Текст книги "НП-2 (2007 г.)"

Автор книги: Максим Гурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Вообще говоря, вполне вероятен такой вариант, что четыре года назад мне вполне удалось задуманное, и я действительно был… убит на Алле Космонавтов, а когда я пришёл в себя, это был уже другой мир. В том, предыдущем, мире я умер, унеся весь тот мир с собою в могилу, что и было целью моей. То есть весьма вероятно, что всё у меня получилось. Я говорю это сейчас на полном серьёзе. Короче, сопите сами, или, как говорили римляне, понимающему достаточно.

Моя прекрасная Кошенятко отбыла на свою украинскую родину. Зато… осталась Котка. Я сам не звонил ей, но когда она звала меня, я приезжал. Да, я любил обеих и дорожил сексом с обеими же, хотя к тому времени я уже понял, что в сексе как таковом, то есть в том, что называется именно этим словом, а не в том, заметьте, что называется занятиями любовью, а то и любовью вообще, женщины заинтересованы существенно больше мужчин, и это абсолютно однозначный, ясный и совершенно самоочевидный факт/акт. Я бы вообще назвал это сексозависимостью.

Да, конечно, у юных девушек, пока, собственно, не пробудится в них похотливый зверёк Взрослой Женской Сексуальности, есть ещё какие-то эфемерные представления о Любви вообще, а заодно и о Справедливости, но за пределами 25-30 мне лично не встречалось женщин, не страдающих тяжёлой формой сексоголизма. В какой-то степени можно сказать, что после того, как в Женщине просыпается Зверь, жизнь её становится во многом проще и гармоничней, поскольку многие её идеальные представления – то, что у Мужчин называется Принципами – почти полностью исчезает, остаётся же только свойственная Женщине изначально гибкость сознания, позволяющая ей с одинаковой лёгкостью находить здравый смысл и красоту в словах тех, с кем ей нравится спать или с кем в глубине души она бы не прочь попробовать и, напротив, обнаруживать слабые звенья в рассуждениях тех, с кем ей спать не нравится или не хочется попробовать даже в порядке бреда, несмотря даже на то, что бред как таковой является при этом достаточно ровным фоном её чувственного мира вообще.

В последние три недели моего пребывания в реально ставшей мне окончательно ненавистной Москве (городе, где я родился и вырос, равно как и многие поколения моих предков) у меня было довольно много беготни. Во-первых, мне необходимо было доделать на студии у Эли Шмелёвой «Новые Праздники»; во-вторых, мне надо было продать свой компьютер, поскольку деньги кончились бесповоротно. Это, как и всё остальное, конечно же, было непросто. Компьютер надо было ещё и починить, ибо практически сразу после того, как я переехал в Отрадное, у меня тупо сгорел «винчестер». После первой же моей, казалось бы, невинной попытки всего лишь установить Cubase. Слава богу, он был на гарантии, и мне нужно было просто подождать, пока мне его заменят. (Кстати говоря, в том похищенном у меня рюкзачке помимо книг «Душа и навыки», рукописи «Enter» и драйв-дисторшна Вовы Афанасьева, лежала так же бумажка, свидетельствующая о том, что компьютер мой действительно в сервис-центре. Так что мне пришлось ещё и проявить некоторые чудеса дипломатии и красноречия, чтобы убедить ребят, что они починили всё-таки именно мой компьютер J.) Да и потом продать его мне нужно было именно за те деньги, за которые считал нужным я, а не какой-нибудь там ещё умник, ибо мне нужно было заплатить за комнату и привезти хоть что-то с собою в Харьков.

Некий человек по имени Палмер, Саша Чемеренко, некогда клавишник Саши Дулова и действительно блестящий пианист, некогда купивший у меня DX 7-ю Yamah(у) за 300 баксов вместо 400-т, вследствие чего я и был должен в течение нескольких лет недостающие сто Кузьмину (всего я был должен ему как раз четыреста J), из-за чего изрядно попортились мои литературные дела J, уже хотел был повторить свой подвиг и купить у меня мой комп на 100 $ дешевле моей цены, но тут я, слава богу, в кои веки упёрся, и комп купил у меня Антон Севидов. И ровно за те деньги, что оправданно хотел за него получить я.

В мае же мы с Элей закончили сводить те пять песен во главе с «Тагудадой» и «Вечной Любовью», что вошли впоследствии в альбом «Письмо». Мастеринг изначально обещал мне сделать Ваня Марковский, но ввиду известного инцидента с его «JP 8000», он на меня не на шутку нагрелся. 800 долларов были для меня в то время абсолютно неподъёмной суммой, которую мне было не у кого и не подо что даже занять. Когда я, будучи в безвыходном положении всё-таки позвонил Ване и, набравшись храбрости, спросил, нельзя ли всё же принести ему эти трэки на предмет мастеринга, он ответил довольно нервно, что принести можно ему его клавиши «Roland JP-8000», и что вообще эти деньги я должен ему отдать немедленно и что, в принципе, ему есть к кому обратиться, чтобы на меня наехали уже как следует, если в ближайшее время я их ему не отдам. Тут уже рассердился я, вспомнив, сколько раз я ему звонил в тот день и просил разрешенья вернуть их ему следующим утром, и сказал, что я вообще себя ничего должным ему не считаю, и вообще это был классический форс-мажор. На это Ваня весело протянул: «Ну-у, вот если б тебя убили!..» На этом, как вы понимаете, наша с ним многолетняя и действительно некогда очень нежная дружба закончилась, и, в сущности, я не могу в этом обвинить ни его, ни себя. Интересно то, что спустя где-то полгода меня действительно вызвали как-то раз на Петровку для опознания по фотографиям (заяву-то я подавал). И там стало ясно, что в Аллее Космонавтов «работают» совершенно конкретные люди, и что, скорее всего, когда за год до инцидента со мной, сотрясение мозга прямо у своего дома получил сам Ваня, у которого отняли хозяйственную сумку, «люди» были, в общем-то, те же самые. Не думаю, кстати, чтоб их поймали J.

Примерно тогда же мне позвонил и Лёша Рафиев, который вероятно просто обиделся, что меня по телевизору показали, а его нет, и сказал, что я, что явилось для меня, кстати, большой новостью, должен Мише Ардабьеву 500 рублей за какой-то картон (напрягши память, я вспомнил, что Лёшину «идею» с написанием всеми желающими заборных слов на макете кремлёвской стены действительно воплощал Миша J). С этой, на мой взгляд, наглой телегой Лёша перезвонил мне даже не один раз и звонил мне до тех пор, пока я не сказал, что не считаю себя ничего должным и ему, и что 900 рублей за «Правду-матку» мы получали с ним вместе и он должен помнить, что я не взял себе ни копейки и отдал всё музыкантам. Конечно, 500 рублей – деньги небольшие. На сегодняшний день по этой цене я довольно часто возвращаюсь домой на машине, когда засиживаюсь в студии до времени нехождения поездов метро, но… в то время неподъёмной суммой были для меня даже они. В отличие, надо сказать, от Лёши. На том закончились мои многолетние отношения и с ним.

В конце концов, вспомнив, одну из мантр своего детства, коими меня поистине щедро снабдили старшие родственники, что безвыходных ситуаций не бывает, я собрался с духом и позвонил бывшему гитаристу своего Другого Оркестра, а ныне ставшему реально именно что знаменитым звукорежиссёром, Серёже Большакову, который, несмотря на наши с ним непростые отношения, начинавшиеся когда-то тоже с большой дружбы, в итоге мне и помог. Карма, она и в Африке карма J.

В ходе этой некогда большой дружбы было создано не одно из произведений Другого Оркестра, а однажды, когда Другой Оркестр был уже в прошлом, мы и вовсе из принципа сосали друг другу хуи (это, конечно, не было велением сердца, ибо ну что тут поделаешь, если не дал нам с ним Господь Миров всерьёз однополого либидо!) в ходе нашей совместной ночи с ним и его к тому времени уже супругой Ирой Добридень, о которой столь многое написано в «Псевдо» (кстати, официальная публикация этого романа и стала причиной нашего отдаления друг от друга, хотя за пять лет до этого события Серёжа читал его в машинописи и выражал вполне себе одобрение, а Ире и вовсе «Псевдо» просто-таки нравился J). «Зубрик, ну пососи Скворцу хуй!» – дословно просил Иру Серёжа. Но Зубрик этого делать не стала.

Тогда мы с ним снова занялись друг другом и он, будучи человеком, никогда не упускающим шанса якобы в шутливой форме сказать кому-либо гадость, сказал Ире, что у меня минет получается существенно лучше, чем у неё. Коитуса между нами не было. Серёжа же под конец наших игр овладел своей женой сзади. Мне не понравилось на это смотреть.

Спустя года полтора после той ночки мы всё таки переспали с Ирой. Уже без участия Серёжи, но тоже сделали это скорее из принципа (см. роман «Псевдо» (http://www.raz-dva-tri.com/psevdo.doc

)) – я тогда торчал на героине и даже, помнится, не смог кончить (повозившись некоторое время, я вообще отказался от этой затеи), а у Иры была тогда глубокая депрессия, связанная, разумеется, с невнимательным отношением к ней Серёжи (опять же, смотри роман «Псевдо» J), и она, в сущности, не получая от этого никакого удовольствия, целенаправленно, тоже из принципа, изменяла ему последовательно со всеми своими реально близкими знакомыми. (Да, возможно, Серёжа и прав: минет я, кажется, всё-таки делаю лучше J.) Так или иначе, тогда, в мае 2003-го, Серёжа мне очень помог с мастерингом, и я очень за это ему благодарен, как, честно признаться, и за многое другое.

И вот ко мне приехал Антон Севидов (когда-то мы с ним работали по текстам для его проекта, с которым ничего не вышло. За продюссирование взялся в итоге Костя Арсеньев (автор текстов большинства хитов Орбакайте и Овсиенко), переписал большинство моих текстов, добавив туда то, что, по его мнению, было необходимой в этом случае «молодёжной» и довольно плоской пошлостью, но проект всё равно не пошёл, ибо Арсеньева, кажется, кинул спонсор), отдал мне деньги и забрал уже свой компьютер (в том числе и купленный относительно недавно и при таких драматических обстоятельствах 17’’-й монитор «Sony Trinitron»).

На следующий же день я поехал на вокзал и купил себе билет в один конец до города-героя моей мечты Харькова.

Утром в день отъезда мы забили стрелку конечно же с Володей Никритиным возле кинотеатра «Байконур» (где, кстати, всё время, пока я там жил, встречались по ночам с живущей неподалёку Яной Аксёновой, у которой тоже была тогда непростая любовь, и отправлялись до рассвета гулять по отраднинским дворикам и пить пиво) – так вот, утром в день отъезда мы встретились с Никритиным возле кинотеатра «Байконур», выпили по маленькой банке и пошли ко мне на квартиру. По дороге мы застопили какую-то тачку.

Так же по дороге, не помню уж по какому поводу, я познакомил Володю с поговоркой «Бог создал и сам заплакал…», которую он до этого странным образом никогда не слышал и каковая вызвала у него приступ истерического хохота. Сам эту поговорку я впервые услышал от Вовы Афанасьева. Помнится, это было сказано в мой адрес и, разумеется, очень к месту J.

Мы зашли в мою комнату, схватили обе огромные сумки, в которые я практически не глядя хаотично покидал весь свой небольшой скарб: книжки, диски, тарелку, чашку и всякую мелочовку; погрузили всё это в машину и поехали на квартиру к моей маме, которая ещё не знала, что я уезжаю; которой, соответственно, точно не было дома и от квартиры которой у меня временно были ключи. По дороге к маме мне позвонил Костя Аджер и пожелал счастливого пути.

На кухне у моей мамы мы с Никритиным где-то с часок попили водки, послушали почему-то «e69» (ах, ну да, Костя же позвонил! J), а потом и вовсе Ансамбль Новой Импровизационной Музыки под управлением Иры-Имярек (старые-старые записи), а потом Володя пошёл в гости к живущему по соседству Кириллу Баскакову, а я взял небольшой бордовый рюкзачок, что привезла мне Ларисса, и поехал к маме на работу.

Я отдал ей ключи; сказал, что уезжаю; мы попили с ней кофе, и я двинулся на Курский вокзал.

Вечером 6-го июня 2003-го года я выехал в направлении города Харькова, где, как выяснилось в тот самый момент, когда я пил с мамой вышеописанный кофе, родился мой дед, Арнольд Борисович Одэр, и где, как выяснилось уже существенно позже, когда-то был главным раввином мой прапрадед – в городе, куда я приехал впервые в мае 1999-го года как участник фестиваля современного искусства «Апокалипсис начнётся отсюда» и сразу же полюбил его всей душой.

Дорога на Харьков, как известно, проходит мимо нашего с Да дома. Когда я проезжал мимо, Да как раз позвонила мне и сказала, что она только что приняла смертельную дозу таблеток и скоро умрёт. Ещё сказала, что желает мне счастья.

Я перезвонил Калинину, который к тому времени уже спал с ней несколько раз и попросил его за ней присмотреть.

После этого я выкурил сигарету, вернулся в вагон, забрался на верхнюю полку и уснул хоть и совершенно пьяным, но довольно глубоким сном…

XII.

Город Харьков прекрасен! Город Харьков прекрасен! Город Харьков – самый прекрасный город на всей земле!

Там живут замечательные люди и замечательные девушки, у каждой из коих потрясающе красивые ноги, глаза и грудь!..

Мне с детства нравился этот город. То есть не то, чтобы нравился, а просто как-то всегда некое смутное трогательное откликалось в сердце, когда я ещё в детстве слышал это название.

В командировку в Харьков пару раз ездил муж моей тёти дядя Серёжа; в день моего пятнадцатилетия другой мой дядя, брат моей мамы, дядя Игоряша, подарил мне первую, и, кстати, последнюю, в моей жизни электробритву (да, к 15-ти годам мне уже было зачем такое дарить), которая называлась «Харкiв»; в Харьков же после того, как я в первый раз слез с героина, мы ездили с Костей Аджером как Ансамбль Спонтанной Импровизации «e69» на фестиваль «Апокалiпсiс почнется звiдси» («Апокалипсис начнётся отсюда»); там же в свободное от мероприятий время мы довольно лирично гуляли с ним по местному зоопарку, предаваясь взаимной сладкой ностальгии по первым сильным своим любвям. Я грустил об Имярек, он – о девушке, с которой однажды, когда мы ещё не были с ним знакомы, случайно попал на концерт «Другого оркестра» (http:///www.raz-dva-tri.com/do.htm

) и вроде бы это не вызвало у него активного неприятия. Не суть.

Тогда же, на тот же фестиваль, ездила с нами и Ира Шостаковская, в качестве поэтессы J. Однажды, когда мы обедали с ней за одним столом в столовой харьковской мэрии (о, да! Это был весьма громкий фестиваль; рекламу его мероприятий смело печатали на бортах троллейбусов и трамваев – скажите, возможно ли такое в Москве? J), она ещё, иронизируя над названием (вспомните тут, как отпрыгнет она впоследствии в сторону, услыхав от меня, что Евангелие – это, возможно, всего лишь сценарий будущего), сказала, что надо ещё как-нибудь провести тут фестиваль: «Крокодилы должны жить на деревьях!»

Так или иначе, затевая в декабре 2002-го года интернет-переписку с девушками из Харькова, подсознательно имелись, конечно, у меня какие-то смутные, но в итоге вполне оправдавшиеся надежды!

Я всегда знал, что это мой город! Вот просто мой и всё!

А сколько всего написано о нём на страницах прозы Лимонова!

По иронии Судьбы именно на Салтовке, в так называемом некогда Салтовском посёлке, где провёл свои детство и юность Эдуард Вениаминыч, моя Ларисса как раз и жила. К этому времени туда уже давно провели метро – как раз конечная станция одной из линий под одиозным названием «Вулiца Героев Працi» («Улица Героев Труда»). То есть, да-да, именно там, в Салтовском посёлке, на родине одного из своих любимых писателей я и провёл, вне всякого сомнения, один из лучших месяцев моей жизни.

Несмотря на то, что в последнюю свою московскую пятницу, 6-го июня 2003 года, я набрался, расчувствовавшись, так, что останься я в Москве, я вряд ли бы смог подняться с постели в ближайшие двое суток, уже к раннему утру субботы, 7 июня, на подъезде к Харькову я почувствовал в себе необыкновенную, неслыханную доселе лёгкость, не говоря уж о полном отсутствии похмельного синдрома. Как будто на самом деле всё плохое осталось в ненавистной, тупой и жестокой Москве: Да со своим красным сухим вином и шантажём в лице угроз самоубийства (в своё время, при разделе квартиры на Малой Бронной, самоубийством меня так же пугала моя мама – в том случае, если я не сделаю, как она хочет, то есть не откажусь в её пользу от половины своей доли J); вся эта хуйня с шоу-бизнесом и музыкой; вся эта хуйня, которую с годами стали говорить мне некогда близкие мои друзья – о том, как я, мол, в чём-то там не прав или, де, слишком категоричен (те самые «друзья», которые когда-то, когда души у них ещё были почище, говорили совсем другое, а потом просто, как это многократно везде описано, предали свои идеалы, и чтобы хоть как-то замазать факт своего предательства, стали говорить уже мне, что я, блядь, не прав и категоричен J).

Она встречала меня на перроне, моя девочка, в каком-то светлом брючном костюмчике, глаза её светились счастьем и какой-то нездешней, уж во всяком случае, немосковской, трогательностью.

Из вещей у меня и был-то всего лишь недавно подаренный мне ею же бордовый рюкзак, хоть и набитый до отказа. Безусловно взял я с собой и модем. Без этого мне, как я тогда сам себя ощущал, идейному вдохновителю грядущей Мировой Революции Духа, было нельзя никак, вне зависимости от физического местонахождения. Да и что это такое вообще – физическое местонахождение – так, на постном масле очередная хуйня! J (Смайлик вводит себе в задний проход узкую и длинную стеклянную пробирочку J.)

Не успел я оставить одну свою семейную жизнь, как у меня немедленно началась следующая. Что тут скажешь? Наверное, так на роду мне написано. Нет, я не обладаю внешностью великого мачо (хоть на самом-то деле именно я-то им и являюсь), но есть вещи, что умею открывать в женщинах только, именно и исключительно я. Это просто вот так вот и всё, хоть ты тресни! И всем женщинам обычно хочется за меня замуж. Зачем, казалось бы? Ведь всю мою жизнь, в материальном плане, с меня совершенно нечего взять. И… тем не менее это так. Всегда так было. С тех самых пор, как, извините, «женилка» выросла. Тут как раз уместно напомнить, что на пятнадцатилетие мне уже было зачем дарить вышеупомянутый «Харкiв» J.

Мы быстро-быстро доехали до Лариссиной квартиры на Салтовке. Буквально чтобы просто кинуть вещи, потому как сразу же по моему приезду выяснилось, что к 10-ти часам утра нас ждут на приёме в какой-то крутой местной ветеринарной клинике. Да-да, нас уже ждали: Лариссу, меня и, с этого момента, именно что уже НАШЕГО кота по имени Рыжий. Я вам ещё не рассказывал про него?

О, это был удивительный тип! Дело в том, что Ларисса, в принципе, знала, что моя «прежняя» семья состояла из меня, Да и нашей рыжей кошки Василисы, найденной и подобранной мною в подъезде моего «материнского склепа» за несколько месяцев до окончательного размена той квартиры. Не знаю, сыграло ли это тоже свою роль, но, тем не менее, где-то в апреле-мае Ларисса шла себе как-то по улице и вдруг увидела маленького-маленького беспомощного рыжего котёнка и, вдруг презрев все свои некогда аллергии, взяла да и подобрала его. И, – о, чудо, – никаких аллергических реакций друг на друга у них не возникло! Так вот и вышло, что в Москве я оставил одну семью с рыжей кошкой, а в Харькове меня ждала уже другая – формально, в том же комплекте. (Смайлик, будто заправский фокусник, вытягивающий бесконечную ленточку из бутафорской бумажной шляпы, вытягивает у себя изо рта собственный же язык и… в конце концов засовывает его себе в жопу. Уроборос – forever! J)

Мы довольно быстро сделали Рыжему какую-то плановую прививку, вернулись, сразу легли в постель и довольно долго искренне любили друг друга.

Я привёз с собою каких-то денег, оставшихся от продажи компьютера; конечно, немного, но кое-что. Ларисса же продолжала ходить на свою работу – в качестве менеджера рекламного отдела чуть не крупнейшей в Украине компании по продаже компьютеров под названием, по странному совпадению, «МКС» – то есть моё имя без огласовки. Тут уместно напомнить, что во всех, как в хороших, так и в плохих, смыслах Харьков – всё-таки не Москва, и быть там где бы то ни было менеджером рекламного отдела означает сочетание в своём лице и менеджера, и копирайтера и чуть ли не дизайнера (дизайнером там, впрочем, работала другая, тоже очень достойная, девушка по имени Тома).

Так, в общем-то, мы и жили с Лариссой: счастливо и, в общем-то, душа в душу. Однажды я спросил её, а почему в латинице ты всегда пишешь себя с двумя «с». «Просто не хочу, чтобы меня называли Ларайзой…» – отвечала она с улыбкой. «Понимаю» – сказал я и внутренне вспомнил, как моя первая жена Мила, уехав жить в Америку, тоже добавила себе в имя лишнюю букву, чтоб не быть Майлой J.

У Лариссы был родной брат Серёжа. Очень хороший парень. Сын её матери и того лётчика, что некогда заменял ей отца. Он жил в общежитии какого-то технического ВУЗа, где учился на младших курсах, и часто приезжал.

Ларисса подтрунивала над ним. На мой взгляд, не всегда оправданно, ну да что с бабы возьмёшь J. Он же просто очень искренне любил её и, наверное, любит и ныне. Ларисса довольно смешно играла в «старшую сестру». «Серёжа, – говорила она порою, нахмурив бровки, – мне опять звонила Ваша мама!»

– Она и твоя мама тоже! – довольно обиженно возмущался Серёжа.

– И тем не менее! – так же строго продолжала Ларисса.

Однажды мы после её работы сидели с ней на бревне во дворе «нашего» дома. Оу, харьковские дворики!.. А знаете ли вы украинскую ночь?!. И всё такое ещё… Харьков, Харьков, Харьков, Харьков, Харьков – самый любимый мой, самый родной мой город! Там всё было таким, будто я вернулся в своё детство, в любимые мои 70-е годы, то есть первое десятилетие моей жизни. Будто бы моё детство сначала ушло от меня, уехало в этот Харьков, а я всё-таки искал-искал, да и наконец разыскал его здесь!

Мы сидели с Лариссой на бревне и пили вечернее пиво, беседуя, опять же, о Мировой Революции Духа, когда вдруг увидели направлявшегося к нам Серёжу, тоже с какой-то банкой в руке (Эх, ёбана Перестройка! J). Мы с ним пожали друг другу руки, потом он внимательно и с восхищением оглядел свою старшую сестру и сказал: «Ух ты! Какая ты! Макс, и чего ты с ней делаешь? J»

Буквально в первые же дни после моего приезда мы разместили моё, прямо скажем, объективно нехуёвое резюме на нескольких местных сайтах, посвящённых поиску всяко-разных работ; у Лариссы тоже были какие-то завязки и мысли насчёт моего трудоустройства, но тут надо было кого-то там подождать, да и вообще меня, конечно, больше бы устроил какой-то более самостоятельный сюжет. Поэтому пока каждое утро, с понедельника по пятницу, Лариса уходила на работу, а я оставался дома, пытаясь мастерить какие-то полочки и столики, чтобы, в общем, была от меня хоть какая-то польза в хозяйстве.

Иногда, уже ближе ко времени окончания её рабочего дня, я уезжал в Центр; куда-нибудь на знаменитый Каскад (действительно очень красивая штука!) или куда-нибудь в Парк перед Зоопарком. Там я просто сидел на лавках, иногда писал и… просто был счастлив.

Что я писал тогда? Ну, в общем-то, третья часть романа «Да, смерть!» под красноречивым названием «То-то и оно!» на 90 % как раз там и написана.

Потом, в шесть вечера мою Лариссу отпускали с работы, я встречал её в близлежащем к их офису сквере, и мы отправлялись гулять. Как-то раз ходили на уличный концерт «Океана Эльзы», устроенный прямо на главной городской площади (тут необходимо лишний раз заметить, что эта самая главная площадь города Харькова является, между нами, девочками, говоря, самой крупной городской площадью в Европе, а если брать Евразию в целом, то превосходит её только знаменитая Тянь-ань-мынь в Пекине), и было сказочно хорошо…

Вообще в тот период у меня в голове в социально-политическом плане существования Пластмассовой Коробочки царили весьма энергетически насыщенные проукраинские настроения. Внезапно, будто не по своей воле, я вспомнил, что вообще-то я – наполовину украинец, и это почему-то вдруг стало наполнять меня какой-то чуть не героично (J) радостной гордостью. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что такое возможно – я бы ни за что не поверил!

У Лариссы же украинцами были и мама и папа, но сама она отчего-то считала себя русской, а любимым её языком был и вовсе английский, и она действительно постоянно читала в метро в основном какие-то английские романы. Мне же ужасно нравилась украинская речь. Конечно, в Харькове, м i сте компактного пр о живания русскоязычного населения, её услышишь нечасто, но всё же гораздо чаще, чем в Москве – в общем-то несмотря на всё J.

Я жил в Харькове, был счастлив и ненавидел москалей, и мне было реально стыдно за то, что, как ни крути, я всё-таки родом из этого города. Я тогда не знал ещё, что мой прапрадед когда-то был здесь раввином. Кажется, всё-таки перед самым моим отъездом из Москвы мать сказала мне, что в Харькове родился мой дед по имени Арнольд, её отец, но без подробностей.

Я всё время спрашивал у Лариссы, как будет по-украински то, как будет сё – она отвечала, и мне ужасно нравилось. Она смеялась над моим москальским говором, и я смеялся вместе с ней, но местный принципиально не перенимал – может просто не успел. Вообще украинский язык прекрасен! Ну и будет, впрочем, об этом. Скажу одно: мною действительно настолько овладела украинская (то есть исконно русская) тема, что в скором времени я и вовсе взялся за перевод на русский глубоко националистической, но потрясающе остроумной книги некоего Олександра Боргарда (J) «Двi культури», попавшей ко мне в руки в своё время через Олега Чехова (Боргард был другом его отца – оба они, кажется, были в Донецке физиками).

А как прекрасны украинские женщины!!!

Нет, пожалуй, больше никого, кто обладал бы такой внутренней свободой Духа и, вместе с тем, способностью любить и именно отдаваться своему мужчине – в глубоком смысле этого слова. И вообще, есть у меня серьёзное подозрение, что в тех случаях, когда на протяжении всей известной истории иностранцы воспевали «русских» женщин, они просто не знали деталей или же просто в них не вникали, а все, кого они воспевали, были либо чистокровными украинками, либо, так или иначе, имели частично такую кровь, которую может быть и нельзя назвать именно украинской, но… это кровь людей, исторически расселившихся на территории где-то с Дона и далее на юг, но… конечно, до определённых пределов J. И тут, чтобы правильно понимать, что именно я говорю, следует в очередной раз учесть, что я родился в СССР, и интернационалистический дух был воспитан во мне действительно навсегда – просто с возрастом, в процессе прохождения жизненного пути, я научился обращать своё внимание и на национальную составляющую, ибо иногда составляющая эта кое-что говорит; иногда же, впрочем, молчит.

Бесспорным же остаётся одно: вне зависимости от мало того, национальности, но и даже близкородственных связей, хорошим должно быть ХОРОШО, а плохим должно быть и будет ПЛОХО, ибо… всем по заслугам – таков Закон Божий!

Плохой – это тот, кто трижды отринул от себя шанс к Исправлению, то есть трижды плюнул в сторону Света J. Итог известен – АННИГИЛЯЦИЯ. (Отрезанная голова Берлиоза катится хуй знает куда. Поделом же ей!)

Однако моё москальское прошлое всё-таки нет-нет, да лезло ко мне, словно не могло смириться внутренне с тем, что мне без него действительно ХОРОШО; что я и впрямь ничего не придумал, ничего не надумал себе, и ощущаю именно то, что всегда хотел ощущать и к чему стремился всегда всей душой, и в чём «оно», моё москальское прошлое, всегда мне мешало, постоянно беря меня на реально, как показала практика, несостоятельные понты, что я, мол, без «него» не смогу. Я мог! Слышите, мог! Отлично мог без «него», и, более того, причина всех проблем ещё в детстве была определена мною верно! Причина всех моих неприятностей, всей моей боли (как внешней, так и внутренней!), всех моих неудач, была именно в «нём», в том, что я назвал своим «москальским прошлым», а именно – в людях, которые всю жизнь на разные лады навязывали мне мысль о глубинном, блядь, родстве с ними, какового родства я никогда не чувствовал и избавившись от которого, чувствовал себя, напротив, абсолютно счастливым и свободным.

У меня была моя Ларисса, у неё был её я (опять же, об этом многое написано в «Да, смерть!» (http://www.raz-dva-tri.com/da.doc

)). И вот через пару недель моей жизни в Харькове (время там действительно текло по-другому, и через эти две недели я чувствовал там себя так, будто живу там всю жизнь) оно, «москальское прошлое», снова стало лезть ко мне, сцуко, в душу!

Я просто сделал очередную благородную глупость (как в своё время, по молодости лет, я поступил в угоду маме со своим будущим и будущим своей семьи в ходе нечестного, в её пользу, раздела квартиры) – уезжая в Харьков, я оставил, с Лариссиного согласия, её телефон своей матери. Она терпела некоторое время, а потом однажды всё-таки позвонила мне. Просто так. Поговорили немного, ни о чём, просто передали друг другу привет – только мне в душу почему-то снова, словно кошки нассали. «Отъебись! Отъебись от меня наконец!» – кричало будто бы всё во мне.

Через несколько дней меня разыскал, по городскому же телефону, уже Дулов. О, это отдельная история! В тот период Дулыч подвязался продюссировать очередной альбом певицы Аниты Цой. Он написал ей песен, тексты к которым написали, в свою очередь, известный поэт-плесенник Костя Арсеньев и всё тот же мой некогда близкий друг Ваня Марковский. Когда же уже все песни были успешно спеты Анитой, сведены и отмастерены, Дулыч приступил к их реализации на радио.

С одной стороны, он, конечно, молодец – типа назвался груздем и вполне себе полез куда надо, но методы, которыми он действовал, и которые при этом вполне общеупотребимы и общеприняты в попсовой среде, никогда не просто не были мне близки, а всегда были попросту ненавистны. Поэтому-то когда «Новые Праздники», как это ни удивительно, всё-таки доросли до уровня FM-ротаций, и когда нашу песню «Письмо» время от времени заказывали в «бизнес-ланче» «Серебряного дождя», я хорошо знал, чего на самом деле стОит то, что люди, заказывавшие нашу песню, делали это по искреннему велению своих сердец, а не были банальными «подсадными», в каковой роли меня, наряду с другими своими друзьями, считал возможным использовать Дулов в связи с раскруткой нового альбома Аниты Цой.

Он заебал меня этим ещё в Москве. Он звонил мне через каждый час даже когда я лежал влёжку с разбитой головой и с panda-eyes(ом) после 10-го апреля и всё спрашивал, ну как, удалось ли мне дозвониться на «Русское радио» или на тот же «Серебряный дождь». Или же он звонил напомнить, что вот, мол, именно сейчас начинается очередной «стол заказов» на какой-то уже другой радиостанции. Ёбана дружба детства! Дружба ли это, хочется спросить. Почему, блядь, я должен отвечать за то, что человек, с которым мы столько съели в юности соли, предал эту самую нашу общую юность, взял и послал её к собачьим чертям? Почему за это должен отвечать я, а? Я – всего лишь предостерегающий увещеватель, и на мне не лежит никакой ответственности, кроме ответственности за ясную передачу Откровения.