Текст книги "Мечь и перо (Часть 1)"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Идя во дворец, Низами думал только о том, как бы поскорей оттуда вырваться. Дворцовый сад, похожий на райский уголок, казался ему адом. Основная причина его смятения заключалась в том, что народ косо смотрел на тех, кто посещал дворец эмира Инанча. А тем более он знал, что Рена против его знакомства с семьей эмира. Кроме того, Себа-ханум жила теперь во дворце, и это тоже не сулило ничего хорошего, от нее можно было ожидать всего – и сплетен, и клеветы. Поэтому-то Низами стремился как можно скорее покинуть дворец. Однако разговор о философии, поддержанный Гатибой, увлек поэта. Он видел, что эта красавица, в которой смешалась арабская, тюркская и греческая кровь, довольно умна. В нем проснулось любопытство. Постепенно беседа захватила и заинтересовала его.

Когда Гатиба умолкла, Низами сказал:

– С некоторыми мыслями Гатибы-ханум я могу согласиться. Но многое, из того, что вы сказали, принять невозможно. Обязан опровергнуть кое-какие ваши суждения. Начнем с тех явлений, которые повергают вас в уныние, попросту говоря, с того, что представляется вам загадкой. Вы говорите: коль рано или поздно человеческой жизни настает конец, к чему тогда желания, мечты, стремления, стоит ли переживать из-за них? Разве не это мучает вас?

– Да, это, – вздохнула Гатиба. – Но есть и другие вещи, которые я не могу постичь.

– Чтобы разгадать все загадки, которые вас тревожат, надо заглянуть в ваше сердце.

Гатиба еще раз вздохнула.

– Ты один смог найти путь к моему сердцу... Но неужели только для того, чтобы решать философские загадки?

Услышав этот вопрос, Низами понял, к чему клонит разговор Гатиба.

– Давайте продолжим нашу научную беседу, – поспешно сказал он.

– Что ж, пожалуй. Попытаемся решить кое-какие философские загадки. Может, таким образом, и мои мечты превратите? из загадочных несуразиц в явь. Но я уверена, поэт, тебе не удастся осветить тьму вокруг предмета, называемого человеческой душой. Здесь мы оба бессильны. Скажи, неужели гуманность, справедливость, истина, жизнь, разум – все это ложь? Ответь мне, уважаемый поэт, что в этом мире реально? Существует ли загробная жизнь, которой нас пугают? Существует ли рай, в котором, как говорят, нас ожидают покой и блаженство? Существует ли ад, заставляющий человека содрогаться еще при жизни? Скажи, молодой поэт, кто видел все это, кто был там? Кто первый принес нам известие о том, что они существуют? Если жизнь это царство пустых, бесплодных мыслей, откуда в нас рождаются представления обо всех этих вещах? А разве то, что мы называем душой, не является загадкой?

Гатиба выглядела удрученной. Низами чувствовал, что эта девушка, у которой так мало надежды на ответную любовь, тонет в океане пессимизма,

– Все эти донимающие вас вопросы, все эти загадки, которые вы бессильны разгадать, – и есть как раз порождение таинственной вещи, именуемой нами душой, – сказал он. – Вопрос о душе – самая сложная загадка из всех, повергающих в болото бесплодных исканий многих философов, особенно, восточных. Прекрасной барышне лучше не забираться в такие дебри философии. Вопрос о душе – он-то и порождает в человеке безнадежность и отчаяние.

– А вас этот вопрос не мучает?

– Нет, меня не занимают бесполезные вопросы, они не способны тревожить мой ум. Выслушайте меня, если у вас есть время. Я откровенно выскажу свое мнение по поводу подобных мудрствований.

– Прошу, прошу! – с готовностью воскликнула Гатиба. – Сегодняшняя встреча дала мне больше радости и наслаждения, чем может дать любовное свидание. Не знаю, смогут ли продолжаться и впредь наши встречи?

– Все зависит от обстоятельств. Я тоже получил большое наслаждение от мыслей прекрасной девушки. Именно поэтому я прошу у вас разрешения высказаться. Мне кажется, среди всех вопросов есть один, который больше, чем другие, путает мысли милой барышни. Это вопрос о смерти. Разве я не прав?

– Действительно, это так.

– Вы спросили: что это за явление – смерть, которая уничтожает все возвышенное? Загадочность этого явления как раз и поставила перед вами такой вопрос. Часто, думая о смерти, люди невольно затрагивают многие жизненные проблемы, в которых порой не так-то просто разобраться. В самом деле, явления, вещи, которые мы наблюдаем в жизни, – разнообразны и многоцветны. В вещах, наполняющих вселенную, царит хаос. Вещи по своей природе многообразны и различны. Они несметны и необозримы, и никто не может их счесть и охватить умом. До сего времени еще ни одному смертному не удалось этого сделать. Нас окружают не похожие друг на друга явления и предметы. Мы, не давая им по отдельности названий, величаем все это одним словом: природа! Когда на природу смотрят неискушенные, подобные нам с вами люди, они не способны увидеть там гармонию и сродство. Но по мере того, как будут расти наши знания и опыт, мы начнем замечать в этом, скопище не похожих друг на друга вещей тесную связь. Итак, природа объединяет в себе кажущиеся нам на первый взгляд Различными, не похожими друг на друга вещи и явления. Пессимисты кричат: "Жизнь – ничто!" Это вредная и неверная мысль, потому что явление, называемое нами жизнью, нельзя объяснить как жизнь только одной личности. Жизнь – это царево природы, которая нас породила и растит. Те, кто считает Жизнь бесконечной, ошибаются. Нет ничего нескончаемого. Просто мы привыкли называть бесконечными дороги на которыхутомились и которые мы не в силах преодолеть до конца. Не знаю, согласна ли с моими мыслями прекрасная барышня?

Лицо Гатибы выражало недовольство.

– Частично согласна, частично-нет. Не верю, будто между различными вещами существует связь. Коль скоро жизнь– это единая природа, коль скоро между явлениями и вещами существует связь, почему тогда среди людей творений этой природы – нет единства мыслей, вкусов, интересов, нет единства ощущений и представлений? Почему люди, живущие в мире связанных, как ты говоришь, между собой вещей, столь враждебны друг к другу?

Низами, качая головой, усмехнулся.

– Это не очень трудная загадка, ее способны разгадать даже такие невежды, как мы. В этом вопросе не требуется большого напряжения ума. Природа дает каждой вещи внешний облик, а осмысливаем вещи мы. Что касается различия представлений и мыслей, то это зависит от общественной среды, а порой от властей и религиозного воздействия. Если же говорить о различии вкусов и ощущений, это объясняется естественными и экономическими потребностями данной среды. В странах, которые особенно нуждаются в лекарях и врачах, люди проявляют наибольший интерес к медицине. То же самое следует сказать о кузнечном, токарном, портняжном ремеслах и о ремесле сапожников. Увлечения и занятия поэзией, литературой, наукой и философией не являются свойствами, вытекающими из многообразия природы. Эти свойства также зависят от потребностей среды. Однако следует отметить, что дело, которое доступно одному, может стать доступно и другому, благодаря его усердию. Что касается любви, она – результат случайности. Здесь нет предопределения свыше, нет воздействия таинственных внешних сил. Человек, случайно встретивший и полюбивший вас сегодня, завтра в результате еще одной случайности полюбит другую. А теперь пусть прекрасная барышня скажет мне, согласна ли она с моими мыслями?

– Поэт называет меня прекрасной барышней. Но почему он прислал мне такое неприятное, неутешительное письмо?

Низами задумался. Он не посылал дочери эмира письма. Ясно, Себа-ханум замышляет какую-то новую хитрость. Однако он не подал виду.

– Иногда человек заблуждается в оценке других людей. И вообще различные обстоятельства могут влиять на его поступки, поведение, тем более на написанное под настроение письмо. С подобным явлением я сталкивался, сочиняя стихи. Случается, тема, которая вчера не привлекала меня, сегодня вдруг вытесняет из сердца другие темы. Отныне я решил поступать так: написав письмо или новое стихотворение, выдержать написанное несколько дней дома, затем перечитать и лишь тогда выпускать на волю.

Гатиба молча взяла в руки книгу и, достав из нее письмо, протянула Низами.

– Вот прочти. Как видно, ты послал его мне, не перечитав предварительно.

Низами взял письмо. В нем было написано:

"Прекрасная барышня!

Не уподобляйте меня молодым гянджинским кутилам. Я не могу любить девушек, которые ежедневно меняют молодых людей.

Ильяс".

Низами не сомневался, что письмо – дело рук Себы-ханум. Он знал: Себа-ханум не может жить без козней и интриг. Он решил разоблачить ее в глазах Гатибы.

– Никак не могу взять в толк, почему вам передали это письмо, коль скоро я не писал его, – сказал он. – Может, оно попало к вам по ошибке?

Гатиба будто очнулась ото сна.

– Ах, какая я неудачница! Рабыня, которую я осыпала милостями и подарками, начала отравлять мою душу, – помолчав немного, она с мольбой обратилась к Ильясу: – Скажи, кому ты написал это письмо? Скажи, избавь меня от сомнений!

– Вам и самой уже все ясно. Зачем вы спрашиваете? Эта интрига задумана для того, чтобы получить от вас еще больше золота.

Гатиба глубоко вздохнула.

– Да, теперь мне все ясно. Это письмо лишило меня покоя, ибо я не из тех девушек, которые каждый день меняют молодых людей. Я позвала тебя, чтобы узнать обо всем. Все, что мы говорили до этого, было лишь предисловием. Я заранее обдумала все, что собиралась сказать тебе. Но слова вылетели у меня из головы, едва я видела тебя, так как смысл этих слов – ты сам.

Гатибе не удалось продолжить свою любовную речь, потому что настало время обеда и в сад вошли эмир Инанч с женой.

Низами поднялся, собираясь уйти, однако эмир Инанч и Сафийя-хатун не пожелали отпускать его.

– Дорогой, уважаемый гость Гатибы дорог как для нас, так и для всего народа Арана, – сказал эмир Инанч, беря Ильяса под руку. – Вы – гордость страны. Ваши стихи дарят нам непередаваемую радость, большое счастье.

К Низами подошла Сафийя-хатун.

– Гатиба часто читает мне одно из ваших стихотворений, и каждая строчка этой дивной газели утверждает ваше величие,

О милая, ты всех затмишь красой,

Ты – лилия, рожденная росой.

Как это тонко! Как многозначительно!

РЕВНОСТЬ

Эмир Инанч призвал к себе предводителя арабского войска Хюсамеддина.

– Когда я поручил тебе охрану и безопасность своего государства, я думал, оно попадет в руки умелых и верных мне людей, – сказал он. – Но мои надежды не оправдались. Прошло более двух недель с того дня, как негодяи ограбили гонца халифа, – ты не предпринял никаких мер. Нам так и не удалось узнать, в чьих руках находится письмо, отобранное у Хаджиба. В настоящий момент у меня есть полное право обвинить тебя в попустительстве. Я отгорожен от мира стенами этого дворца и стеснен в своих действиях, а мои люди в это время развлекаются на воле. Никому нет дела до того, что страна очутилась в руках бунтарей. В результате вашей бездеятельности возле Гянджи задерживают и грабят гонца самого халифа багдадского! С того дня, как письмо халифа попало во вражеские руки, сплетни и разговоры, направленные против меня и халифа, приобрели небывалый размах. Так руководить страной нельзя. Ступай и хорошо обо всем подумай! В городах Арана царят неразбериха и самоуправство. В данный момент города Кештасиби, Махмудабад, Баджереван и Берзенд считают себя, чуть ли не вольными городами. Неужели тебе не стыдно смотреть, как из городов и деревень выгоняют наших чиновников? Неужели ты не краснеешь при виде их разбитых голов, изуродованных лиц, переломанных ребер?!

Эмир долго отчитывал и оскорблял Хюсамеддина. Наконец тот попросил разрешения ответить.

– Все, что изволил сказать хазрет эмир, верно. В стране царит самовластие. В городах и деревнях избивают наших чиновников, а затем изгоняют. Все это мы видим. Но винить во всем нас одних – значит быть несправедливым и недостаточно осведомленным. Если бы козни и интриги, которые совершаются за стенами дворца, не зарождались в самом дворце, мы давно бы схватили и наказали интриганов.

Эмир вскочил негодуя.

– Как?! Неужели козни зарождаются в нашем дворце?

– Да, во дворце. Фахреддин до последних дней проводил все свое время с рабынями, живущими во дворце. Эмир сам обещал отдать Дильшад за Фахреддина. А раз так, как мы можем поймать интриганов и грабителей? Что мы можем поделать там, за стенами дворца, в то время как почтеннейшая дочь эмира Гатиба-ханум поддерживает отношения с нищим поэтом и стремится выйти за него замуж, а сам хазрет эмир и его уважаемая супруга обедают вместе с этим поэтом? Если вы потребуете бросить в темницы интриганов и бунтарей, нам придется начать с дворца эмира. Если бы Фахреддину не сообщили из дворца об отправке письма халифу багдадскому, с гонцом Хаджибом не случилось бы это позорное несчастье.

Лицо эмира вытянулось от изумления.

– Если бы Фахреддину не сообщили из дворца?!

– Да! Фахреддину из дворца было послано письмо.

– Ты обязан доказать это. Не лей на других грязь, желая обелить себя.

– Уважаемый хазрет эмир должен верить своим слугам.

С этими словами Хюсамеддин достал из-за пазухи письмо и протянул эмиру.

– Пожалуйста прочтите.

Эмир развернул письмо и прочел вслух:

"Жизнь моя, Дильшад!

Получил твое письмо. Мне передали все, что ты хотела сказать. Не верь письму, которое тебе прислали. Напиши подробно, что ты слышала во дворце. Я никогда не брошу тебя.

Фахреддину,

Правитель Гянджи вскинул глаза на Хюсамеддина.

– Как оно попало в твои руки?

– Его передала мне Себа, рабыня Гатибы-ханум.

– Почему она это сделала?

– Себа-ханум хотела доказать эмиру свою преданность. Передавая мне письмо, она просила, чтобы я отнес его вам. Пусть теперь сам хазрет эмир даст оценку нашему положению. Что могут поделать его слуги за стенами дворца? Зачинщиками всех этих козней и интриг являются Фахреддин и его друг Низами. Если бы они, обратившись к азербайджанскому народу, сказали: "Успокойтесь!" – в стране тотчас воцарились бы тишина и спокойствие.

Эмир уловил в словах Хюсамеддина нечто иное, чем тревогу за положение в стране. Несомненно, в нем говорила ревность.

– Соображай получше,–сказал правитель Гянджи. – Для брака Гатибы недостаточно простого обещания. Когда наша дочь будет выходить замуж, об этом узнают халиф и весь Багдад. Слухи, которые ходят на этот счет, – есть результат нашей определенной политики. Ты должен знать, что судьбы Дильшад и Гатибы уже предрешены. Дильшад в скором времени будет послана в подарок халифу, а Гатиба построит свое счастье с тобой. В этом можешь не сомневаться. Фахреддин больше не увидит Дильшад. Я велел заключить Дильшад под стражу еще до этого письма. Ты сам знаешь, нам неоткуда ждать помощи. Поэтому мы не можем прибегнуть к силе войск и наказаниям. Пока что остается одно: прикинуться добренькими и ждать, чтобы выиграть время. Ступай, будь бдительным и осторожным на своем посту. А рабыню Себу-ханум пришли ко мне.

Хюсамеддин поклонился и вышел. Эмир, глядя ему вслед, криво усмехнулся.

– Глупец, мечтатель! Если бы я собирался отдать мою дочь за подобного тебе простого вояку, я скорее отдал бы ее такому бесстрашному храбрецу, как Фахреддин, и с его помощью укрепил бы свою власть. Нет, я не отдам мою дочь, достойную быть женой большого хекмдара, за первого встречного!

Вошла Себа-ханум, разодетая как пава. Идя к эмиру, она нацепила на себя все свои драгоценности – редкие жемчуга, дорогие кораллы, приобретенные с помощью обмана и всевозможных хитростей.

Эмир впервые видел Себу-ханум. Он смотрел на ее круглое матовое лицо, смелые черные глаза, губы, похожие на лепестки роз, красивые узкие руки, украшенные алмазными кольцами, изящные лодыжки ног, схваченные изумрудными браслетами, и в нем загоралась кровь.

"Редкой красоты цветок!" – подумал он, поерзывая на тюфячке.

– Подойди ко мне ближе, красавица! – сказал эмир Инанч, беря Себу-ханум за руку и притягивая к себе...

Когда Себа-ханум получила приглашение пожаловать к эмиру, она мечтала в душе понравиться ему, поэтому и нацепила на себя все свои драгоценности. Увидев, что эмир мгновенно воспылал к ней страстью, она подумала: "Отныне нет во дворце рабыни более счастливой, чем я, – ведь всем известно, эмир добивается близости лишь тех девушек, которые обладают редкой красотой".

Хадже Мюфид внес в комнату эмира таз и кувшин с водой, и рабыни дворца сразу поняли, что Себа-ханум "удостоилась великой чести" правителя Гянджи. Расхаживая по длинному коридору, они с нетерпением ждали, когда Себа-ханум выйдет от эмира.

Когда хадже Мюфид, покончив со своими обязанностями, вышел из комнаты с тазом и кувшином, эмир Инанч снова припал к губам Себы-ханум.

– Ты самая приятная и красивая девушка среди моих рабынь, – сказал он.– Отныне ты будешь очень часто удостаиваться подобной чести. Ты оказала мне большую службу, заполучив письмо Фахреддина. Теперь ты будешь каждый день приходить ко мне и передавать обо всем, что увидела и услышала. Я прикажу построить для тебя за стенами дворца прекрасный дом, подарю служанок, рабов и слуг. У тебя будет свой дворец!

Услышав это, Себа-ханум с большим искусством поднесла руку к глазам и горько заплакала.

– Поселив свою презренную рабыню за стенами дворца, хазрет эмир тем самым отдалит ее от себя. Я же хочу ежечасно удостаиваться чести видеть эмира.

Эмир еще раз поцеловал Себу-ханум в губы.

– Уверяю тебя, пока ты обладаешь столь редкой красотой, ты будешь постоянно удостаиваться чести эмира. Но ведь ты знаешь, что наш дворец гнездо интриг, козней и сплетен. Я хочу спасти тебя от всего этого. Поэтому, мне кажется, за стенами дворца тебе будет гораздо спокойнее. Я буду часто приходить к тебе любоваться на прекраснейшее творение природы.

Однако доводы эмира мало утешили Себу-ханум, которая не мыслила своей жизни без приключений, сплетен и козней. Природа одарила ее не только редкой красотой, но и непоборимой страстью к интригам и авантюризму. Она дня не могла прожить без того, чтобы не придумать новой авантюры или не оклеветать кого-нибудь.

Эмир же считал, что держать Себу-ханум во дворце после того, как он "удостоил ее чести", – просто невозможно. Несомненно, в эту историю вмешается его жена Сафийя-хатун, которой поведение мужа вряд ли придется по душе. Кроме того, в дворцовом гареме жило немало рабынь, "удостоенных высочайшей милости эмира" задолго до появления здесь Себы-ханум. Наложницы правителя Гянджи никогда не простят Себе-ханум ее успеха, как-никак она только вчера появилась во дворце, а сегодня ее уже "удостоили высочайшей чести".

Однако эти обстоятельства нисколько не пугали саму Себу-ханум. Она во что бы то ни стало желала остаться во дворце и официально считаться наложницей правителя Гянджи. Ей было отлично известно, что судьба наложниц эмира, живших в отдельных особняках за стенами дворца, ничем не отличается от участи затворниц, осужденных на пожизненное одиночество. Как можно променять шумную, богатую событиями жизнь дворца на унылое существование в отдельном особняке с рабами, рабынями и служанками?!

Себа-ханум, еще живя в доме поэта Абульуллы, привыкла к жизни, полной интриг и козней. Абульулле и его жене Джахан-бану в голову не приходило, что Себа-ханум занимается сводничеством, обещая многим молодым людям руку их младшей дочери Махтаб-ханум и взимая с каждого "плату за услуги". Более того, даже сама Махтаб-ханум ничего не знала о проделках предприимчивой рабыни.

С самого первого дня, очутившись во дворце правителя Гянджи, Себа-ханум начала мечтать о славе и богатстве. Она намеревалась проделывать с Гатибой то же самое, что она проделывала с Махтаб-ханум, – обещать ее руку знатным молодым людям, получая с них за это награду. Даже с этой точки зрения ей было гораздо выгоднее жить во дворце, чем в отдельном особняке. Теперь же, когда эмир, воспылав к ней страстью, "удостоил ее своей чести", в душе Себы-ханум торжествовали мечты о славе и богатстве.

Желание эмира Инанча поселить новую наложницу в отдельном особняке за стенами дворца поставило Себу-ханум в затруднительное положение. Она чувствовала, ее может выручить только Гатиба. Но и в этом молодая женщина не была хорошо уверена, – с того дня, как она послала Гатибе письмо от имени Низами, та переменила к ней свое отношение.

Подобные грустные мысли терзали сердце Себы-ханум. И все-таки она не теряла надежды, говоря себе: "Обмануть Гатибу не так-то трудно. Девушка, отдающая свое сердце любви, отдает вместе с ним и свой ум. А провести глупцов очень просто".

Когда Себа-ханум, потупив голову, выходила из комнаты эмира, тот, любуясь ее стройной, грациозной фигуркой, думал: "Мужчины – пленники чувственной страсти, а женщина – пустого тщеславия. Вот я добавил в ряды сотен несчастных еще одну. Рабыни, с которыми я был в близких отношениях, преследуются моей женой как преступницы".

Из комнаты эмира Себа-ханум вышла в длинный широкий коридор. Она шла по дорогим коврам, гордо подняв голову. Однако ей сразу же пришлось столкнуться с удивительными вещами. Она сделалась свидетелем некоторых странных картин гаремной жизни. Рабыни, жившие в гареме, смотрели на нее, высунув из-за дверей головы. Себа-ханум следовала по коридору, сопровождаемая множеством устремленных на нее взглядов.

Несколько рабынь разгуливало по коридору, перешептываясь и чему-то смеясь. Среди них были две красавицы, которых эмир "удостоил своей чести" еще задолго до Себы-ханум. Одну из них, арабку по национальности, звали Забян, вторую, девушку, купленную в Исфагане – Гюльпейкер-ханум.

Себа-ханум не прошла и полпути до своей комнаты, как вдруг коридор огласился громким смехом. Это хохотали выглядывающие из-за дверей рабыни. Однако их хохот не смутил Себу-ханум, – она сочла его за выражение зависти. Ее сердце переполнялось чувством превосходства перед этими завистницами, и она еще выше подняла голову.

Но тут к ней подошли Гюльпейкер-ханум и Забян-ханум, одна – справа, вторая – слева.

– Посчастливилось ли милой ханум удостоиться высочайшей чести? спросила арабка Забян.

Себа-ханум ничего не ответила, только бросила на нее надменный взгляд и хотела пройти мимо. Но тут заговорила Гюльпейкер.

– Удостоилась ли прекрасная ханум чести эмира? – протянула она сладким голоском.

На этот раз Себа-ханум решила не оставить вопрос без ответа:

– Чести эмира могут удостоиться лишь те, кто обладает честью.

Не успела она это сказать, как Гюльпейкер-ханум и Забян-ханум, схватив ее с двух сторон за руки, принялись царапать и щипать ее нежное белое лицо. Соперницы срывали с ее шеи и головы драгоценности и швыряли на пол. Они разорвали дорогую одежду Себы-ханум.

А в это время рабыни, выглядывающие из-за дверей, хлопали в ладоши, восклицая: "Еще!.. Еще!.. Вот так! Вот так!..".

На крик Себы-ханум сбежались все обитатели дворца. Прибежали также жена эмира Сафийя-хатун и Гатиба.

Лоб, веки, щеки и губы Себы-ханум были изодраны в кровь.

Когда несколько слуг, в их числе хадже Мюфид, отняв Себу-ханум у разъяренных женщин, уводили ее к лекарю, те, все не желая оставлять свою жертву в покое, бежали за ней следом и продолжали наносить побои.

Себа-ханум лишилась чувств. Ее отнесли в комнату лекаря, чтобы привести в сознание и перевязать раны. А Забян-ханум, и Гюльпейкер-ханум были уведены в тюрьму при гареме.

Несмотря на этот скандал, эмиру удалось оправдаться перед женой и дочерью.

Сафийя-хатун разъяренной тигрицей ворвалась в комнату мужа.

– Когда ты положишь конец этим безобразиям?!– гневно спросила она.

Эмир изобразил на лице недоумение.

– Сначала узнай обо всем хорошенько!..

– О чем?

– Честной рабыне стало известно о страшном предательстве. Дильшад передавала Фахреддину дворцовые тайны. Вот, возьми и прочти, что пишет Фахреддин ей в письме.

Эмир протянул письмо жене.

– Честная девушка пришла ко мне, чтобы передать это письмо. Я задержал ее, давая кое-какие наставления. Услышав это, Гатиба заплакала.

– Моя бедная, несчастная Себа! – воскликнула она и бросилась в комнату лекаря, чтобы проведать свою рабыню.

ТРЕВОГА

Письмо эмира к халифу, отобранное Фахреддн-ном у гонца Хаджиба, было размножено и расклеено на заборах в городах и деревнях Арана, Начали поступать известия о новых народных волнениях.

Правитель Гянджи пребывал в унынии. Вызвав к себе Тохтамыша, он спросил:

– Какие приняты меры, дабы ослабить впечатление от письма, которое все читают на заборах?

– Хазрет эмир может быть спокоен, меры приняты, опасности никакой нет,– ответил старый визирь, желая прогнать тревогу правителя.

Эмир удивился, не поверив словам визиря.

– Как удалось тебе так быстро устранить столь большую опасность? Видно, ты опять вводишь меня в заблуждение относительно того, что происходит за стенами дворца, и пытаешься

выдать проклятья, которыми народ осыпает меня за восторженные возгласы и благодарственные молитвы75.

Тохтамыш поклялся святым именем халифа, заверяя эмира в том, что никогда больше не будет лгать и вводить его в заблуждение.

Правитель Гянджи еще раз спросил визиря, каким образом ему удалось предотвратить опасность. Тохтамыш, стремясь поскорее унять беспокойство и тревогу эмира, сунул руку за пазуху, достал оттуда лист бумаги и протянул эмиру.

– Я составил обращение к народу Арана, познакомьтесь.

Эмир взял обращение и начал читать:

"Народ Арана!

На этих днях существующая в стране тайная организация осмелилась поднять свою предательскую руку на независимость Азербайджана, желая уничтожить ее. Согласно полученным точным сведениям, эта организация создана персами и арабами, уволенными со своих постов. Во главе организации стоит бывший катиб эмира Мухаким Ибн-Давуд. Этот предатель скрылся, похитив государственную печать.

Тайная организация, задавшись целью восстановить народ против власти эмира, сочиняет фальшивые письма и заверяет их украденной у правительства печатью.

Поэтому правительство считает своим долгом обратиться к народу Азербайджана, главным образом Арана, с этим воззванием и открыть ему глаза на истину. Повелеваю: начиная с 25 числа месяца Шабана76 все письма и документы, на которых стоит подпись правителя Гянджи и которые заверены государственной печатью, считать недействительными и утратившими силу.

Кроме того, мир обращается ко всем своим честным подданным с просьбой: "Тот, кто принесет голову бывшего катиба Мухакима Ибн-Давуда, получит тысячу золотых динаров".

Прочитав обращение, эмир Инанч с благодарностью посмотрел на своего визиря.

– Мое сердце немного успокоилось. Однако я вызвал тебя совсем по другому делу. Надо с большой пышностью и почестями доставить в город поэтессу Мехсети-ханум. Это может погасить вспыхнувшую в народе злобу против нас и помочь нам завоевать любовь народа. Сегодня сопровождающая ее группа прибудет в деревню Исфаган. Поручаю тебе организовать торжественную встречу. Прикажи нарядно украсить тахтреваны, в которых будут находиться придворные и правительственные лица, и дай им в сопровождение пятьдесят всадников. Пусть рабы и рабыни отправятся на встречу в праздничных одеждах. Прикажи подготовить для Мехсети-ханум дом в самом живописном и удобном месте города. Не забудь ничего. А теперь скажи, будем ли мы извещать халифа о наших действиях? Если он узнает обо всем от других, что мы ответим ему, как оправдаемся?

Тохтамыш засмеялся, тряся головой.

– Если найдутся два простофили, которые поверят фактам, изложенным в нашем обращении, так первым из них будет наш светлейший повелитель правоверных. О халифах следует сказать: насколько они сами святы и высоки, настолько пусты и коротки их мысли и разум.

Эмир признал справедливость слов Тохтамыша.

– Я считаю, надо принять еще одну меру, – предложил он.– Следует издать особый фирман и разослать его по всему Арану. В фирмане сообщить населению, что отныне дается помилование всем, кто прежде был выслан из страны. Все могут вернуться на родину. После возвращения Мехсети-ханум никто не должен оставаться в ссылке.

– Досточтимый хазрет эмир должен понимать, что подобная политика приведет к увеличению в стране неблагонадежных.

– Неблагонадежные разгуливают по городу у нас под носом. Большинство тех, кто сейчас в изгнании, было сослано для того, чтобы напугать действительно неблагонадежных. Ты слушай меня. Эти меры рассеют сомнения народа относительно независимости, которую мы обещали. При первом же удобном случае мы можем опять арестовать вернувшихся из ссылки, только на этот раз мы отправим их не в изгнание, а в другое место. Что касается Дильшад, мне кажется, ее надо освободить из заключения, дабы не раздражать и не гневить Фахреддина.

Визирь задумался.

– Я не верю в переписку Дильшад и Фахреддина, – сказал он тихо, подняв глаза на эмира. – Мне кажется, тут замешана чья-то другая рука. Надо хорошо продумать все. Эта рука, несомненно, находится во дворце. Подозреваю, что это рабыня Себа-ханум, которую эмир недавно удостоил своей чести. Сведения, собранные мною о ней, подтверждают мою догадку.

Глаза эмира удивленно округлились.

– Не могу поверить!

Старый визирь поспешил изложить свою точку зрения.

– Нет сомнений в том, что письмо, переданное вам, написано рукой Фахреддина. Но маловероятно, чтобы Дильшад писала Фахреддину. Хочу спросить вас, почему Фахреддин передал Дильшад письмо через Себу-ханум? В письме говорится: "Жизнь моя Дильшад! Получил твое пиьмо. Мне передали все, что ты хотела сказать. Не верь письму, которое тебе прислали. Напиши подробно, что ты слышала во дворце. Я никогда не брошу тебя. Фахреддин". Из этого следует, что сама Себа-ханум передала Фахреддину устное послание Дильшад. Это во-первых. Во-вторых, Фахреддин пишет Дильшад: "Получил твое письмо. Напиши подробно, что ты слышала во дворце?" Эти слова свидетельствуют о том, что Фахреддину от имени Дильшад было послано письмо. Несомненно, его состряпала Себа-ханум. В-третьих, мне сообщили, что Себа-ханум очень долго беседовала с Фахреддином в гробнице Шейха Салеха. А в-четвертых, следует принять во внимание, что в прошлом Себа-ханум и Фахреддин были связаны любовными узами. Вся эта интрига задумана Себой-ханум для того, чтобы отомстить Фахреддину. Уважаемый хазрет эмир должен внять советам своего старого визиря: надо прекратить отношения с Себой-ханум. Девушку, обладающую столь редкой красотой, никогда не продали бы за три тысячи динаров, будь она благородна и нравственна.

Эмир на миг задумался.

– Эта девушка – неотшлифованный алмаз, – сказал он.

Тохтамыш низко поклонился и вышел.

Эмир Инанч, вызвав хадже Мюфида, приказал привести Дильшад..

Через несколько минут хадже Мюфид ввел Дильшад в комнату правителя Гянджи, однако сам из комнаты не вышел, так как знал, что невоздержанный эмир Инанч часто насиловал предназначенных халифу рабынь, после чего приходилось писать в Багдад, будто девушка умерла от болезни.