?

– Да, Люси, повел себя не как с врачом, а реально – как с незнакомкой, которой вообще не доверяет.

– Думаю, ты права. Она этого не ожидала, была уверена, что он пришел излить душу. Но не отступила, расспрашивала о работе, о чем угодно, про финансы страны, про инфляцию, и как это на нем отражается, и что думают дети о нынешнем правительстве, не знаю, что-то в этом роде, у меня не очень отложилось. Он ничего особенного не ответил, хотел послушать ее.

– Ей пришлось рассказывать о своей жизни, он-то как в рот воды набрал. Упирался, не желал говорить.

– Молодец, правильно делал.

– Бедная Сильвия, стремилась все узнать, по-настоящему хотела помочь. Другая бы, эгоистка, задурила голову рассказами о себе, понимаешь? Тебе в ней этого не понять, она такая женщина, всегда готова выслушать других.

– Но не бесплатно.

– Ах, Нидия, если она тебя бесит, лучше ничего не рассказывать.

– Еще скажи, с него она, мол, плату не брала, не деньгами, но хотела заарканить, наложить лапу, а человек-то еще не залечил раны.

– Конечно, она хотела его заполучить, это понятно.

– Смотри, какое красивое море. Ясно, оно у тебя круглый год, тебе уже приелось.

– Нет, Нидия, ты прекрасно знаешь: утром я обожаю ходить на пляж. Просто мои кости не выдерживают – два раза в день выходить из дома.

– Я не подумала, мы могли бы пригласить ее погулять с нами, правда? У нее ведь тоже хандра.

– Думаю, она уснула, во всяком случае не согласилась бы уйти от телефона, в этот час в ней, как никогда, оживает надежда, что он позвонит.

– Не понимает, что хуже всего – сидеть в четырех стенах.

– В тот день ей поневоле пришлось начать рассказывать ему о своей жизни. И она не решилась сказать всю правду, что она сейчас ни с кем не встречается, совсем одна, без ухажера. Присочинила, мол, встречается с одним, которого давно уже не видела, и не только с этим, а еще с другим. Но тема возникла позже, он сначала стал спрашивать, чем она занимается в течение дня, и она принялась описывать, понятно, сперва утренние дела. И, короче, пришло время говорить, что она делает вечером.

– Ему правду не сказала, а тебе рассказывает?

– Я прекрасно знаю, что она делает, могу даже наблюдать за окном спальни.

– Но ни входную дверь, ни окно консультации не можешь, они с другой стороны. Извини, Люси, я знаю, ты ее ценишь, но она что-то скрывает.

– А ты, конечно, уже знаешь про нее все? При том что рассказ только начинается. Итак, жизнь у нее – сплошная рутина, встает около семи, ведь в восемь уже идут пациенты. На каждого по сорок пять минут, потом пятнадцать минут перерыв. Все время – максимум внимания, чтобы уловить проблемы каждого. Потом где-то в час обед и небольшой отдых, а с трех опять, до семи, иногда до восьми.

– Значит, много зарабатывает.

– И налоги платит, как ей вздумается, никто ведь ничего не может проверить. За считаные годы купила квартиру, в которой живет, и еще несколько для аренды. Если честно, она даже не знает, что делать со всеми заработанными деньгами. А два вечера в неделю не принимает пациентов и занимается, учится, чтобы не отстать от жизни. Один вечер посвящает чтению, а в другой свободный вечер встречается с группой психологов для дискуссии. В общем, крутится без конца.

– А сын?

– С сыном непросто, он вроде пока не знает, чего хочет, учится там на полиграфическом. Здесь изучал что-то другое. Ему девятнадцать лет.

– Помню, когда Масику было девятнадцать, он учился на первом курсе университета. В пять часов вставал заниматься. И я с ним, чтобы заварить мате.

– Она раньше, когда они только приехали из Мексики, вечером всегда оставалась с сыном, они вместе ужинали, потом мальчик хотел посидеть у телевизора, и она не могла часто выходить из дома. Теперь парня нет, ни днем ни ночью. А худшего-то я тебе не сказала – он даже на каникулы не хочет приехать, у него там все друзья, ты ж понимаешь. Хорошо хоть, она весь день занята, но к восьми вечера остается одна как перст.

– Почему так говорят, один как перст? Пальцев-то на руках много.

– В этих туфлях совсем не больно, вот счастье. И еще, Нидия: когда речь зайдет о твоем сыне, не говори Масик.

– Само получается. Мы его всегда Масиком звали.

– Мужчине за пятьдесят, а он все Масик…

– Думаю, нужно было ее позвать, вместе прогуляться.

– Нет, Нидия, не останавливайся, назад я не пойду.

– Ну, давай позовем, иногда ее жалко. А иногда она меня бесит.

– Нет, Нидия, я назад не вернусь, идти далеко.

– Ну, тогда в другой раз… Знаешь, как-нибудь выберем вечер потеплее и сядем за один из тех столиков попить пива.

– Это же вредно для давления.

– Тут в баре всегда народ, они, наверное, уже озолотились.

– Место в Рио известное, люди сюда издалека приезжают попить пива, с видом на море.

– Очень холодно будет, если мы сегодня выпьем здесь пива?

– Нет, Нидия, не соблазняйся. Гулять приятно, но сидеть без движения – замерзнем.

– Какая свобода, эти девчонки одни, вечером.

– Совсем другие времена.

– Люси, эти, наверно, такие же, как в Аргентине, или похлеще. Пары поцелуев в парадном им маловато.

– И рано начинают, Нидия. У нас в доме девочки, совсем еще крохи были пару лет назад, а в один прекрасный день смотрю, они уже красятся и гуляют по вечерам. И лица уже другие, как у женщин, которые все о жизни знают. А потом снова видела их по пути в школу, некрашеных, и ведь дети еще, а во взгляде уже тень, словно познали горький опыт.

– Так и идут по рукам. Но если мужчинам уже неважно, что женщины такие, тогда никаких проблем. Но раньше было красивее.

– Не знаю, Нидия, если тебе везло и доставался хороший муж, тогда да. Весь вопрос в везении.

– Все больше в этом убеждаюсь. Достоинства никого не волнуют. Посмотри на эту, какое милое личико.

– Ангел, правда?

– Парень тоже прелестный.

– Какая в этом городе молодежь, Нидия, просто теряешь дар речи.

– Вон садятся в машину, смотри, Люси.

– С огнем юности внутри, и без материнской узды, кто эту девочку удержит?

– Так и хочется подойти к ней, Люси, и поговорить. У девочки всего вдоволь, а она рискует, завтра будет терзаться, ах, я несчастная. Это ужасно: привязаться к человеку, а потом его потерять. Откуда этой бедной девочке знать, что готовит ей жизнь?

– Буквально на каждом шагу, Нидия, как говорили раньше старушки.

– В юности мы над этими вещами смеялись, а теперь знаем, что так оно и есть.

– Поди узнай, куда они. А и захочешь… ее уже не остановить, она даже не услышит. Дай бог – чтобы пустяк, не настоящая любовь. Ведь какой современной ни будь женщина, она, по-моему, всегда глупее мужчины, легче привязывается. А стоит привязаться, и готово – потеряешь его, и рыдать тебе горючими слезами. Но раз она такая молоденькая, наверняка есть родители и вся жизнь впереди, можно постараться забыть.

– И столько других ребят вокруг. В общем, пусть ей повезет.

– Видела, с какой скоростью умчались? Безумие, надо же так гонять.

– Давно твоя соседка не заводила новых ухажеров?

– Оттого ей и стало стыдно, она давай интересничать, сказала, что встречается с двумя старыми ухажерами. Я их знаю, один аргентинец, торгует какими-то химикатами, живет здесь, но много ездит по стране. Разведен, вся семья в Буэнос-Айресе, она сказала, что ей надоело, мол, человек неглубокий и говорить с ним не о чем. И видеть его больше не захотела.

– А другой?

– Ты будешь в шоке.

– Как знать. Это тебя вечно все шокирует.

– Давно уже, только-только приехав в Рио-де-Жанейро, она ходила на море плавать, здесь, на пляже Леблона, не подозревая, как это опасно. Однажды плавает, и тут коварное течение понесло ее, а один крепкий парень оказался поблизости и помог ей вернуться на берег, она бы одна не справилась. Это был один из тамошних серферов, но уже лет двадцати восьми или тридцати. Это случилось несколько лет назад, ей тогда было около сорока, то есть, конечно, он был много моложе.

– На него она тоже глаз положила?

– Нет, совсем наоборот. Парень оказался слегка неприкаянным, по сути, это он был утопающим, а она – спасательным кругом. Короче, я тогда мало ее знала, была не очень в курсе. Она ему немного помогла, провела терапию и не взяла денег, чтобы как-то отплатить за услугу, но, говорит, ничего не получалось, потому что парень хотел других отношений, а при таком лечении – это вроде гиблое дело. И ей еще было стыдно из-за сына.

– Но до любви дошло или нет?

– Нет, он очень настаивал, но она так и не согласилась. В общем, теперешнему, этому Феррейре, его зовут Зе, уменьшительное от Жозе, она в то утро сказала, что еще встречается с этими двумя мужчинами, чтобы не выглядеть, как рухлядь из чулана.

– А на деле с ними больше не видится. Или только так говорит.

– Лучше бы виделась, была бы не так одинока.

– Нидия, не знаешь, Луисита Бренна поправилась?

– Нет, куда там.

– В письмах ты никогда на это не отвечала. Звонила ей от меня?

– Ах, Люси.

– Что такое?

– Не хватало духу тебе сказать.

– Нет, Нидия… только не это.

– Уже почти год.

– Последняя подруга оставалась у меня по факультету, из всех наших девочек.

– Правда?

– Да, все потихоньку продефилировали.

– Мало кто доживает до восьмидесяти, мы должны быть благодарны, что дожили до таких лет, или нет?

– Я ее провожала после занятий вечером, и мы шли мимо бара на углу Талькауано и Тукуман, там всегда сидел парень, она была от него без ума. В хорошую погоду столики выносили на тротуар, но в холодные дни мы шли через огромную, пустынную площадь Лавалье, и можно было различить только столы у окна, и лица за стеклом, сильно запотевшим. Ну, в итоге ничего и не было, парень смотрел на нее во все глаза, на меня ни разу не взглянул, но так с ней и не заговорил. Годы спустя он женился на очень богатой провинциалке. А бедная Луисита прождала его, столько лет потеряла, пока не подвернулся другой, она за него вышла. Ах, Нидия, аж озноб пробежал, как вспомнила сейчас, словно вчера это было, этот бар, этих ребят с набриолиненными волосами. Тоже, наверно, уже все поумирали. Стоят перед глазами, некоторые просто красавцы, там были двух типов, помнишь? Одни набриолиненные, и другие, богемного типа, с длинными волосами, без бриолина, с пробором посередине. У каждого свой особый шарм.

– Бледные, совсем не такие, как здесь.

– Иногда стекло запотевало, ничего не разглядишь, и хотелось подойти, протереть, чтобы получше видеть. Но мы так ни разу и не отважились.

– Этот бар на углу Талькауано и Тукуман всегда существовал.

– И самое лучшее – бесконечные разговоры. Каждый знал наизусть стихотворение, и в какой-то момент тебе его читал. Конечно, некоторые читали свое, от таких было не отвязаться. Но если ограничивались классикой, дело обстояло лучше.

– Что-нибудь помнишь?

– “Не грусти, – утешает свою крестницу фея, – на коне быстролетном мчится, в воздухе рея…” [1]1
  Фрагменты из стихотворения Рубена Дарио “Сонатина”. Перевод А. Старостина. (Прим. переводчика)


[Закрыть] Как же дальше? Что-то вроде: рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… а дальше не помню, Нидия. Хотя подожди, припоминаю. Сейчас…

“рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… Он и смерть одолеет, привычный к победам, хоть не знает тебя он и тебе он неведом, но, любя и пленяя, тебя он зажжет!”

– Вспомни еще. Это стих про маленькую принцессу, правда?

– Знаменитейший.

– Постарайся вспомнить.

– “Ей тоскливо и грустно, этой бедной принцессе. Ей бы ласточкой быстрой пролететь в поднебесье…”, а как дальше, не помню, Нидия. Подожди… “И цветам стало грустно, и зеленым травинкам, и восточным жасминам…” Нет, забыла!

– Я бы ни слова не запомнила.

– “…георгинам заката, розам южных садов! Ах, бедняжка принцесса с голубыми глазами, ты ведь скована золотом, кружевными цепями… Замок мраморный – клетка, он стеной окружен…” Дальше не знаю, как там…

– Ну вспомни, Люси.

– “Улететь к королевичу в край прекрасный и дальный (как принцесса бледна! Как принцесса печальна!), он зари лучезарней, словно май – красотой! – Не грусти, – утешает свою крестницу фея, – на коне быстролетном мчится, в воздухе рея”, тут я снова теряюсь.

– “Не грусти, – утешает свою крестницу фея”, а дальше?

– “Не грусти, – утешает свою крестницу фея… свою крестницу фея…”

– Ну, Люси.

– Ах, как же там? Я ведь уже сказала…

– Что-то про коня…

– Да, конь быстролетный… как же дальше? “Рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… Он и смерть одолеет, привычный к победам, хоть не знает тебя он и тебе он неведом, но, любя и пленяя, тебя он зажжет!”

– Ах, Люси, ты почище любой колдуньи. Мне то же самое читал кто-то, только лица не помню. Но голос слышу отчетливо! Ах, Люси, словно опять слышу, но лица даже смутно не припомню! Ты чисто колдунья – вспомнила именно этот стих.

– Тогда он был самый известный – “Сонатина” Рубена Дарио.

– Люси, погоди, прислонюсь на минутку к этой пальме.

– Что с тобой?

– Ноги слегка подкосились. Сейчас пройдет.

– Нидия… тебе плохо?

– Вспомнить лицо того парня, было бы славно. И взгляд.

– Хоть голос ты уже вспомнила.

– Этого голоса я вроде больше не слышала и не вспоминала за все время, что прошло. Году в двадцать пятом это было?

– Примерно.

– Значит, уже лет семьдесят назад.

– Нидия, ты в маразме! Пожалуйста, не прибавляй лишние годы, их и так хватает, с двадцать пятого по восемьдесят седьмой получается шестьдесят два.

– Почти то же, не такая уж разница, чтобы обвинять меня в маразме. Ты порой бываешь слишком груба, Люси.

– А голос, какой?

– Что за голос?

– У парня, который читал тебе “Сонатину”.

– Нет, голос совсем не как у соседкиного.

– При чем здесь это?

– То был голос молодого парня, очень мечтательного. Но мечтает он лишь о прекрасном. Ждет от жизни самого лучшего.

– …

– Люси, расскажи про остров.

– О моей поездке?

– Нет, когда они вдвоем ездили. Расскажи все.

– Ноги уже болят. Вернемся домой, сниму туфли и все тебе расскажу.