Текст книги "Час отплытия"

Автор книги: Мануэл Феррейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

«Ходили слухи, будто он уехал в Бразилию и там попал в неприятную историю в местечке Санто-Андре, неподалеку от Сан-Пауло. Будто он приволокнулся за одной девчонкой, а ее ухажер, бразилец, всадил в него нож». – «В кого, нья Жожа? В Пидрина?» – «Да, в Пидрина». – «Как же это? Ведь я встречался с Пидрином в Луанде». – «Так мне рассказывала моя двоюродная сестра Кандинья».

Вас интересует, как возникла идея устроить этот праздник у Мирандиньи? Фирмино Гусиные Лапы, молодой человек, принимавший участие в битве при Мукабе – видите, он там, у окна, наклонился к проигрывателю, ставит новую пластинку, – так вот, этот молодой человек вместо с Жижи и адвокатом Титой на подозрении у властей, поговаривают, что он якшается с террористами, хотя никто не знает наверняка, правда это или нет. Однажды под вечер они напились пива, хорошо закусили и стали придумывать, чем бы заняться. Тита позвонил Мадурейре, полицейскому комиссару при прокуроре Республики: «Знаешь, твой двоюродный братец Фирмино тут набедокурил, так что приезжай поскорей, а не то у него отберут водительские права». Тот сразу примчался. И взбеленился, когда узнал, что все это выдумка и Фирмино ничего не натворил. Тут Жижи и осенило: «Раз уж Фирмино избавился от неприятностей, давайте отпразднуем это событие». – «Где же мы это отметим, Жижи?» Тот не смутился. Он никогда не смущается. Жижи решил: «У Мирандиньи дома». Они отправились к Мирандинье. «Понимаешь, – говорит Жижи, – Фирмино избежал крупного скандала, его едва не посадили в тюрьму и не лишили водительских прав, надо бы это спрыснуть». Мирандинья позвонил одному, позвонил другому, и народ собрался. Кое-кто сам пришел. Пронюхали откуда-то. Знаете, как это бывает? Паренек прогуливается у подъезда, слышит музыку, видит ярко-освещенные окна, смекает, что люди веселятся, поднимается в лифте, стучит в дверь, спрашивает такого-то или такую-то, входит, и дело в шляпе.

Пока Пидрин раскуривает трубку, я сравниваю его, нынешнего, с Пидрином тех дней, когда происходило судебное заседание в Минделу. Все случилось оттого, что однажды вечером он потерял голову из-за Зулмириньи, продувная бабенка водила Пидрина за нос, словно была честной девушкой, а сама-то давно уже стыд потеряла, с кем только не путалась. Теперь у нее куча детей от разных отцов, да еще случайных любовников целый хвост. А Пидрин превратился в совершенно другого человека, стал кутилой и соблазнителем молоденьких девушек, любит вкусно поесть, да, он превратился в обывателя, вид у него теперь самоуверенный – мужчина, знающий себе цену. Он усвоил манеры солидного человека, повидавшего жизнь и умудренного опытом, ничего не осталось в нем от тогдашнего, одурманенного страстью Пидрина. «Если вы тронете меня пальцем, я убью вас!» – крикнул он капитану Крузу, и действительно заколол бы его ножом, если б не вмешался сержант, – ведь в ту минуту буйствовал не он, Пидрин, а вселившийся в его тело дух, как утверждала на суде нья Жожа; тетка Пидрина, давно уже переселившаяся в мир иной, сказала об этом во время спиритического сеанса у ньо Лусио Алфамы, нья Эрмелинда, жена ньо Ноки, тоже подтвердила, что слышала ее голос.

«Значит, Пидрин жив и здоров?» – «Нет, он был жив и здоров». – «Стало быть, Пидрин умер?»

Боже мой, мне такая мысль и в голову не приходила! Я беру со стола стакан виски, подношу ко рту и нарочно медлю с ответом, тетушка Жожа, охваченная нетерпением, выжидающе глядит на меня.

Теперь уже никто не танцует. Гости едят, пьют, ведут беседу, флиртуют, дремлют, мечтают, шепчутся, выбирают пластинки, насмешничают, болтают вздор, рассказывают анекдоты, восторгаются, хвастаются, острят, отдыхают и, может статься, – откуда нам знать? – где-нибудь в укромном уголке на кухне, в кладовой или в ванной комнате, за дверьми или за шкапом обнимается какая-нибудь парочка, прижавшись друг к другу и учащенно дыша. А сейчас все взоры обращены на брата хозяина, Жулиньо Миранду, и молодежь, и старики слушают, как он читает свое любимое стихотворение «Со^[24] Санто» ангольского поэта Вириато да Круша. «Это я, – говорит Жулиньо, – открыл Вириато да Круша, когда приехал в Луанду». Так оно и было на самом деле. Да, по приезде в ангольскую столицу Жулиньо развернул кипучую деятельность: не раз выступал с лекциями, участвовал в работе киноклуба, писал стихи, вступил в секцию культуры. Но ему приходилось служить, а служба предъявляла свои требования. Жулиньо постоянно разъезжал по стране – будь они неладны, эти поездки, – был в Бенгеле, в Маланже, в Лобиту, потом судьба забросила его на юг, почти на край света, и Жулиньо Миранда сделался бродягой – таков удел сыновей Зеленого Мыса. Без гроша в кармане, усталый, разочарованный, измученный одиночеством – друзей у него почти не осталось, – с опустошенной душой, мертвой, как тишина, он был на грани отчаяния. Затем Жулиньо возвратился в Луанду. Началось февральское восстание^[25], в городе стало опасно находиться. На каждом шагу баррикады, повсюду солдаты в защитной военной форме. Мало-помалу Жулиньо оставил поэзию и увлечение киноклубом, бросил прежние хлопоты и беготню по жаре и предался более приятным занятиям – пирушкам, попойкам, ища успокоение в беззаботной, не обремененной никакими обязанностями жизни, его не привлекал однообразный каждодневный труд. Где взять мужество и неутомимо продолжать идти по пустыне, где обрести бесстрашие, чтобы оказать сопротивление солдатам в защитной форме? Теперь Жулиньо любит обсуждать с приятелями футбольные матчи, выписывает из метрополии спортивную газету. И только когда он находится среди своих, среди земляков, в нем порой вновь загорается затаенный в груди огонь. Он знает, что здесь никто его не выдаст – соотечественники на предательство не способны. Жулиньо мысленно возвращается к временам детства и юности на Островах Зеленого Мыса, к временам своего приезда в Луанду, когда он призывал товарищей к борьбе против колонизаторов, он и теперь еще сохранил в сердце чистоту и приверженность прежним идеалам. Он мысленно возвращается к годам учения в лицее, к временам остросоциальной поэзии.

Вот со Санто идет…

Солидная трость в руке.

Массивная золотая цепь под лацканом пиджака.

А в кармане у него – ни гроша.

Жулиньо читает наизусть, голос его звучит мягко, почти нежно.

Когда со Санто проходит по улице,

Все выглядывают из окон.

«Добрый день, куманек…»

Жулиньо так понятна тоска, охватившая со Санто, человека в прошлом влиятельного и могущественного.

Со Санто был богачом…

Полновластным хозяином муссека.

Крестным отцом бесчисленных ребятишек.

А уж любовниц у него было без счету

· · · · · · · · · · · · · · ·

Со Санто

Задавал пиры для всей округи.

Свадьбу дочери праздновал целую неделю.

Крестный отец бесчисленных ребятишек округи – вот каков был размах мулатов былых времен. Потом пришли белые, захватили власть. «Это мое, убирайся отсюда вон!» (впрочем, говорить вслух о таких вещах опасно, неприятностей потом не оберешься). И со Санто, горемыка, стал бедняком, без гроша в кармане. Тоску по минувшим дням, по былому величию, боль за загубленную жизнь со Санто его кровный брат по расе, Жулиньо Миранда, ощущает всем сердцем.

«Так, значит, он не умер?» – спрашивает меня Жожа с нетерпением. Я беру со стола стакан виски, подношу ко рту и нарочно медлю с ответом, тетушка Жожа охвачена нетерпением, она выжидающе глядит на меня. Наконец я говорю: «Его убили». – «Как убили?!»

«Подумать только, такая пропасть еды, а ведь уже четыре часа утра», – сказал Пидрин.

Рабле: «Требухи, сами понимаете, получилось предостаточно, да еще такой вкусной, что все ели и пальчики облизывали. Но вот в чем закорючка: ее нельзя долго хранить, она начала портиться, а уж это на что же хуже! Ну и решили все сразу слопать, чтобы ничего зря не пропадало»^[26].

Пидрин: «Пирушка продолжалась и на следующий день. Был праздник св. Браза. Это было три недели назад, в субботу, мы пировали у Луза Монтейро, осталось вдоволь закусок. Решили праздновать св. Браза и в воскресенье. И снова осталось много еды. Праздник продолжался и в понедельник, и отметили мы его, ей-богу, еще веселей. Знаете, кого я здесь встретил на днях? Я тут же узнал его, хотя и не виделся с ним много лет. Я был немного под мухой и решил подойти представиться ему, а потом сказать пару теплых слов по-креольски. Но получился бы черт знает какой скандал, а ведь нас обоих пригласили в гости. Нельзя же устраивать сцены в доме у друзей. Иногда необходимо взять себя в руки. Это был тот самый судья-индиец, доктор Нарананайке, что судил меня на Саосенте. Ну и шуму наделал тогда этот процесс, что и говорить! Вы помните тетушку Жожу, сестру хромой Фаустины, она выступала свидетелем защиты? Молодец баба! Однажды, уже после суда, нья Жожа сказала мне: «Пидрин, ты всегда был парень с головой, как тебя угораздило выкинуть такое? Поверь мне, я слов на ветер не бросаю, это совершил не ты, в тебя вселился злой дух». Нья Жожа увлекалась спиритизмом и не пропускала ни одного сеанса у ньо Лусио Алфамы, у него на Рабо-де-Салина был огромный барак, помните, наверное? Я призадумался над ее словами: пожалуй, она и впрямь права. Странные вещи со мной творились, взять, к примеру, историю с моей родной теткой, что умерла, когда я еще был совсем несмышленышем. Значит, я действительно стал тогда жертвой злых сил, слава богу, что теперь они оставили меня в покое. Не следует впутываться в чужие дела, не то привлечешь к себе внимание выходцев с того света».

Да, я прекрасно помню, как нья Жожа приводила на суде слова покойной тетушки Пидрина – ее дух заговорил во время спиритического сеанса у ньо Лусио Алфамы. У этого Лусио Алфамы всегда собиралось народу видимо-невидимо. В те времена на Зеленом Мысе не было специальной полиции, а священники предпочитали ни во что не вмешиваться. Один из них, ньо падре Франсиско, даже сложил с себя сан, сделался протестантским пастором, а потом отрекся и от протестантства, застолбил местечко на рыночной площади и преспокойно торгует бананами, апельсинами и ямсом, продает овощи, разводит кур, даже рыболовством не пренебрегает, а теперь еще нашел себе подружку с острова Сан-Николау, возможно, он когда-нибудь и сам станет спиритом, как знать, и не такое случается… В те годы жилось спокойно, полиция не совала всюду свой нос и никого не притесняла. Это сейчас полицейских на Островах полно, просто наваждение. Нья Жожа не пропускала ни одного спиритического сеанса, разве что по болезни, она сама признавалась мне, что в Лиссабоне ей очень не хватает этих сеансов, и пока не удалось узнать, устраивает ли их кто-нибудь.

Около председателя разместилось главное ядро, создающее силу флюидов – силу спиритического притяжения; по краям – те, что пришли искать исцеления от хвори или избавиться от сглаза и наговора. Ньо Лусио начинает санс:

– Отче наш, дух Вселенной, озарите нас своим светом, ведь мы чтим ваши законы, установленные здесь и на других планетах…

Комната наполняется шепотом, все молятся в надежде обрести путь к истине и счастью.

– Великий очаг, Жизнь Вселенной, нам известно, что ваши законы возвышенны и не материальны, и мы подчиняемся им, как и все сущее во Вселенной…

Молящиеся поминают Великий очаг, призывают ангела-хранителя, пресвятую деву и Иисуса, нервы напряжены, тела содрогаются, молящиеся трясут головой, поводят плечами, отгоняя тех духов, что явились без приглашения, и ищут очищения от скверны, дабы принять иных духов – несущих радость, покой, исцеление от болезней. Тем временем ньо Лусио Алфама дает испить то одной, то другой женщине воды с флюидами – с ее помощью снизошедшее на них откровение станет более ясным и доступным для разумения.

Время шло, время бежало, духи спускались с небес, кружили поблизости, обнаруживали свое присутствие – и добрые, и зловредные; в кого-то вдруг вселялась чужая душа, и все видели, все понимали, чья это душа и что ей надобно; и, когда на Мари Куину снизошла благодать, она неожиданно закричала: «Люди! Дух закатил мне пощечину!» Началась кутерьма, люди стонали, пели, мололи чепуху, рыдали, брюзжали, смеялись, бессвязно бормотали, стонали и охали, и, когда всеобщее возбуждение достигло высшей точки, ньо Лусио Алфама внезапно положил всему конец, и вновь воцарилась тишина. Злые духи только о том и думают, какую бы сделать гадость людям, и потому ньо Лусио Алфама стучал палочкой по столу и властным голосом призывал соблюдать порядок – иначе сеанс был бы сорван, а кое-кто из его участников на несколько дней, месяцев или, может быть, даже на несколько лет попал бы под влияние духов тьмы, и тогда страждущие навсегда утратили бы мужество. Вот почему ньо Лусио Алфама безжалостно изгонял мятежных духов: «Вон! Вон отсюда! Что тебе здесь надо? Зачем ты хочешь смутить наш покой? Убирайся, убирайся с глаз долой! Негодяй! Дьявол!» И духи повиновались, исчезали, в комнате устанавливалась тишина, и нья Жожа клятвенно уверяет, что в тот день она слышала – явственно слышала – голос Эрмелинды, жены ньо Ноки, тетки Пидрина, дух которой вселился в нью Мари Куину. Эрмелинда утверждала, что в той истории с капитаном виноват не Пидрин, отнюдь нет, а Мане Педро, и все поняли, что это не Пидрин хотел всадить нож в капитана Круза, а Мане Педро, бандит, совершивший на Санту-Антане в голодные времена немало злодейств: он натягивал на себя козью шкуру, чтобы его не узнали, уходил в горы и там грабил, убивал местных жителей, а тела несчастных сбрасывал вниз со скалы. Все обращались в бегство, едва заслышав о приближении Мане Педро. Никому не удавалось поймать его, а потом он переселился на Саосенте и стал промышлять тем, что грабил иностранные суда в гавани. Однажды Мане Педро пырнул ножом какого-то шведского матроса, и тогда вся команда набросилась на него, его схватили, связали руки-ноги, прикончили и с проклятиями швырнули труп в океан – как будто его смыло с палубы волной. Тела Мане Педро никто никогда больше не видел, а душа его неприкаянная бродит по белу свету, так ему, значит, было на роду написано. Видно, дух Мане Педро вселился в тело Пидрина, и Пидрин едва не всадил нож в капитана Круза. Известно, что Мане Педро ненавидел военных, видеть их не мог, даже на картинках, поэтому Жожа была твердо уверена, что вовсе не Пидрин, сын тетушки Мари-Аны, замахнулся ножом на капитана Круза. Она не могла сказать этого на суде – ей запрещала вера. Она боялась, что спиритический центр в Бразилии, чего доброго, попросит у нее отчета или на нее обрушится гнев какого-нибудь мерзкого духа и она никогда больше не уснет сном праведницы, никогда больше не узнает радости в жизни, а то и разума лишится. С такими серьезными доводами трудно не считаться, кто же станет возражать! Должно быть, именно по этой причине Пидрин неожиданно заключил наш разговор о нечистой силе такими словами: «Колдовство, сглаз, привидения или оборотни не вызывают у меня страха, но не стоит чересчур много рассуждать о спиритизме, эдак можно невзначай накликать злых духов из нижнего астрального поднебесья, ведь они бродят по свету и только и ждут подходящего случая, чтобы поиздеваться над простыми смертными. Так вот, я встретил судью-индийца в доме высшего судейского чиновника Оливейры Гама. Я его и прежде иногда видел, только он не узнавал меня или притворялся, что не узнает, а я делал вид, будто понятия не имею, кто этот сукин сын. Знаете, наши земляки в Луанде преуспевают, по крайней мере так утверждают коренные ангольцы. Конечно, это не совсем так, но то, что зеленомысцы оказались в основном на хороших должностях, я сам могу подтвердить. Ангольцев это, безусловно, задевает, и я их вполне понимаю. Они оканчивают учебные заведения и едут искать работы к черту на кулички, сами не знают куда. Зеленомысец отправляется в Анголу, анголец – в Мозамбик, мозамбиканец – в Гвинею и тому подобное. Но в то же время немало наших соотечественников живет в муссеках, под открытым небом, не имея крыши над головой; каждый надеется, что ему вот-вот повезет, но счастье обходит стороной. Я был моряком. Полмира объездил. Побывал в портах Африки, Средиземного моря, в Макао, на Тиморе, в Сингапуре, в Гонконге, посетил Гоа и Бомбей. Эти места сильно отличаются от наших, они так не похожи на нашу родину, что порой трудно разобраться, что там происходит. В каждом порту драки, пьяные потасовки. В Бомбее я оказался участником страшного скандала, хотя не я был его зачинщиком. Захожу я однажды в «Тадж-Махал», первоклассный ресторан, построенный еще во времена британского владычества, а швейцар при входе указывает мне на табличку: «Negroes not admited^[27]. «Ну какой же я негр?» – искренне удивился я. Швейцар молчит. «Молчащей собаке доверять не следует», – подумал я и говорю: «Послушайте, я не негр». Тогда он ткнул пальцем в мое лицо и в мои волосы, такой-разэтакий, а сам-то во сто крат черней меня. Я ему твержу, что я португалец, и упорно стою на своем. Вдруг откуда ни возьмись ему на подмогу подоспели два индийца – жалкие людишки, – хотели было меня схватить и вытолкать за дверь, да не тут-то было. Я уже порядком нагрузился. Подпустил я их поближе и как залеплю швейцару по физиономии. Он и охнуть не успел, как я отделал его в лучшем виде. Поднялся шум, явился полицейский и забрал меня в отделение. Я проспал там всю ночь, а под утро смылся, ибо более близкое знакомство с индийскими тюрьмами меня не привлекало. Теперь скажите на милость, как вам кажется, правильно я поступил?» Наверное, Пидрин никогда не сможет стать смирным. Непокорство у него в крови. Я слышал, нья Жожа говорила, будто это влияние Мане Педро или какого-то другого бунтаря, вероятнее всего преступника с Санту-Антана, – его дух бродит неприкаянный в христианском мире и не оставляет Пидрина в покое. «Существуют такие духи, – уверяла нья Жожа, – мерзкие духи, что вселяются в человека и не оставляют его в покое до конца дней, и тому ничего другого не остается, как идти к психиатру прочистить мозги – иного выхода нет». Пидрин к психиатру не ходил и мозги не прочищал, однако мало-помалу его слава драчуна и забияки стала тускнеть. Никогда ничего нельзя предугадать заранее. И вот вам: из портового рабочего, мальчика на побегушках Пидрин превратился в степенного буржуа.

«Знаете, нья Жожа, Пидрин погиб при трагических обстоятельствах. Он пристрастился к охоте. Однажды он отправился на автомобиле поохотиться, вместе с ним были инженер Ваз и Жижи. Пидрин вышел из машины, они остались. Вдруг на дорогу выбежала горная антилопа. Инженер Ваз прицелился и спустил курок в тот самый момент, когда Пидрин привстал из-за кустарника, чтобы тоже выстрелить. Пуля инженера Ваза размозжила Пидрину голову. Трагическая получилась охота, нья Жожа». – «Подумать только – Пидрин погиб! Конечно, против судьбы не пойдешь. Как говорится, человек предполагает, а бог располагает».

Уже пять часов утра. Гости один за другим начинают незаметно расходиться. К наступлению дня праздник закончится. Впрочем, никогда ничего нельзя знать наперед. Все может затянуться и до самого вечера. Звонок в дверь, и в дом к Монтейринье вваливается новая компания. Это неожиданное появление новых людей либо расстроит, либо, напротив, оживит пирушку. Итак, в дом вваливается компания, и мы видим, что это дружки инженера Ваза. Или, выражаясь общепринятым здесь языком, орава Жо. Я уже несколько раз порывался открыть дверь, услышав звонок: мне все время казалось, что он должен прийти, и действительно, Жозе Ваз явился, когда его уже никто не ждал. Вот он стоит передо мной, невысокий, очень живой, он и впрямь похож на птичку-невеличку филили. Это Жожа прозвала его Филили! Ох уж этот Жо! Стоит ему заглянуть в дом хоть на минуту, все вокруг начинает искриться весельем. Он является обычно неожиданно, и вместе с ним в дом врывается радость, но случаются иной раз и непредвиденные осложнения. Его появление одинаково может привести и к хорошему, и к дурному. Смотря по обстоятельствам. От чего это зависит?! Прежде всего от количества выпитого им виски. Жо около тридцати лет, он отбыл воинскую повинность, окончил университет и поселился в Анголе.

«Трудно поверить, что вы и Жо знакомы. Бывают же на свете чудеса. Он заходил ко мне в гости, когда еще учился в университете, на факультете права. Парень он вспыльчивый, прямо порох, но добрый, этого у него не отнимешь. Однажды моя служанка рассказала, что звонили по телефону, спрашивали господина Ваза, а она ответила: «Господин Ваз ушел на Бесправный факультет». – «Твоя правда, Биа, – сказал ей тогда Жо, – здесь, в Лиссабоне, я вечно пребываю в состоянии бесправного». Он, бедолага, очень страдал от постоянной нехватки денег, даже официантам дать на чай было нечего. Я часто подбрасывала ему деньжонок, и он исправно возвращал долг. Вы же знаете, Жо всегда был задирой. Маленький, щуплый, но ко всем цеплялся. И ему частенько доставалось на орехи. Я прозвала его Филили – есть такая пичуга у нас на Островах, сама крохотная, а задирает больших птиц. Боже мой, кто бы мог подумать – Пидрин и Жо! Я их обоих хорошо знала, была им как мать. Я слыхала, что Жо не дурак выпить. Не хлебнул ли он, часом, своего любимого грога, перед тем как ехать на охоту?»

Где бы Жо ни появился, там сразу начинается оживление. Ему все равно, какая компания. Его это не волнует: в любом обществе он чувствует себя как дома. О том, что существуют условности, ему нечего и говорить. Одним он нравится, другие его только терпят, но никто не считает его чужаком – чего нет, того нет. Добрых друзей у него хоть отбавляй. Но случается, на инженера Ваза находит особый стих и он начинает куролесить, действуя всем на нервы. Вот он направляется прямо к Мариазинье Баррето. Она не замужем, окончила исторический факультет университета и заведует сейчас отделением статистики. На Островах Зеленого Мыса Мариазинья преподавала в лицее, но ей вздумалось попытать счастья в Анголе. Однако здесь ее ждало разочарование. Кто на Островах назвал бы эту девушку мулаткой? Ведь зеленомысцы все смуглые. И потом, что это за понятие для нас – цвет кожи? А здесь девушку с темной кожей каждый час, каждую минуту подстерегают неприятности. Время от времени Мариазинья заходит к своей кузине Луизе Перпетуа, пытается найти у нее утешение, но это ей не удается. Сыновья у Луизы светлокожие, с каштановыми волосами, тонкими чертами лица, младший – голубоглазый, у старшего глаза как маслины, и все равно их называют мулатами, цвету кожи здесь придают важное значение, он определяет все.

В Анголе мало кому из нас нравится. Тут все нам не по душе. Конечно, со временем привыкаешь, приспосабливаешься, земляки друг у друга находят поддержку. Только это и помогает примириться с такой жизнью. Вот, например, Кандинья Фейжо – она давно бы уж сбежала из Луанды в Лиссабон, да муж ее занимает в Анголе видное положение, хорошо зарабатывает. «Милая моя, я отсюда не уезжаю потому, что люблю широко пожить». Так говорит Кандинья Фейжо, а кто упомянет о Кандинье Фейжо, непременно вспомнит еще Коншинью и многих других. Впрочем, не все одинаково думают, кое-кому тут и в самом деле пришлось по вкусу. Нашелся один зеленомысец, который научился развлекаться за счет других. Это инженер Ваз. Ему удалось обнаружить уязвимое место у соотечественников – цвет кожи, – и он любит задирать их, затрагивая эту тему. Главная жертва Жо – Мариазинья. Это все знают. «Голубушка, ты чернокожая, я чернокожий, и те ничтожные людишки, что вертятся у нас под ногами, – тоже черные». – «Жо, запомни хорошенько, не стыдиться своего цвета кожи – это вопрос совести каждого из нас». А он твердит свое: «Жители Островов Зеленого Мыса – черные. Все мы африканцы, и нечего нам нос задирать». Да, он явно закусил удила. Все знают его манию изводить людей. В такие минуты лучше держаться от него подальше. Однако это легко сказать, но нелегко сделать. Стоит инженеру Вазу нагрузиться виски, и он начинает болтать все, что вздумается, и доводить земляков до белого каления. Он давно нашел их слабое место и теперь жалит безо всякого снисхождения. Одни смотрят на него с презрением, мол, парень с причудами, другие горько усмехаются: Жо в своем репертуаре, третьи стискивают зубы, чтобы не выдать своего раздражения. Вот Жо прицепился к Пидрину. «Здоро́во, Пидрин! Да ты у нас стал настоящим мужчиной. Как она, жизнь-то?» – «Жизнь моя, приятель, что кофе у бедняка – сегодня сладкий, завтра горький». И Жо начинает разглагольствовать о давних приключениях Пидрина. «Осторожней выбирай слова, Жо, постарайся не задеть Пидрина», – советует Мариазинья. Она давно уже привыкла к безрассудным выходкам этого повесы, случается, конечно, и обижается на него всерьез, но чаще не сердится на его насмешки. И в самом деле – стоит ли лезть в бутылку? Жо парень видный, умеет вести себя, когда хочет, неженатый, веселый, получает солидный оклад в «Минеранголе» – двадцать пять конто^[28] – и может жениться на любой, кто бы ему ни приглянулся. Однако Мариазинья не в его вкусе. Она подошла бы ему как любовница – если она не прочь, пусть только намекнет, – но жениться на ней – дудки, от этого уж увольте. Цвет кожи у нее очень красивый, напоминает зрелый финик, но она чуточку полновата. Не вдохновляет, хотя изюминка в ней определенно есть, ее зеленые глаза – как бездонный омут, наверное, приятно их целовать, гладкие каштановые волосы – такие мягкие с виду, должно быть, приятно их гладить. И Жо скачет, словно птичка филили около приманки, прыгает, клюет, но внезапно расправит крылья и упорхнет. Сколько людей, столько и характеров. Инженер Жозе Ваз заигрывает с одной, перебрасывается шутками с другой, со всеми танцует, нежно прижимает партнершу к себе. «Ты моя тихая радость!» – ведь лесть испытанный прием, – и девушка тает, но тут же острое словцо инженера повергает ее в смущение, заставляет залиться краской, известное дело, у этого болтуна язык без костей. «Знаешь, крошка, женщина без мужчины – то же, что гитара без струн». Девушка вспыхивает. Примечай, парень, к тебе неравнодушны, ты входишь в доверие. Однако там, где почва менее податливая, он продвигается медленнее, действует исподтишка, добивается заметных результатов и вдруг, в мгновение ока, когда его жертва меньше всего этого ожидает, смывается. Он исчезает на неделю, полмесяца, месяц или больше. Куда девался Жо? Кто знает, может быть, замкнулся в своей раковине, никто его не видел или видел мимоходом, как он ехал с друзьями в автомобиле, а кто-то встретил его однажды вечером мертвецки пьяного, и вдруг в один прекрасный день без предупреждения, без приглашения Жо врывается в дом как ураган. И только переступит порог, как становится душой общества, веселый, насмешливый, непутевый Жо.

«Да, Жо не дурак выпить. Не хлебнул ли он часом своего любимого грога, прежде чем отправиться на охоту?» – «Чего не знаю, того не знаю, нья Жожа. Но что-то никто мне об этом не говорил». – «А как наказали Жо за убийство Пидрина?» – «Дело разбирали в суде и осудили Жо условно, а потом взяли на поруки. Решили, что Пидрин был сам виноват. У Жо оказался свидетель, который это подтвердил».

Я замолк, и тетушка Жожа глубоко задумалась.

Я уже говорил, что Жо давным-давно исчез из нашего поля зрения и, когда он вошел, поздоровался со всеми и принялся, как обычно, злословить, все сразу оживились.

А где же Мариазинья? Мими Жоана и Дулсе Рибейро ревнивыми глазами следили за ними обоими. Столько дурочек за ним бегает, а он и внимания не обращает! Мариазинья сказала Жо, что собирается провести отпуск в Европе. И он тут же принялся изводить ее: «Деточка, место чернокожего, место африканца – здесь, в Африке, на своей земле». – «Жо, перестань грубить, ты просто невыносим! – Она сделала предостерегающий жест. – Надо бы тебе пить поменьше». Но у Жо, как известно, ни стыда, ни совести, и он с лукавым видом парирует удар. «Чем стыдить меня, лучше поцелуй. Впрочем, если тебе нравится, можешь как угодно обзывать меня, брань на вороту не виснет. Как стемнеет, нам с тобой будет совсем хорошо, ведь в темноте нас не видно». – «Как ты можешь считать себя африканцем, если кожа у тебя белая? Пусть уж это звание останется за мной». – «Ну и сказанула! Это я-то белый? Мне такого и во сне не снилось». Мариазинья снова сразила его. Но Жо не признает себя побежденным и заливается смехом. Он хочет, чтобы его считали черным, или, как принято теперь говорить, африканцем, – и наконец находит неопровержимое доказательство: «Погляди-ка, дурочка, на мои волосы». Волосы у Жозе Ваза короткие, скорее светлые, чем темные, мелко вьющиеся – не прямые и не волнистые – и стоят торчком. Однажды, когда он еще учился на юридическом факультете, какой-то студент воткнул ему в волосы огромный железный грубо сработанный гребень, привезенный родственником из Соединенных Штатов, но Жо с презрением отбросил этот гребень, и зря: такие волосы только гребнем и расчешешь. Как бы то ни было, инженер Жозе Ваз хочет, чтобы его считали африканцем. Родина Жо – Острова Зеленого Мыса, там он родился и вырос, там окончил лицей. В крови у него небольшая примесь негритянской крови, с первого взгляда и не определишь, что он мулат. Но Жозе Ваз хочет, чтобы его считали африканцем. Он не желает быть хуже других. Жо часто цитирует высказывания Лумумбы, Сартра, Фанона и других сторонников теории негритюда. Фанон для него – высший авторитет. Стоит кому-нибудь начать разговор о Сенгоре, Жо тут же прерывает собеседника: «А вы знаете, что говорит Фанон? Деколонизация – всегда насильственный процесс». А если ему случится оказаться среди интеллигентов, вы непременно услышите: «Знаете, Фанон считает, что в данный момент самой насущной проблемой для африканской интеллигенции является формирование нации».

«Так, значит, существует свидетель гибели Пидрина?» – «Да, это Жижи. Правда, он был тогда под хмельком, но, тетушка Жожа, даже если Жижи навеселе, он никогда не теряет способности соображать. Жижи был приятелем и Пидрина, и Жо. Но на суде он всячески выгораживал Жо». – «А у Пидрина остались дети?» – «Ну, были ли у Пидрина дети или нет, один он мог это знать. Ведь Пидрин был холостяком». – «Подумать только, Пидрин – холостяк. А уж как он всегда увивался за женщинами! Правильно говорят, судьба жестоко смеется над человеком». – «Должно быть, потому он и не женился, что слишком любил женщин, нья Жожа. Хранить верность одной-единственной, вероятно, казалось ему скучным. О Пидрине ходили разные слухи. Конечно, болтали много лишнего. Особенно когда заходила речь о странных обстоятельствах его гибели. Жо в то время ухаживал за одной девушкой и хотел на ней жениться. Она была дочерью военного, славная такая, стройная, как стебель маиса. Поговаривали, будто и Пидрин тоже приволокнулся за ней и якобы между ними даже что-то было». – «Стало быть, Жо совершил преднамеренное убийство?» – «Доказать это, конечно, никто не может. Злые языки утверждали, будто он намеренно убил Пидрина. Жо испугался не на шутку и решил оградить себя от наветов. А не то ему бы худо пришлось. Угодил бы на каторгу, и еще не известно, вернулся ли бы он оттуда живой. Мне кажется, Жо не способен застрелить человека из ревности, хотя быть уверенным ни в чем нельзя». – «По-моему, Жо ни за что бы этого не сделал. Он хороший парень. Хотя бывает иной раз, сама жизнь толкает человека на преступление». – «То-то и оно. А в порыве ревности можно черт знает что натворить. Можешь и убить, сам того не желая». – «Ах ты, господи, страсти какие! Вот уж воистину судьба каждого в руках божьих». – «Разговоры о гибели Пидрина еще и теперь не смолкли». – «И что же говорят?» – «Никто не верит». – «Что Жо невиновен?» – «Вот именно». – «Да, жизнь каждого из нас окутана тайной. Один господь знает все про всех, а мы – только про свою жизнь».