Текст книги "Час отплытия"

Автор книги: Мануэл Феррейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Пожалуйста, скажите, кто они такие?

– Это безработные, – ответил ей таможенник.

– Безработные?!

– Да, те, у кого нет ни работы, ни крыши над головой.

Безработные. Голодающие. Значит, на Сан-Висенти тоже голодают? И тут силы оставили ее. Ее всю обдало холодным потом…

Она ничего не видит. Где это она? Что с ней? Господи, да что же с ней такое? Помогите, ну хоть кто-нибудь, помогите!

Коншинья упала на набережную. И больше не поднялась.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, ее тело увезла санитарная карета из муниципальной больницы.

16

– Но все же мы добрались до Сан-Висенти, и вот благодаря нье Венансии я здесь. Мне так жаль тех, у кого в Минделу нет ни родственников, ни знакомых. Вот уж поистине несчастные люди. Взять хотя бы Коншинью. Я ведь так и не успела ее повидать. Нья Венансия, а вы не знаете, что стало с Коншиньей? Я о ней так беспокоюсь. Ведь она, бедняжка, здесь одна-одинешенька.

Биа Диниш говорила без умолку, она была так рада, что страшные, голодные дни на Сан-Николау отошли в прошлое и она осталась жива.

– Как это Коншинья рискнула поехать на Сан-Висенти, не имея здесь ни знакомых, ни родственников? – удивился прапорщик Вьегас.

– Сеньор, на Сан-Николау такой страшный голод! Люди умирают там буквально каждую минуту. Упадут на землю – и конец. У нее, как и у многих других, не было вызова, и пришлось ей пробраться на корабль тайком. Не умирать же с голоду. А капитан Морайс – человек добрый, он их пожалел, доставил на Сан-Висенти.

Биа Диниш много чего порассказала прапорщику. Он узнал от нее, что даже дюжины таких парусников, как «Покоритель моря», не хватит, чтобы вывезти с Сан-Николау голодающих людей; узнал, что на Сан-Николау люди едят коренья, листья, кору… Прапорщик задавал Бие Диниш все новые вопросы, и она подробно рассказывала об опасном путешествии по штормовому морю, вспомнила историю ньо Мошиньо о траве федагозе, поведала о внезапном припадке Ниты Мендонсы, о родах Коншиньи и о многом другом.

Однако вскоре старую служанку сморила усталость, и она, извинившись, пошла спать.

Прапорщик не сводил глаз с Беатрис, она тоже украдкой на него поглядывала.

Нья Венансия задумалась. Она глубоко переживала рассказ Бии. Постепенно у нее созревал план. Как только губернатор приедет в Минделу – а его ждут уже давно, – она добьется приема и откровенно выскажет ему все, что она думает, что накипело у нее в душе. Чем она еще может помочь своему народу, она всего-навсего слабая женщина. Однако Острова Зеленого Мыса – ее родина, и судьба жителей острова Сан-Николау – это и ее судьба. Это трагедия всего ее народа.

О господи, какая же горемычная наша земля!

17

Однако такая ли уж она горемычная, эта земля?

В эту смутную пору, когда весь мир будто вверх дном перевернулся, Острова Зеленого Мыса переживают трудные времена.

Дожди стали выпадать реже, но с засухой надо бороться, проявляя терпение и мужество, которых нашему народу не занимать.

Зеленомысец должен наконец понять, что он обладает завидным богатством, источником которого служат окружающие нас моря, и научиться использовать его.

Сознавая свою ответственность перед народом, правительство принимает различные меры, направленные на преодоление кризиса. И надо признать, что многое уже достигнуто. Созданное на Островах Общество помощи голодающим распределяет среди бедных похлебку, а недавно разработана еще одна эффективная мера – перевозка наиболее остро нуждающихся на другие острова. Правительство намерено ассигновать крупные суммы для приведения в порядок шоссейных дорог, мостов и т. д. В настоящее время обсуждаются и другие меры, призванные способствовать тому, чтоб наш народ вновь вышел победителем из грандиозного сражения с засухой, обрушившейся на архипелаг.

Жука Флоренсио

18

– Вы только поглядите, что за мерзость он тут накатал, – возмущался доктор Сезар, показывая знакомым газету со статьей Жуки Флоренсио. – Народ голодает, а этот кретин сотрясает воздух благоглупостями! Министр сдуру брякнул что-то о рыбной ловле, Жука пришел в дикий восторг, подхватил эту чепуху и пытается ввести в заблуждение простаков. Я его, голубчика, знаю как облупленного. Экономистом, видите ли, вдруг заделался.

Доктор Сезар открыто говорил об этом не только со своими друзьями. Он издевался над статьей Жуки всюду – в лицее, на главной площади Минделу. Сезар честил Жуку на чем свет стоит, Жуку и всех тех, кто намеренно закрывал глаза на катастрофическое положение в стране.

Доктора Сезара поддержали лицеисты. Во втором номере издаваемой ими газеты «Рассвет» они подвергли сокрушительной критике произведения новоиспеченного экономиста. Со свойственной молодости горячностью лицеисты заявили, что молодежь давно уже по горло сыта разного рода очерками и статейками, которые пытаются навязать читателю чужое мнение. Всем было ясно, о каких очерках идет речь. И конечно, парни дорого поплатились за смелость. Когда они явились в типографию за отпечатанными экземплярами газеты, их не пустили даже на порог. Таково было указание властей. В лицей явился Жука Флоренсио, чтобы призвать молодежь к порядку.

– Вы молоды, ребята. Вы думаете, что у ваших ног весь мир. Но как вы ошибаетесь! Позволю себе напомнить, что в жизни вам предстоит преодолеть столько трудностей. И конечно, вам еще может понадобиться помощь взрослых. В другой раз будьте осмотрительнее, – предупредил их Жука.

Однако лицеисты и слышать не хотели об осмотрительности. В их возрасте обычно все говорят в лоб, без уверток. Их мечта – брать пример с честных людей своей родины, не думая о том, как отразится это на их карьере.

– Вы испортите себе будущее, – увещевал их Жука. – Скоро вы окончите лицей. Чтобы добиться успеха, получить хорошую должность, вам будут необходимы покровители, влиятельные знакомые. Учтите это.

Во втором номере «Рассвета» недвусмысленно говорилось именно о такой беспринципной политике, что вызвало на острове большой резонанс. Жука угрожал молодым «смутьянам» полицией. Окруженный горсткой своих приспешников, он выступал с речами на главной площади, не скрывая, что возмущен.

Полиция не арестовала лицеистов, Жука Флоренсио не избил их палками, как угрожал, но выпустить третий номер газеты им уже не удалось.

Доктор Сезар похвалил лицеистов за стойкость, призывал продолжать борьбу. «Необходимо избавить народ от унижений, вернуть ему национальное достоинство. Молодежь не должна, не имеет права пассивно наблюдать трагедию народа!» – говорил он на главной площади, в лицее, в фойе кинотеатра – по всему Минделу. И речи его, несмотря на предупреждения друзей, становились все более неосторожными.

А что же происходило в Салине, квартале бедняков с их лачугами из жести и обрезков древесины? На первый взгляд как будто ничего особенного. Да, это только на первый взгляд.

19

Наступил сезон дождей. В добрые старые времена осенью начинались нескончаемые ливни. Драгоценная влага радовала сердца. На Островах два благодатных сезона, первые дожди выпадают в июне и июле. Жаждущая воды земля с готовностью впитывает в себя ее животворную силу. По всему архипелагу разрастается густая, темно-зеленая кукуруза, папайя, гуайява, манговые и мандариновые деревья гнутся под тяжестью спелых и ароматных плодов. Словно благословение божье нисходит на землю, одевая ее в зеленый наряд и осыпая дарами. Но если в октябре, когда зеленомысцы ожидают урожай, дожди запаздывают, они впадают в отчаяние.

Этой осенью, уповая на чудо – возврат дождей, – даже самые бедные жители острова Сан-Висенти посеяли семена прямо в сухую почву. На Островах так поступали из века в век. Прапорщика Вьегаса изумляло их упорство. Ему было трудно понять, что подвигает людей на такой тяжкий труд. Ему была неведома жестокая борьба за существование, что заставляла их вскапывать мотыгой небольшие клочки земли на крутом склоне горы, родившейся из застывшей лавы.

Итак, пришла пора, когда в добрые старые времена обычно начинался второй сезон дождей, долгожданных благодатных ливней, обещающих богатый урожай. Но остров по-прежнему походил на раскаленную жаровню, по которой, обливаясь потом, брела нищета. И уж конечно, Общество помощи голодающим не могло спасти никого от голода своей похлебкой.

В это время Жука Флоренсио опубликовал свою новую статью. Большая часть местной интеллигенций не придавала никакого значения тому, что он говорит или пишет. Но однако, постоянное искажение фактов в его заметках возмущало многих. Тенорио с Телеграфа при встрече с Жукой не пощадил его самолюбия. «Что ж, поздравляю, Жука. Стало быть, тебе удалось одним росчерком пера покончить с голодом на Островах Зеленого Мыса».

Изворотливый Жука Флоренсио, разумеется, сделал вид, будто не понял намека, и пригласил Тенорио распить бутылочку. Но Тенорио послал его ко всем чертям.

Доктор Сезар объявил Жуке Флоренсио беспощадную борьбу. Но уж если Сезар поднял такой шум, то почему бы ему самому не написать в ответ собственную статью и не вывести обманщика на чистую воду или, на худой конец, почему бы ему не пойти к Жуке и объясниться с ним начистоту? Многие задавали доктору Сезару такой вопрос. Да и в самом деле, отчего бы Сезару этого не сделать? Может быть, его недруги полагают, что он боится? В таком случае они глубоко ошибаются. Просто никто не опубликует его статью. Цензура! Разве можно обойти ее? Но в конце концов, пренебрегая всякой осторожностью, Сезар явился в департамент, которым заведовал Жука.

– Прежде чем катать этот вздор, тебе следовало перекреститься! – воскликнул доктор Сезар и швырнул газету со статьей Жуки прямо ему на стол. – Лучше вытереть руки о грязную стену, чем об этот листок, исписанный твоими глупостями.

Не ожидавший такой яростной атаки, Жука остолбенел от изумления.

– Ты ведь не дурак. Как же ты не можешь понять, что твое поведение недостойно честного человека? – Гневный тон Сезара подействовал на Жуку угнетающе. – Послушай, что я тебе скажу. Ты оскорбляешь наших земляков.

Наверное, доктор Сезар не в своем уме. Каким это образом он, Жука, оскорбляет своих соотечественников?

– Да что же я такого сделал?!

– Твои льстивые, подхалимские статьи позорят нас.

Надеясь смягчить суровость Сезара, Жука попытался оправдаться.

– Молчи! Что может быть хуже предательства! – прервал его Сезар.

– Да какой же я предатель, доктор Сезар?

– Иного имени ты и не заслуживаешь.

Сезар нахлобучил на голову шляпу, скомкал злополучную газету и бросил ее в корзину для бумаг.

– Но вы должны объяснить мне, что это значит, сеньор!

– Хватит с тебя и этого, возьмись наконец за ум, пока не поздно.

Доктор Сезар уже спускался по лестнице, и шаги его, тяжелые, четкие, гулко звучавшие в тишине, отдавались у Жуки в груди ударами молота. Жука застыл в замешательстве. Целый вихрь разрозненных и тревожных мыслей бушевал у него в голове. Он никак не мог сосредоточиться, чтобы написать хотя бы строчку на бумагах, которые надо было отправить немедленно.

Предатель! Подумать только, это его, Жуку Флоренсио, который так много сделал для своей родины, для соотечественников, посвятив им массу книг и статей, назвали предателем! Никому не дано права, даже самому доктору Сезару, утверждать этакое. Только за пределами архипелага, в метрополии, его самоотверженные усилия находили должную поддержку и понимание. А на родине его обвинили в предательстве! Он нервно расхаживал по кабинету. Что у доктора Сезара дурной нрав и что он всегда отличался язвительностью, известно всем, однако Жуке никогда и в голову не приходило, что Сезар посмеет говорить с ним в таком оскорбительном тоне.

Жука схватил шляпу, трость и вышел. По дороге из департамента домой он решил заглянуть к своему покровителю Майе, влиятельному человеку. Стоит Жуке только захотеть – вот именно, стоит ему только захотеть, – и карьере доктора Сезара придет конец. Жуке не составит труда упрятать Сезара за решетку. Иного такой негодяй и не заслуживает. Может быть, Сезар и догадывается, какой властью и влиянием обладает Жука Флоренсио. Один росчерк пера – и доктор Сезар конченый человек, он бесследно исчезнет с лица земли, как в воду канет. Ладно, бог с ним, Жука не станет ему вредить. Он докажет, что не такой уж он мстительный, каким его, вероятно, считают. Однако Жуке Флоренсио необходимо было излить кому-нибудь душу. Кому же? Он принялся перебирать в уме своих знакомых. Только один человек способен его понять и поддержать в такую недобрую для него минуту. Только один. Кто же? Разумеется, нья Венансия.

20

Она сидела совсем близко от него, на расстоянии вытянутой руки. Если бы собраться с духом, если только осмелиться, он бы теперь узнал, любит ли его Беатрис.

– Который час? – спросила она, чтобы прервать молчание.

В открытые окна врывался прохладный ветерок, несущий с собой запах морского прибоя. Тишину в доме нарушал только голос Венансии, отдававшей какие-то распоряжения кухарке Жоане и Вии Диниш. От Беатрис исходил нежный, волнующий аромат. Грудь ее мягко вздымалась и опускалась. Карминно-красное платье с большим вырезом подчеркивало золотистый оттенок смуглой кожи, словно впитавшей тепло солнца и свежесть бриза. Платье было очень коротким, и закинутые одна на другую ноги казались особенно соблазнительными. При одном взгляде на них у прапорщика невольно возникали греховные мысли.

Они с Беатрис никогда до этого не оставались наедине. Можно ли упустить такой случай? Если он не проявит инициативы, Беатрис встанет и уйдет, и тогда прости-прощай мечты. Прапорщик чувствовал, как у него дрожат руки. Голова горела огнем. Он и думать забыл, что Беатрис замужем, что он сам женат. Он был томим одним желанием – обнять эту женщину.

Нья Венансия, заглянув в гостиную, попросила извинения за то, что ей придется отлучиться еще на минутку. Прапорщик машинально кивнул. Он не отрываясь смотрел на Беатрис, и невольно у него сорвалось с языка:

– Вы потрясающая женщина!

Она даже не шелохнулась, будто не слышала, хотя на самом деле ее охватило замешательство.

– Который час? – слегка улыбнувшись, спросила она тихо.

Вьегас протянул к ней руку, показывая циферблат своих часов, и при этом его пальцы легко коснулись ее бедра. Взволнованный этим неожиданным прикосновением, прапорщик ощутил прилив смелости.

– Вы потрясающая женщина! – повторил он снова. И, готовый на любое безрассудство, наклонился к ней.

– Будьте осторожны, – прошептала она с видом заговорщицы.

Он взял ее ладони в свои и почувствовал, как она вздрогнула. Вьегас встал и, больше не в силах сдерживать себя, притянул Беатрис к себе, впился в ее губы.

Немного погодя появилась улыбающаяся дона Венансия, а за ней Биа Диниш с чайным подносом. В гостиной было по-прежнему спокойно и уютно.

Никто и не подозревал, что именно Жука Флоренсио стал невольным свидетелем сцены, происшедшей там за пять минут до чаепития. Не встретив никого в передней, он направился прямо в гостиную и, приоткрыв дверь, увидел Беатрис в объятиях Вьегаса.

21

Жуке никогда не нравилось, что прапорщик Вьегас бывает у Венансии. Разумеется, ничего предосудительного в этих визитах не было. Зеленомысцы – народ общительный, они любят принимать гостей, всегда встречают их радушно. Жуку раздражало не то, что Вьегас ходит в гости к Венансии, а то, что уж очень зачастил с визитами. Чем объяснить эти почти ежедневные визиты: потребностью в общении, естественно возникающей у человека, находящегося вдали от семьи и друзей? Или в них крылся другой, тайный смысл? Приятная собеседница, женщина веселая и остроумная, Венансия, несмотря на свои сорок шесть лет, выглядела еще молодой и довольно привлекательной. Не увлекся ли прапорщик Венансией? Офицер экспедиционного корпуса, Вьегас приехал на Сан-Висенти без жены и на острове не был связан никакими обязательствами. Разве не случалось подобное с другими военными, с легкостью заводившими связи с местными женщинами? Жука бы нисколько не удивился, узнав, что прапорщик Вьегас ухаживает за Венансией. Более того, эта мысль уже не раз приходила Жуке в голову и даже вызывала у него ревность. Часто бывало: прапорщик выходит вечером из казармы и направляется в сторону пляжа Матиоте, а Жука следует за ним на расстоянии, чтобы выяснить, куда тот держит путь.

И вот оказывается, его тревоги напрасны. Офицер охотится за Беатрис, а не за ее теткой. Каков мерзавец! Жука полной грудью вдыхал свежий вечерний воздух, и на душе у него становилось легче. Приятно было думать, что Венансия здесь ни при чем. Ему осточертел неустроенный холостяцкий быт. Человеку необходимы семейный уют, сочувствие, понимание. Пятьдесят шесть лет – это не шуточки. Силы убывают, предательски незаметно подкрадывается усталость. Старость ведь не за горами. И ему сделалось грустно, когда он представил себе картину одинокой, неприкаянной старости. И вот недавно Жука пришел к мысли, что пустоту в его жизни могла бы заполнить Венансия, и никто другой.

А что до Беатрис, то чего не случается с молодыми красивыми женщинами… Знает ли Венансия о ее романе с прапорщиком? Потворствует ли она им? Вряд ли. А как пылко прапорщик ее целовал! Бедный Фонсека Морайс! Теперь он далеко в море, не знает ни сна, ни отдыха, а его жена в это время наслаждается сладостью недозволенной любви.

Угрюмый и одинокий, шагает Жука по пустынным переулкам, сам толком не зная, куда идет. Воспоминание о недавно увиденной сцене щекочет ему нервы, ведь, если признаться честно, Беатрис и в самом деле обольстительная женщина. Такая и святого заставит потерять голову.

Он и не заметил, как очутился на Рибейра-Бота. Местные ребятишки, тотчас признав его, насмешливо заорали:

– Жука Флоренсио! Дядя Жука Флоренсио!

Не обращая на них внимания, Жука неторопливо ступал по желтой бугристой земле, словно крики мальчишек относились не к нему. Убогие лачуги из жести и досок были раскалены адским солнцем. Две голодные вороны бесстрашно взмыли в дышащее зноем небо и полетели в сторону утесов Саламансы. Жука то и дело останавливался передохнуть, вытирая пот со лба. Мальчишки, притворившись, что это вовсе не они его только что изводили, подошли совсем близко и стали канючить: «Дайте монетку, ньо Жука!»

Вопреки их ожиданиям, он бросил им пару мелких монет.

Жука неспешно шагал, отвечая на приветствия прохожих, и ему было приятно, что его все знают. А не заглянуть ли к Энкарнасао? Черт побери, у него даже мурашки по коже побежали. Давненько он с ней не баловался. Раз уж оказался рядом, грех не воспользоваться случаем!

Оглядевшись по сторонам и втянув голову в плечи, он свернул в подворотню и незаметно проскользнул в дверь лачуги ньи Энкарнасао.

22

Беатрис уже не томится от скуки. Пусть в Минделу дуют бешеные ветры и пыль клубами стоит на улицах, проникая сквозь жалюзи, пусть палит нещадно солнце и людей одолевает сонная одурь – ничто ее больше не угнетает и не раздражает, потому что отныне дни Беатрис заполнены мечтами и любовью.

Пришел конец одиночеству и унынию, которые прежде нарушало лишь возвращение мужа из рейса. Но дни отдыха капитана Морайса на берегу пролетали быстро, он уходил в новое плаванье, а Беатрис опять оставалась наедине со своей тоской. Платья, драгоценности, духи, домашний уют – все, что хочет иметь женщина, чтобы чувствовать себя счастливой, – казалось, было у нее. Но разве могут наряды, кольца, серьги и даже встречи с друзьями скрасить жизнь молодой женщины в захолустном городке? Если б у нее были дети, возможно, время не тянулось бы ужасающе медленно и монотонно. Как вынести эти однообразные, томительные дни?

Едва Беатрис поняла, что в ее жизнь вошла любовь, тоска исчезла, будто по мановению волшебной палочки, и ненавистная домашняя тюрьма стала самым приятным местом на свете. Теперь муж мог задерживаться в плаванье сколько ему угодно, ее уже не обижало, когда он говорил: «После ужина мне надо уйти по делам, долго я не задержусь», – а сам возвращался поздно ночью. Ее жизнь чудесным образом превратилась в праздник.

Где-то в уголке ее сознания гнездилась мысль о том, что она предает мужа, и все же в первую ночь, проведенную с Вьегасом на супружеском ложе капитана Морайса, Беатрис всей душой откликнулась на пылкое восклицание своего любовника: «О, если бы это длилось вечно!»

Маниньо, двоюродный брат Беатрис, жил у деда, родители его давно умерли. Маниньо часто заходил к кузине поклянчить денег или пообедать. Он бросил лицей и уже привык к праздности и пирушкам с друзьями. Оправдывая свое безделье, он постоянно твердил о какой-то вновь открывающейся вакансии, будто бы обещанной ему то ли в Лоренсу-Маркише, то ли в Луанде. В последний раз появление Маниньо у Беатрис было совсем некстати. Он пришел, по его собственным словам, прямо с вечеринки: его друзьям – Мандуке, Леле и Валдесу – потребовались деньги, не найдется ли у Беатрис хоть немного? Разумеется, кошелек кузины всегда был к его услугам. И в тот вечер – время было уже позднее – она оделила парня щедрее, чем обычно. Маниньо чудом не заметил спрятанного в спальне любовника. И все же он вроде бы что-то учуял. Несколько дней Беатрис на всякий случай лебезила перед ним, осыпала подарками и деньгами. Маниньо – уж что-что, а дураком его не назовешь – начал являться к ней чуть ли не каждый день: обедал, отдыхал, выпрашивал деньги, а уходя, всякий раз обещал вскоре прийти опять.

Оставаясь одна, Беатрис мучалась угрызениями совести, но она пыталась отогнать неприятные мысли, убеждала себя, что другие жены тоже изменяют мужьям. Наставляет же рога своему благоверному эта кривляка, жена доктора Майи. А Лусия Матос, супруга инженера Акасио, чем лучше? Сколько раз видели, как из ее окна выпрыгивали офицеры и скрывались в темных переулках. Не только коренные жительницы Сан-Висенти позволяли себе любовные похождения – изнывавшие от скуки португалки из метрополии не отставали от них. Может, в этом виноват местный климат? Неизвестно. Весь остров знал о скандальной связи жены доктора Алмейды с его закадычным другом Бритесом Феррейрой, равно как и о романе золовки мэра с лейтенантом Андре Алвесом. И нельзя сказать, чтобы мужья пребывали в счастливом неведении. Отнюдь нет. Они были подробнейшим образом осведомлены об изменах жен и все же предоставляли событиям идти своим чередом. Супружеские измены словно бы считались в порядке вещей. А как вели себя англичанки из «Ойл компани»?! Оставалось только благодарить бога за такую идиллическую простоту нравов. Ведь жизнь в Минделу так угнетает своей монотонностью! Чем же заполнить долгие, серые дни без любви? А главное, Беатрис всерьез увлеклась прапорщиком. Его бледное лицо, зеленые глаза, каштановые волосы, его молодость – все было ей по душе.

23

Прапорщику завязавшийся роман тоже помогал заполнить пустоту серых будней. Однообразие офицерской жизни изредка нарушали лишь учебные тревоги, а во всем остальном один день был похож на другой: бесконечная муштра, рытье траншей. Солдаты вели одни и те же разговоры, все высчитывали, сколько им еще осталось служить, и мечтали скорее вернуться на родину. Затхлая атмосфера провинциального городка нагоняла на прапорщика беспросветную тоску.

А в Европе шла война, изматывающая и опустошительная. Она действительно была тотальной, как еще в 1935 году предрекал Гитлер. Но вопреки кичливым прогнозам Гитлера молниеносной эта война не стала.

До каких пор суждено Вьегасу прозябать на затерянном в океане острове? Да, жизнь сложилась неудачно. Закончить университет не удалось, не хватило упорства. А теперь не хватает мужества начать все с начала. Давно уже Вьегас ощущал необъяснимое, пугающее его самого безразличие к культуре и политике, так увлекавшим его в первые годы учебы в Коимбре^[11], где он пользовался на факультете всеобщим уважением и любовью. Планы, мечты, надежды – сколько их было тогда! Жизнь сулила такие заманчивые перспективы.

Облаченный в шелковую пижаму, Вьегас лениво покачивался в кресле-качалке у себя в комнате, на площади Фонте-Конего. Окна были распахнуты настежь, но это не спасало от духоты. Жара вконец измучила его. В руке у него было письмо от жены – она сетовала на разлуку и спрашивала, скоро ли он вернется домой. Любовь к Беатрис притупила тоску и страстную любовь, которую он еще недавно испытывал к жене. Разумеется, он и сейчас часто думает о ней, но все же время теперь бежит быстрей, и Вьегас уже не считает дни, прожитые на Сан-Висенти, не отмечает их черточками на стене комнаты. Мало-помалу прапорщик перестал чувствовать себя чужим в Минделу. Общение с местными жителями, приятельские беседы, вечеринки, музыка, суровая красота природы, дружелюбие и гостеприимство креолов – все это постепенно привязывало его к острову.

На город спустился прохладный вечер. Вьегас зажег керосиновую лампу и лег на кровать. Он лежал и читал, как вдруг раздался стук в окно. Это, конечно, не Пирес, тот всегда врывается без предупреждения. Наверное, нищий. Вьегас распахнул окно.

– Сеньор, дайте монетку.

– Зачем тебе монетка?

– Для мамы.

– Как зовут твою маму?

– Шика Миранда.

– А где же она сама?

– Она дома, сеньор.

– Что же она там делает?

– Мамочка уже несколько дней болеет.

– А где твой отец?

– У меня нет отца.

– А братья или сестры у тебя есть?

– Три брата, – соврала она и подумала: зря она сказала, что у нее нет отца. И лучше было бы сказать, что у нее пять или шесть братьев.

– Сколько же им лет?

– Лулу десять, Жо двенадцать, а Тониньо три года.

У нее вообще не было ни братьев, ни сестер.

– Ну и что же твои братья делают?

– Ходят по чужим домам, просят, чтобы их накормили.

– А ты сегодня что-нибудь ела?

– Лепешку. И еще нья Раймунда дала мне немножко кашупы.

– Что же ты будешь есть завтра?

– Что бог пошлет, сеньор.

– А раньше твоя мама что делала?

– Работала.

– Где?

– Да где придется.

– Как тебя зовут?

– Манинья.

Он дал ей мелкую монетку, но девочка не уходила.

– Отойди, я закрою окно.

Она не двинулась с места.

– Послушай, тебе пора домой.

– Сеньор…

– Ну что тебе еще, говори…

– Я тоже умею.

– Что умеешь?

– Что и все женщины.

Он с изумлением уставился на нее – в сумерках хрупкая фигурка девочки была едва различима.

– Да сколько же тебе лет?

– Четырнадцать.

– И ты когда-нибудь уже занималась этим?

– Да.

– Кто тебя научил предлагать себя мужчинам?

– Мама.

– Твоя мать?!

– Да, мама.

– Как же она могла?!

Девочка не отвечала.

– Как же она могла… – повторил прапорщик.

– Жить-то надо, – подумав, серьезно ответила девочка.

– Сколько же ты берешь?

– Сколько дадите, сеньор.

– А обычно сколько ты просишь?

Он задавал вопросы просто из любопытства.

– Военные сами назначают цену.

– Ты ходишь только к военным?

– Да.

– И все же, сколько они тебе дают?

– Когда как, сеньор. Бывает, что и пять эскудо дадут.

– Ты откуда родом?

– С Сан-Николау.

– Как же ты очутилась на Сан-Висенти?

– Нас с мамой привезли сюда на паруснике, сеньор.

Окно было низко от земли. Так низко, что девочка, положив руки на подоконник, с любопытством разглядывала комнату.

Ночь была душная. Город, словно прикорнув у подножия горного хребта, спал. Вьегас почти машинально взял руки девочки, горячие и трогательно хрупкие, в свои.

В соседней комнате, отделенной от его спальни деревянной перегородкой, жила дочь хозяйки, Лулуша, – молодая девушка с пышной грудью. Прапорщик часто слышал, как поскрипывала ее кровать, и не раз пытался представить себе Лулушу на постели в тонкой ночной рубашке, а может быть, и вовсе голую…

Девчушка жестом опытной женщины положила руки на плечи прапорщику.

– Сеньор, вы согласны?

Вьегас не ответил. Он хотел сказать ей, чтобы она шла прочь, но язык ему не повиновался. И, сам не понимая почему, он спросил:

– Когда же ты приехала сюда?

– Мы уже давно здесь, сеньор.

Лулуша сейчас ложится спать, думает Вьегас. Раздевается. Или смотрится в зеркало. Боже мой, какая у нее красивая грудь! А перед ним четырнадцатилетняя девочка, почти ребенок, и с пугающей прямотой предлагает себя…

– Послушай-ка!

Душная ночь. Над городом нависла тревожная тишина. Только ветер осторожно шуршит по крыше. Вьегас слышит, как в комнате Лулуши щелкнул выключатель. Вот скрипнула кровать…

Внезапный порыв ветра всколыхнул чахлый кустарник на холме. Прапорщик неожиданно схватил девочку за руки и с силой потянул к себе.

– Прыгай в комнату.

Потом, оставшись один, он думал о жене, о Беатрис, снова и снова переживал случившееся и испытывал отвращение к самому себе.

По улице прошла компания парней. Они пели под гитару. Вьегас, выглянув в окно, увидел вдалеке неясные силуэты, растворявшиеся в ночи.

24

Среди них был и Шико Афонсо. Он и его гитара с недавних пор приобрели популярность в квартале Салина, и жители квартала каждый раз с нетерпением ждали возвращения Шико из рейса.

Шико Афонсо собирался хорошенько повеселиться, пока парусник на причале. На этот раз не было известно, куда и когда они отправятся. Обстановка на Сан-Висенти день ото дня становилась все тревожнее, и капитан Морайс уже не распоряжался своим судном. Едва он сходил на берег, мэр или другие крупные чиновники немедленно являлись к нему с уговорами: капитан, выручите нас из затруднительного положения, вы ведь понимаете, ситуация сейчас критическая, и так далее и тому подобное. И Фонсеке Морайсу приходилось принимать предложения, которые в другое время он бы тут же отклонил.

Порой капитан терял терпение. Все словно с ума посходили, признавался он Шико. Те, кто сознают свою ответственность перед народом, не в силах ему помочь, а у кормила власти стоят проходимцы и тупицы. Вот дождутся, Фонсека Морайс непременно покинет Острова Зеленого Мыса и отправится к берегам Америки!

Однажды Фонсека Морайс и в самом деле потерял терпение. Он прибыл на остров Сал, чтобы загрузить парусник солью. Прибыл точно по расписанию, ветер все время дул попутный, и рейс показался ему на редкость удачным. Капитан Морайс давно не был на острове Сал, он испытывал особое удовольствие, – причаливая к берегу. Когда-то, роясь в старинных книгах, он вычитал, что за тысячелетие до того, как португальцы открыли архипелаг Зеленого Мыса, на островах побывали другие мореплаватели. Возможно, это только гипотеза, а может, просто выдумка. Один португальский ученый, отстраненный властями от преподавания в Лиссабонском университете, посетив Острова по пути в Бразилию, рассказывал Морайсу в клубе «Гремио», что с незапамятных времен острова Сал и Боавишта были населены африканцами. Португальский профессор утверждал, что эти сведения основаны на фактах, о которых упоминается в исторических хрониках арабов. С той поры Фонсека Морайс с нетерпением ждал случая вновь побывать на острове Сал и собственными глазами увидеть места, где несколько веков назад жили в примитивных хижинах дикие, первобытные люди.