Текст книги "Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)"
Автор книги: Максим Гурин
Жанры:
Контркультура
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Первая композиция называлась так же, как и первый отечественный танк – «Борец за свободу товарищ Ленин». И таким вот образом, заново обретая себя самого как, ёбтыть, Творца, к концу июня я в довольно приятных, ибо многое уже забылось, муках творчества родил девять вещиц, то бишь вокально-инструментальных пьесок.
Но тут игра плохая вышла, как будто кто вогнал ей дышло (простите за цитату). Эта «Пакаvа ить» поехала в эту куриную Европку подзаработать бабасиков на поприще уличных музыкантов и на неопределённое время там осела.
Что было делать? Ведь я только-только вошёл в привычный и некогда горячо любимый мной ритм жизни – и тут снова облом! Несколько дней или недель, не помню, меня изощрённо насиловал образовавшийся в моей жизни вакуум. Ровно-таки в июне я свалил из «Независимой газеты», и теперь мне было реально нечем заняться. Пить каждый день водку я в то время ещё не умел, и поэтому тосковал всей душой.
Но тут случилось нечто необычайное. После двух лет практически безупречной службы в какой-то юридической конторе Свету уволили с формулировкой чуть ли не «за несоответствие занимаемой должности». Более того, бедной девочке, насколько я помню, пришлось даже занимать приличную сумму, чтобы возместить какой-то там материальный ущерб.
В день своего увольнения Света купила на последние деньги бутылку водки, надела свои смешные шортики, повязала на голове бандану, включила на полную громкость музыку и принялась прыгать на кровати. При этом, я полагаю, амплитуда её прыжков возрастала с каждой новой рюмкой. Света становилась всё пьянее и пьянее, и прыгала всё выше и выше, пока не допрыгалась до следующей внутренней сентенции: «Да пошли они на хуй, тупые уроды! Да мне вообще до пизды вся эта их ебучая юриспруденция! Да хуй с вами, мудаками! Да я вообще охуенная певица!» И, надо сказать, это правда. Света – охуенная певица.
Через пару дней мы с ней созвонились. Не знаю, кто из нас был ловцом, а кто зверем, но друг на друга мы повелись. Мы встретились, потусовались, попили пива, и я почувствовал, что снова пришло время собирать «Новые праздники». Вообще, вероятно, есть только две ипостаси времени: время собирать «Новые праздники» и время их распускать.
И я снова сел «трудиться» уже над новыми аранжировками всё тех же старых песен о главном. И опять меня изощрённо насиловала моя собственная природа, но уже в лице ебучего дуализма моей натуры. Поскольку, время от времени, я всё-таки занимался и «Другим оркестром», то мои взгляды на жизнь также чередовались по несколько раз в день. Когда я делал «Новые праздники», мне казалось, что всё-таки милые добрые песни, которые просто развлекают и более ничего от слушателя не требуют – это самое лучшее, что только может быть в музыке. Это правильно, взросло и ласково. Но... стоило мне загрузить в секвенсер файл с пьесой «Другого оркестра», дабы начать работу уже другого рода, как мне начинало казаться нечто совершенно обратное, хотя и столь же искренне: песенки – это конечно замечательно, но истина-то не продаётся! И самой лучшей является та музыка, которая заставляет задуматься, а если повезёт, то и охуеть от неё. И так до бесконечности. Короче, я – урод.
Тем не менее, к середине девяносто девятого августа я завершил подготовительные работы по, если можно так выразиться, «переформатированию» песен «Новых праздников». Основной идеей этого «переформатирования» было существенное упрощение аранжировок и акцент именно на ограниченный контингент живых музыкантов. Я исключил все свои трогательные «скрипочки», къебенизировал все диковинные электронные звучки, а кое-где и вовсе изменил ритмическую фактуру. Я вознамерился сделать принципиально клубный проект ala «Зэ Битлз»: бас, барабаны (никакой мудацкой перкуссии), одна гитара (никаких мудацких соло типа плаксивого Гарри Мура или ебанько Стива Вэя) да клавишки (исключительно органчики).
То есть хотелось упразднить танки, авиацию, артиллерию и иже с ней флот, и создать универсальную «тачанку с юга».
Так мы снова стали репетировать. А ведь ещё полгода назад все мы были убеждены, что «Новые праздники» закончились навсегда.
32.
Мой второй и, надеюсь, (откровенно говоря, я в этом уверен) последний героиновый заход, в сущности, начался, как проверка одной философской концепции, которая естественно оказалась неверна. Как я теперь понимаю, это и концепцией-то не было. Точней сказать, в личину концепции рядилась эта ёбаная сука Героин, которая спустя полгода после прекращения употреблений всё-таки, как выяснилось, ещё была жива во мне. Она, Героин, была жива и очень хитра. На какое-то время эта мразь затаилась, ожидая подходящего момента для новой внутривенной фрикции. И однажды в июле она дождалась...
Я сидел за «клавишами», пил свой утренний кофе, курил свою первую за день сигаретку и пасторально умилялся, слушая в наушниках то, что наколбасил вчера, когда раздался телефонный звонок. «Аллё! Это Аня... из «Независимой газеты»... если ты меня помнишь... – скокетничала она – нам сегодня давали зарплату, и тебе тоже выписали каких-то денег. Я за тебя уже расписалась, и они у меня. Так что можешь приехать и забрать».
Всё это было очень странно, учитывая, что я уволился 8-го июня. Вообще, проявления элементарной порядочности как частных лиц, так и организаций, с течением времени поражают всё больше и больше. Так и на этот раз. Могли ведь легко положить на меня хуй, и я бы даже не пикнул, ан нет, всё-таки начислили мне каких-то 400 рублей.
Прямо скажем, этих башлей я совершенно не ждал, а когда получаешь деньги нежданно-негаданно, да к тому же и не слишком большую сумму, всегда появляется непреодолимый соблазн истратить их одномоментно и на какую-нибудь хуйню.
Как только я получил их, деньги, на руки, я начал копаться у себя в душонке в поисках какого-нибудь нелепого и максимально взбалмошного желания, которое я мог бы воплотить в жизнь с их помощью. Такое желание конечно сразу же отыскалось!
Короче говоря, не прошло и трёх часов, как Гусаров уже меня «вмазал». Более того, от него я позвонил Вове (благо они были соседями) и сказал, что сейчас приду и не один, имея в виду остатки героина, которого, учитывая изрядно сбитую за период, блядь, ремиссии дозу, оставалось ещё до жопы.
У Вовы сидел колдун Филя. Они как раз варили кукнар из дикого мака, растущего возле вовиной дачи, в непосредственной близости от железнодорожных путей воспетого Веничкой Горьковского направления Курской дороги, то бишь на Петушки.
Спустя ровно неделю у меня страшно заболела правая «шестёрка» (( 6- c ) Я – бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане ) на нижней челюсти. Я сразу пошёл к врачу, но зуб продолжал болеть. Не помогали ни аспирин, ни анальгин. И тогда, после не слишком продолжительной, но всё-таки внутренней борьбы, я вновь позвонил Гусарову, но в тот день у него не было, блядь, «товара», и примерно на месяц я будто бы успокоился. Тем более, что неожиданно прошла «шестёрка», и я забил не то что на героин, но даже на стоматолога.
Тем временем мы снова начали репетиции с «Новыми праздниками», и вроде бы дело пошло. Но... видать, Ёбаная Сука уже держала свою косматую руку у меня на запястье...
У нас была примерно пятая репетиция, когда (тогда ещё будущей – ныне же бывшей) вовиной второй супруге Тотоше тоже, в её очередь, совершенно неожиданно вручили некую сумму денег на бывшей работе. С этой радостной вестью девочка прямиком прибежала к нам и без обиняков предложила: «Слушайте, а давайте купим героина!» На том и порешили без каких бы то колебаний.
Однако в тот вечер героина нам не обломилось, и именно поэтому на следующий день наше желание возросло до уровня «достать во что бы то ни стало!» Со второй попытки это получилось у нас «на ура», и мы счастливо заторчали.
Тут надо сказать, что в отечественной социальной мифологии тема опийной наркомании по праву занимает одно из главных мест. Прямо-таки Чуковского перефразировать впору: «Не ходите дети в Африку гулять! Там вас Бармалей на иглу посадит!» А что уж тут говорить об антинаркотической рекламной кампании! Один из роликов прямым текстом рекомендует родителям почаще и желательно максимально внезапно врываться в комнату к своим чадам, дабы удостовериться, что дитя их не наркоман, а просто тихо-спокойно ебёт однокласснисцу, никому зла не делает, в том числе и самому себе, если, конечно, у одноклассницы и так уже СПИДа нет безо всяких наркотиков. А как иначе?
Чуть зазеваешься, закрутишься там на кухне – и пиздец – тотчас же дитятя твоё достанет из тайничка шприц и давай вмазываться...
Часто говорят, что с героина «слезть» невозможно, а чтобы на него сесть достаточно одной инъекции. И то и другое верно, но не в буквальном смысле. Всё так же, как с Библией, блядь!
Так, например, статистика показывает, что в течение последних трёх лет более половины российских наркоманов прекратили приём героина. Кстати сказать, абсолютное большинство из них перешло на исконно более соответствующую национальному менталитету водяру. Вероятно, сперва по молодости лет выёбывались, отрицали опыт отцов, хотели своей «дорогой» двигаться, но потом повзрослели. И это неудивительно всё. В какой стране живём?
Что среднерусскому Алёше-Серёже стоит слезть с героина! Ну хуёво, ну больно, – но жизнь вообще вечный и бессмысленный бой – нас так всех с детства Маяковский учил. Ну депрессия потом несколько месяцев, ну жить не хочется – но депрессия в России – вообще дело обычное и наиболее органичное состояние души. Так вот и получается, что мы сильные и крутые, а американцы – козлы и говно – без метадонового курса никуда. А метадон – это полный пиздец. Неизвестно ещё, что лучше. Может и героин. Не надо, блядь, было в детстве жрать свои ебучие мюсли – тогда были бы иные в голове мысли, а то и силёнки. Но силёнки только геркулесовая каша даёт!
Теперь о так называемой «подсадке» с первого раза. Тут дело, собственно, в следующем. Я в это врубаюсь, поскольку меня многому научила моя вторая подсадка. После того, как ты вмазываешься в первый раз, что не влечёт за собой никаких последствий, ты живёшь как жил и даже не помышляешь о новой вмазке. Проходит месяц-другой, и как-то раз ты снова, совершенно неожиданно для себя вмазываешься, поскольку неожиданно появляется маза. Ты просыпаешься на следующее утро свежий и полный сил, приступаешь к своим обычным делам, снова нет никаких последствий. Всё заебись!
Однако следующий раз случается с тобой уже не через месяц, а недели через две-три. И опять всё замечательно – никакой зависимости вроде бы нет. Происходит новый сеанс. Уже, как правило, не позже, чем через неделю. К этому времени ты уже приходишь к выводу (конечно, в результате ультрафилософских размышлений), что героин – это однозначно очень полезная для здоровья (во всяком случае, для психического) вещь, и если им не злоупотреблять, то лучшего нельзя и желать. И вот ты начинаешь принимать его раз, ну, скажем, в три дня. Вроде бы всё хорошо. Но после третьего «раза в три дня», уже почему-то на второй, а не на третий день у тебя случается какой-то странный упадок настроения. Это не депрессия, но внутри как будто что-то тихо зудит. И ты думаешь, мол, один раз – не пидараз, и вмазываешься вне очереди. К этому моменту ты уже начинаешь понимать, что подсаживаешься, но, к собственному удивлению, обнаруживаешь в себе следующие мысли: «Ну и хуй бы с ним! Не впервой. Ну сейчас посижу немного и слезу. (Не спорю, у некоторых так и получается, хотя и не сразу.) Раньше слезал и теперь слезу! В конце концов, к чему эти полумеры – либо торчать, либо не торчать!» И всё начинается по-новой.
Уже через неделю-другую ты начинаешь вмазываться строго два раза в день, а если повезёт, так и три.
Бесспорно, не все люди, единожды попробавшие героин, пробуют его вторично, но те, кому это суждено, подсаживаются, таким образом, с первого раза. Понять, уготован ли тебе второй раз, можно только, сделав это впервые. Но если уготован, то ты попал.
Спрашивается, а почему так происходит абсолютно с любым человеком? Да потому, что абсолютно любому человеку героин дарит ощущение абсолютного Счастья!
...Хотя и не всем с первого раза...
33.
Что же это такое в свете-то делается! Изо дня в день со своих домашних страниц в интернете красные девицы неустанно мне кажут свою пипису. Прямо как фигу или как кулаком грозят. А в чём я виноват, спрашивается?
Разве это моя вина, что вышеназванная пиписа – одна единственная представляет из себя какую-никакую ценность среди бесконечного многообразия прочих заключённых в оных девицах сокровищ?!
Все... все они кажут нам эту пипису. Все, от мала до велика. Самой юной домашней пиписе из интернета около 10 – самой зрелой – за 70.
Ах, с каким, опять же, катарсическим пафосом растопыривают они себе половые губищи! Словно тельняшку на грудях рвут, ей-богу! Как широко они раздвигают ножки! Какой размах нижних, блядь, крыльев! Словно ноги мешают им, от честнОго народа пипису застят!
Вообще, в их ситуации, наверно, было бы органичней, если бы ноги их изначально являлись частью пиписы. Например, гипертрофированно развитыми большими половыми губами. Хотя, в принципе, у женщин так оно всё и обстоит. Просто у них три пары половых губ, а не две, как раньше ошибочно полагали: большие – это ноги, из экономии обладающие дополнительной, двигательной функцией (возможно поэтому столь многие мужики западают на красивые женские ножки!); средние – это то, что принято называть большими, то бишь элементарные кожные складки, а малые – они и есть малые.
Интересное всё же кино – эта ёбаная девИчья пиписа! Почему так выходит? Как задумает какая-нибудь девочка себе домашнюю страничку устроить, так и сразу как-то сама собой входит к ней в голову мысль: «Дай-ка я пипису всем свою покажу!»
Нет, справедливости ради, надо признать, что некоторые до кучи ещё и стишки свои вешают. Но, прямо скажем, на фоне пиписы вирши их безнадёжно меркнут. Не катят, иначе глаголя.
И тут надо иметь смелость признать, что большинство девушек чище, лучше и честнее нас, мужиков. По крайней мере, те, что пипису нам кажут...
34.
Когда я пришёл в отдел информации «Независимой газеты», якобы поставив на себе жирный крест, я уже знал, что писать я бесспорно умею хорошо, да и ещё один козырь имею в надлежащие дыры. А именно, во всём, что не касается переделки мира путём косвенного, а порой и прямого влияния на умы своих творческих адресатов, я почти что лишён амбиций. А всякие совковые там работки в газетках, которые никто не читает (читают вообще только один «Спид-инфо», что и правильно и логично) никакого отношения к мировой революции не имеют и не могут иметь (разве что работа в газете «Искра», но туда я уже окончательно опоздал). Я занимаюсь подобной хуйнёй, когда ложусь на дно и временно теряю веру в себя. То бишь в то, что я – бог, и моя прямая обязанность – созидать миры.
В такие трудные периоды жизни кладу я на себя хуй и сам себя убеждаю, что всё, мол, отвоевался, побеждён и разгромлен; буду, де, единения искать с остальными уёбками.
А когда сгораю я к ядрёному Фениксу в пламени якобы самопожертвования своего и начинаю в гусеницу превращаться, а после и вовсе в неистребимого ястреба Бытия, то птичий свой хуй я тогда на работы кладу. Увольняюсь с них на хуй, и я таков.
Поэтому, когда я пришёл в отдел информации, я спокойно отнёсся к тому, что Аркадий Ханцевич в первый же день объявил мне, что, в принципе, я написал говно и что, несмотря на то, что всё вроде бы гладко, у моей заметки отсутствует информационный повод.
Я и сам был согласен с ним. Заметочка моя была, прямо скажем, не фонтан, и единственным поводом к её написанию послужило задание начальства – мол, поезжай туда-то, поскорей возвращайся и пиши. Да и послали меня туда лишь потому, что девочка Юля, в ту пору временно исполняющая обязанности начальника отдела, толком не знала, как эти обязанности исполнять, кроме как на основе мудацких сводок информационных агенств составлять полоски новостей, да посылать сотрудников на какие-то безмазовые мероприятия, щедро анонсируемые по факсу.
Да, всё это было говном. Но мне было абсолютно по хУю, ибо, повторяю, я поставил на себе крест, и мне было всё равно: писать ли заметки, класть ли шпалы, а то и вовсе починять примусА.
На моей первой прессухе пятеро ублюдков рассказывали скучающим журналистам, как наше злое государство губит талант художника-профанатора Тер-Оганьяна, который, мол, от чистого сердца и не корысти ради, что, конечно, было заведомой ложью, устроил свою выставку под неостроумным названием «Юный безбожник», а на него нормальные люди подали в суд, а выставка само собой незамедлительно «хапнула писюна». Как выяснилось в процессе прессухи, творческий гений Тер-Оганьяна позволил себе обоссать, обосрать и, я полагаю, обспускать (я бы лично так бы и поступил – к чему, блядь, полумеры!) дешёвые картонные иконки в изобилии производимые в Софрино.
И он, короче, этим меня возмутил, сука, блядь! Какого хуя! Гнида, хотел на чужих санях в Рай въехать! Хуй на рыло! Правильно на него в суд подали! Мало попало! Я вообще бы таких расстреливал или отрубал бы им руки! Рафаэль трудился всю жизнь в поте лица, как, например, и Босх тот же, и Брейгель, да и даже Саврасов ебучий – и то на хуй никому не нужны! А эта, блядь, самодовольная овчарка кавказская хочет всё на шару и сразу! И, блядь, ещё в газеты они факсы шлют! Видите ли, считают свою проблему достойной внимания прессы! Да подержи-ка мне хуй, мальчуган!
Так я всё и написал. Аркадий Ханцевич почитал-почитал, повертел-повертел в руках распечатку и спросил: «Максим, вы действительно считаете, что он бездарь?» «В этом нет никаких сомнений!» – ответствовал я. «Зачем же мы тогда будем о нём писать?» – риторнул Ханцевич. «Не знаю» – сказал я. «И я не знаю» – сказал Ханцевич.
Я снова вспомнил Тер-Оганьяна, вспомнил, как он с видом оскорблённой, блядь, добродетели клацал своим наглым еблом, и улыбался. «Вот и получи себе хуй на рыло, ничтожество!»
Со временем же я и вовсе втянулся в работу, и текстов моих больше не заворачивали. Я понимаю, конечно, что фраза «я поставил на себе крест» уже заебала среднестатистического читателя как минимум до «нельзя», но я действительно поставил его на себе, и постепенно начал обретать, блядь, новое Я.
Грустно мне было? Да, факт. Скучно? Само собой. Было ли кому руку подать? Да, блядь, и не ночевало. Стало ли получаться относительно новое дело? Да, безусловно.
Что, спрашивается, грело меня? Да тут вообще весьма просто всё. Во-первых, грело меня самое элементарное рутинное и линейное течение времени. На работу я приходил в 10.30, а уже в полдень, пиздуя куда-нибудь по заданию редакции, я радовался, что прошло уже полтора часа от моего рабочего дня – стало быть, скоро уже 18.30, и я пойду домой. А дома меня ждёт хавка и семичасовой выпуск НТВэшных новостей, каковые именно тогда я, сначала по долгу службы, прибился смотреть. Да врать не буду, дорога домой в то время дарила мне неописуемую радость. Я, будучи реально заёбанным, ибо осознанно заниматься не своим делом – работа не из простых, еле шёл и чуть не считал всякий метр, но с каждым шагом пёрся от мысли, что расстояние до дома всё сокращается и сокращается.
Именно в таком относительно счастливом расположении духа с изобилием поправок на всё я как-то раз встретил Ав переходе подземных, блядь, станций (между «Лубянкой» и «Кузнецким мостом»). Она тоже пёрлась вся какая-то вялая, видимо, по своему обыкновению представляя, что она мячик, чтобы не так раздражала толпа, но, завидев друг друга, мы всё-таки искренне улыбнулись и поздоровались кивками голов. Это была ровно вторая наша встреча вне контекста Кати Живовой, но, как выяснилось позже, далеко не последняя. Точнее сказать, вне той фишки, что оба мы – друзья Кати, и общаемся лишь постольку, поскольку Катя – связующее звено. Теперь всё иначе. Теперь с Катей я всё чаще общаюсь в контексте А, и это более чем логично, и более чем следовало ожидать, и более чем неудивительно, и в той же степени удивительно, потому что дважды два – это всё-таки четыре, как это на самом деле ни странно.
А во-вторых, меня грело то, что Вова, буквально месяц назад «зашившийся» в «Детоксе» от героина за пять родительских косарей грина, тоже пошёл на работу, тоже поставил на себе крест. Тоже теперь работал в какой-то издательской, блядь, конторе и совсем рядом со мной. Тоже не то на Мясницкой, не то где-то в Кривоколенном переулке. И я радовался, что хуёво не только мне. Радовался тому, что и Вова при случае тоже ой как не отказался бы вмазаться герычем.
...Но никто из нас той весной не считал нужным друг другу звонить.
35.
Привет! Я хочу сказать несколько слов о внутренней цензуре. Надеюсь, что действительно несколько. Слава богу, у меня и времени-то на это немного.
Через 14 минут, если конечно, не врут мои новые часы, а они вряд ли врут, ибо они электронные, блядь, я должен быть на стрелке, которую никак нельзя продинамить. Но, я буду там только через 30. Но я точно там буду. И то, что я там буду – это точно самый лучший вариант решения проблемы. А остальное – хуйня.
Теперь непосредственно о цензуре. На то она и цензура, короче глаголя, что я называю хуйнёй вещи, от которых я отказываюсь ради того, что я считаю нехуйнёй. Хуйня, в данном случае, это не то, чтобы не хуйня, но это не есть веление сердца. Но... что-то в этом такое всё-таки есть. Может это действительно веление сердца? Может быть. Потому что может быть всё – вопрос как. Но если это так, то это уж точно хуйня. Вот и всё. Я – настоящая собака. Я должна жрать мясо. Это единственная нехуйня, потому что я не должен жрать что попало. Я должен жрать мясо. Если, конечно, я настоящая собака, а не какая-нибудь там хуйня. И если вместо мяса я буду жрать какую-нибудь хуйню, то я сдохну, а мне никак нельзя сдохнуть, потому что тогда я окажусь несостоятельным в том деле, которое я считаю нехуйнёй. Ведь если я начну считать это дело хуйнёй, то тогда уж я точно окажусь несостоятельным, ибо перед лицом нового мы всегда несостоятельны и, вследствие этого, многие из нас, настоящих собак, погибают, поскольку оказываются ненастоящими.
Вот и вся хуйня! Вот и вся внутренняя цензура! Время вышло... И, как всегда, не вовремя.
36.
...Глупый маленький мышонок
отвечает ей спросонок:
«Нет, твой голос нехорош!
Чего-то слишком уж хорошо ты поёшь!
Чего-то уж очень подозрительно это...»
Некто в переводе Самуила Яковлевича Маршака.
37.
Помнить! Помнить, кто я на самом деле! Помнить, кто я! (( 5- a ) Я – Бог! Я хочу созидать миры!!! ) Не забывать! Никогда! Ни за что! Несмотря ни на что! Не ныть! Не киснуть, как говорила Света! Помнить! Кричать душой! Зубы стискивать так, чтоб крошились, сволочи! Но помнить! Кричать душой! Ненавидеть! Любить! Идти навстречу! На поводу не идти! Но помнить! Помнить кто я!
Я ненавижу весь мир, потому что его не за что любить! У меня не бывает депрессий! Я действительно всех умнее, всех сильнее, всех добрее и милее!
Это не крик души. Я ненавижу весь мир спокойно, со знанием дела. По одной простой причине: он патологически и неисправимо примитивен и скучен! Бля буду, он создан каким-то не шибко талантливым божеством! Боги, они ведь как люди – выше головы прыгнуть никому не дано! Если ты талантливый бог, то и миры у тебя талантливые! А если ты посредственность, так и не обессудь! Сиди себе, не выёбывайся!
Я до тебя, сука, ещё доберусь! Заранее бойся меня, говно! Вот сдохну, отлечу в эмпиреи, проберусь в твои покои небесноцарские и прирежу тебя, гниду! Сначала кастрирую, а потом прирежу козла-мудака!
Думаешь, не доберусь? Думаешь не доберман? Врёшь, доберусь! Найду уж лазейку, ибо я умнее тебя! Бойся меня, Господи! Знай, сегодня ты достал меня! Начинаем, блядь, «обратный отсчёт»! Я убью тебя, сука, потому что бог – это я! Мой мир создан! Ты – часть его, часть меня. И никак иначе! Ты живёшь по моим законам, ублюдок! Почему? Потому что мои законы правильней и мудрее! Потому что я сильнее тебя!
А то, блядь, раскудахтался во мне старый благообразный хрыч! Жёны там, дети, деревья, дома, доминантный принцип, чувство ответственности – и всё, блядь, в одном флаконе! По отдельности-то хуй впаришь, я понимаю! Ты бы, говно, ещё распродажу устроил! Соси пипису, рваный гондон! Дни твои сочтены! Это говорю тебя я, царь богов Маугли, бля! Достал ты меня, дерьмо собачье! Так умри же!
(На протяжении данной главы под словом «бог» имелось в виду бездарное человечество (Всегда, блядь, в продаже горячее человечество!), синтезировавшее подобную хуету! Человечество – бездарь! Человечество думает, оно – бог! Но бог – это я! Я не человечество вам! Я один такой! И пусть Апугается тихо, читая данные строки! У меня одна жизнь! Впрочем, она действительно вечная. Разберёмся.)
38.
В возрасте шести-семи лет меня уже интересовало то, что впоследствии стало стержнем моего грешного сознания. Но поскольку тогда, собственно, «стержень» сформироваться ещё не успел, то поиски оного в описываемый период уже сами по себе являлись стержнем бытия для всех без исключения тогдашних детских мыслей моих.
Получить же эту самую степень Стержня, каковая, кстати сказать, не принесла для счастливицы ожидаемого благополучия, то есть разочаровала, конечно же, как это у нас повелось, какая-то полная хуйня-мысль. Но... баллотировались действительно все.
Среди этих мыслей-старателей, с таким неподдельным упорством боровшихся за обладание маленьким мной (прям, будто я какой Клондайк, честно-слово, или ещё того хуже Эльдорадо ебучее), была следующая.
Как-то раз, стоя с мамой на дорожной «зебре» в ожидании зелёного огня светофора, я задался одним вопросом: кто определяет оптимальное время горения того или иного света. Короче, где критерий? Чему или кому удалось получить-таки степень критерия?
И, надо сказать, единственно верным критерием мне тогда казалось условное время, затрачиваемое среднестатистической дряхлой старушкой с палочкой на переход с одной стороны улицы на другую. Почему-то мне это тогда казалось логичным.
Я реально видел это: как ранним утром на рассвете, когда никакого движения на улицах ещё нет, (а в Совке в середине семидесятых жизнь и впрямь замирала где-то с полуночи до 6.00), специально подученная старушка неспеша пересекает проезжую часть, а добрый дядя милиционер стоит с... секундомером и засекает, сколько ей потребуется на это времени. На всякий случай дядей милиционеров двое, и секундомеры тоже у обоих. Потом они сверяют свои показания (мало ли, может, кто включил с опозданием) и приходят к конценсусу, ибо правильное время – это настолько важно, что всё надо тысячу раз проверить, прежде чем посылать уже точные данные куда следует.
Ведь если зелёный свет будет гореть меньше, чем требуется, то маленькую дряхлую старушку действительно может сбить автомашина, и она, бедная старушка, и так уже ослабленная собственной старостью, скорее всего погибнет (ведь у пожилых людей намного хуже срастаются кости!). А это тогда казалось мне совершенно недопустимым, потому что в шесть лет я был уверен, что большей ценности, чем человеческая жизнь не существует (( 4- b ) Существует легенда, согласно которой господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, – я не вижу в том ничего дурного!..
For mudak ’ s only !!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество! ) . И с чего я это взял?
Когда я вспоминаю об этом, мне становится стыдно. Например, за предыдущую главу.
39.
Сегодня 6 февраля. Чуть было не написал «марта», потому что очень похоже на правду. На матку, ясен хуй, тоже похоже. Потому что все мы, перефразируя Гаврилова, глубоко в «пязде». От-тепель. Слово такое смешное – оттепель. Не влезало в строку – пришлось применить перенос. Получилось слева слово «тепель» – недоделанное «теперь». Это неспроста, потому что «теперь» моё действительно какое-то по меньшей мере невкусное.
У меня есть А. Я люблю её, и она любит меня. Мы вместе. В последнее время мы часто ссоримся, но мне это нравится, потому что, мол, милые бранятся. Потому что она чувствует, что мне мало быть счастливым с ней (ей, конечно же, тоже), я всё равно несчастлив, потому что счастлив не в полной мере. Счастлив не в полной мере, оттого что слишком много хочу. Слишком много хочу, потому что имею на это право. Право много хотеть.
У меня нет возможности заниматься любимым делом. Но я не сказал бы, что мне не дают им заниматься. Моя проблема в том, что, несмотря на то, что я действительно ненавижу людей (без исключения всех, включая себя самого), я всё-таки их люблю (опять же включая себя). Но люди – тупые твари. Их (именно их, а не меня) убеждает только сила, давление, экспансия. А мне, блядь, их жалко, бедных крошек. А они не ценят. Думают, что я слаб или что во мне нет того, чего я им не показываю, чтобы их не расстраивать. Чтобы они не чувствовали своей очевидной неполноценности в сравнении со мной. Уважаю я, блядь, их образ жизни, их взгляды и их душу, но вместе с тем не могу наебать сам себя. Не могу заставить себя считать их хорошими, когда вижу, что они плохие. Я их ненавижу. Да и себя впридачу.
Ненавижу я жизнь человеческую как таковую, потому что это ублюдство сплошное, что ты ни делай и сколь праведно ни живи (как говорит в шутку Никритин). Потому что нас Небесный Отец наебал и продолжает иметь в задние выходы.
У меня действительно есть претензия к Господу нашему. Претензия оная состоит в том, что я точно знаю, что в нём нет ничего такого, за что его можно бы было любить, а тем более ему подчиняться. Его и ненавидеть-то не за что, потому что он просто серость. Потому миром и правит посредственность, что его сотворил посредственный божок.
Троечник. Плохо учился. Некогда ему было. В божественном мире, который якобы существовал до нашего, слишком уж много было развлечений. Это где ж столько времени-то взять, чтоб и учиться, и мыслить, и развиваться, да ещё и хуй дрочить на порножурналы, телек смотреть и на диване валяться!
Не повезло нам. Ну, бывает. Ну никогда не повезёт. Но и это тоже не катастрофа. Ну, конечно, родители виноваты. Конечно, безответственные твари они, потому что большинство людей заводят детей для того, чтобы решить свои собственные проблемы. Я, например, к маме своей в ангелы-хранители не нанимался. Но... только жалко её. Беспомощная она слабая, взбалмошная девочка. Только и умеет, что людям нервы трепать. Но... жалко её неразумную. Всю душу мне вымотала, все нервы измотала – ан нет, ничего не поделаешь. Всё равно жалко её. Грустно это всё как-то. Но лично мне по хую, что лично мне грустно. Мало ли, кому грустно? Себя мне, почему-то не жалко, как ни странно. Научился, блядь, с годами на свою голову.
