Текст книги "Мечь и перо (Часть 1)"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Люди, которые совсем недавно собирались подать атабеку. жалобы, теперь в страхе не смели рта раскрыть, а жалобы были сожжены.

Однако, несмотря на столь успешный ход дела, эмир продолжал принимать все новые и новые меры предосторожности. С обеих сторон дороги, по которой следовал атабек Мухаммед, плотной стеной выстроились вооруженные отряды.

Атабек, пораженный тем, что на всем протяжении пути от границы Северного Азербайджана не видно населения, спросил визиря Тохтамыша:

– Мы проделали большой путь и видели много деревень. Разве в них никто не живет? От Карабаха до Гянджи тридцать четыре ферсаха100, но я не встретил ни одного крестьянина. Почему так?

Тохтамыш еще ниже склонил свою седую голову.

– Верно, элахазрет, верно. Вы не встретили ни одного крестьянина, и оттого сердце вашего смиренного слуги сравнительно спокойно. Несколько дней назад была раскрыта тайная организация, поставившая целью убить элахазрета. Но, слава всемогущему Аллаху, благодаря неусыпной бдительности хазрета эмира, нам удалось предотвратить готовившееся покушение на элахазрета.

Слова Тохтамыша заставили атабека Мухаммеда призадуматься. Сколько раз брат его Кызыл-Арслан писал ему о добросердечном отношении азербайджанского народа к атабекам!

Тохтамыш, видя, что атабек охвачен мрачными мыслями, решил еще больше поколебать его веру в искренность азербайджанцев.

– Во все бунтарские деревни посланы карательные отряды, – сказал он. Я докладываю об этом мудрейшему элахазрету атабеку с тем, чтобы познакомить с положением в его владениях. В день, когда элахазрет атабек ступил на землю Арана, должно было начаться грандиозное восстание. Джанаб эмир с молниеносной быстротой отсек дракону голову. Все это свидетельствует об искренности и преданности джанаба эмира новой династии.

Задумчивость атабека не означала, что он поверил словам Тохтамыша об азербайджанцах.

Въехав в Гянджу, атабек Мухаммед велел остановить тахтреван и подать коня.

Эмир склонился в подобострастном поклоне.

– Приказ элахазрета – закон для его слуг. Но я опасаюсь за жизнь нашего повелителя, если он въедет в город верхом...

Атабек пропустил слова эмира мимо ушей,

– Коня! – повторил он.

Подвели красивого жеребца. Атабек вышел из тахтревана и вскочил в седло. Он впервые был в Гяндже, и ему не терпелось осмотреть город и познакомиться с, его жителями. Но куда бы атабек ни обращал свой взор, он видел только стену из иракских всадников. Лишь возле дворца его встретила небольшая толпа горожан, специально подобранных эмиром. Тут были мюлькедары, духовенство, высокопоставленные чиновники эмира и тому подобные.

Впереди и позади свиты атабека Мухаммеда ехали два отряда персидских всадников по две тысячи человек в каждом. У атабеков стало правилом: отправляясь в поездку к тюркским народам – брать с собой охрану из персов, а направляясь в края, где говорили по-фарсидски-окружать себя телохранителями – тюрками.

Эмир и его визирь заранее все продумали. Чтобы атабек не заподозрил обмана, на ближайших улицах толпились гянджинцы, желавшие подать атабеку прошения. Завидев хекмдара, они подняли вверх руки со своими челобитными. Люди атабека брали эти челобитные и опускали в запертый ящик. Содержание их было примерно одинаково, – в них писалось о справедливости и любви эмира Инанча к жителям Арана, о том, что бунтари уничтожены и в стране восстановлены покой и порядок, выражались просьбы оставить эмира на посту правителя Арана.

В челобитных было много жалоб на азербайджанцев от арабов и персов, владеющих в Азербайджане большими деревнями и поместьями.

Как Фахреддин и его сторонники ни пытались пробиться вперед, ближе к атабеку, этого им не удалось, и они не смогли передать ни одной жалобы.

Атабек, в душе которого росло недоумение, доехав до ворот дворца, спрыгнул с коня и вошел внутрь.

Три дня атабек Мухаммед никого не принимал. С утра до вечера ему читали челобитные жителей Гянджи. Атабек хотел познакомиться с положением в стране. Однако в челобитных говорилось исключительно о справедливости и мудрости эмира.

Вечерами атабек развлекался на богатых пирах, где было все хорошенькие девушки-виночерпии, мютрибы101, танцовщицы, прекрасные рабыни, певицы, музыкантши, шуты, скоморохи.

Атабек не принимал ни гянджинскую знать, ни посланцев соседних государств. Он хотел вначале разобраться в обстановке. Но это было невозможно, так как эмир Инанч оградил его от внешнего мира, заперев в стенах своего дворца.

СЛУЧАЙ

– Никогда не падай духом, – говорил Ильяс Фахреддину.– Случившееся нельзя назвать поражением, ибо борьба не окончена. Еще неизвестно, кто выиграет решающую схватку. Два враждующих стана могут попеременно брать верх, но истинный победитель тот, кто в последнем бою нанесет противнику завершающий удар. Эмир одержал временную победу, но он ничем не закрепил ее до сих пор. Мне кажется, эта победа в конечном счете завершится его разоблачением.

Однако Фахреддин потерял надежду на успех и пребывал в унынии. Он был уверен, что атабек Мухаммед покинет Аран, так и не узнав обстановки в стране, не познакомившись с жизнью народа. Отсюда шло его неверие в свои силы.

– Теперь эмир без труда рассчитается с нами. Атабек уже три дня в Гяндже и еще никого не принял, не вызывал к себе представителей народа. Это не сулит нам ничего доброго.

– Собери жалобы аранцев на эмира и храни. Старайся, чтобы те, кто в страхе сожгли челобитные, вновь написали их. Нет сомнения, все поданные атабеку челобитные написаны если не против нас, то уж, конечно, в пользу эмира. Атабек Мухаммед непременно призовет меня к себе. Даю тебе слово, я лично передам атабеку жалобы аранцев, которые ты соберешь. Эмир ничего не сможет сделать мне. Если бы он мог погубить меня, он бы не стал ждать приезда атабека. Рано или поздно мне предстоит столкнуться с ним лицом к лицу. Сейчас очень удобный момент. Надо сказать ему открыто о всех его подлостях. Верь мне, я разоблачу эмира перед атабеком. Атабек Мухаммед переменит о нем свое мнение. Одного лишь боюсь...

Ильяс, не договорив, умолк. Фахреддин забеспокоился, последние слова друга неожиданно встревожили его.

– Ты можешь сказать мне, чего боишься?

Низами встал и в задумчивости прошелся по комнате.

– Трудность нашей борьбы заключается в том, что человек, с которым мы боремся, способен на любую подлость. Наш век богат подобными людьми. Это бездарные мерзавцы, стремящиеся возвыситься самыми недостойными путями. Эмир, с которым мы ведем борьбу, – человек именно такого рода. Благодаря мерам, принятым его хитрым визирем Тохтамыщем, ему удалось не допустить к атабеку жителей Арана с жалобами. Но это временная победа. Эмиру Инанчу не жить в Азербайджане. Есть лишь одна сила, способная помочь ему удержаться у власти в Гяндже, – его дочь, молодая прекрасная Гатиба. Фахреддии недоумевал:

– Нет, нет, я не верю. Гатиба совсем ребенок, а атабек уже в летах.

– Вспомни историю. Халиф Каимбиэмриллах отдал свою тринадцатилетнюю дочь Сейиду за Тогрул-бека, когда тому было шестьдесят пять лет. Он сделал это неспроста. Точно с такой же целью наш эмир способен выдать двадцатидвухлетнюю красавицу Гатибу за шестидесятилетнего атабека Мухаммеда. Теперь ты понял меня? Этого-то я и боюсь. Мы живем в эпоху, когда подлость и бесстыдство одерживают верх над правдой. Что поделаешь?! Но мы будем продолжать бороться с подлостью и бесстыдством правдой и только правдой. Возможно, сегодня мы потерпим поражение, но наше дело победит в веках. Я дам тебе дружеский совет, никогда не верь тем, кто, толкая тебя вперед, говорит: "Идите, не бойтесь, мы следуем за вами!" Такие друзья при первой же серьезной опасности сбегут, повернув вспять, или же, продавшись врагу, нанесут тебе удар в спину. Это предательство ты должен ждать только от высшего сословия. Простой же народ ты увидишь в первых рядах сражающихся против насильников. Они не боятся умереть за свои права, за своих вождей, ибо жизнь их так неприглядна, что они, можно сказать, несколько раз в день умирают и воскресают. Смерть не страшна им.

Фахреддин пожал руку Ильяса.

– Верно, мудрый поэт! Но бедняки, на которых мы опираемся, подчас неопытны и простодушны, грабителям и насильникам нетрудно обмануть их. Эмир Инанч ежедневно пытается подстроить мне какую-нибудь пакость. Каждый день я жду новую авантюру. Од подсылает ко мне Себу-ханум, эту испорченную особу!..

Низами нахмурился.

– Неужели и ее действия ты считаешь авантюрами?

– Разве это не коварная авантюра – пытаться заманить меня во дворец?!

– Нисколько. Она пригласила тебя во дворец, ты – уклонился. Что в этом необычайного?

– Есть необычайное. Произошло большое событие. В тот вечер я не пошел к ней на свидание, послав вместо себя несколько отчаянных голов. Они раздели Себу-ханум, отобрали у нее все драгоценности, хорошо позабавились и даже отрезали у нее волосы.

– Как у тебя хватило ума проделать все это?! Измываться над женщиной, отрезать ей волосы – на что это похоже?! Подобают ли подобные действия человеку, который считает себя героем?! Не обижайся, Фахреддин, но я вижу, память о нашей детской и юношеской дружбе не помешает нам расстаться. Мы вынуждены это сделать. Я протестую против такого безжалостного отношения к женщине!

Упреки Низами задели Фахреддина, но не смутили.

– Задам тебе один вопрос, – сказал он, твердо глядя в глаза Ильяса. С какой целью эта бессовестная женщина хотела обманным путем завлечь меня во дворец? Может, она вела меня на пир? Думаешь, там не расправились бы со мной? Как я должен был наказать предательницу, которая добивалась Моей гибели? Ее надо было убить, но я ограничился предупреждением, велев отрезать ее волосы.

– Ты не ошибаешься, тебя хотели убить во дворце. Ты поступил благоразумно, что не пошел туда. Тебе следовало спрятать в карман принесенное Себой письмо эмира и хорошенько отчитать ее, сказать: "Я должен был умертвить тебя за твое предательство, но содеянное тобой и без того станет причиной твоего вечного несчастья!" Уверен, проявленное тобой благородство пристыдило бы ее, и она не стала бы больше заниматься предательством.

– Ошибаешься, Ильяс, горбатого могила исправит. Никакие наставления, никакие кары не выведут Себу-ханум на честный путь. Причина ее личной ненависти ко мне понятна. Эмир пользуется этим и дает ей подобные поручения. А Себа вынуждена их исполнять. Я защищал себя и хотел указать врагу его место. Почему же я неправ?

Низами хранил молчание. История с Себой-ханум, издевательства над ней нарушили его душевное равновесие.

Фахреддин, стоя у окна, растерянно смотрел во двор. На душе у него было нехорошо. Выходит, он снова допустил ошибку, в результате чего может потерять верного друга. Сердце Фахреддина сжалось от страха. Он не хотел думать о том, что они расстанутся. Ведь Ильяс не может долго сердиться и носить в душе обиду. Он не раз гневался на Фахреддина, даже, случалось, не разговаривал с ним по несколько, дней, но потом сам же первый приходил и мирился. Впрочем, последний поступок Фахреддина, кажется, по-настоящему рассердил его. Лишить женщину волос!..

Ильяс ходил по комнате.

– Вообразить невозможно! – негодуя говорил он.– Мало того, что женщину обесчестили, ты еще приказал отрезать у нее волосы!

Фахреддин молчал. Он по-прежнему стоял у окна, задумчиво глядя во двор.

Вдруг с улицы во двор шмыгнула оборванная нищенка. Увидев, что у дома никого нет, она быстро подбежала к мангалу102, воровато глянула по сторонам, достала что-то из-за пазухи и бросила в казан, в котором варилась еда. После этого нищенка кинулась назад к калитке.

Фахреддин, как безумный, сорвался с места.

– Стой, подлая! – закричал он.

В один миг Фахреддин оказался у ворот и, схватив нищенку за руку, потащил к мангалу. Старуха в страхе тряслась. Фахреддин швырнул ее на землю и выхватил из ножен кинжал,

– Говори, что ты бросила в казан?

Нищенка взмолилась:

– Пощади! Не убивай, я ни в чем не виновата.

– Говори, что ты бросила в казан? – гневно повторил Фахреддин.

Низами недоумевал: что происходит? О чем они говорят?

– Что это значит? – громко спросил он Фахреддина. – Как ты смеешь обижать в моем доме несчастную нищенку?

Фахреддин будто не слышал этих слов и пнул нищенку ногой.

– Если не скажешь правду, я убью тебя, не посмотрю ни на кого!

Нищенка простерла руки к Низами.

– Пусть твой друг не убивает меня! Я все расскажу, без утайки. Да разрушит аллах дом этой девицы! Зачем я связалась с ней?!

– О какой девице ты говоришь? – спросил Низами.

– Имени ее я не знаю, но самое ее знаю хорошо. Живя в доме Абульуллы, она всегда щедро одаривала меня. Сейчас судьба вознесла ее очень высоко. Каждую пятницу вечером, встречая меня на кладбище, она дает мне целую пригоршню денег и при этом справляется о моем самочувствии. На днях мы опять увиделись на кладбище. Девушка дала мне горсть денег и сказала: "У меня есть поручение. Если выполнишь его успешно, я избавлю тебя от попрошайничества!" Я спросила, что за дело она собирается мне поручить. Девушка пояснила: "Ворожка дала мне щепотку привораживающей землицы, ты пойдешь и всыпешь ее в еду одного человека". Я это сделала. Вот и весь мой грех.

Низами обернулся к Фахреддину.

– Ты видел, она что-нибудь всыпала в казан?

– Да, видел, но это была не привораживающая землица, я яд, от которого вы все должны были умереть. Сейчас ты сам убедишься в том, что я говорю правду.

Фахреддин, достав из кармана коробочку, раскрыл ее и поднес к глазам нищенки.

– Ты такую землицу всыпала в казан?

Нищенка залилась слезами.

– Да, такую...

Фахреддин посмотрел на Ильяса.

– Эта коробочка с ядом найдена в кармане платья Себы-ханум. Она хотела отравить тебя, Рену и Мехсети-ханум. Теперь скажи сам, верно ли я поступил, оставив ее в живых?

–Я убежден, это ее личная инициатива. По-моему, никто не принуждал Себу к этому преступлению.

ПРИЕМ

На третий день после приезда атабека Мухаммеда в Гянджу глашатаи на городском базаре выкрикивали:

– Ежедневно с девяти часов утра до полудня правительственные чиновники, специально назначенные элахазретом атабеком Мухаммедом, будут принимать от народа письменные жалобы! Те, у кого таковые имеются, могут приносить их и отдавать в течение недели! Поступившие жалобы элахазрет атабек разберет лично!

Прием во дворце начался в девять часов утра. Одновременно невдалеке от ворот были поставлены кресла, в которые уселись чиновники атабека. Они опускали в щели запертых и опечатанных ящиков жалобы аранцев.

Большой зал дворца был празднично украшен.

Атабек Мухаммед принял первыми делегации соседних государств Ширванского, Грузии, Абхазии и Армении. Весь день он пробыл с гостями, принимал от них подарки – ковры, красивых породистых лошадей и прочее.

На следующий день атабек принял хатиба Гянджи и городское духовенство. Из поэтов ему был представлен лишь один Абульулла, облаченный в дорогой халат – подарок эмира. Он прочел хекмдару хвалебную касиду103.

Атабеку Мухаммеду стихи не понравились. Он принял их молча и не наградил поэта. Затем окинул взглядом присутствующих и обернулся к эмиру.

– А где же выдающийся поэт Гянджи – Низами? – спросил он. – Его стихи звучат во дворцах хорезмшахов, ширваншахов, кызыл-арсланов, а вот во дворце эмира Инанча, в двух шагах от жилища поэта, его голоса не слышно. Когда я гостил в Тебризе во дворце Кызыл-Арслана, он прочел мне за трапезой две строчки выдающегося мастера! Как поэтично, как прекрасно!

Я – бедняк, я – счастливец, я судьбой одарен.

В государстве влюбленных поднимаюсь на трон.

Не вижу Мехсети-ханум, волшебницы, создавшей столько бесценных жемчужин поэзии для сокровищницы султана Санджара! Где она – этот Хайям земли азербайджанской? Ее тоже здесь нет. Кызыл-Арслан прочел мне несколько четверостиший Мехсети-ханум, и у меня создалось впечатление, что прочитавший Мехсети узнал Хайяма, а прочитавший Хайяма – Мехсети. Отправляясь в поездку по Северному Азербайджану, я мечтал обязательно встретиться с Хагани, Низами и Мехсети-ханум, Но почему-то, вопреки моему желанию, мне не удалось повидать ни одного из этих поэтических светил. В обществе, где нет поэтов, нет и народа. Мне кажется, присутствующие сейчас здесь постоянно проводят свое время во дворце эмира. Я считаю, эмир должен как можно скорее исправить свою оплошность. Поэты создают культуру и раньше других замечают недостатки в стране. Они в художественной форме выражают желания и волю народов.

Эмир с поклоном встал и попросил разрешение высказаться.

– Элахазрет атабек изволили очень верно заметить. Однако в обществе, где присутствует венценосец поэтического царства – Абульулла, молодые поэты Низами и Хагани не осмелятся читать свои стихи. А Мехсети-ханум очень стара и больна.

Атабек Мухаммед не дал,эмиру возможности договорить.

– Вы думаете, раз атабек был занят войнами в Персидском и Арабском Ираке, он ничего не знает об Азербайджане? Ошибаетесь. Мне известно, что поэт Абульулла не переносит молодых поэтов Низами и Хагани, потеснивших его на троне поэтической славы. Поэтому я в некоторой степени согласен с эмиром, который сказал, что Низами и Хагани избегают общества Абульуллы. А виновен в этом опять же правитель страны. Если бы стариков ценили за прошлое, молодых – за будущее, если бы каждый награждался по заслугам, атабек, проделавший сотни ферсахов, чтобы побывать в Гяндже, не был бы лишен удовольствия лицезреть подле себя достойных людей Салтаната. Пусть хазрет эмир не считает, что хекмдары должны заниматься только ратными делами. Когда я беседовал с Ашрафом Сани Самарканди, старый философ сразу же спросил меня о Низами. Сеид Гасан Ашраф Газневи– очень старый поэт, но, несмотря на возраст, а также большое расстояние, стал приверженцем Низами и Хагани. Ученые мужи, месяцами гостящие в моем дворце, такие как хаким104 Сузени Самарканди, Джамаледдин, Абдюраззак Исфагани, хаким Мюхтари, Шахабюддин, Мухаммед Ибн-Рашид Газневи, Низами Арузи Самарканди, Шах Санджан, Хадже Джалал Даракани и другие, расточали свои похвалы талантливейшим поэтам Низами и Хагани. Однако в Северном Азербайджане я вижу совсем другое. Здесь ошибочно господствует мнение, будто цивилизацию можно развивать с помощью отживших, одряхлевших идей. Старики, не задумываясь о допущенных ошибках, не желают уступать свои места молодым. Я как атабек хочу высказать свою точку зрения. Мне не нравятся поэты-пасквилянты, но я не одобряю и поэтов, пишущих восхваления! – Атабек Мухаммед, обращаясь к Абульулле, продолжал:– Среди государств нашей империи Азербайджан – самая цивилизованная и передовая страна. Вы – образованны, хорошо знакомы с историей. Всему Востоку, особенно такому большому государству, как Персия, науку и цивилизацию до ислама несли наши предки, живущие в этих местах. Несомненно, высокая культура, о которой свидетельствует история, не была завезена в эти края извне. Эта культура есть ценнейший плод мыслей и трудов ученых, философов, живущих в этой стране. Знаменитый философ Ахмед Ибн-Мухаммед, принявший имя Абульаббас, сын нашей страны. Этот ученый из Барды воспитал таких известных мужей науки, как Абубекр Тахири и Абу Мухаммед Мюртеиш. Ахмед Ибн-Мухаммед в своих философских сочинениях отобразил дух героизма в характере азербайджанского народа. Я повторю несколько его мыслей из дошедших до нас трактатов. Он говорит: "Не советуйся с людьми, которые молчат в страхе быть наказанными". И еще: "Если тебе не понравились глаза человека, тебе не понравятся и его слова". Я огорчился, прочитав во дворце Кызыл-Арслана пасквильные стихи старого поэта Абульуллы в адрес молодого поэта Хагани, который к тому же является его зятем. И я сказал себе, что Абульулла недостоин жить в стране абульаббасов. Если бы, наоборот, Хагани написал про вас то, что вы написали о нем, мы сказали бы: "Он молод, ошибся, можно простить!". Но как назвать поступок, когда престарелый поэт пишет на своего юного зятя, на своего сына безобразный пасквиль?! Я считаю, такой человек недостоин называться поэтом цивилизованного Азербайджана. Пусть старый поэт не обижается на меня, но я содрогался, когда он сейчас читал свои хвалебные стихи. Я спрашивал себя: "Можно ли так искажать облик человека?! Ведь восхвалять человека, наделяя его качествами, которых у него нет, – значит искажать, лгать!" Поэту следует раз и навсегда понять: восхваления могут нравиться только глупым людям. Если бы ты описал мои дела и поступки, если бы ты высказался – пользу они несут государству или вред, – тогда бы твои стихи имели общественную ценность. Ты – мыслящий поэт, сам понимаешь, Азербайджан больше всех привлекает внимание среди государств, находящихся под влиянием халифата. Политика, экономическая я общественная жизнь в этой стране отличны от таковых в прочих странах. Здесь и бунтари, и герои незаурядные, одаренные личности. Знаменитый Бабек, а еще раньше Астиаг105 и Фархад106, – личности, которые потрясли весь Восток. И я считаю поэты, которые хотят затуманить сознание их потомков пасквилями или лестью, достойны не наград, а наказания. – Атабек обернулся к эмиру и хатибу Гянджи. – Я как свои пять пальцев знаю все государства, находящиеся под моей властью. Ни в одном из них нет такой знаменитой поэтессы, как Мехсети-ханум. А какой наградой вы отметили ее? Объявили безнравственной женщиной, забросали ее дом камнями, обрекли на болезни, плевали ей в лицо, не посчитавшись с ее седыми волосами. И такое безобразие произошло в стране, которой правлю я! Это черное пятно на истории нашей культуры, пятно, навеки опозорившее нашу династию!

Атабек Мухаммед умолк.

Эмир Инанч поднялся и смущенно забормотал:

– Элахазрету атабеку известна неразумность простого народа. Темные люди собрались и изгнали Мехсети-ханум из города, а потом они же поехали и .торжественно доставили ее на

родину.

Ответ эмира не понравился атабеку.

– Надо исправлять ошибки! – сказал он сурово.– Руководящие государством люди должны воздавать каждому по заслугам. Одни танцуют, другие поют, третьи рисуют, четвертые вышивают, пятые сочиняют стихи, – все это плоды одной культуры. Оценивать труд танцовщицы выше труда поэта значит препятствовать развитию поэтической культуры. В этом случае литераторы и поэты могут оказаться в смешном положении и подумать:

" Быть бы мне не поэтом, а плясуньей – и я был бы гораздо счастливее!" Вчера вечером, глядя на драгоценности и наряды танцовщиц эмира, я вспомнил о том, что Низами и Мехсети

ханум существуют лишь благодаря молоку одной тощей коровенки. И мне стало не по себе. Разумеется, Низами и Мехсети-ханум большие художники, творящие не ради подачек. Однако

мы должны быть чуткими, справедливыми и щедрыми, – того от хекмдаров требует развитие культуры. Награда поэту дается не на его бедность, а для поощрения таланта, творчества. Джа

наб эмир должен послать своих людей, пусть пригласят сюда Низами и Мехсети-ханум вместе с их друзьями и знакомыми. Интересно познакомиться не только с высокоодаренным чело

веком, но и с его собеседниками и единомышленниками. – Атабек обратился к Наджмеддину, главе делегации ширваншаха: – Передайте мой теплый привет хазрету Абульмузафферу и скажите, что искренние дружеские связи между нашими государствами будут еще больше крепнуть. Когда я направлялся в Северный Азербайджан, мой брат Кызыл-Арслан настоятельно просил меня передать приветы поэтам Низами, Мехсети-ханум и Хагани. Вернувшись в Ширван, передайте привет от Кызыл-Арслана молодому поэту Хагани.

МУГАНЬ

На третий день атабек Мухаммед должен был принять Низами, Мехсети-ханум и других истинных представителей азербайджанского народа. Так как атабек был занят чтением жалоб, начало приема отложили на два часа. Приглашенных уведомили об этом.

Ровно в одиннадцать часов атабек Мухаммед появился в большом зале дворца. Окинув взглядом присутствующих, он поздоровался, затем обратился к эмиру:

– Если здесь нет тех, кто подал жалобы по вопросу о земле, прикажите, чтобы они явились. Эмир склонил голову:

– Они все здесь, элахазрет!

Атабек продолжал:

– Жалобы, которые мне передали в первую очередь, были от землевладельцев. Но, мне кажется, надо бы выслушать и тех, кто живет и трудится на их земле. Среди прошений крестьян, которые мне передали вчера, есть настолько содержательные, что они могли бы послужить ответом на жалобы, написанные мюлькедарами. Однако я не могу довольствоваться только этим, полезно было бы выслушать самих крестьян.

В зал вошел Хюсамеддин и, поклонившись, доложил:

– Идут Низами и Мехсети-ханум.

В зале сделалось оживленно.

Сидящие рядом поэт Абульулла и хатиб Гянджи, затаив дыхание, наблюдали за присутствующими. На лицах у всех была радость, лишь эмир Инанч, как и они, выглядел хмурым и недовольным. Правитель Гянджи, также почувствовав их состояние, повел бровью, пожал плечами, что должно было означать: "Что поделаешь? Мы вынуждены подчиняться".

Слуги подняли шелковый занавес на дверях, и в зал вошли две знаменитости – молодой поэт Низами и поэтесса Мехсети-ханум. Его волосы и борода были черны, как смоль, голова Мехсети-ханум отливала серебром ранней зари.

Атабек смотрел на них и думал, что вот к трону, на котором он сидит, приближаются два великих человека.

Не только годы, но и болезнь подточила силы поэтессы. С одной стороны ее поддерживал Низами, с другой – Фахреддин.

Атабек не смог усидеть и поднялся с трона. А раз поднялся атабек, кто посмел бы не последовать его примеру?!

Эмир Инанч тоже вскочил на ноги, за ним – делегации соседних государств, духовенство и знать Гянджи. Абульулла и хатиб тоже встали.

Атабек, не дожидаясь, когда Низами к Мехсети-ханум подойдут и поприветствуют его, сам быстро пошел к ним навстречу, поцеловал руку Мехсети-ханум, поздоровался за руку с поэтом, затем, взглянув на Фахреддина, сказал Низами:

– А этого джанаба я не знаю.

– Его имя – Фахреддин, – ответил Низами. – Он принадлежит к одной из благороднейших семей Арана, отпрыск рода, который знаменит в Аране своими ратными подвигами, Фахреддин пришел приветствовать элахазрета как представитель

народа Арана. Он мой школьный товарищ и друг юности.

Атабек пожал руку Фахреддина.

– Рад и счастлив видеть вас, – сказал он, затем обернулся к Низами и Мехсети-ханум: – Извините меня! Я должен был сам явиться к вам, чтобы передать приветы моего брата Кызыл-Арслана. Но потом я решил встретиться с вами на этом историческом меджлисе107. Кызыл-Арслан настоятельно просил меня позаботиться о вашем благополучии. С большим прискорбием он рассказал мне, что два таких больших художника существуют за счет единственной коровы. К этому он добавил, что вы ни от кого не принимаете милостей и подарков. Но я осмелюсь утверждать, что нужда и нищета не могут принизить, умалить

величие художников. Садитесь, прошу вас!

Сказав это, атабек усадил Низами по правую сторону от себя, а Мехсети-ханум – по левую,

Завязалась беседа.

Атабек Мухаммед обратился к Низами:

– Выехав из Хамадана в путешествие по Северному Азербайджану, я мечтал услышать стихи поэта Низами лично, из его уст. Сбудется ли моя мечта сегодня?

– Я не пишу хвалебных стихов, – ответил Низами. – Мне известно, что и вы не любите хвалебных посланий. Ваш брат, дал мне понять это в своих письмах.

– Я очень хотел бы услышать одно ваше стихотворение.

– Какое же?

– Оно начинается словами: "Я бедняк, я счастливец..."

– Извольте!

Низами встал.

В зале наступила тишина. Всем не терпелось услышать знаменитого мастера поэзии. Поэт начал читать:

Я – бедняк, я – счастливец, я судьбой одарен.

В государстве влюбленных поднимаюсь на трон.

Не взираю на злато, злато – язва очей.

Я – бедняк, Но на славу угощу богачей.

Если море бездонно – тщетно море мутить,

Я всегда одинаков, и меня не смутить.

Я – пловец терпеливый, каждый стих мой – коралл,

Я – певец, что возглавил соловьиный хорал.

Из сокровищниц звуков, что разведать я смог,

Будут долго поэты свой заимствовать слог.

Я под стать небосводу, что в полночной тени

Предвещает рассветы и грядущие дни.

Это сердце вмещает безрассудство морей,

Я владею искусством и вселенной моей,

Окончив, Низами сел.

Атабек Мухаммед задумчиво покачал головой.

– Я владею искусством и вселенной моей, – повторил он последние строчки, затем с жаром обеими руками схватил руку Низами и пожал ее. – А теперь мне хотелось бы услышать голос прекрасной поэтессы – гордости страны.

Мехсети-ханум встала и, обернувшись к присутствующим, ррочла четверостишие:.

Мы пьем вино. "О, есть ли грех страшней!"

Кази кричит, заботясь о мошне.

Мы, правда, кувшины опустошаем,

Но грабить сирых разве не грешней?

Четверостишие было направлено против кази Гянджи, присваивающего сиротское добро. Кази находился в зале.

Затем Мехсети-ханум обернулась к хатибу, который некогда изгнал ее из города, и прочла второе четверостишие:

Завеса между нами до земли.

Не будем поднимать ее. Внемли.

Не то увидят все, что мы с тобою

В греховности друг друга превзошли.

Когда она умолкла, многие, в том числе атабек Мухаммед, кази и хатиб, засмеялись, восклицая: Хвала!"

Атабек Мухаммед поднялся и опять поцеловал руку Мехсети-ханум. Зная, что она нездорова, он позволил ей удалиться.

Иноземным делегациям также было разрешено уйти. После этого атабек Мухаммед приказал своему катибу:

– Принеси поданные мне жалобы, касающиеся земельных разногласий, о которых я тебе говорил.

Катиб принес жалобы, атабек показал их присутствующим.

– Судя по содержанию этих жалоб, аранцы отказываются платить налоги владельцам трех деревень в Мугани. Есть ли у аранцев на это право?! Я не собираюсь подробно заниматься сейчас земельными проблемами. На обратном пути в Хамадан я посоветуюсь по этому поводу с Кызыл-Арсланом.

Присутствующие на приеме хранили молчание.

Низами пристально взглянул на Фахреддина и тот понял, что надо обязательно ответить атабеку.

Он поднялся и спросил:

– Не соблаговолит ли элахазрет атабек назвать деревни, о которых идет речь?

Атабек заглянул в бумаги.

– Деревни называются Арабли, Араб-шахверди и Араббан-оглан. Как указывается в жалобах, мюлькедары потратили на постройку этих деревень сотни тысяч дирхемов108, а для того, чтобы дать воду этим деревням, было вдобавок израсходовано еще несколько сотен тысяч дирхемов, которые пошли на строительство большого канала.

– Очень прошу, пусть авторы жалоб изволят сказать, на строительство какого канала они израсходовали сотни тысяч дирхемов? – задал вопрос Фахреддин.

Атабек Мухаммед позволил мюлькедарам, подавшим жалобы, ответить Фахреддину. Те сказали, что провели через Мугань канал "Гавур-архы".

Фахреддин попросил слова для ответа. Оно было дано ему.