Текст книги "Мечь и перо (Часть 1)"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Занавески тахтреванов были опущены.

Дильшад незаметно для всадников, сопровождающих тахт-реваны, подняла.край занавески, стараясь отгадать, по каким улицам они движутся. Вот она увидела полуразрушенный караван-сарай85 "Мас'удийе". Нищие и попрошайки Гянджи спали у его забора, лежа в ряд.

Дильшад вынула из платка ожерелье, подаренное ей Фахреддином, и бросила на спящих нищих. После этого она немного успокоилась. Девушка была уверена, у нищих при дележке ценной вещи возникнут разногласия и в городе станет известно, каким образом в руки бродяг попало драгоценное ожерелье.

На ожерельи была надпись: "От Фахреддина возлюбленной Дильшад".

АРАН

В Гяндже царило волнение. Пять тысяч аскеров-иракцев и персов – из войска, посланного для подавления недовольства в Азербайджане, разместились в Араке. Этот отряд, присланный атабеком Мухаммедом, передвигался по указанию эмира Инанча по стране, карая крестьян, которые отказывались платить налоги, грабя деревни. Людей бросали в тюрьмы, ссылали. Крестьян, не желавших молиться в мечетях за халифа Мустаршидбиллаха, султана Тогрула и атабека Мухаммеда, безжалостно убивали.

Но ликвидировать неповиновение в самой Гяндже оказалось делом трудным, так как интеллигенция города и народные авторитеты возмутились, поняв обман правителя, и начали проявлять непокорность.

Хатиб Гянджи вернулся из Мекки. В город слетелись мюриды, которые в свое время, боясь народной мести, укрылись в Ширванском государстве. Разгуливая с палками по улицам Гянджи, они избивали и оскорбляли горожан.

Ученые, поэты, служители искусств были лишены возможности появляться в общественных местах и мечетях, выходить на прогулки.

Мюриды обратились к эмиру Инанчу с требованием вторично выслать Мехсети-ханум из города, но правитель Гянджи, прослышав о том, что хекмдар Азербайджана Кызыл-Арслан ценит поэзию и литератру и питает уважение к Мехсети-ханум и Низами, поведал об этом хатибу и приказал, чтобы тот не допустил нападения мюридов на поэтессу.

После возвращения хатиба в Гянджу ненависть народа к правительству разгорелась с небывалой силой. Эмир Инанч, стремясь предотвратить назревающее восстание и вынудить народ принести присягу на верноподданство новой династии, пригласил в мечеть авторитетных и уважаемых лиц Арана. Он надеялся наставить их на путь истинный и склонить к повиновению новой династии.

Фахреддин был в числе приглашенных. Письмо, полученное им от имени Дильшад, уменьшило его неприязнь к эмиру. Он видел: письмо написано рукой Дильшад; несомненно, это ее почерк. Но Фахреддин знал, что ему придется выступить в мечети против правителя Гянджи, а это не могло не осложнить положения Дильшад; возможно даже, эмир заберет свое согласие на их брак.

Фахреддин ломал голову: как быть? Он страстно любил Дильшад, его радовало, что отныне эмир Инанч не препятствует их любви, но разве он мог смириться с действиями эмира Инанча и атабека Мухаммеда в Азербайджане? Фахреддин негодовал, видя, как стремление народа к свободе подавляется арабскими копьями, персидскими и иракскими мечами.

Что он мог поделать? Мужественный человек был растерян и не знал, что предпринять. Положение казалось безвыходным. Когда Фахреддин решил, что непременно выступит прстш эмира, перед глазами ею встала Дильшад. "Фахреддин, – говорила она,– подумай обо мне. Если эмир откажется от своего обещания, я умру".

Он с болью слушал печальную мольбу любимой и хотел сказать: "Дильшад, верь, твоя любовь дороже всего для меня!", – но тут взору его предстали тысячи девушек и женщин в рубищах, по их спинам гуляли плети карателей. Удары этих плетей, сопровождаемые лязгом копий, заглушили умоляющий голос Дильшад.

По дороге в мечеть Низами зашел за Фахреддииом. От него не укрылось, что друг не, в себе, – Ты чем-то взволнован? – спросил он.

– Да, я думаю...

– Интересно, о чем?

– Близко наше, счастье,

– Чье – наше?

– Мое и Дильшад.

– Ты имеешь в виду вашу женитьбу?

– Да, именно ее. По-твоему, это не великое счастье?

– Если вы поженитесь, я буду рад.

– Прежде я не верил этому, но сейчас верю.

– Есть новости?

– Да, приятное известие.

– Смотри, не обманись. Не из тех ли это известий, которые приносит Себа-ханум?

– Нет, Себа-ханум здесь ни при чем. Дильшад прислала мне письмо. От тебя секретов нет, ты можешь прочесть его.

Фахреддин достал из кармана письмо и протянул Другу.

Низами внимательно прочел его и, не выпуская листка бумаги из рук, задумался.

– Письмо написано рукой Дильшад, в этом не может быть сомнений. Но письмо написано не без причины.

– Причина ясна: эмир решил известить меня, чтобы я готовился.

– Нет, Фахреддин, не могу поверить этому. Я не думал, что ты такой легковерный и простодушный. Тебе ли не знать эмира Инанча? Разве ты не читал его письма к халифу? Неужели не понятно, что он хитрит, хочет выиграть время, потому и обещает отдать за тебя Дильшад?.. Сейчас его положение упрочилось, за его спиной стоит многочисленное войско. Думаешь, он сдержит слово? Разве он сейчас отдаст Дильшад по доброй воле? Я уверен, это письмо -коварная хитрость. Поверь, оно связано с большим происшествием. Я хочу, чтобы мой друг был не только героем меча и копья, но и героем мысли, разума! Не заблуждайся. Я думаю, Дильшад уже нет в Гяндже. Письмо прислали для того, чтобы ввести тебя в заблуждение.

– К чему Дильшад вводить меня в заблуждение?! Это невероятно!

– Дильшад не вводит тебя в заблуждение. Ее тоже обманули и заставили написать это письмо.

Фахреддин задумался. Лицо его омрачилось.

– Пошли в мечеть! – сказал он твердо и решительно. – Я знаю, что сказать там.

Низами разгадал, какие сомнения терзают друга.

– Если народ молчит, твои слова должны разбить панцирь молчания и дать толчок мыслям народа, – сказал он с улыбкой.– Если вожди молчат, народ может посчитать врага правым и отречься от своих вождей. Герои – это те, кто в войне умело владеют мечом, а в мире – мудрой и убедительной речью. Судьба и будущее народа, как бы он ни был беден и беспомощен, для нас дороже, чем счастье одного человека. Подумай, решается судьба азербайджанского народа – создателя высокой культуры на Востоке. Надо смело и прямо говорить с теми, кто хочет держать в одном сосуде нашу самобытную культуру и отсталую, угасающую культуру персов и арабов. Мы идем впереди! Те, кто стремится повернуть нас вспять, вогнав в колодку арабской культуры, ошибаются. И мы обязаны сказать им об их заблуждении. А это возможно только в беседе. Арабы навязали нам религию – мы приняли ее, принесли нам секты и религиозные течения – мы и их приняли. Но их язык и кУльтуру мы не примем, потому что наша культура создавалась и создается на основе нашего родного языка. Уничтожить секты и бесчисленные религиозные течения мы сможем только с помощью нашей культуры. Наши противники не должны отождествлять нас с персами, которые превозносили до небес завоевателя Искендера86 и величали его пророком. Мы же, напротив, четыреста лет упорно сражаемся с арабами, и наша борьба продолжается. Я верю, мы победим. Вставай, пора идти в мечеть. Аран ждет, что скажем мы. Поднимайся, говорю, поднимайся!

Слова Низами воодушевили Фахреддина. Друзья вышли из дому.

Мечеть была набита битком. Сюда собрались представители всех городов Арана.

Когда Низами и Фахреддин вошли в мечеть, все поднялись. Такое почтение к поэту и воину, приняло характер явной демонстрации против правительства.

По знаку эмира Инанча хатиб Гянджи взошел на минбер и прочел длинную молитву, восхваляющую халифа, султана Тогрула и атабека Мухаммеда. Затем, призвав народ к повиновению представителям новой династии, он заговорил о справедливости хекмдара Мухаммеда и процветании его государств. Под конец он напустился на арапских патриотов:

– У нас есть разбойники, бунтари, грабители, строящие правительству козни и тем самым нарушающие подои рабов аллаха. "Дайте нам новые законы!" – кричат они, избегая открыто выражать свои мысли. "Дайте нам новые законы!" – требуют они. Что это значит? Это значит, они добиваются упразднения старых законов. А между тем народу Арана известно, что наши законы даны нам священным кораном, и ими пользовался сам святой пророк Мухаммед. Простые люди не понимают этих бунтарей, вопиющих о новых законах. Если бы аранцы узнали их сокровенные мысли, они пинтами бы выбросили их из родного города. Однако что было – то прошло. Сейчас милость халифа и атабека Мухаммеда простерлась над народом Арана. Халиф простил аранцам все грехи и послал свои войска для восстановления спокойствия и порядка в их городах.

За хатибом выступили эмир Инанч и его визирь Тохтамыш. Выступления всех троих очень походили одно на другое.

Затем эмир обратился к авторитетам народа Арана, призывая их принести присягу на верность султану Тогрулу и атабеку Мухаммеду.

Но призыв его не нашел отклика у присутствующих. Все молчали.

Фахреддин попросил разрешения высказаться. Эмир с готовностью предоставил ему слово, так как надеялся, что письмо Дильшад сделало его более благожелательным к правительству.

Фахреддин подошел к минберу.

– Я считаю, не стоит отвечать каждому в отдельности, – начал он, – ибо фактически все говорили одно и то же. Сдается мне, выступавшие черпали вдохновение из одного источника. Я постараюсь вкратце разъяснить неясные мысли хазретов. Думаю, после этого вопрос о присяге на верность новой династии и вопрос о том, на каких условиях это возможно, решатся сами собой. Прежде всего хочу напомнить, когда пришел фирман халифа, у нас была причина уклониться от присяги, ибо неправильно было приносить присягу заочно. Народ должен был видеть и знать того, кому он присягает. Сейчас многое прояснилось. Мы не видели самого хекмдара Мухаммеда, но вопрос о присяге можно поставить на обсуждение, ибо новая династия в течение этих последних месяцев показала свое лицо. Я обращаюсь к представителям народа, которые съехались в Гянджу со всех концов Арана, спрашиваю их: какой хекмдар нужен нам, какое государственное устройство требуется нам?

Все молчали.

– Раз никто не отвечает, – продолжал Фахреддин, – я сам отвечу на вопрос, какой хекмдар нужен нам, какое государственное устройство мы хотели бы иметь! Народ Азербайджана не настолько туп и невежествен, чтобы не знать своей истории. Несмотря на разорительные походы арабских и персидских завоевателей, сохранились документы, имеющие отношение к истории нашей культуры, к истории нашего народа. Завоевателям не удалось поставить Азербайджан на колени и подчинить себе с помощью мечей, копий и стрел. В прошлом наш край снабжал продукцией своих ремесел многие страны, привлекал к себе купцов со всех концов света. Некогда города Азербайджана играли роль бездонных амбаров для мировой торговли. Копыта коней завоевателей сравняли с землей, уничтожили такие торговые города, как Баджереван, Кештасиби, Махмудабад, Берзенд и другие. Вместо купцов из западных стран, которые через Черное море добирались до Карабаха, Гянджи и Шемахи, к нам с юга начали жаловать арабы и персы с мечами в руках. Мы, азербайджанцы, вместо того, чтобы спокойно жить в своем Доме, вот уже четыре века ведем борьбу не на жизнь, а на смерть с арабами, персами, сельджуками и другими пришельцами. Сейчас нам нужно такое правительство, которое претворило бы в жизнь чаяния азербайджанцев и дало возможность народу спокойно жить у себя на родине. Придя к власти, новая династия ничего не сделала для этого. Мы видим, в наши деревни и города, как прежде, посылаются/ карательные отряды, опять слышим звуки плетей и палок. Джанаб87 хатиб только что назвал азербайджанских повстанцев разбойниками, бунтарями и грабителями. Мне кажется, джанаб хати'б исказил действительность. Повстанцы ведут борьбу с разбойниками и грабителями, а он их самих причислил к разбойникам, Я думаю, после того, как новая династия поймет, за что борется азербайджанский народ, и устранит из Азербайджана нелюбимых народом правителей, она может ставить перед народом Азербайджана вопрос о присяге на верность. Мы все обязаны приложить много усилий, чтобы сохранить нашу богатую культуру, дать возможность Азербайджану жить как свободной стране и не допустить загнивания нашего искусства и лнтгратуры. Мне кажется, если центральному правительству верно передадут требования азербайджанского народа, нам более не придется доставать из ножен свои мечи.

За Фахреддином пожелал выступить Низами. Правитель Гянджи хорошо знал, о чем хочет сказать поэт, понимал, что он ни словом не обмолвится в пользу правительства, однако отказать ему не посмел, так как выступление Фахреддина уже без того настроило присутствующих против него. Скрепя сердце ему пришлось дать поэту слово. Низами начал выступление двустишием:

Хозяйкой мира вы сову прозвали – Тогда дарю вам тысячу развалин.

И продолжал:

– Поток захлестнул нашу землю. Когда начинается наводнение, осторожные люди не выходят из домов на улицу. При виде стихийного бедствия мне хочется запереть свою дверь и никуда не выходить. Но я не могу сделать этого, ибо дверь моего дома должна быть открыта для каждого. А на улице бушует ветер!.. Народ страны может при одном условии примириться со сменой правительства и династии: должно измениться государственное устройство! Отобрав плеть у одного и передав ее в руки другого, нельзя изменить и улучшить жизнь народа. Если те, кто называют себя нашими правителями, не могут дать нам высокую культуру, тогда пусть они не посягают на нашу самобытную национальную культуру. Я очень удивлен. Сегодня опять подняли вопрос о присяге на верноподданство. Но к кому мы должны протянуть свои руки?! Чьи руки мы должны целовать, присягая?! Мы не желаем пачкать свои губы кровью братьев, ибо руки, которые мы будем целовать, присягая, обагрены кровью азербайджанского народа. Кровь на этих руках не высыхает, так как убийства совершаются каждый день. Чтобы кровь наших братьев не лилась, чтобы народ забыл нанесенные ему тяжкие обиды, надо прежде всего покарать тех, кто наносил эти обиды. Нельзя завоевать доверие народа, не создав строя, сообразного духу народа, его величию, его культуре!

Когда Низами сел, эмир хотел ответить ему и Фахреддяну, но такой возможности не представилось, – многие из присутствуюших, не желая приносить присягу, покинули мечеть и вышли на площадь Мелик-шаха.

БЛАГОРОДНАЯ СЕМЬЯ

Мехсети-ханум лежала больнай. Они уже несколько дней не поднималась столоваться.

Было время обеда. Рена, разостлав скатерть, позвала мужа есть.

Низами аккуратно сложил бумаги, спрятал их вместе с пером в сумку и сел у скатерти– Еда была скудная: молоко и ячменный хлеб.

Низами собрался приступить к еде, Но в этот момент к нему подошла Рена.

– Ильяс, я давно хотела спросить тебя кое о чем, но не смела. Не знаю, ответишь ли ты?..

– Почему же не смела? Кто у меня есть ближе, чем ты? Говори, не стесняйся. Спрашивай все, что тебе неясно.

Рейа воодушевилась.

– Все говорят, что Низами самый талантливый среди поэтов Гянджи. Но почему ты живешь беднее и хуже их? Посмотри, как богат и знатен поэт Абульулла. Сколько в его доме рабов, рабынь и слуг!.. Когда его жена Джаханбану или дочь Мгхтаб-ханум выходят на улицу, все думают, это гуляет жена эмира Сафийя-хагун. Я уже не говорю о поэте Фелеки, он тоже необыкновенно богат. В их конюшнях можно увидеть самых красивых и породистых лошадей Азербайджана. Поэта, писавшего под именем Хагайиг, восхваляли так, что хаган Ширвана дал ему свое имя. Сейчас все говорят о славе и богатстве Хагани. Эти поэты имеют стада овец, табуны коней, а у тебя – одна тощая корова. Они владеют имениями, садами, высокими, пышными дворцами, а у нас с тобой – жалкая хижина из саманной глины. Я хочу знать, почему все так? Только не придавай иного смысла моему вопросу. Не думай, будто я сетую на бедняцкую жизнь. Задолго до того, как мы поженились, я хорошо знала и этот дом и его хозяина. Мне не нужно богатство. В доме отца я жила такой же жизнью.

Ильяс, не притрагиваясь к еде, внимательно слушал Рену. Так серьезно она говорила впервые со дня их свадьбы. Протянув руку, он убрал прядь волос упавшую ей на глаза.

– Душа моя, радость моя, Рена! – сказал он. – На твои вопросы легко ответить. Шахи и правители зря не дают награды и подарки. Если ты не будешь гнуться в поклоне перед правителем, тебя не одарят дорогим халатом. Скажи, Рена, неужели ты хотела бы, чтобы моя голова склонялась перед каждым презренным государем, перед убийцами?

Из глаз Рены на сухой ячменный хлеб, лежащий на скатерти, закапали слезы.

– Клянусь твоей жизнью, я не хочу, чтобы голова моего мужа склонялась перед убийцами. Я еще больше люблю тебя за твою непреклонность.

Ильяс утер рукой слезы на глазах жены, поцеловал ее в лоб.

– Пестрота дарственных халатов обманывает многих, – продолжал он. – Но эти халаты ничем не отличаются от далвы88, которая помогает охотникам истреблять куропаток. С помощью этих дарственных халатов шахи и хаганы охотятся на глупцов, падких на роскошь и богатство. Дарственные халаты это саван, в котором хоронятся людская честь и совесть. Имения, сады, рабы, рабыни и слуги, которыми владеют многие поэты, куплены не за деньги. Эмиры, шахи и даже сами халифы дарят это в обмен на честь, самолюбие, совесть и благородство. Поэты, воспевающие недостойных, жадных правителей, – это льстецы, кормящиеся подачками под золотыми куполами дворцов. Восхваляющими правителей стихами они затуманивают сознание простого народа, завлекают народ в лапы хаганов и халифов. Их хвалебные стихи стоят в одном ряду с оружием, которое истребляет крестьян Азербайджана. В грабеже и насилии, в бесправии и несправедливости принимают участие и их перья. Рена, красавица моя, друг мой, мы живем в такой век, когда рабами и рабынями могут владеть лишь те, кто сами, как рабы, гнут спины перед правителями и хекмдарами. Умные, благородные головы не склоняются перед изменниками и врагами народа. Эти головы могут склониться лишь перед мечтами, интересами и волей народа. Я счастлив, что голова моя непреклонна. Пусть не радуется поэт Эфзалэддин, писавший прежде под псевдонимом Хагайиг. Хаган пожаловал ему имя Хагани. Но если бы он захотел вернуть те времена, когда его звали Хагайиг, у него ничего не получилось бы, ибо очень трудно прийти из дворца к народу с незапятнанной совестью. Кроме того, одна из дверей во дворце ведет в тюрьму. Милая Рена, знала бы ты, как позорят друг друга эти придворные поэты – Абульулла и Хагани! Борясь за первенство во дворце, они готовы перегрызть друг другу глотки. Поэт Абульулла бранит площадной бранью своего молодого зятя Хагани, так как последнего взяли во дворец, а его выдворили. Славная моя Рена, лучше довольствоваться ячменным хлебом и стаканом молока, чем жить скандальной жизнью дворца. Ты должна быть против того, чтобы мое перо опозорилось, сделавшись слугой хаганов и султанов.

По щекам Рены текли слезы.

– Верь, Ильяс, я никогда не допущу, чтобы ты унижался.

В комнату вошла Мехсети-ханум. Подойдя к скатерти с едой и увидев плачущую Рену, она спросила удивленно:

– Что это значит, Ильяс?! Никогда не думала, что ты так скоро заставишь плакать бедную девочку.

Ильяс и Рена встали. Старая поэтесса прижала к своей груди голову Рены.

– Ничего,– сказала она, – в семейной жизни возможны всякие недоразумения и неожиданности. Я готова выслушать вас и постараюсь уладить ваши разногласия. Было время, и мне пришлось много поплакать. Случалось, я плакала из-за пустяков. Был даже случай, когда я разрыдалась от радости, написав два очень удачных четверостишия. Помню, в тот момент в комнату вошел мой молодой супруг Амир-Ахмед; увидев меня плачущей, он сам не смог сдержать слез. Откровенно говоря, я даже удивлена: почему такой тонкий поэт, как Ильяс, не плачет при виде слез этой нежной молодой женщины?! Мехсети-ханум поцеловала Рену и Ильяса. – Садитесь, друзья. Порой бывают нужны и слезы, они смывают с сердца печаль.

Рена грустно взглянула на мужа.

– Даю слово не задавать больше подобных вопросов.

Ильяс пересказал Мехсети-ханум разговор, послуживший причиной слез жены, и в конце добавил:

– Я сам заинтересован в том, чтобы Рена задавала подобные вопросы. Она должна знать, почему я беден.

Мехсети-ханум недовольно покачала головой.

– Ты ли беден, Ильяс?! Тот, кто богат душой, не может быть бедняком, если он даже действительно неимущ.

Открылась дверь, в комнату вошел Фахреддин. Поздоровавшись и поцеловав руку Мехсети-ханум, он сел.

Рена поспешила принести для него еду. Однако Фахреддин ни к чему не притронулся.

– Ты почему не ешь? – недовольно спросила Рена. – Может, из-за бедности нашей скатерти?!

Фахреддин с упреком взглянул на хозяйку дома.

– Клянусь честью, Рена-ханум, дело вовсе не в бедности вашей скатерти. Она богата, коль скоро за ней сидят два великих мастера. Кто таков Фахреддин, чтобы пренебрегать таким обществом?! Клянусь всеми вами, у меня со вчерашнего дня не было во рту ни крошки.

– Ты был в дороге?

– Нет. Счастье не желает сопутствовать мне. Судьба упорно обманывала меня. И вот наступило пробуждение, я увидел, что стою у пропасти безнадежности.

– Ты получил известие о Дильшад? – спросила Мехсети-ханум.

Фахреддин печально кивнул головой.

– Да, я получил известие о Дильшад. Но, увы, ее уже нот здесь. Лишь в моем сердце остался ее образ. Не знаю, смогу ли я забыть ее! Горе постигло меня! Горе!..

Низами сурово смотрел на Фахреддина,

– Разве тебе не было известно, Что Дильшад рано или поздно увезут из Гянджи?! Разве тебе не сказал об этом Хюсамеддин? И не я ли твердил тебе много раз, когда ты получил письмо от имени Дильшад, что это коварная хитрость?!

– Я даже не знаю, куда Дильшад увезли.

– Куда ее могли увезти?! Разумеется, в Багдад. Ведь ты читал письмо эмира, адресованное халифу.

– Несомненно одно, ее уже нет в Гяндже. Будь она здесь, ее драгоценное ожерелье не попало бы в руки слепцов и нищих.

– О каком ожерелье ты говоришь?

Фахреддин вынул из кармана красивое ожерелье и положил перед Низами.

– Это ожерелье я когда-то подарил Дильшад. Вот, можешь прочесть на нем мое имя. Несколько дней назад ночью из одного из тахтреванов, которые двигались мимо караван-сарая "Мас'удийе", выбросили завернутое в платок ожерелье. Слепцы и нищие затеяли дележку и не могли поладить. Наконец они решили продать ожерелье и отнесли его к ювелиру Кавамуддину. Тот узнал свою работу, так как ожерелье я заказывал у него.

Рассказ Фахреддина опечалил Репу и Мехсети-ханум. Ильяс попытался утешить друга.

– Человек должен стараться не допускать ошибок. Но если уж он ошибся, падать духом не следует. Растерянность может повлечь за собой новую оплошность. Ты никогда не прислушиваешься к голосу своих друзей, не внемлешь братским советам. Если тебя когда-нибудь победят, виной тому будет твоя самонадеянность. Можно ли рассчитывать на успех, действуя в одиночку? Даже падишахи, считающие себя всесильными, прислушиваются к советам визирей и не правят в одиночку. Я много раз говорил тебе, не впутывай девушку в опасные дела. Предпринятые тобой шаги не могли дать иных результатов. Если ты не любил Дильшад, если ты, обманув ееевоей лживой любовью, хотел использовать ее как оружие в своей борьбе против эмира Инанча, тогда зачем ты печалишься? Ты сам вовлек Дильшад в опасную авантюру. Ведь это ты виновен в тбм, что ее заточили в темницу, подвергли оскорблениям и, наконец, тайком увезли Багдад. Какую пользу принесли твои авантюры? Чего ты добился? Ничего. Невинный Мухаким Иби-Давуд был забит до смерти. Этим ты оскорбил сердце ни в чем неповинной женщины. Что с того, если она жена эмира?! Что она сделала нам? Впрочем, лучше не говорить об этом. Прошлых ошибок не исправить. Надо думать о будущем.

– Да, Ильяс, я допустил много ошибок, – признался Фахреддин.– Что мне делать? Что придумать для спасения Дильшад? Может, отправиться в Багдад? Приеду туда-а дальше что? Багдад – не Гянджа, я никого не знаю там.

– Терпение, терпение! – сказал Ильяс. – Жизнь полна событий. Увидишь, обстановка изменится. Не советую никуда уезжать. Послушайся меня. Возьми себя в руки! Горе должно

закалить твою волю. Люди, испытанные превратностями жизни, прошедшие сквозь мясорубку событий, могут всегда рассчитывать на победу. Настали трудности, но они помогут тебе встать на правильный путь. Дильшад увезли, но не думай, что ты потерял ее навеки. Она не была твоей и здесь, в Гяндже. Ничего не изменилось. Ваши редкие встречи были результатом определенной политики эмира. Сейчас политическая обстановка изменилась в пользу правителя Гянджи. Ему уже не надо использовать как приманку свою дочь и красивых рабынь. Но так будет продолжаться не вечно. Мы поставим эмира на колени. Однако повторяю: измени свою тактику по отношению к эмиру Инанчу. Наши мелкие вылазки влекут за собой крупные ответные действия врагов, настораживают их. Что касается освобождения Дильшад, тут надо тщательно обдумать все и предпринять разумные действия. А теперь, прошу, не обижай Рену-ханум, поешь с нами.

Фахреддин простер руку над скатертью и сказал:

– Какая благородная семья!

ЕДИНЫЙ АЗЕРБАЙДЖАН

Кызыл-Арслан, побывав в некоторых районах Северного Азербайджана, отправил своему брату атабеку Мухаммеду подробное письмо, в котором коснулся обстановки в стране.

Он писал:

"Основная причина народных волнений кроется в дряхлом, отжившем методе правления и грубых, произвольных законах. Народ страны разъединен. Беззащитные и угнетенные люди подвергаются гонениям. А те, кто чувствует в руках и сердце силу, становятся в ряды повстанцев. Сельджуки в течение стог летнего господства в Азербайджане пользовались методом правления, установленным арабами еще во времена зарождения ислама. В настоящий момент нет никакой возможности прикрепить ремесленников к городу, а крестьян – к земле. В период правления сельджуков и в первые годы правления нового правительства местные правители полностью утратили доверие народа.

Местные правители предоставили богатым землевладельцам свободу действий. Последние, не довольствуясь законом о взимании ушара89, забирают у крестьян столько зерна, сколько им вздумается. Поэтому крестьянину стало невыгодно заниматься земледелием. Часть крестьян бежит в города, часть присоединяется к повстанцам. Так как в стране не существует определенного земельного закона, у каждого мюлькедара90 есть свой земельный закон.

Что касается налогов, взимаемых с ремесленников города, они непомерно велики. Налоги, собираемые с ремесленников, входят в число налогов, не имеющих никакого отношения к правительственной казне. Поэтому величину налогов определяют местные правители. Таким образом, величина налогов, взимаемых с ремесленников, зависит от величины годовых расходов местных правителей.

Расточительные и падкие на раскошь правители взимают с ремесленников налог несколько раз в год. Случается, налога с ремесленников всего города не хватает для покрытия издержек по кухне местного правителя.

В результате такого грабежа городские ремесла хиреют, а ремесленники вынуждены приостанавливать производство.

Объезжая горные районы Северного Азербайджана я получил от населения много жалоб. Выбрав из них самые существенные и содержательные, я отправил их элахазрету атабеку. Я столкнулся с очень горькими и одновременно чреватыми опасностью, с точки зрения государственного устройства, проблемами, – это прежде всего отсутствие контактов и связи населения с центральным правительством, а также невозможность для правительства опереться на народ.

Райят91 не знает иной власти, кроме местного правителя. Он абсолютный властелин своего края. Его полномочия безграничны– вешать, рубить головы, ссылать, словом, творить все, что ему заблагорассудится. Занимаясь проблемой налогов, я пришел к выводу, что в период правления сельджуков налоговые дела были более упорядочены и находились в лучшем состоянии, чем сейчас, ибо тогда райят не должен был платить налоги одновременно в три казны. Со дня смерти султана Санджара Азербайджан сотни раз переходил из рук в руки. Сейчас райят не в состоянии платить налоги вообще. Выражаю надежду, что элахазрет атабек примет во внимание мое искреннее письмо и соблаговолит издать фирман, освобождающий Азербайджан на несколько лет от уплаты налогов.

Временно упразднив налоги, центральное правительство должно провести подготовку для приведения в порядок налоговой системы и ее централизации.

Пользуясь случаем, посылаю элахазрету атабеку сведения, которые он просил у меня.

Если бы нам удалось заручиться любовью и уважением азербайджанского народа, это была бы сила, способная противостоять любому крупному врагу. Географическое положение Азербайджана и боевой дух его жителей могли бы явиться существенными факторами в укреплении власти элахазрета атабека. Поэтому я считаю себя вправе предложить создать независимое правительство Азербайджана. Надо передать управление страной в руки ее народа. Здесь есть немало умов, способных умело управлять государством. Местные правители не пользуются любовью и уважением народа. Они развенчали сами себя своими делами и поступками. Народ смотрит на них не как на правителей, а как на разбойников.

Культура азербайджанского народа намного выше культуры арабов и персов. Азербайджанцев невозможно заставить повиноваться арабским и персидским правителям, их трудно загнать в примитивные рамки законов, действующих со времен арабских нашествий.

История азербайджанского народа – это история борьбы против иноземного владычества. Учитывая все это, мы должны создать в Азербайджане такое правительство, к которому народ будет относиться как к своей, родной власти.

Издавая новые законы для государства атабека, надо учесть особенности Азербайджана. Законы, которые будут претворены в жизнь в Персии и Ираке, невозможно претворить в жизнь в Азербайджане, ибо, устанавливая законы для того или иного народа, надо учитывать положение страны, ее историю, характер и дух народа.

Очень плохо, что правители, властвовавшие при сельджуках, остаются на своих постах и сейчас. Между тем, пребывание у власти старых правителей может создать трудности для внедрения в жизнь новшеств.

При изменении налоговой системы следует предусмотреть, чтобы все доходы поступали непосредственно в казну центрального правительства, а вновь назначаемые правители провинций получали бы жалованье из государственной казны. В этом случае местные правители уже не смогут грабить райят под предлогом взимания налогов в государственную казну. Только таким образом можно претворить в жизнь единую систему взимания налогов в стране.