Текст книги "Час отплытия"
Автор книги: Мануэл Феррейра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Разумеется, он сомневался. Слишком веские у него были для этого основания.
– Во всяком случае, миролюбие еще не означает, что зеленомысец все стерпит, точно покорное вьючное животное, – сказал он.
– Вот узнаете нашу страну получше, тогда все поймете.
– Среди молодежи здесь встречаются и такие, что не желают мириться с несправедливостью.
– Эти парни начитались запрещенной литературы. Большинство из них занимается сочинением стихов, им хочется, чтобы их фамилии появились в газете.
То, что они начитались запрещенной литературы, само по себе не так уж плохо: вспомните, сколько раз именно так все и начиналось, мог бы возразить ей прапорщик. Однако молодой человек не был политиком в полном смысле слова. Просто он любил подчас вмешиваться в подобные дела, хотя делал это с некоторой опаской. Особенно после доставившей ему столько неприятностей истории в Коимбре, на факультете, где он учился. Его вызывали в полицию, грозили исключить из университета – кто ж не знает, как все это происходит?! Впрочем, он зашел в гости к Венансии не поболтать, а совсем с другой целью. Ему не терпелось увидеть Беатрис, и в глубине души он надеялся, что она вот-вот выйдет. Но Беатрис все не появлялась, и он попросил разрешения откланяться. Так скоро? Оставайтесь чай пить. Но прапорщик Вьегас не мог скрыть своего разочарования.
Радость жизни для прапорщика заключалась в беседах с друзьями. Мыслимо ли жить без товарищей, без общения с приятными людьми? Минделу городок тихий, однако чрезмерная тишина тоже утомительна. Только частые встречи и нескончаемые разговоры с приятелями помогают коротать долгие вечера. Нья Венансия всегда была женщиной общительной, у нее часто собирались гости, а иногда она любила посидеть на скамейке перед домом. Она объездила полсвета, часто бывала в Лиссабоне, но все-таки, на ее взгляд, ничто не могло сравниться с Островами Зеленого Мыса, с ее родным Сан-Висенти. «Добрый день, нья Венансия», «Добрый вечер, нья Венансия, как она, жизнь-то?», «Как самочувствие, нья Венансия?», «Как поживают ваши племянники, нья Венансия? Они вам пишут из Америки? Как-нибудь на днях заскочу к вам в гости. Всего доброго, нья Венансия». И все это говорится с проникновенной теплотой, такое только на родине и возможно. Потому что она знает здесь всех и каждого и все знают и любят ее. Спокойная жизнь, расцвеченная маленькими приятными неожиданностями. Широкий круг знакомых, близкие, друзья превратили заштатный провинциальный городок с нелепыми порой обычаями и привычками в лучший на свете. Кто бы знался с ней в огромном людском муравейнике Лиссабоне, кроме пяти-шести подруг, живущих в разных концах города? Многим из соотечественниц ньи Венансии Португалия казалась землей обетованной, но не раз они находили там свою погибель. И замужние, и одинокие. Конечно, где можно лучше, чем в Лиссабоне, отдохнуть и повеселиться месяц-другой? Но что ни говорите, ничто не сравнится с нашим родным Сан-Висенти.
Прапорщик выпил чаю, отведал медовых булочек и уже собрался распрощаться, но в этот момент раздался стук в дверь, и сердце у него в груди бешено забилось. Нья Венансия пошла открывать.
– Ах, дорогой, сколько лет, сколько зим!
Опять неудача! Это не Беатрис. И все-таки Вьегас остался. Хотел ли он дождаться прихода девушки или завязать знакомство с новым человеком? Прапорщик, пожалуй, и сам не сумел бы ответить на этот вопрос.
– Вы знакомы? – спросила нья Венансия, представляя их друг другу.
11
Это был ньо Жука. На кухне Жоана проворчала себе под нос: «Жука Флоренсио явился. Только его здесь не хватало!» Он оставил в прихожей цилиндр, делавший его похожим на дипломата, и, опираясь на трость, вошел в гостиную с такой непринужденной самоуверенностью, точно находился у себя дома.
Завидя прапорщика, Жука начал рисоваться.
– Жара просто невыносимая! – воскликнул он, вытирая пот со лба. – Хорошо бы сейчас очутиться в Лиссабоне, на пляжах Капарики или Эсторила[7].
Прапорщик оглядел Жуку. Высокого роста, нескладный, даже уродливый, глаза навыкате.
– Вы бывали в Португалии?
– Я всего два месяца как возвратился оттуда. – И Жука самодовольно ухмыльнулся.
В те времена поездки в метрополию были привилегией избранных.
– Всякий раз, как у меня выдается свободная неделька, я направляю свои стопы в Лиссабон. Я чувствую себя там как дома. В последний раз я бродил по Капарике и завязал там знакомство с главным редактором «О Секуло». Теперь я пишу для этой газеты очерки о наших Островах – там целая страница посвящена заморским провинциям. А еще, между прочим, я подружился с одним графом из Обидоса. Лиссабон – замечательный город, мой друг. Представляю, как вы по нему скучаете. Ведь здесь не жизнь, а прямо тоска смертная.
– Знаете, Жука, – вступила в разговор Венансия, – мы только что говорили о кризисе, который переживает страна.
– Кстати, каково ваше мнение о вчерашнем выступлении министра? – спросил прапорщик Жуку.
– Верно, дорогой мой, очень верно подмечено.
Жука был абсолютно уверен в том, что новый знакомый разделяет его мнение. Ведь если здесь, на Островах Зеленого Мыса, и встречались недовольные этой речью, то в Лиссабоне, – так он полагал, – их быть не могло, тем более среди военных, к которым принадлежал Вьегас.
– Видите ли, положительных качеств у зеленомысцев хоть отбавляй, однако нам определенно не хватает инициативы. Народ у нас вялый, апатичный. Его превосходительство нащупал наше слабое место. Вот именно, сеньор. Море, омывающее Острова, удивительно богато рыбой, а рыболовством креолы почти не занимаются. Что мы предприняли, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки? Откровенно говоря, ничего, положительным образом ничего. Невероятно, но факт. А как известно, правда глаза колет. Что скрывать, мы самые настоящие лодыри и бездельники.
– Но почему вы сводите проблему кризиса только к рыболовству?
– Просто к слову пришлось, друг мой. Можно привести множество других примеров. У нас, как вы знаете, изобилие фруктов. Бананы. Апельсины. А прилагаем ли мы усилия, чтобы выращивать их и экспортировать?
Прапорщик Вьегас более или менее разбирался в положении дел на архипелаге. Редкие дожди, аварийное состояние портов и дорог, отсутствие оросительных систем, медленное развитие индустрии – все эти наболевшие проблемы он перечислил Жуке Флоренсио. Но тот упорно стоял на своем.
– Видите ли, и Рим не сразу строился, ведь так? Министр прав, и я не согласен с вашими возражениями. Море кишит рыбой, а мы едва ли не на краю гибели. Я уже выбился из сил, доказывая это с пеной у рта, и порой мне кажется, что у моих соотечественников шоры на глазах.
Доводы Жуки показались прапорщику весьма неубедительными. Венансию они тоже не очень-то вдохновили. Неужели Жука полагает, что стоит начать ловить рыбу – и голод, точно по мановению волшебной палочки, исчезнет? Как бы не так! А засухи? А отсталое сельское хозяйство? Зачем, однако, продолжать бесполезный спор, если Жука уперся на своем и его невозможно разубедить? Единственное, к чему сейчас стремился Жука Флоренсио, – это сохранить душевное равновесие, а взгляды его лишь отражали позицию тех, кто находится у кормила власти. Вьегас мгновенно раскусил Жуку, приспособленца до мозга костей, человека, придерживающегося наиболее выгодного для себя образа мыслей. Такое же впечатление давно сложилось и у Венансии – наивной дурочкой ее нельзя было назвать.
Служанка принесла чай и булочки. Разговоры о кризисе и о речи министра, произнесенной в актовом зале лицея для элиты, прекратились сами собой. Гости с удовольствием болтали о пустяках: о невыносимой жаре, о том, что ветер поднимает клубы пыли, о великолепном аргентинском печенье – теперь такая редкость! – о непревзойденном английском шоколаде – Жука прямо-таки обожает его; о гигантской акуле – в прошлое воскресенье ее видели у самого берега в Матиоте, а позавчера приманили с торгового судна тухлым мясом и прикончили гарпуном. Местный фотограф Жеса неплохо заработал на этой акуле – солдаты охотно раскупали фотографии мертвого чудовища, чтобы послать их семьям и подружкам.
– Знаете, Жоана сварила роскошную кашупу, и мне ужасно хочется ее попробовать, – призналась Венансия.
Шокированный, Жука Флоренсио даже заерзал на стуле. Чего только не взбредет на ум этой Венансии! Появилась служанка с полной до краев миской кашупы и тарелками.
– Жука, не хотите ли отведать, хоть немножко? Сеньору прапорщику я не осмеливаюсь предлагать, он еще не привык к нашей кухне и не сможет оценить ее по достоинству. А вот вы, наверное, съедите с удовольствием.
Кашупа – национальная еда зеленомысцев, но угощать ею людей, только что приехавших из Лиссабона, не стоит. Чтобы не уронить своего достоинства, Жука отказался, хотя при виде миски с кашупой у него разгорелся аппетит.
Нья Венансия от души наслаждалась аппетитно пахнущей смесью вареной кукурузы, фасоли и сладкого батата, колбасы и сала, обильно приправленных острым соусом. У Жуки, если уж говорить откровенно, слюнки текли, но он и виду не показывал. Уважающему себя человеку всегда нужно помнить, что он не какой-нибудь мужлан неотесанный. Хотя, скажем прямо, нья Венансия ведь тоже не плебейка. Черт знает, что за нелепые выходки она себе позволяет!
Хозяйка дома ела кашупу с завидным аппетитом, и прапорщик последовал ее примеру. Он быстро покончил с едой, и только застенчивость помешала ему попросить еще. Столовался он в семье таможенника Миранды и уже знал толк в кашупе.
Жука снисходительно улыбнулся – пусть гость поступает, как ему угодно.
– Жука, возьмите хотя бы жареных бананов с сыром, – предложила Венансия.
Ну, немного бананов с сыром еще куда ни шло, тем более что сыр привезен с острова Боавишта.
– Жука, можете есть без всякого опасения. В моем доме не бывает сыра с Санту-Антана, – опять сказала Венансия.
– Разумеется, вам известно, Венансия, что я не ем сыра, который делают прокаженные, – заявил Жука с важным видом.
Венансия краем глаза глянула на часы. Жука тут же отметил про себя, что она одета наряднее, чем обычно. Куда, интересно, она спешит?
– Я собралась на пристань, ведь сегодня прибывает «Покоритель моря», но раньше девяти часов его нечего ждать.
– Вы кого-нибудь встречаете, нья Венансия?
– Да, бывшую служанку, Вию Диниш. Она моя дальняя родственница.
Жука уже догадался, что речь идет о беженцах с Сан-Николау, однако постарался изобразить на лице недоумение.
– А почему она вдруг решила к вам приехать, нья Венансия? – спросил Жука.
– Разве вы не знаете, что корабль доставит с Сан-Николау большую партию голодающих?
– В самом деле, нья Венансия? – удивился прапорщик.
Разговор оборвался. В предвечерней тишине было слышно, как по улице прогрохотал грузовик с солдатами.
– Дела у нас на родине идут из рук вон плохо, – заметила Венансия, словно очнувшись от раздумий. Исчезло радостное настроение, в котором она была так недавно. Глаза ее были устремлены на висящую на стене старинную репродукцию с портрета принца Луиса. – Горемычная наша земля, сеньор Вьегас!
– Как вы сказали, нья Венансия? Горемычная?
– Да, друг мой. Счастье обошло ее стороной. Никому нет до нее дела.
– Говорят, обычно голодающих отправляют на плантации Сан-Томе… – начал было прапорщик.
– Что за глупости? – прервал его Жука. – Люди болтают бог знает какую чушь.
– Нет, этих не отправят на Сан-Томе, – успокоила прапорщика Венансия.
– Голодающие с Сан-Николау едут к своим родственникам и друзьям, – поспешил Жука позолотить пилюлю. – Вот, например, нья Венансия, – кто не знает, какое у нее отзывчивое сердце? – приютит у себя бывшую служанку, и этот случай весьма показателен. Правительство предпринимает необходимые меры, оно делает все, что в его силах, чтобы преодолеть кризис.
– А в это время люди каждый день умирают от голода, – резко заметил Вьегас.
– Так было испокон веков, друг мой. Острова Зеленого Мыса нередко страдают от страшной засухи. Однако наши соотечественники люди мужественные. Им не впервой преодолевать невзгоды, – сказал Жука.
– Все зависит от обстоятельств, Жука. Как раз перед вашим приходом я говорила сеньору Вьегасу то же самое. А он спросил меня, не взбунтуется ли наш народ. Что за нелепое предположение!
– Чтобы наш народ взбунтовался? Да ни за что на свете! Зеленомысцы всегда отличались миролюбием, – веско заключил Жука.
Прапорщик задумался, его не оставляли сомнения. Но он не рискнул затеять спор с Жукой Флоренсио. Пора уходить. Беатрис, наверное, уже не придет. Куда ему теперь направиться? Домой или побродить по городу? А может, спросить у ньи Венансии о Беатрис? Это глупо, она ведь, как все женщины, еще заподозрит его в чем-нибудь. Уже в передней он поинтересовался, как подвигается у Жуки новая книга. Жука заулыбался, вытер вспотевший лоб. Это был самый приятный вопрос, какой он мог услышать. Вообще-то Вьегас, на его взгляд, юноша положительный, внушает доверие. Скоро выйдет очередная книга Жуки – «Очерки прямо из-под пера». Краткий, но убедительный анализ основных событий жизни в Миндело. Возможно, эти очерки послужат основой большого романа. Он мечтает создать зарисовки местного быта, подобно Эсе[8], изображавшему некогда высшее общество португальской столицы.
Прапорщик с видимым сочувствием кивал головой, но втайне разговор этот его лишь забавлял. Отлично представлял он себе, что за книги пишет Жука Флоренсио. И ему ничего не стоило польстить простодушному автору. Чудак, всему-то он верит, всем восхищается, а от самого себя просто в восторге. И Жука был наверху блаженства. Видит бог, думал он, с таким человеком можно и пооткровенничать, излить ему душу. Книги Жуки получили всемирную известность – автор, как мы знаем, сам писал об этом на суперобложках, а теперь он надеялся, что и новая будет иметь немалый успех. Он страшно много работает. Работает без отдыха, не зная устали. Он, как истый интеллигент, чувствует себя лично ответственным за все происходящее, особенно за события на Островах Зеленого Мыса. Прапорщик Вьегас слушал молча, но в его душе нарастало раздражение.
Прощальное рукопожатие скрепило их дружбу. Разумеется, так считал лишь Жука Флоренсио. Нья Венансия поспешно вернулась из кухни, извиняясь за свое отсутствие. Она поблагодарила их за нанесенный ей визит.
По пустынным улицам ветер гнал клубы красноватой пыли. В подворотне укрылась парочка влюбленных. Из казарм доносились звуки трубы. Где-то разучивали на пианино морну. Прохожих не было. Выгляни из окна хотя бы вон та незнакомая девушка, что стоит спиной к подоконнику, она еще острее почувствовала бы скуку и одиночество провинциального городка. Так тоскливо было у всех на душе. Ничто не могло взбудоражить оцепеневший Минделу.
12
Попутный ветер надувал паруса «Покорителя моря». Справа по борту в густом тумане скрылся Санту-Антан. Все уже знали, что самое большее через час на горизонте покажется Сан-Висенти.
Неожиданно пронзительный крик вывел из оцепенения измученных голодом и долгим путешествием людей. Шико Афонсо вскочил, изумленно озираясь. Кое-кто из пассажиров тоже поднялся с места. Снова раздался крик, потом еще и еще.
Кричала Коншинья. Позеленев от боли и кусая губы, лежала она на спине, раскинув в стороны худые, как плети, руки и ноги. Схватки учащались, стоны и крики становились все громче. Мужчины отворачивались, словно происходящее их совсем не касалось. Перейдя к правому борту и закурив сигарету, Шико смотрел, как густая пелена сумерек опускалась над морем.
Женщины плотным кольцом обступили роженицу. Коншинья металась, не находя себе места. Схватки то отпускали ее, то вновь усиливались. Неужели она вот так и будет лежать на палубе, обессилевшая, беспомощная? Разве нельзя ничего для нее сделать?
– Люди, да что же это такое? Неужто никто не поможет женщине? – воскликнула какая-то старушка.
Шика Миранда медленно встала. Она, еле держась на ногах, с помощью дочери подошла к Коншинье и опустилась рядом с роженицей. Огрубелые, опухшие руки заскользили по ее животу, нащупывая ребенка.
С беспокойством наблюдали люди за Шикой Мирандой, которая приняла на своем веку немало родов. Шли минуты. Наконец схватки прекратились. Коншинья больше не стонала. Что с ней, может, она умерла? – в тревоге думала Шика Миранда. Нет, вроде бы, нет. А похожа на мертвую! Тело все расслаблено. Неужели она умрет? Ведь случилось же так с ньей Филоменой. Пришло ей время рожать, а поблизости ни доктора, ни медсестры. Дом Филомены стоял на отшибе, в поле, в трех лигах[9] от Рибейра-Брава. Она без сознания, в лице ни кровинки. Тетушка Розинья, много лет занимавшаяся в тех краях акушерством, трясла Филомену за плечи, массировала ей живот. Пот ручьями бежал по лицу Розиньи. Она из сил выбивалась, чтобы вызволить ребенка из чрева матери. А Филомена не подавала признаков жизни. Прошло около часа, он показался целой вечностью. Схватившись за голову руками, тетушка Розинья тихо произнесла: «Умерла…»
И вот теперь Шика Миранда, массируя живот Коншиньи, со страхом вспоминала смерть Филомены, терзалась сомнениями – а все ли так, как надо? У Шики совсем не было сил. Пот градом катился по ее лицу. Оглядев стоявших вокруг женщин и увидев их глаза, нацеленные на нее, точно дула винтовок, Шика вздрогнула.
– Ну, как она?
– Пусть передохнет немного. Ребенок уже идет сам. Я повернула его, как надо. Теперь все будет хорошо, если мать чуточку ему поможет.
– Ой-ой-ой, нья Шика! – вскрикнула Коншинья. Она наконец-то пришла в себя.
– Ну-ну, крепись, милая, теперь недолго. Ребенок уже показался. Вот-вот выйдет. Еще самую малость. Ну же, Коншинья, будь умницей, помоги. Не подкачай, милая! Ну, давай, давай.
Наконец показалась головка.
– Милая, мужайся, ну помоги еще чуть-чуть.
И вот ребенок появился на свет. Крошечный семимесячный заморыш.
Разумеется, мертвый. Уже столько детей умерло на Островах от голода! Оно, может, и к лучшему, что этот тоже так и не узнает, как страшна жизнь.
Коншинья чувствовала огромное облегчение, она плакала. Подошел Шико Афонсо и, взяв нож, посыпанный солью для дезинфекции, осторожно обрезал пуповину.
– Мальчик был… – сказала Шика Миранда.
– И правда, мальчик, – с сожалением подтвердила одна из женщин, глянув на ребенка.
Только теперь, когда до нее вдруг дошло, что случилось, Коншинья зарыдала.
– Не убивайся, Коншинья. Все к лучшему. Ну зачем тебе в такую пору ребенок? Ведь кругом голод, – сказала одна.
– Ему еще повезло, милая, – подхватила другая. – И ему, и тебе. Ведь одной-то прокормиться легче, чем с младенцем на руках.
– Да уж, родить ребенка в такое трудное время и впрямь несчастье.
– Опомнитесь, женщины. Что это вы городите! Бог покарает вас за такие речи, – сказала какая-то женщина.
Но тут подошел Мошиньо.
– Никого не покарает, – сказал он. – Если человек живет праведно, бог должен и поступать с ним по справедливости. Я знаю, что говорю. Как-никак я лицей окончил.
Женщины завернули трупик в тряпье, принесенное из трюма Шико Афонсо. На палубе наступила тишина.
– За борт! – послышался приказ капитана.
Шико Афонсо опустил за борт тельце мертвого ребенка. В тишине послышалась молитва о спасении души младенца. Ей вторил неумолчный гул океана. Необъятная водная пустыня наполняла души ощущением одиночества, неприкаянности и беспомощности.
– Земляки! – первым прервал тягостное молчание любитель поговорить Мошиньо. – Вспомнил я сейчас один случай. Ехал я с острова Сан-Томе в Анголу. Конечно, не по контракту – человек я образованный, лицей окончил. Работал я тогда в канцелярии при плантации какао и решил переселиться в Анголу к родственникам. На корабле были только ангольцы. После долгих лет работы на плантации они возвращались на родину. В пути умерла старая негритянка. Капитан отдал приказ бросить ее труп за борт. Как положено по морскому уставу. Когда все было кончено, я взглянул на мужа покойной, высокого пожилого, изможденного негра, проработавшего на плантации тридцать лет. Он не плакал и не молился, ни слова не проронил. Его звали… – Мошиньо забыл имя негра и назвал первое, какое пришло ему на ум. – Его звали Калунга. Так вот, Калунга спустился в трюм, вынес оттуда большой тяжелый чемодан с вещами жены и, подойдя к борту, бросил его в воду. До сих пор не могу я забыть этого убитого горем человека, который после тридцати лет работы на плантации, уже возвращаясь на родину, потерял жену. Ничего не поделаешь – так жестока жизнь. Сплошные страдания. Но человек должен научиться преодолевать все беды. Мужество – это дар божий… Жизнь, Коншинья, – продолжал он, – колесо, и бывает, выпадет случай, когда удастся ухватиться за это колесо и повернуть его в нужную тебе сторону. Воля человека способна горы сдвинуть.
Словно убаюканная мягкими всплесками волн, Коншинья наконец уснула.
13
Дремавшие по углам люди почувствовали запах еды, зашевелились, стали принюхиваться, предвкушая возможность утолить голод.
Собравшись на палубе, они с жадностью ели похлебку – их кормили впервые за все время путешествия. Изголодавшиеся люди, говорил им капитан, не должны переедать, надо есть медленно и хорошо прожевывать.
– Земляки, ньо Фонсека прав, – поддержал Мошиньо капитана, – голодный желудок не принимает много пищи.
Кашупа была жидкая, без сала. В горячем дымящемся бульоне плавали зерна кукурузы. Люди были поглощены едой. На палубе наступила тишина. Одни помнили предупреждение капитана и ели не спеша, другие, не обратив внимания на его совет, глотали похлебку с жадностью, торопливо. Слышны были стук ложек о дно эмалированных мисок да шумные прихлебывания наслаждающихся горячей пищей людей. С мостика капитан Фонсека Морайс наблюдал за беженцами. Неужели эти голодные, низведенные до положения животных люди – его соотечественники и братья по крови? Когда он снова появился на палубе, уже никто не обратил на него внимания. Все были заняты только едой.
В былые времена, думал Мошиньо, когда он жил припеваючи, не ведая забот, и не без основания называл себя счастливчиком, такой кашупой кормили только свиней. А теперь и он ел ее с удовольствием. А если б капитан на десерт поднес ему стаканчик грога, то этот день стал бы для Мошиньо настоящим праздником.
Вдруг послышался чей-то негромкий плач.
– Коншинья, почему вы опять плачете? – спросил ее Мошиньо.
– От радости, ньо Мошиньо, я так давно не ела кашупы. Много дней я пила только отвар травы федагозы, – всхлипывая, говорила Коншинья.
– И все-таки осталась жива?
– Да, ньо Мошиньо, господь уберег меня. А ведь скольких он прибрал к себе, умерла вся моя семья.
Поев, Мошиньо повеселел и опять пустился в разговоры. Для полного блаженства ему все же не хватало стаканчика грога. Люди с вниманием слушали его.
– На Санту-Антане тоже свирепствовала засуха. Я сам оттуда. Выжили только те, у кого были деньги. Все годилось в пищу: корни, листья, трава. Федагозу заваривали вместо чая, на вкус она вполне подходяща. Ведь правда же, Коншинья?
– Да, сеньор.
– Многие умерли от этой ядовитой травы. На Сан-Висенти даже морну сложили о федагозе. А ну, Шико, подойди-ка сюда!
Шико Афонсо тотчас явился на зов Мошиньо.
– Ты, кажется, знаешь морну о федагозе? Спой нам, пожалуйста, эту морну о голоде, пусть все послушают. Мы теперь сыты, да и Сан-Висенти уже совсем близко. Ах, ньо Фонсека, если б мне сейчас стаканчик грога да сигаретку, тогда всякий бы увидел, как Мошиньо счастлив.
Шико Афонсо принес гитару и запел морну о федагозе, о вредной траве, проклятой отраве, от которой умирают люди.
Ты отрава, федагоза,
мою матушку убила,
старика отца сгубила…
14
– Вот и приехали, земляки! – воскликнул капитан, едва парусник приблизился к острову Птиц. Отсюда и в самом деле были уже видны огоньки Минделу. Море казалось спокойным, дул попутный ветер. Если бы не темнота, можно было бы плыть, не боясь ни подводных камней, ни рифов. Опытный капитан сумел избежать столкновения с небольшим ботом, дрейфовавшим в бухте. Бот несло течением к тому месту, куда два-три дня назад тайком было выброшено мясо, привезенное из метрополии для офицеров и солдат и оказавшееся протухшим. Голодные люди вылавливали эту предназначенную акулам тухлятину. Размечтавшиеся о том, чтобы досыта наесться мяса, рыбаки на боте чуть было не пошли ко дну, не заметив приближения парусника.
С нескрываемой радостью ждал капитан окончания рейса. Еще несколько минут – и он покинет корабль. На этот раз надолго останется на берегу. Правду сказать, такая перспектива не всегда его радовала. Он отлично чувствовал себя во время продолжительных плаваний, ему нравилось, вдыхая полной грудью запахи моря, вести парусник, его захватывало ощущение своей власти над ним. Преодолевая большие расстояния, он не раз бесстрашно боролся с такими штормами, которые внушали ужас самым отважным морякам. Разве легко привыкнуть к монотонной жизни на берегу, когда он вынужден будет распрощаться с морем? – спрашивал себя Фонсека Морайс. Еще подростком он слышал рассказы о старом капитане Марио Лемосе. По возрасту Лемосу пришлось подать в отставку, но не проходило утра, чтобы старика не охватывало властное желание ощутить пьянящий кровь воздух открытого моря. Под разными предлогами он стремился очутиться на корабле или, на худой конец, на шлюпке. Старый Лемос чувствовал себя счастливым, когда под ногами раскачивалась палуба. Капитан Лемос не мог жить без моря, и он был готов на все, только бы рассеять тоску, охватывавшую его на суше. Фонсека Морайс был уверен, что будет испытывать такую же тоску по морю.
А в момент прибытия на Сан-Висенти капитан и в самом деле почувствовал себя счастливым. Не только потому, что в Минделу его ждала жена, и не потому, что история мореплавателя Онорио Баррето, которую он писал в свободное время, значительно продвинулась и он мог показать новые отрывки из нее друзьям. Он радостно предвкушал встречи с ними в барах, в клубе «Гремио», где собиралась местная интеллигенция, прогулки по берегу моря. Он был горд, что ему удалось успешно выполнить поручение. Губернатор, посетивший Сан-Висенти, сказал Фонсеке перед отъездом:
– Капитан Морайс, у меня к вам просьба несколько необычного характера. Дело в том, что двадцать пятого числа будущего месяца в Сан-Висенти прибывает теплоход «Португалия». Нельзя допустить, чтобы голодающие с Сан-Николау сошли на берег Сан-Висенти одновременно с пассажирами «Португалии». Вы меня понимаете? Иностранцы немедленно все разнюхают и разнесут по свету слухи о наших неурядицах. Удастся ли вам хотя бы часов на двенадцать опередить теплоход?
– Сеньор губернатор, положитесь на меня, – заверил его Фонсека Морайс.
И вот «Покоритель моря» вошел в бухту на целых двадцать часов раньше теплохода «Португалия». Фонсека Морайс сдержал свое слово, с честью выполнил поручение.
– Шико! Эй, Шико! – позвал он матроса. – Спой-ка на прощанье что-нибудь нашим пассажирам. – А сам отправился за стаканчиком грога и сигаретой для Мошиньо.
И Шико запел. Он пел для голодающих с Сан-Николау, пел для капитана, пел для себя самого, пел пылко и нежно, как поют истинные креолы.
Как же горька дорога,
дорога на Сан-Томе!
Родной остров Сан-Николау,
тоскую я по тебе!
– Как же замечательно поет этот Шико, не правда ли, земляки? – восхищался Мошиньо, с наслаждением смакуя грог и затягиваясь сигаретой.
15
Ура! На горизонте Сан-Висенти!
Беженцы приободрились. В их глазах вновь появилась надежда. Обессиленная родами Коншинья едва могла подняться на ноги, а Сан-Висенти уже совсем рядом. Он гостеприимно открывает ей объятья, зовет: «Ну иди же, я жду тебя». Да, надо подняться и пойти, пойти вместе со всеми в ночь. Как знать, может, отыщется добрая душа, пожалеет Коншинью и позаботится о ней… Ну, собери же последние силы, женщина. Поднимись!
Сан-Висенти сиял огнями, словно в праздник, и Коншинье почудилось, будто она слышит, как барабаны выбивают праздничную дробь коладейры[10], будоража весь остров: там-там, там-там-там, кола-кола, кола-кола-коладейра! Коншинья на какой-то миг воспрянула духом. Но тут же ее вновь одолели тревожные мысли: а вдруг ее арестуют или с ней случится несчастье? Пошатываясь от слабости, Коншинья сделала несколько шагов. Сейчас она упадет, ей-богу упадет. Прислонилась к борту. Ах, сколько же света в Минделу! Или, может, привыкнув к погруженным в вечный мрак равнинам Сан-Николау, она забыла, что такое огни города? До чего же у нее кружится голова!
Ей помогли спуститься по трапу. Сбившиеся в кучку на набережной, беженцы с Сан-Николау при тусклом свете фонарей казались особенно жалкими. С болью смотрели жители Сан-Висенти на своих измученных голодом соотечественников. Высохшие, немощные тела, еле прикрытые лохмотьями, ноги как палки, истощенные лица.
Отойдя от своих знакомых, Венансия бросилась к бледной, изможденной женщине.
– Ты ли это, Биа Диниш?! – воскликнула она. Обняв ее худые плечи, Венансия вглядывалась в бескровное лицо, не веря своим глазам. – Как ты еще на ногах-то держишься, бедняжка!
Спотыкаясь, хромая, беженцы с трудом несли свою немудреную поклажу. Тощие, с раздутыми от голода животами курчавые дети с удивлением глядели на огни празднично освещенного города.
– Ну, пошли, Биа Диниш. Давай я понесу твои вещи, – сказала Венансия.
Только ступив на землю, Коншинья поняла, что это не сон. Вытерев глаза и выпрямившись, она вдруг словно увидела себя со стороны в этой толпе измученных голодом и морской качкой людей. Рядом слышались чьи-то восклицания, всхлипывания. Родственники обнимали друг друга, плакали от радости. Господи, какая же прорва народу! Неужели счастье не улыбнется и Коншинье?! Хорошие времена вернутся, думала она, Сан-Николау зазеленеет, станет землей изобилия!.. Она ощутила прилив бодрости. Надо идти. Оставаться тут нельзя. И она брела, сама не зная куда, точно подгоняемая ветром. Бог ее не забудет, только бы не останавливаться, идти и идти… А утром, может, о ней кто позаботится. Власти ей помогут. Ведь она совсем одна, вот и в порту поэтому никто ее не встретил… Но когда возгласы встречающих растаяли в воздухе, Коншинья опять услышала шум прибоя, ударявшегося о дамбу у ее ног, и поняла, что вокруг нее никого. Она была одна, одна-одинешенька в озаренной огнями ночи, созданной для грез и любви. Там-там-там! Кола-кола! Кола-кола-коладейра! Волны с плеском разбиваются о песок. Вдалеке, волоча больную ногу, прошел старый Мошиньо. «Почему вы опять плачете, Коншинья? От радости, ньо Мошиньо. Я так давно не ела кашупы… Жизнь, Коншинья, – это колесо, и бывает, выпадет случай, когда удастся ухватиться за это колесо и повернуть его в нужную тебе сторону…»
Растерянно она огляделась по сторонам. И когда глаза ее привыкли к мертвенно-бледному свету фонарей, Коншинья увидела людей, которые расположились на ночлег у самой воды. Они лежали неподвижно, словно забытые судьбой.
