Текст книги "Час отплытия"

Автор книги: Мануэл Феррейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

И вот теперь случай представился. Фонсека Морайс бродил по острову, который некогда, вероятно, стоял на торговом пути, и пироги везли соль с западного побережья Черного континента в торговый порт Тимбукту. Бесконечная равнина, первозданная тишина и бесхитростная, застывшая, как в замедленной съемке, жизнь маленького острова помогли ему мысленно воссоздать быт далеких предков. Капитаном Морайсом овладела смутная тревога. Его неудержимо влекло к дальним странствиям. Нет ничего прекраснее, чем свобода и безрассудная смелость. Ему уже давно осточертело сновать на своем паруснике между островами. Призвание зеленомысца – открывать неведомые земли, плыть по бурным морям… До него уже дошли слухи о неверности Беатрис. Насколько они достоверны, он не знал. И вот на пустынном острове Сал он наконец почувствовал себя птицей, вырвавшейся из клетки. У него есть парусник, и он может плыть куда захочет…

Телеграмма губернатора, настаивавшего на срочной погрузке, снова вывела Фонсеку Морайса из терпения. И когда он поднимался на борт парусника, решение его уже созрело. Он отправится в Соединенные Штаты, или в Бразилию, или, еще лучше, в Аргентину. Корабль подставил паруса ветру и взял курс на северо-восток. Но, выйдя в открытое море, капитан Морайс, словно протрезвев, повернул на юго-восток, к родному архипелагу. (И теперь еще Фонсека Морайс иногда вспоминает о своем намерении эмигрировать. Порой он рассказывает об этом друзьям, немного присочиняя. «Вы представить себе не можете, ребята, у меня было такое ощущение, будто меня увозит невольничий корабль». И первый весело над собой смеется, хотя сам не до конца убежден, что был прав, отказавшись от такой блистательно-безумной затеи.)

25

Вот и опять вернулся из рейса Шико Афонсо со своей гитарой. А когда возвращается Шико Афонсо, вечерний город принадлежит ему и его товарищам. Шико теперь водит дружбу не с теми, что когда-то учились вместе с ним в лицее. Новые приятели – ребята, пропахшие густо смоленными лодками и пивнушками, просоленные морским прибоем.

Раскачивающейся походкой моряков идут они по городу в поисках развлечений и любви, знакомства с девушками, танцующими для приезжих «канкан».

Договорились собраться в пивнушке у Нуны. Вот сначала пришел один, за ним другой. Потом еще один, и еще. Со скрипками, гитарами, кавакиньо. Все они друзья Шико Афонсо – Лела, Фрэнк, Валдес, Мандука. Самым последним появляется Тониньо, он всегда приходит позже всех, ему нравятся только самбы. Морны годятся, лишь когда хочешь поухаживать за девушкой. А вот самба – танец компанейский. Кружась в самбе, сразу вспоминаешь разгульное веселье, кутежи и пирушки с друзьями. Вот почему Тониньо ценит самбы превыше всего. Спев самбу, друзья выпили по стакану грога, которым угостил их Нуна. Захмелев, подняли страшный шум. Позвали Нуну, требуя еще грога, но тот отказал наотрез; тогда, пошатываясь и хохоча во все горло, они покинули его заведение и принялись стучаться в двери других пивнушек, отчаянные, словно им сам черт не брат. В одиннадцать часов вечера город будто вымер, и только компания Шико Афонсо бродит по улицам, останавливаясь под окнами знакомых девушек, чтобы спеть серенаду.

На острове голод. Отгрузка угля прекратилась. Умолк колокол «Ойл компани», обычно звонивший беспрестанно – динь-дон, динь-дон. Да, настали другие времена. Корабли в гавани появляются поодиночке, да и то изредка. Нет кукурузы, нет угля, поэтому нет и кораблей. А вот грог с Санту-Антана доставляют исправно, и выгружают его на побережье в Матиоте, с лодок, легко ускользающих от снисходительного надзора таможенников.

Нет кукурузы, нет угля. Нет дождя. Работы тоже нет. Но и дня не проходит, чтобы не привезли грог с Санту-Антана, и делают это отчаянные ребята, преследуемые голодом и полицией контрабандисты.

Компания Шико Афонсо бродит по улицам Минделу, встречая на пути знакомых парней, и вдруг, завернув за угол, сталкивается с доктором Сезаром Монтейро. Тот очень рад встрече. Этот сорокавосьмилетний мужчина чувствует себя среди молодежи почти счастливым. Рассказывает о недавно сочиненной им морне, даже вполголоса напевает ее, как в былые времена своей юности, когда он учился в Коимбре. Ему радостно, что вокруг него молодежь, он берет у Шико Афонсо гитару и вместе со всеми поет морну, точно их ровесник. И вот разговор заходит о политике, тут уж Сезар садится на своего конька: обвиняет, разоблачает, делится свежими анекдотами, услышанными от лиссабонских друзей, и с воодушевлением говорит о Ромене Роллане, «совести века», о том, в какое интересное время они живут, – все это не очень понятно ребятам, но слушают они с вниманием, согласно кивая головами.

Порой по слабо освещенной улочке уже заснувшего города проходит какой-нибудь полуночник. Вот из темноты вдруг выплывает смутно различимая фигура. Показывается старик, опираясь на палку, он еле волочит ноги. Они поравнялись с ним. Да это же Мошиньо! «Глядите-ка, ньо Мошиньо собственной персоной! Но ваш дом далеко отсюда, ньо Мошиньо! Квартал Монте-де-Сосегу совсем в другой стороне».

Как обычно, старик пьян, и его давно не принимают всерьез. Он ходит из дома в дом, выпрашивая поесть, и бывает счастлив, если удается разжиться стаканчиком грога. Речи его утратили былое остроумие и отдают хвастовством, да и что взять с пропойцы?

«Послушайте меня. Нынешние парни не чета прежним, никуда они не годятся. Вы ведь понятия не имеете о жизни. Все бы вам только проказничать да лодырничать. А вот во времена моей молодости и впрямь были стоящие люди, даже сравнивать нечего. Вы как думаете? Послушайте же меня, человек я образованный, в лицее учился. Все доктором меня величают, так или нет? Все вы тут, наверное, понимаете, что это такое. Поэтому и должны слушать меня. Ах, если б не нога, я бы вам показал, кто такой Мошиньо».

Он с трудом выдавливает слова, тягучие, пропитанные вином. В который уж раз выказав свое презрение к окружающим и обвинив их во всех смертных грехах, он удаляется, все так же опираясь на палку. Теперь он бредет обратно, сам не зная куда.

Бедный Мошиньо, совсем из ума выжил. Доктор Сезар помнит ньо Мошиньо еще юношей – тогда тот отличался красноречием, уж кто-кто, а Мошиньо мог блеснуть. И позднее, будучи зрелым мужчиной, он пользовался большим авторитетом. Где бы он ни появился, ему всюду оказывали почет и уважение. Мошиньо давал дельные советы, лечил от разных болезней, особенно любил он детей.

Теперь же Мошиньо совсем опустился, и повсюду за собой влачит он свою неизлечимую страсть к алкоголю и больную ногу. Нередко дети бегут за ним вслед и улюлюкают. Он пытается отогнать их, а если они не отстают, принимается хныкать, вызывая этим насмешки. «Откуда им знать, кто я. Эй, послушайте, я ведь лицей окончил!»

Доктор Сезар приветливо прощается с ними и уходит. Они же направляются в переулок, где живет ньо Жоазиньо, и стучатся в дверь жалкой лачуги, залатанной жестью.

И вот перед ними тесная комнатушка. Низкий потолок, грязные стены, изъеденный жучком пол, небольшой стол в углу и скамейки вдоль стен. На них сидят солдаты. Тусклый свет керосиновой лампы, полумрак, воздух спертый, тяжелый запах потных тел. Четыре обнаженные девушки стоят парами друг против друга. Упершись руками в бока, они раскачиваются из стороны в сторону, повторяя полные грации движения под пылкие слова коладейры. Девушки восклицают: «Кола! Эй, кола!» Постепенно они входят в азарт, и танец, поначалу походивший на ритуальный, оживляется, становится современным, энергичным. Ах, как выразительны движения девушек! Ах, как сладок грог с Санту-Антана – за него платят солдаты. Ритм все учащается, и девушки в исступлении, словно объятые безумием, извиваются, то сгибаясь, то выпрямляясь, их темные тела блестят от пота…

И тут Шико заметил сидящую в другом углу комнаты Ниту Мендонсу, свою знакомую из толпы беженцев с Сан-Николау. Он сразу узнал ее и почему-то почувствовал себя несчастным. Сказал об этом Мандуке, и тот, не отдавая себе отчета, решил вдруг прекратить шумное веселье. «Разве это прилично, чтоб девушки с его острова вытворяли такое? Неужели у них не осталось ни капельки стыда?» Шико его возмущение показалось нелепым. Девушкам приходится зарабатывать себе на жизнь, и чего Мандука взбеленился, точно с цепи сорвался? Шико кивнул Ните. Та уже узнала матроса с парусника.

– Привет! Как поживает «Покоритель моря»? – засмеялась девушка, лукаво поглядывая на Шико.

– Так, значит, и ты занимаешься тем же?

– А что мне остается? Такова уж, видно, моя судьба.

Заметив, что девушка одета, Шико Афонсо спросил:

– А ты разве не танцуешь?

– Нет. Тело женщины свято.

Один из солдат не спускает с них настороженных глаз.

– Этот вояка имеет на меня виды, – говорит Нита.

Разглядывая ее, Шико Афонсо поражается, как она пополнела и похорошела. Нита слегка подкрасилась, и в ней нет ничего от прежней, изможденной беженки с Сан-Николау.

– Не зевай, пользуйся случаем, милая. Ты имеешь успех.

– Ну, успех тут имеют только военные.

– Так не теряйся же, у нас их полным-полно.

– Постараюсь. Только мне советуют ехать на Сан-Томе.

– Опять вместе с голодающими?

– Да. Говорят, их переправляют туда чуть ли не каждый день.

К ним подходит Мандука. Остальные ребята уже ушли.

– Оставь девушку в покое, Шико. Идем отсюда.

Но Шико Афонсо не двигается с места.

– Значит, ты собралась на Сан-Томе?

– А что мне остается, подумай сам. Солдаты на Сан-Висенти платят гроши. Только на англичанах и можно хорошо заработать, но здесь их мало, и что в них проку. А на Сан-Томе ангольцы просто с ума сходят по креолкам. И мне не придется еще работать, раз там много денежных людей. Скоплю немного деньжат и тогда открою пивную на Сан-Висенти, тут ведь моя родина.

– Да у тебя, как я погляжу, губа не дура.

– Я по горло сыта всем этим. Надоела такая жизнь. Хочу, чтоб у меня был муж. А эти солдаты так осточертели, что и передать не могу.

– Шико, да оторвись ты наконец от своей красотки! Ведь уже ночь на дворе.

– Возвращайся один. Я хочу побыть с тобой, – шепчет ему на ухо Нита и, засмеявшись, показывает в улыбке красивые зубы.

Шико и Мандука уходят. В лачуге остаются только солдаты.

И опять идут ребята по улицам города, пьянея от грез «о далеких странствиях. Бунтует их мятежная, удалая юность, растрачиваемая впустую.

Как знать, не будет ли и она такой же бесплодной, как эта выжженная земля на склонах гор?

26

А теперь заглянем-ка в центральную часть города в тот же вечер и час. К примеру, в клуб, «Гремио». В «Гремио» постоянно полно народу. Тут собралась местная элита, завсегдатаи-офицеры, их жены и случайные посетители. Они развлекаются игрой в бридж, пьют виски или джин с тоником, курят, острят или флиртуют.

Вот группа, среди которой и Фонсека Морайс, встревожена болезнью старого Себастьяна Куньи. Себастьян Кунья – это глава одного из самых процветающих торговых домов на Сан-Висенти. Его накопленное в течение долгих лет богатство составляют земли, прочая недвижимость и деньги в банке. А также торговый дом.

Человек этот вышел из низов. И не скрывает этого. Начал он свою карьеру с мальчика на посылках, ловил в порту клиентов – моряков и солдат – для публичных домов. Грузил уголь, был приказчиком в лавке, перепродавал контрабандные товары. Жил впроголодь. А во время войны 1914 года ловко провернул рискованнейшую аферу с древесиной, которую заполучил себе в собственность в результате бог весть каких хитроумных махинаций. Вот тогда-то он и пошел в гору. Карабкался все выше и выше и наконец основал собственную фирму. Теперь он почетный член клуба «Гремио», входит в правление Зеленомысского соляного общества. Даже ничтожное образование – Себастьян Кунья с грехом пополам умел читать и писать – не помешало ему играть главную роль в комиссиях по проведению важных государственных мероприятий. Одних восхищали его деловая хватка, монашески строгий уклад жизни и ставшая его второй натурой страсть к экономии. Другие, напротив, осуждали его за жадность, за то, что он платил служащим мизерное жалованье. И не прощали ему спекуляций на бирже и ростовщичества. Особенное возмущение у всех вызывало то, что в такой страшный голод его амбары стояли полным-полны продуктов, он продавал их по бешеным ценам и наотрез отказывал в кредите тем, кто не мог купить за наличные. Поэтому бедняки дружно ненавидели Кунью. Не могли простить ему жестокости. Разумеется, не у одного Себастьяна Куньи склады ломились от съестных припасов. Но гнев народа был обращен в первую очередь против него. Против него и Армандиньо Невеса. Потому что Кан и Зека д’Алмейда вели дела иначе: больше платили своим служащим, проявляли порой снисхождение.

Когда Фонсека Морайс вошел в клуб «Гремио», его» друзья говорили о болезни Себастьяна Куньи. Потом пошли навестить старика. Возвращаясь от больного, они встретили на улице Жуку Флоренсио. Поздоровались. Доктор Сезар приветствовал его тоже, и Жука, расплывшись в подобострастной улыбке, всем своим видом показывал, что не держит зла и вовсе забыл, как тот поносил его когда-то.

Старику и в самом деле было плохо, но не настолько, как говорили. Доктор Сезар, обычно настроенный воинственно – порой его будто кто за язык тянул, чтобы позлословить, – не скрывал восхищения. Старик произвел на него сильное впечатление. Приподнявшись на постели, он вспоминал случаи из своей богатой событиями жизни, жестикулировал, в нем чувствовалась железная воля и стойкость духа. И хотя ему и перевалило уже за семьдесят, энергии этого человека могли бы позавидовать молодые.

Восхищение доктора Сезара прямо-таки обрадовало Жуку Флоренсио. Он почувствовал внезапную симпатию» к Сезару и, шагая рядом, порывался взять его под руку. Ведь нельзя же враждовать вечно. Было время, когда он просто не мог выносить Сезара, боялся его. А вот сегодня Жуке приятно его общество, и теперь их почти ничто не разделяет.

А когда все приятели пошли по домам, каждый своей дорогой, и доктор Сезар на прощание пожал ему руку, как обычно, дружески и непринужденно, Жука был вне себя от счастья. Однако на душе у него было неспокойно. Охваченный противоречивыми чувствами, в полном одиночестве блуждал он по улицам и думал. После долгих колебаний Жука постучал, несмотря на поздний час, в двери дома доктора Майи.

– Я долго думал о разговоре, что был у нас с вами на днях – о докторе Сезаре Монтейро, – и пришел к выводу, что немного погорячился. Возможно, его слова, бросающие тень на политику нашего правительства, были просто необдуманными.

Доктор Майя посмотрел на него с недоумением. Что он имеет в виду? Преданность Жуки можно было сравнить разве что с его наивностью или осторожностью. Майя разглядывал своего осведомителя через очки с толстыми стеклами – они искажали лицо, делая его чудовищно безобразным. Жуке стало ясно, что надо объяснить подробнее: он просто неправильно истолковал слова Сезара. Доктор Майя, немногословный по складу характера, упорно хранил молчание и холодно смотрел на него, словно требуя: «Ну, выкладывай откровенно, что-то я тебя не совсем понимаю».

– Видите ли, доктор Сезар человек нервный, это всем известно, и часто говорит то, чего сам, в сущности, и не думает.

Доктор Майя попытался скрыть охватившую его досаду. Но все же резким тоном спросил:

– Так как же, сказал он или не сказал то, о чем вы, мой друг, в прошлый раз здесь поведали?

У Жуки не хватило мужества опровергнуть свои же собственные слова, ведь это могло бросить тень на него самого.

– Но ведь вы же знаете, сеньор доктор Майя, нет на свете человека, который бы объективно смотрел на вещи, все мы жертвы своего настроения. И, признаюсь, я, быть может, обрисовал вам портрет доктора Сезара одной черной краской. В данный момент я весьма об этом сожалею.

Майе захотелось выругать его как следует. Нет, подумать только, каков наглец, черт бы его побрал. Но он сдержался. Этого делать не стоит. Конечно, Жука осел, кто же в этом сомневается, по такие люди приносят пользу. Ослы всегда приносят пользу, подумал доктор Майя. Он предложил Жуке сигарету и, пока они курили, постарался перевести разговор на другую тему. Вскоре Жука откланялся, так и не поняв, что же думает его покровитель об этом, вызванном раскаянием, поступке.

27

И снова «Покоритель моря» рассекает штормовые волны между островами архипелага.

Плывет парусник – массивный, медлительный, но зато надежный. Спокойно и уверенно подчиняет он себе морскую стихию. Старый, неуклюжий, но сделанный на совесть, свежевыкрашенный, корабль может выдержать натиск любого шторма. Ведь несет он нелегкую службу – поддерживает постоянную связь между всеми десятью островами; люди видят в нем своего друга, он вселяет в них надежду. И, несмотря на свою неказистую внешность и неповоротливость, это работяга, каких мало.

Беатрис по-прежнему была словно околдована. Ничто не могло нарушить идиллию, так любили они друг друга и такие предосторожности предпринимали, чтоб никто не догадался об их встречах. Особенно опасались они Маниньо, с того вечера, когда он будто что-то заподозрил. Только от ньи Венансии они не сумели ничего скрыть. Проницательная, знающая жизнь, опытная в любовных делах, она вскоре обо всем догадалась. И однажды, когда их отношения уже не были для нее тайной, она по-матерински посоветовала племяннице соблюдать крайнюю осторожность, дав понять, какой опасности та себя подвергает. Почему бы Беатрис не прекратить эти свидания? Нет ничего надежнее семейного очага. Если верить предчувствию Венансии, город не простит ей измены мужу. «Все это красивые слова, тетушка. Красивые, полные благоразумия и доброжелательности…» Но они-то и причиняют ей боль. Беатрис и сама все понимала, однако противиться судьбе было свыше ее сил и она плыла по течению.

А время летело, вернее, раскрывалось, как цветок, в насыщенных нежностью и страстью мгновениях, о которых она прежде и понятия не имела. Поэзия заполняла теперь почти весь ее досуг. Томик стихов лежал всегда под рукой, хотя было мало общего между любовью, ворвавшейся в ее жизнь, и отчаянием одиночества Флорбелы^[12]. «О если бы тебя увидеть вновь, в часы томительной и сладостной истомы…»

Примирившись с самим фактом, Венансия старалась предоставить им возможность насладиться мгновениями запретного счастья. Она не скрывала сочувствия. Зло содеяно. Кому это под силу – бороться с судьбой?

28

И в самом деле, кому под силу бороться с судьбой? А новость, да еще с красочными подробностями и добавлениями, молниеносно облетела город. Это была одна из тех новостей, которых так не хватало Минделу. Прошлой ночью прапорщика Вьегаса привезли в госпиталь в очень тяжелом состоянии. На лице у него зияли две глубокие раны. Новость передавалась из уст в уста, версии о мотивах покушения были самыми различными, а одна из них была уж вовсе необычной: утверждали, что здесь, несомненно, пахнет политикой. Вьегас военный, стало быть, виной всему бунтовщики.

«Бунтовщики!» – язвительно улыбался доктор Сезар. Что бы ни случилось, во всем виноваты местные жители. Сам Тенорио Энрикес с Телеграфа возмущенно отверг такое предположение: вот подлецы! Теперь еще и коренное население впутывают в свои дела.

Жука благоразумно помалкивал, не ввязываясь в споры. Тем не менее он воспользовался случаем, чтобы через газету обрушиться с угрозами на тех, кто пытался нарушить спокойствие города. Сугубо из тактических соображений. Он тут же смекнул, откуда ветер дует. Все это из-за Беатрис. Ему бы и невдомек, если б он не видел всего сам. Не видел своими глазами, как в тот вечер в доме Венансия прапорщик целовал Беатрис.

Для Беатрис настал один из самых горьких моментов в жизни. Сколько предстоит ей еще пережить? – спрашивала она себя бессонными ночами, и шум прибоя пугал ее.

Узнав о случившемся, Венансия буквально остолбенела от ужаса. Она тут же послала за племянницей.

– Это Маниньо, тетушка, – заявила Беатрис. – Маниньо с дружками! Никто не разубедит меня в этом.

– Маниньо?!

– Да, тетушка. – И она заплакала. – Маниньо нас подозревал и подкараулил Вьегаса ночью под кокосовыми пальмами в квартале Салина. Маниньо хоть и мой брат, но он человек злобный, как сам дьявол.

Нья Венансия, как умела, утешала ее. Но и она потеряла покой, ведь теперь уж всякое могло случиться. Даже ветер и солнце, клубы пыли и гудок одиноко стоящего в порту грузового судна навевали на нее безысходную тоску.

29

Маниньо перестал появляться в доме Беатрис. Но однажды вечером они встретились на улице, и он как ни в чем не бывало поздоровался с «сестренкой Беатрис». Она тоже заговорила с ним приветливо, будто ничего не произошло. Даже настойчиво стала звать в гости, осведомилась, не нуждается ли он в деньгах. Ясное дело, они ему как нельзя кстати, сестренке Беатрис это известно. Не всякий день – праздник, зато деньги всегда деньги, и тратить их можно в любое время. Против сестры Маниньо ничего не имел. Вся его ненависть сосредоточилась на прапорщике, который, пользуясь отсутствием Фонсеки Морайса, развлекался по ночам с его женой. К Вьегасу Маниньо действительно испытывал злобу и со всей яростью излил ее в ту ночь. Подкравшись к прапорщику, он собирался прикончить своего врага – ему все еще чудился шорох, который он тогда услышал в комнате Беатрис. И не убил Вьегаса лишь потому, что не рассчитал удара.

Может ли Маниньо ее выдать? Беатрис очень этого опасалась, даже когда он ушел от нее довольный, с деньгами в кармане, хотя даны они ему были – заметим, между прочим, – с отвращением. Никогда не простит ему Беатрис жестокости. Двоюродный брат разрушил ее счастье и готов в любой момент подставить под удар ее семейную жизнь, Венансия помогла племяннице, добившись для нее разрешения навещать Вьегаса в госпитале. Врачи не скрывали тревоги. Раны опасные. Если начнется заражение, то медицина будет бессильна. И вот тогда вспомнили о совсем новом, но уже примененном в США лекарстве. Говорили, что оно буквально творит чудеса. Срочно телеграфировали в Лиссабон и просили прислать оттуда пенициллин самолетом – быть может, все-таки еще удастся спасти прапорщика.

Вьегас по-прежнему был без сознания. Каждый раз Беатрис возвращалась из госпиталя, едва сдерживая слезы. Горькие мысли не оставляли ее. Ведь в тот раз, когда она увидела брата на улице, ей пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не плюнуть ему в физиономию… Нужно сдерживать свой гнев. Что ее ждет, если Маниньо проговорится? Ведь Фонсека не пощадит ни ее, ни любовника, даже если тому и удастся выжить. Стоит Маниньо проговориться кому-нибудь, и по Минделу тотчас поползут слухи. И тогда до пропасти только один шаг.

А Фонсека Морайс уже вернулся из плаванья. Как бы между прочим несколько дней спустя он обмолвился при ней о происшествии с прапорщиком. Подробности его, казалось, не интересовали. И Беатрис успокоилась. Наконец-то она начала верить, что после бури наступит затишье.

30

Когда же появится этот самолет с чудодейственным лекарством? Вот что занимает теперь весь город, и с нетерпением ожидающие самолета жители Минделу волнуются за прапорщика. За человека, который был так варварски изувечен кем-то под покровом ночи. Кто этот убийца, никому не было известно. На месте преступления не осталось ни малейшего следа, хотя полиция не сидела сложа руки и уже арестовала нескольких подозрительных субъектов. А прапорщику уж и вовсе не было нужды помогать полиции. Хотя еще той ночью он догадался, кто на него напал.

И вот однажды вечером, впервые в истории острова Сан-Висенти, в Минделу приземлился самолет. Над бухтой Порто-Гранди несколько десятилетий назад Гадо Коутиньо и Сакадура Кабрал пролетали во время своего исторического перелета, который связал две страны, омываемые Атлантическим океаном, – Бразилию и Португалию. На мысе воздвигли потом столб с надписью в честь этого события. Однако еще ни один самолет не касался крылом земли Минделу. Сможет ли он приземлиться? Какое место выбрать для его посадки? Наверное, лучше всего песчаное побережье, у самого моря, где англичане, избегая нежелательных контактов с местным населением, проводят свой уик-энд, флегматично играя в гольф, и вид у них бывает такой надменный, такой истинно британский, что кажется, будто они у себя на родине, а не за тридевять земель. Ранним утром сюда пришли солдаты с топорами и лопатами, срыли небольшие холмики и вырубили опаленные засухой деревца, расчистили и выровняли площадку – и к вечеру уже была готова импровизированная посадочная полоса, на нее должны будут приземлиться отважные воздухоплаватели, которые спасут жизнь человеку, в судьбе которого принимал участие весь Минделу.

Спешно сооруженный километрах в двух от города, около Лазарето, аэродром в четыре часа дня уже принял праздничный вид. Там собралась тьма любопытных. Еще бы! Ведь самолет приземлится в Минделу. Ровно в шестнадцать часов показалась сверкающая металлом в синеве неба птица. Сделав несколько заходов, спускаясь все ниже, она наконец приземлилась под восторженные крики людей. Посадочная полоса получилась вовсе не такой уж удачной, как сказал пилот офицеру, ответственному за ее строительство.

Однако все это уже было неважно. Зеленомысцы поверили теперь, что прапорщик будет спасен. И спасен благодаря действенной помощи муниципалитета. По крайней мере так утверждала пресса. Но порой раздавались кое-где ядовитые насмешки, раздраженные реплики, неясные намеки… Положение было напряженное, да и случай весьма подходящий для злых языков. О чем-то шептались в кварталах Салина, Монте-де-Сосегу, в портовых трактирах и пивных, что-то пробуждалось и набирало силу там, где жили солдаты, эмигранты, грузчики, матросы, босяки, контрабандисты, бандиты, бездомные, безработные и голодающие с других островов. О чем шептались они темными вечерами, что пробуждалось и набирало силу, понять было пока нелегко, потому что голоса эти приглушал страх.

Случалось, однако, что кое-кому надоедало молчать, и раз уж начинался разговор, то на поверхность тут же всплывали явные несообразности. На первый взгляд, все вроде бы ясно. Прапорщик, конечно, выздоровеет. Если надо, потратят целое состояние, чтобы спасти этого человека, ведь жизнь его дороже любых сокровищ на свете. Да, все это истинная правда. Только позвольте тогда спросить, а что же будет предпринято для того, чтобы предотвратить смерть тысяч креолов, которых голод острой косой косит по всему архипелагу? Что будет предпринято для их спасения? Вопрос этот был на устах у всех.

31

Однажды ночью полиция арестовала доктора Сезара. Все уважали и любили этого человека. Он никогда не скрывал своих взглядов, а его чувства совпадали с чувствами большинства зеленомысцев. Его устами говорил сам народ. Только народ не нашел бы таких подходящих слов, чтобы выразить свои мысли. Или побоялся бы это сделать.

Доктор Сезар арестован. Вот хороший урок тем, кто болтает, не думая о последствиях. Теперь-то они притихнут. И они действительно притихли, по крайней мере некоторые. Но кому под силу обуздать возмущение народа, достигшее предела?

Когда Жука Флоренсио пришел навестить нью Венансию, она вышла к нему заплаканная.

– Что же такое у нас творится, Жука? Доктор Сезар добрый человек, народ в нем так нуждается.

Жука кивнул в знак согласия.

– Вероятно, произошло какое-то недоразумение, Венансия, – сказал он.

– Вы только подумайте, Жука. Доктор Сезар был таким хорошим преподавателем. Он радел за успехи студентов, заставлял их учиться, никто не смел прогулять его лекции. А ведь сколько профессоров, равнодушных к студентам?! Пускают все на самотек. И представьте себе, никто их не арестовывает. Что же это такое, Жука? Народ возмущен, и совершенно справедливо. Никто уже не понимает, что происходит на Островах. Над нашей землей будто тяготеет какое-то проклятие.

– Успокойтесь, Венансия. Разумеется, вы правы. Надо обязательно что-то предпринять.

– Жука, вы, кажется, в хороших отношениях с сеньором Майей. Он человек влиятельный, вы можете поговорить с ним насчет Сезара?

– Именно об этом я сейчас и думаю. Только видите ли, Венансия, доктор Майя не уполномочен один решать такие вопросы. Ему необходима санкция из Лиссабона.

Жука кривит душой, ведь распоряжение из Лиссабона тут абсолютно ни при чем. Приказ об аресте заготовили здесь, в Прае, и, можно сказать, по его милости. Но в этот момент ему хочется сделать что-нибудь для доктора Сезара. По разным причинам. Прежде всего потому, что у него самого рыльце в пушку, и потом нья Венансия так ласково его просит. А угождать Венансии – для него теперь, пожалуй, самая большая радость в жизни. Все произошло так неожиданно. Как он мог увлечься Венансией, если знаком с ней не один десяток лет? Жука колеблется. Может быть, признаться ей в своих чувствах? Но, увидев ее затуманенные от горя глаза и слезы на щеках, он понимает, что теперь не время для любовных признаний.

– Куда же повезут доктора Сезара?

Говоря откровенно, Жука Флоренсио понятия об этом не имеет. В Праю? В тюрьму Таррафал? Не знает, честное слово, он не знает.

– Как меня все это тревожит! – восклицает Венансия.

Нья Венансия не может взять в толк, как могло случиться подобное в ее родном Минделу. Беда никогда не приходит одна, говорит пословица. Доктор Сезар не вор, не мошенник, почему же его арестовали? Доктор Сезар любит резать правду-матку в глаза, этого у него не отнимешь. Он не таит своих мыслей. Чистосердечный человек, без пороков, без лицемерия. Он не откладывает на завтра то, что хочет сказать сегодня. Что в этом дурного? – вопрошает в простоте душевной Венансия.

– Жука, я сама хочу поговорить о Сезаре Монтейро с доктором Майей. Нельзя оставлять друзей в беде.

Жука успокаивает ее. Он попытается все уладить. Кое-что предпримет, может быть, даже поговорит с доктором Майей. Не волнуйтесь, нья Венансия. Его арестовали всего на несколько дней (как знать, дней или месяцев? – думает про себя Жука). Когда Жука собрался уходить, Венансия предложила ему чаю с булочками. Жука охотно соглашается, садится поудобнее в кресле, наслаждаясь гостеприимством своей давней знакомой. Но тут ему делается немного не по себе, в нем заговорила совесть. Венансия тут же замечает перемену в его настроении и думает, что Жука больше не держит зла на Сезара, что она растрогала его и он переживает, подобно ей, этот неожиданный арест.

Выпив чаю, он долго болтает о том о сем, наконец начинает прощаться. Извиняется, что должен уйти так скоро: он решил кое-что предпринять.

Что же именно Жука решил предпринять? Да ровным счетом ничего, это ясно как божий день. Он спешит домой, запирается у себя в кабинете. Сидя в кресле-качалке, Жука Флоренсио размышляет, строит планы. Но все его планы никуда не годятся – доктор Майя даже слушать его не захочет. А вдруг самого Жуку в чем-то заподозрят? Вдруг ему перестанут доверять? Да, положение у него сложное.