Текст книги "Мечь и перо (Часть 1)"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

В письме были затронуты и другие важные вопросы. Так, Низами сообщал, что национальная культура Азербайджана находится под угрозой нападок со стороны сект и религиозных фанатиков, а творцы, создающие культурные ценности, преследуются и изгоняются местными правителями

Ответа на письмо не последовало.

Приятели и знакомые Низами порицали его, если не в лицо, так за глаза, говорили: "Не следовало задевать государственное устройство. Советовать хекмдарам =– большая неосторожность".

Когда Низами писал Кызыл-Арслану, многие выражали свою солидарность с ним. Теперь же все спрятались в кусты.

Верным Низами остался один лишь Фахреддин.

– Отправив письмо, мы не совершили ошибки, – успокаивал он друга всякий раз, когда разговор заходил о городских сплетнях. – Если Кызыл-Арслан любит нашу страну, он должен понять нас. Мы не требуем в письме ничего, кроме счастья страны, мы желаем новому правительству успехов. Если хекмдар рассердился на это – пусть! Но мы не можем скрывать положение страны и народа. Я полностью одобряю твое письмо. Ты меня знаешь, Ильяс. Фахреддин никогда не оставит тебя одного!

Друзья часто беседовали на эту тему.

Однажды Фахреддин заглянул к Ильясу, чтобы справиться о здоровье Мехсети-ханум. Он нашел друга в приподнятом настроении. Казалось, и Мехсети-ханум чувствует себя лучше. Рена и Низами вывели старую поэтессу во двор на свежий воздух, и она стала читать Рене свои новые рубай.

Низами обрадовался приходу друга.

– Если бы ты не пришел, я послал бы за тобой!

– Фахреддин почувствовал: произошло какое-то радостное событие. Подойдя к Мехсети-ханум, он поцеловал ее руку, справился у Рены о самочувствии и обернулся к Ильясу.

– Твои глаза говорят о большой радости.

Низами достал из-за пазухи толстое, похожее на тетрадь, письмо.

– На, читай!.. – сказал он. – Пусть недалекие умы и трусы успокоятся. Никто не пострадает из-за письма, написанного Низами.

Друзья, взяв Мехсети-ханум под руки, вошли в дом. Фахреддин дрожащими руками развернул письмо и начал читать вслух:

"Уважаемый поэт!

Получив Ваше письмо, я приложил его к глазам и губам. Я обрадовался так, как если бы увидел поэта лично и посидел с ним, приятно беседуя.

Мое письмо пришло к вам с запозданием. Не считайте причиной тому мою небрежность.

Ваше письмо, в котором Вы писали о положении в стране и настроении азербайджанского народа, имеет большое значение с точки зрения проблемы государственного устройства.

Клянусь Вашей головой, письмо Ваше потрясло меня. Можно подумать, что мы вместе с Вами обсуждали эти вопросы, и пришли к единому мнению, – так совпадают наши взгляды. Поэт должен понять, что на столь умное, столь блестяще написанное Письмо нельзя было отвечать поспешно.

Я внимательно прочел строчки письма, в которых изложены Ваши мысли по поводу государственного устройства. От сельджукских, хекмдаров по существу не осталось определенного государственного строя. Отсюда понятно, почему сельджуки не считались с культурным и социально-общественным уровнем народов. Азербайджанцы не могли поставить перед сельджукскими хекмдарами вопрос о своей национальной судьбе. Если бы даже сельджуки пожелали предоставить народу Азербайджана такое право, все равно у них ничего не получилось бы, ибо, когда основатель династии сельджуков в Азербайджане Тогрул-бек назначил своего брата Ибрагима Яналы правителем Азербайджана, он не дал ему никаких указаний относительно государственного устройства. В то время нельзя было поднимать вопрос об устранении в Азербайджане влияния персов и арабов, так как, когда халиф Каимбиэмриллах утвердил правительство Тогрул-бека (430 г. хиджры), он приставил к нему помощником, вернее, своим джасусом, араба по имени Хибетуллах. Поэтому ни в Азербайджане, ни в Хорезме, ни в Ираке, ни в Персии немыслимо было ставить вопрос о национальном языке, культуре, а также национальной независимости.

Хитрая политика Тогрул-бека по отношению к Каимбиэмриллаху способствовала росту и укреплению влияния халифа во всех странах салтаната. Он отдал дочь своего брата Давуда -Арслан-ханум в жены Каимбиэмриллаху, а сам женился на его дочери Сейиде-ханум. Политическая обстановка в Азербайджане и других странах салтаната сложилась не в пользу национальных интересов народов этих стран.

В своем письме Вы пишете о реформах в Азербайджане, проведенных после Тогрул-бека Алп-Арсланом. Откровенно признаюсь, я с интересом познакомился с историей проведения этих реформ. Но, по-моему, каждая реформа, каждое прогрессивное нововведение должны опираться на государственный строй. Если же строй сам по себе препятствует культурному развитию нации, если он не благоприятствует реформам, то последние никогда не дадут положительных результатов.

После Тогрул-бека правил Алп-Арслан. Это был талантливый полководец, создавший обширную империю. Но и при нем не было определенного крепкого государственного строя (455 г. хиджры). Он владел громадным салтанатом, который был поделен между членами его семьи. Местные правители не подчинялись центральной власти, и это не позволяло претворить в жизнь задуманные Алп-Арсланом реформы.

Однако я мыслю по-иному. Если нам не удастся создать единый строй правления, то есть определенный государственный строй в масштабах всего салтаната, мы, учитывая социальные и политические особенности каждой провинции, должны подумать о создании для них определенных методов правления. В этом отношении я могу дать поэту твердые гарантии. Если даже султан Тогрул не даст своего согласия, я, являясь атабеком Азербайджана, сам подумаю о создании в Азербайджане своего определенного государственного строя. Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать.

В письме Вы указываете на вражду религиозных сект в Азербайджане. Вопрос этот удручает и меня. Фанатизм и религиозная вражда сулят нам большие трудности. Мои слова подтверждаются последними событиями в Исфагане, где началась резня между суннитами и шиитами81. Я не мог воспользоваться богословской наукой для предотвращения этой бойни, так как боялся, что резня перекинется в другие страны, и поэтому был вынужден подавить распрю между суннитами и шиитами.

Однако, получив Ваше письмо, я тут же отправил халифу багдадскому Мустаршидбиллаху письмо, в котором просил его выслать документы, имеющие отношение к восстанию Бабека. Согласитесь, я не мог поделиться с Вами своими мыслями о ликвидации сект, не получив этих документов и не ознакомившись с ними.

Документы прислали, и вот уже несколько дней я читаю их, знакомлюсь с сутью восстания Бабека, путями его развития и причинами поражения. Прочитанные документы помогли мне. кое в чем разобраться.

Летописцы халифа Мамуна, а также летописцы следующего халифа Мутасима, описывая ход восстания Бабека и пути его развития, поддались религиозным чувствам и потому исказили действительность.

Однако, читая историю восстаний, имевших место в Азербайджане после восстания Бабека, я нахожу в каждом из них элементы, присущие восстанию Бабека.

Как бы документы из книгохранилищ халифа ни искажали действительность, они тем не менее не могут полностью скрыть характер восстания Бабека. Летопись все же доносит до нас основные идеи Бабека. Стремясь к единству народов, он не мог, избрать иной путь, чем путь борьбы с религией, сектами и фанатизмом.

Среди летописей, присланных из Багдада, есть очень ценные исторические документы. В первую очередь это записки халифа Мамуна. Большая часть их посвящена высказываниям Мамуна о восстании Бабека.

Эти высказывания проливают свет на причины ошибок восстания Бабека, Кроме того, Мамун, говоря о коварстве халифов-аббасидов, пишет, что они хотели привязать к себе народы не наукой и цивилизацией, а ослепить и подчинить их себе с помощью религии, сект и фанатизма.

Мамун утверждает, что одним из самых больших зол халифов было их стремление объединить народы не прочным государственным строем, а с помощью религии.

Мамун говорит: "Халифы пытались распространить на весь исламский мир религиозные догмы, приспособленные к исламской вере арабскими и иудейскими мудрецами. Именно поэтому у исламских народов религиозные чувства одержали верх над политическим и культурным, мышлением".

Затем, объясняя причины, породившие восстание Бабека, Мамун пишет: "Как некогда в Греции, в исламских государствах была использована специальная политика – вместо народной, национальной культуры насадить культуру религиозную. Насаждая в восточных странах сектантство и фанатизм, халифы ввергли эти страны в глубокую пропасть мистицизма– плод Греко-Александрийской школы".

Дальше, критикуя государственный строй халифов-аббасидов, этот умный, прозорливый халиф пишет: "Халифы, позаимствовав у греков концепции для исламской философии, распространили ее на весь арабский мир, а также постарались навязать ее народам Персии и Азербайджана. Они не считались с характером и душой этих народов и не хотели знать, приемлют или нет их желудки столь тошнотворную пищу".

Бабек и окружавшие его просвещенные люди не могли хладнокровно смотреть, как секты и религиозные течения, порожденные исламской верой, препятствуют свободе мысли в Азербайджане. Несомненно, они задолго до нас поняли, что сектантские Распри враждебны общенациональной культуре. Халиф Мамун пишет в своих записках, касаясь положения Северного и Южного Азербайджана: "В частности, государство Азербайджан стало ареной действий следующих сект: "гадарийя", "джабрийя" и "мотазиле". Поэтому, узнав о восстании Бабека, я обрадовался в душе. Однако по мере того как восстание разрасталось, я начал задумываться над большими ошибками, допущенными бабекитами. Бабек и его сторонники повели борьбу не только против сект и фанатизма, но и против самой религии, в то время как они могли уничтожить секты, натравливая их друг на друга. Восстание следовало построить на религиозной и богословской основе. Однако Бабек решил опираться в восстании на силу меча и войска. Сторонники Бабека не приняли во внимание того, что каждое сектантское учение, каждое течение в религии обладают своей философией, пустившей корни в сознании народа. Я очень сбжалел об этих ошибках бабекитов, ибо думал, что после того, как секты и религиозные течения будут ликвидированы, религия останется в качестве государственного строя и халифы смогут постепенно устранять ее вредные для развития культуры стороны. Я считаю, Бабек начал добиваться победы с помощью оружия потому, что в то время вокруг него не было мудры: ученых людей, способных претворить в жизнь основную цел восстания – разгромить научно-философские секты и религиозные течения. Несомненно, в такой борьбе нельзя было рассчитывать на победу исключительно с помощью ратного оружия.

Уважаемый поэт, учитывая весь этот горький исторический опыт, мы должны очень осторожно подходить к проблеме реформ. Вот что пишет Мамун об ошибках Бабека:

"Одна из причин неминуемого поражения восстания Бабека заключается в том, что оно вышло за рамки восстания, направленного против религии, и приобрело характер политического выступления. Если не сейчас, то в будущем его так или иначе ожидает поражение. Бабек думал, что халифы стремятся сохранить религию и секты в том виде, как они есть, а потому считают: коль скоро ты поднял оружие на религию, значит ты поднял его и на власть халифов. Вначале я приветствовал это восстание, но теперь решил бороться против него".

Уважаемый поэт, именно поэтому я хочу очень осторожно подойти к проблеме реформ, о которых Вы говорите в своем письме. Я хотел написать Вам ответ, обстоятельно изучив в историческом плане поднятые Вами вопросы. Я счел необходимым познакомиться с историей восстания Бабека. Я верю в то, что халиф Мамун был мудрым реформатором своего времени. Взяв вторично власть в халифате в свои руки, он еще раз изучил вопрос о религии, сектах и религиозных течениях и хотел "произвести реформы. Вам самому известно, Мамун поднял вопрос о том, что коран не является обязательным законом для всех исламских народов. Однако эта прекрасная идея Мамуна послужила причиной образования в исламских странах двух антагонистических движений. Одно, – в рядах которого стояли религиозные фанатики и сектанты, было направлено против самого Мамуна; второе – было возглавлено просвещенными людьми Азербайджана, которые, впав в глубокую крайность, начали бунтовать против религии и властей. Оба эти движения задушили реформистские идеи Мамуна, и проблема реформ так и не была решена.

Сейчас, решая проблему Азербайджана, надо руководствоваться этим историческим опытом. Я напишу атабеку Мухаммеду о Ваших предложениях относительно реформ. Полагаю, что и элахазрет82 султан Тогрул не будет им противиться.

В своем письме Вы, возмущаясь правителем Гянджи эмиром Инанчем, пишете: "Мы втроем, я, моя жена и наша знаменитая поэтесса Мехсети-ханум, неплохо живем, имея в своем хозяйстве всего одну корову, а эмир Инанч превратил весь Аран в дойную корову, и ему все мало, он никак не может насытиться".

Уважаемый поэт, если бы эмиры инанчи довольствовались молоком одной коровы, тогда и они могли бы стать такими, как Низами, и их не называли бы эмирами инанчами.

С письмом я получил некоторые Ваши стихи. Более всего мое внимание привлекло стихотворение о султане Санджаре и старухе. Оно вполне соответствует содержанию Вашего письма. Действительно, как говорит старуха, сельджуки ввергли Азербайджан в нищету. Сейчас, чтобы превратить Азербайджан в процветающую страну, нужна деятельная помощь таких, как Вы, умных, просвещенных людей.

Уважаемый поэт, Вы должны разъяснять народу, что сейчас нельзя восставать против правительства и полностью отвергать существующий государственный строй, – это может нанести большой вред, ибо в соседних государствах лротив Азербайджана замышляется недоброе.

Жду от Вас письма. Возможно, мне посчастливится удостоиться чести увидеть Вас лично и поцеловать Вашу руку. А пока шлю Вам большой привет издалека.

Тебриз, Кызыл-Арслан".

Кончив читать, Фахреддин радостно воскликнул:

– Письмо написано довольно убедительно!

Низами спрятал письмо в сумку, где хранились его бумаги,

– Оно не очень искренне, – сказал он.

Фахреддин удивился:

– Почему же? В чем его неискренность?

– Оно способно ввести в заблуждение лишь недальновидных, плохо разбирающихся в политике людей. Кызыл-Арслан, касаясь восстания Бабека, пишет: "Читая историю восстаний, имевших место в Азербайджане после восстания Бабека, я нахожу в каждом из них элементы, присущие восстанию Бабека". Или Кызыл-Арслан не понимает сути восстания Бабека или же он незнаком с характером восстаний, имевших место после выступления Бабека. Отрывки, взятые из записок Мамуна, которые Кызыл-Арслан советует нам использовать для лучшего понимания событий, или сильно искажены, или же представляют собой мысли других людей, которые преследуют свои определенные цели. Восстание Бабека было поднято против исламской веры. И, конечно, коль скоро душой халифата является ислам, халифы должны были защищать его. Кызыл-Арслан воспользовался еще одной неверной мыслью, заимствованной им у Мамуна; эту мысль он собирается навязать и нам. Кызыл-Арслан считает, что восстание Бабека должно было быть направлено не против исламской религии, а против сектантства. Это смешное заблуждение. Если бы Бабек поднял на борьбу против сектантства богословов и философов, борьба между сектами разгорелась бы с еще большей силой. Восстание, направленное против основ религии, самый правильный путь, ибо нет на свете секты, которая не опиралась бы на религию. Крах религия означает и крах всех сект. В своем письме Кызыл-Арслан подчеркивает, будто восстание Бабека было обречено на провал, так как переросло в восстание против правительства. Тем самым он хочет запугать нас. Есть в письме строчки, с которыми я полностью согласен. Кызыл-Арслан верно пишет: "Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать". Если атабеки – люди умные и искушенные в политике, они постараются сделать все, чтобы наш народ признал их кровным правительством Азербайджана. Дело восстановления единого азербайджанского государства в его естественных границах полностью зависит от воли атабеков. Мне кажется, они могут разрешить и проблему Ширванского царства. Кызыл-Арслан поднял важный вопрос о национальной культуре народов. Нельзя проводить реформы в маленьких государствах, в которых нет определенного и крепкого строя и которые не объединены вокруг единого центра. Мысли Кызыл-Арслана относительно государственного строя при сельджуках абсолютно верны. Как бы там ни было, в ответном письме я укажу ему на некоторые его ошибки. Мне кажется, он не обидится на это. Фахреддин улыбнулся. – Я полностью с тобой согласен!

ОЖЕРЕЛЬЕ

Полноликая луна хотела спрятаться, завернуться в покрывало черных туч, чтобы не быть свидетелем гнусного злодеяния. Отраженные в темной воде дворцового бассейна звезды светили тускло, словно хотели совсем погаснуть. Ветерок, по ночам стучащийся в окна городских домов, сегодня замедлил свой бег, не желая передавать людям черную весть.

Ночь была тихая, спокойная. Город спал. Могло показаться, что природа получила от эмира Инанча приказ замереть, умолкнуть.

Спал дворец. Ни в саду, ни в коридорах не слышно было звуков. Рабыни и наложницы потушили свечи в своих каморках. Угасал фитиль в плошке с жиром в начале длинного широкого коридора.

Не спал лишь один хадже Мюфид. По обыкновению, воровато, как кошка, бродил он по коридорам, замирая у дверей, за которыми отдыхали обитатели дворца.

Вот он остановился у комнаты Дильшад-и начал перебирать связку ключей, отыскивая тот, который открывал ее дверь.

Звяканье ключей разбудило Дильшад. Она задрожала, потому что хадже Мюфид не приносил по ночам добрых вестей. В такое время рабынь вызывали либо на допрос, либо к палачам, либо развлекать пьяного эмира.

Когда хадже Мюфид вошел, Дильшад, словно загнанная газель, забилась в угол комнаты. Девушка в страхе дрожала и хотела поскорей узнать, зачем она понадобилась хадже Мкь фиду.

Гаремный страж зажег свечу и, увидев забившуюся в угол Дильшад, усмехнулся своей обычной гадкой, ухмылкой. Ему доставляло наслаждение наблюдать такое смятение рабынь. Он радовался, когда девушки плакали и кричали, получая побои. Он часто подстраивал так, что совершенно невинных рабынь наказывали – это приводило его в неописуемый восторг. Наложницы и рабыни знали о коварстве и жестокости евнуха. Он был безжалостен к этим существам, чьими прелестями не имел возможности наслаждаться. Поэтому Дильшад так испугалась его приходу.

Хадже Мюфид, сделав несколько шагов, протянул руку и погладил волосы Дильшад. Она задрожала сильнее. Казалось, сердце хотело выскочить из груди. Странное поведение и недобрый смех хадже Мюфида еще больше встревожили девушку: евнух имел обыкновение посмеиваться, когда рабынь уводили наказывать плетьми. Дильшад решила по вкрадчивому поведению хадже Мюфида, что ее поведут в комнату для наказаний. Не спуская с него испуганных глаз, она ждала приказаний. А страх все больше прижимал ее к стене.

Хадже-Мюфяд, казалось, не видел волнения и нетерпеливого ожидания девушки. Такова была его излюбленная манера – терзать сердца бедных рабынь ожиданием неизвестности.

Хадже Мюфид обошел со свечой в руке комнату Дильшад, словно искал что-то, осмотрел ее одежду, драгоценности, проверил, все ли на месте. По обыкновению дорогие платья и драгоценности красивых рабынь часто проверяли, следили, чтобы они не могли ничего подарить или продать другим. Все было на месте.

Хадже Мюфид положил вещи Дильшад на кресло, стоящее у постели, бросил на нее лукавый взгляд и опять захихикал, поглаживая ее волосы.

Сердце девушки разрывалось от страха, ей хотелось закричать. Но вот губы хадже Мюфида зашевелились.

– Не бойся, – сказал он тихо, едва слышно, – возьми бумагу и пиши то, что я скажу.

Дильшад впервые слышала из уст хадже Мюфида слова "не бойся". Страх в ее сердце сменился изумлением.

Дильшад немного успокоилась, не столько от слов евнуха, сколько оттого что было уже слишком поздно для "посещения" спальни эмира.

Правитель Гянджи и его приближенные, упившись вином, давно спали. Погасли свечи в зале, где недавно шла пирушка и плясали танцовщицы.

Дильшад обрадовалась, поняв, что ее не собираются наказывать. Обычно, когда кто-нибудь подвергался истязаниям, в роскошной зале плясали танцовщицы, рекой лилось вино и пели девушки. А провинившуюся рабыню избивали перед креслом, на котором восседал эмир. Ему доставляло удовольствие слушать плач и мольбы о пощаде, которые сливались со звуками музыки.

Как видно, Дильшад ждало нечто другое. Хадже Мюфид опять подошел к ней и погрузил руки в ее волосы.

– Садись, садись, глупая дикая газель, – сказал он. – Ты так же безмерно глупа, как и красива. И это вполне естественно. В природе существует мудрое равновесие. Если она дает человеку одного больше, то другого – меньше. Но если бы у людей вместо красоты было больше ума, они не страдали бы так, как страдаешь ты. Ума у тебя мало, даже твой горький опыт не открыл тебе глаз. Это тоже естественно. Красивые девушки, полагаясь на свою внешнюю красоту, не придают значения красоте ума и рассудка. Ты как раз из таких. Твоя вина во много раз страшнее, чем твоя красота, потому что ты изменила своему благодетелю. В этом поступке ты проявила себя как самая неблагодарная девка. Ты хотела запятнать честь дочери халифа Сафийи-хатун, опозорить ее в глазах эмира. Ты по наущению Фахреддина украла печать у катиба эмира Мухакима-Ибн-Давуда и подбросила ее в комнату жены эмира Сафийи-хатун. Это твоих рук дело. Этим предательским поступком ты хотела посеять вражду между светлейшим халифом и нашим господином эмиром. Ты готовила несчастье нашему эмиру и его жене. Не обманывайся, не верь мужчинам, когда они говорят: "Люблю". Ради малейшей выгоды они могут продать жизнь другого. Последний поступок Фахреддина – подтверждение тому. А теперь скажи мне, какого наказания заслуживает твоя измена? Может, тебе неизвестно, что за подобные проделки Тархаы-ханум посадили в мешок и бросили в бассейн? Ты сама была свидетелем того, как красавица Ламиа-ханум была препровождена в комнату мерзкого черного раба Марджана. А ведь твой проступок во много раз чудовищнее. Разве ты забыла, как у красавицы рабыни Гюляндам выжгли клеймо на щеке? Ты упорно шла навстречу своему несчастью, но упрямое счастье не хочет оставлять тебя. Счастье постоянно спасало тебя от наказаний за твои непростительные грехи.

Хадже Мюфид говорил долго, даже устал и, приложив правую руку к пояснице, опустился в кресло.

Дильшад, воспользовавшись паузой, сказала:

– Когда меня в наказание лишили свободы, я говорила вам и сейчас повторяю: я ни в чем не виновата, вы напрасно обвиняете меня и Фахреддина в предательстве.

Хадже Мюфид сидел, опустив голову на грудь.

– Ах, плутовка, плутовка, – сказал он, метнув на Дильшад исподлобья насмешливый взгляд. – Разве тебе неизвестно, что я знаю всех обитателей дворца как свои пять пальцев? Мне известно даже, сколько волос на голове у каждой рабыни. Ладно, что было – то прошло. Тебя не избили палками, не бросили в бассейн с ледяной водой, как Зюбейру и Тахиру, потому что ты родилась под счастливой звездой. Счастье продолжает улыбаться тебе, – эмир дал согласие выдать тебя замуж за Фахреддина. Я как раз пришел, чтобы поговорить об этом.

Дильшад чуть не закричала от восторга. Из глаз ее брызнули слезы радости.

– Садись и пиши то, что я тебе скажу, – продолжал хадже Мюфид, лукаво посмеиваясь. – Ночь проходит, мне пора идти проверять комнаты гарема.

– Что писать?..

– Ты должна сообщить Фахреддину о согласии эмира на ваш брак.

– А не грозит ли мне беда, если я напишу такое письмо? Не ждет ли меня несчастье?

– Нет, нет, тебе ничто не угрожает. Это говорю я, хадже Мюфид. Садись и пиши.

– У меня нет пера и бумаги. – Изволь, я принес.

Хадже Мюфид достал из кармана калемдан и лист бумаги. Девушка начала писать под его диктовку. Когда она кончила, хадже Мюфид приказал:

– Прочти, что ты написала, Дильшад прочла:

"Дорогой и уважаемый Фахреддин!

Несмотря на мои грехи, которые я с умыслом или без умысла допустила, почтеннейший хазрет эмир все же не стал препятствовать моему счастью. Эмир и его уважаемая супруга Сафийя-хатун великодушно простили мне мои грехи. По приказу эмира наша свадьба состоится в начале месяца Шаввал.83 Я пишу тебе письмо, чтобы ты подготовился к этому. Итак, через двадцать дней мы соединим наши судьбы. Поздравляю тебя. Ты также можешь поздравить меня.

Твоя Дильшад".

Хадже Мюфид взял письмо, свернул его и, посмеиваясь, сунул в карман.

Дильшад ликовала. Настал конец ее страданиям! От восторга она целовала руки хадже Мюфида и даже хотела припасть к его ногам.

Однако радость девушки продолжалась недолго.

– Ночь минует, – сказал хадже Мюфид, поднимаясь с кресла. – Пора готовиться.

Глаза Дильшад выразили недоумение.

– Зачем же готовиться сейчас? Разве нам не хватит на подготовку двадцати дней?

– Сейчас надо готовиться совсем к другому. Я передам тебе еще одну радостную новость. Тебя ожидает еще одно большое счастье.

– Какое счастье?!

– Достопочтенный хазрет эмир посылает тебя в подарок своему зятю халифу Мустаршидбиллаху. Именно это и спасло тебя от кары. Вставай, готовься. Скоро отправляться в дорогу!

Услышав это известие, Дильшад задрожала. Из глаз ее хлынули слезы.

– Умоляю, пощадите! – воскликнула она. – Для меня это самое страшное наказание. Не губите мою жизнь, отложите на несколько дней отъезд.

– Невозможно. В Багдад посылают не одну тебя. Сюсан тоже едет. С вами отправляются еще сорок рабынь. Готовься, змир приказал не откладывать отъезд.

– Зачем же ты заставил меня написать это письмо? Бессовестный! Шайтан! Ублюдок!

Брань Дильшад рассмешила хадже Мюфида.

– Земным существам не суждено жить так, как живут на небесах ангелы и пророки. На земле могут неплохо жить лишь такие, как мы. Невозможно жить в достатке на земле, не будучи шайтаном. Ты назвала меня бессовестным, – и ты права. Но тебе следовало бы знать, что и совесть моя, и душа, и кровь – все они служат моему господину. Человек, пожелавший жить по указке совести, должен быть сильным, как Аллах. Те, кто повинуются, не могут иметь совесть. Эмир приказывает – и перед ним склоняются – внешне – моя голова, внутренне – моя совесть. Но если моя совесть приносит всем беду, то только не тебе. Когда из твоего чистого, девственного чрева появятся на свет халифы, которые будут владеть всем миром, ты поймешь, как я был добр к тебе, и ты всегда будешь благодарить меня. Когда святейший повелитель правоверных, наш халиф, будет развлекаться этими похожими на гранат грудями, ты вспомнишь хадже Мюфида, потому что эти плоды созрели под его надзором. Я не допустил, чтобы твои нежные губы лобзал какой-нибудь черный раб. И когда ты отдашь свой девичий рот рту халифа, ты будешь благодарить меня, смиренного раба аллаха. Тебя замышляли сорвать еще тогда, когда ты была нераспустившимся бутоном. Достопочтенный хазрет эмир хотел осчастливить тебя. Но я воспрепятствовал этому, потому, что подобный цветок не могут срывать простые смертные. Эта дивная роза должна украсить корону святейшего халифа. Почему же тебе не радоваться? Судьба, протянув свою спасительную длань, вырвала тебя из лап печали, пыток, наказаний и несет в объятия святой жизни, в божественные объятия халифа. В этих объятиях ты познаешь земное и неземное счастье! Однако сейчас не время вести разговоры. Вставай, готовься. Сейчас я вернусь. Собери свои вещи. Все будет так, как я сказал. Человек – раб событий, а события предопределены судьбой, их невозможно избежать. Ты еще не разбираешься в жизни. Твоя жизнь начнется только тогда, когда ты войдешь в гарем халифа. Ты сможешь лишь тогда оценить слова и помыслы старого евнуха Мюфнда, когда удостоишься чести халифа, когда вступишь в мир женственности, когда в твое чрево, более чистое и светлое, чем перламутр, упадет человеческое семя и ты подаришь миру редкий алмаз. Любовь – преглупое слово. Это начальная стадия безумства в пору юности.

Хадже Мюфид ушел. Объятая ужасом Дильшад была близка к помешательству. Она ломала голову, как ей известить Фахреддина, и не могла ничего придумать. Плача, она ругала его в душе: "Если бы ты действительно любил меня, ты давно бу выкрал меня из дворца. Видно, хадже Мюфид во многом прав. Если бы ты думал о своей Дильшад, ей не пришлось бы пережить кошмар этой ночи!"

В комнату вошел хадже Мюфид со свертком в руках.

– Вот твоя дорожная одежда, – сказал он, кладя сверток на кресло. – А драгоценности, жемчуга и алмазы ты оденешь в Багдаде, когда тебя поведут к халифу.

Хадже Мюфид вышел в коридор, дав Дильшад возможность облачиться в дорожное платье.

Одеваясь, Дильшад продолжала думать о том, как ей известить своего возлюбленного. Достав ожерелье – подарок Фахреддина, – она завернула его в платок и спрятала у себя на груди.

Вошел хадже Мюфид и собрал ее вещи.

– Теперь ступай за мной, – приказал он. – Здесь ты вела себя плохо, будь же умницей во дворце халифа. Багдад не Гянджа. Там живут иначе. В Багдаде ценят не только красоту, но и ум, талант, рассудительность. Художники могут нарисовать на полотне девушек еще более прекрасных, чем ты. Но если тебе удастся покорить сердце халифа, считай, что ты покорила весь Багдад. Если же ты будешь идти у кого-нибудь на поводу, если ты будешь невнимательна и небрежна к халифу, если ты захочешь подарить другому драгоценность, предназначенную повелителю правоверных, прощайся навеки со счастьем!

Хадже Мюфид и Дильшад вышли в коридор. Весь путь до дворцовых ворот он читал ей нравоучения.

Они вышли на улицу. Дильшад увидела несколько тахтрева-нов, окруженных вооруженными аскерами и всадниками. Эмир Инанч слышал о том, что Фахреддин готовится похитить свою возлюбленную.

Хадже Мюфид положил вещи девушки в стоящий вперези тахтреван, затем взял ее за руку и помог подняться наверх ао маленькой лестнице. Внутри тахтреван был убран дорогими коврами.

Увидев лежащие рядом две постели, Дильшад спросила:

– Кто здесь будет еще?

– Тут поедут ты и твоя машшата84, она будет тебе прислуживать.

Вскоре в тахтреван поднялась машшата. Хадже Мюфид наказал ей:

– Хазрет эмир поручает тебе эту девушку. Ты должна усердно прислуживать ей. Вовремя подавай еду и питье, исполняй все ее желания.

Хадже Мюфид вылез из тахтревана.

Караван двинулся в путь.

Город спал. Месяц спрятался за гору Кяпаз. Стражники на улицах дремали, забившись в укромные уголки.