Текст книги "Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)"

Автор книги: Максим Гурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Люди говорят – это, мол, ерунда. Да с чего вы это взяли? Люди говорят – это гениально. Да почему? Люди говорят – для того, чтобы «бу-бу-бу», надо «бу-бу-раз-бубу». Да с какой стати? Люди говорят тогда, что не бывает иначе. А вы всё видали, всё знаете, везде бывали? Люди говорят, мне это неинтересно. Ну неинтересно, и не выёбывайся тогда! Мало ли, что неинтересно мне! Люди говорят – это круто, это высший пилотаж. По сравнению с чем, позвольте вас спросить?!

Тогда, понимая, что они слабы перед силой моих аргументов, они начинают смешно махать своими из жопы растущими ручками и говорят – ну, это всё софистика! Когда они произносят это слово, и у них самих и у всех окружающих (не исключенье и я) в голове всплывает картина из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». Штирлиц медленно, но верно вербует пастора Шлага. Пастор Шлаг пытается что-то втирать ему про добро и про справедливость, но бравый штандартенфюрер перебивает его: «Ну... это всё софистика!», мол, хуйня это всё, захлопни пасть, интеллигентный баран, и послушай, что я скажу.

В телевизионных ток-шоу, посвящённых животрепещущим темам (интересно, для кого они являются животрепещущими?), выражаются чуть более корректно. Это делается так. Оппонент со смиренностью судьи, выслушивающего последнее слово осуждённого на смерть обвиняемого, выслушивает говорящего. Только недовольно хмурятся бровки и в презрительной ухмылке ходуном ходит вонючий роток. Наконец приходит время говорить самому. «С одной стороны, я с вами согласен, я вас понимаю и т.д., но с другой...» И тут становится ясно, что для него важна только его, другая, сторона, а та, с которой он якобы согласен, якобы понимает, она именно что «но...». Её нет. Нет никакой другой стороны. Понимал бы он другую, не было бы возражений, не было бы его. И было бы это, наверное, здорово, если б не было людей, которые с одной стороны что-то понимают, а с другой не понимают ни хуя и ни в чём.

Есть, впрочем, и более деликатные индивиды. Они говорят так: «Я, может быть, в чём-то с тобой и согласен, но, видимо, тут сказывается разница темпераментов» (( 1 1 - b ) Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. И я не вижу в том ничего друного! Но... видимо, тут сказывается разница темпераментов! ).

78.

Рапорт повелителя божественных внутренних ветров, старшего офицера внутренней авиации Максима Скворцова, командира эскадрильи имени Салавата Оливье Скворцова Максима Юрьевича.

По-моему, всё-таки именно 29-го декабря 2000 года у меня вышла книжка «Душа и навыки», куда вошли четыре моих романа, расположенные строго в хронологическом порядке. Мол, путь, блядь. Дзэн, ёбтыть: «Псевдо», «Новые праздники», «Душа и навыки» и «Космос».

Эту довольно увесистую книгу в твёрдой серой обложке издал в своём «Автохтоне» Серёжа Соколовский. Год издания, естественно, был поставлен 2001 – хули там, два дня оставалось до тысячелетия нового! Вообще, это всё очень странная история. Расскажу вкратце, но по порядку.

Сначала в возрасте двадцати двух лет я написал «Псевдо», отчётливо понимая, что это едва ли литература и бесконечно этому радуясь, ибо к тому времени литературу и литературщину успел уже веско возненавидеть. Тем более – современную. Всё ж таки не зря ж на филфаке учился – щи не лаптями хлебаю и по сей день.

Я в ту пору был авангардистом не только в искусстве, бля, но и по жизни и потому очень себе соответствовал. И ещё, помнится, был очень силён. Да. Кстати, убеждения уже тогда отвергал, хоть и есть в этом логическое противоречие. Потом в моей жизни появилась Имярек, и мы с ней полюбили друг друга крепко, но из того ничего не вышло, и она укатила в Дойчлэнд. Тут, к тому же, ещё развалился «Другой оркестр», личная жизнь совсем расстроилась, и уже в следующем 1996-м году в меня новый пафос проник.

И многое я в себе поменял. Искренность и любого рода пытливость вкупе с романтическим натиском перестал я считать достоинствами, ибо удумал себе такую мирокартинищу, согласно которой все эти хуйни (вообще чистое искусство и искусство «серьёзное») оказались не более чем проявлениями эгоизма автора, а тупая служба народу (народу, прямо скажем, тупому – оттого и служба тупая только возможна) стала казаться мне благом и долгом интеллигентного, блядь, человека. Именно тогда вместо симфоний и хитровыебанных фортепьянных пьес, я стал сочинять простенькие песнюшки (совсем просто так и не научился, искренне каюсь) и учиться делать попсовые аранжировки. Ещё стал писать на заказ (благо, стали заказывать) тексты для эстрадных песен, сочинённых другими старателями.

Потом, примерно тогда же, зимой девяносто шестого, я создал группу «Новые праздники», но дела шли неважно и во многом из-за неуместного моего правдоискательства. Но не только из-за него, а ещё, как принято говорить, в силу объективных причин.

И в тоске и печали вперемешку, как водится, с пафосом грядущих побед, воспользовавшись перерывом в студийной работе по записи «Праздников», охуевая от «объективной» невозможности закончить проект, я меньше чем за месяц написал роман «Новые праздники». Как только я его завершил, запись песен в скором времени тоже весьма удовлетворительно кончилась.

Большинству нормальных и клёвых людей она нравилась, и мы со Светой собрали живую команду. Место басиста, как обычно, занял Вова. И мы стали репетипетировать, а потом я сочинил песню «Горе чужое», и от собственной гениальной правоты у меня совсем поехала крыша + продолжение пиздостраданий по Имярек + параллельная влюблённость в Свету (опять же, блядь, Пигмалион с Галатеей). Я распустил команду, проведя с каждым индивидуальную беседу, с оной целью приехав к каждому в гости. Сразу после этого я уехал сначала в Новгород, а потом в Питер. Из Питера вернулся обратно в Москву. В поезде сосед, типичный командировочный лет за пятьдесят, предложил мне водки, но я отказался. К тому времени ещё не успел просечь кайфа бухла.

Я приехал в Москву и неожиданно написал «Душу и навыки», отличавшуюся от моих прежних романов содержащимся там существенно более развитым чувством юмора и существенно же при этом большей ебанутостью при довольно развитой игровой (чуть ли не кроссвордной) общей эстетике.

По окончании работы над «Душой и навыками» я неожиданно для себя подсел на героин. Когда я слез с него в первый раз, для чего, опять же, по первости пришлось полежать в «наркологичке», я в полном смятении чувств, ни говоря уже, блядь, о навыках, написал роман «Космос», в котором походя констатировал свою духовную смерть (скорее всего я был прав, хоть и слишком смел). В принципе, в первый раз я умер в 1995-м году и даже включил в произведение «Достижение цели», которое тогда писал и жанр коего определял как «практикум», вставную новеллу под названием «Повесть о мёртвом Скворцове». Но это произведение большинству читателей неизвестно, и, скорей всего, это хорошо, хотя Никритин, читавший его, сказал, что это чистый дзэн. Я же полагаю, что слишком чистый. (Кажется, Живовой тоже нравится.)

После написания «Космоса» я лёг в «дурку», а когда выписался оттуда, снова начал в каком-то сомнамбулическом состоянии, но весьма последовательно ходить по всяким звукозаписывающим лэйблам, в общем-то, нисколько не надеясь впарить им «Новые праздники». Но... всё-таки ходил. Когда мне опять, последовательно же, все отказали (многие, я уверен, даже не стали слушать), я понял, что дело – дрянь, и стал работать корреспондентом отдела информации «Независимой газеты».

В этот период у меня появилось стойкое ощущение, что по жизни я, в принципе, всё сказал како в литературе, тако и в музыке. То есть, конечно, так можно продолжать и дальше, как, собственно, все и делают, и не жужжать, но вот если, например, я неожиданно сдохну, то мне не будет стыдно за бесцельно прожитые годы, поскольку я действительно немало успел, хоть и мало кто знает об этом. И я действительно всю жизнь старался говорить сердцем и считаю, что это самое главное.

Тогда-то я и понял, что все мои романы, если и должны быть изданы, то одной толстой книжкой, дабы реально быть вещью в себе в полной мере, каковой вещью являюсь и я сам. И тогда же, весной 1999-го, мы договорились, что Данила Давыдов напишет к этой гипотетической книге предисловие, но когда она выйдет и выйдет ли вовсе, мы, конечно, тогда и знать не знали. Я знал только, что надо тупо искать на неё деньги и ни в коем случае не связываться с Кузьминым.

Ещё той весной мне казалось, что эта книга должна называться «Всё-таки хуй!..», но, как известно, впоследствии всё-таки не стал выёбываться, а банальное ощущение, что я один на один с этим миром, да, было. Что тут скажешь!

Потом я неожиданно для себя занялся возрождением «Другого оркестра» по просьбе Саши Левенко и на базе духовиков группы «Пакаvа ить»; уволился из «Независимой газеты», снова собрал «Новые праздники», и уже к концу сентября снова сел на героин, и уже на иглу. В период второй подсадки я зарабатывал на жизнь покраской подоконников и парапетов на крыше здания ГРУ.

Духовики «Пакаvы ить» задерживались в Голландии, и возрождение «Другого оркестра» как-то отошло на второй план, хотя я и создал 12 вещиц для семи исполнителей: бас, фортепьяно, туба, тромбон, саксофон, виолончель и вокал. Зато «Новые праздники» возрождались вовсю. И так же вовсю мы с Вовой вторично садились на героин. Если в первый раз мне помог сесть Вова, то теперь той же монетой (к большому его удовольствию) платил ему я. Тогда-то он и помог мне устроиться на работу в «охрану».

На сей раз мы сели очень быстро. Меньше чем за месяц моя доза выросла до такой степени, что грамм я старчивал дня за три-четыре. Однако уже в середине ноября мне удалось слезть на сей раз безо всяких лекарств и врачей. На всякий случай мои друзья взяли меня под домашний арест. С утра до вечера я находился в студии при московской консерватории, а в два-три часа ночи мы на тачке уезжали домой к Серёже и Ире Добридень. Теперь я, кажется, начинаю понимать, что они всё-таки очень помогли мне. Когда я начинал писать этот роман, я ещё не понимал этого. Теперь понимаю. Жизнь идёт. Я благодарен им. Не суть.

В конце января 2000 года я покинул студию, и репетиции «Новых праздников» возобновились в прежнем составе, не считая того, что вместо Вани Марковского на гитаре стал играть Костя Кремнёв, лидер группы «Кегли-Маугли». К этому времени Вове тоже удалось слезть.

Одновременно с «Новыми праздниками» начались репетиции «Другого оркестра», поскольку «Пакаvа ить» наконец-то вернулись, и репетиции с Чеховым. Во всех этих трёх командах играли мы с Вовой. Иногда у нас случалось по три репетиции в день. Мы больше не торчали. Только раз в три-четыре дня пили коньяк. Тогда-то я и сформулировал для себя новый внутренний девиз «No drugs! No depression!» Поначалу получалось.

Также в этот один из самых счастливых периодов моей жизни активизировалось «e69» во главе с Костей Аджером. Данная активность привела к тому, что «Термен-центр» выслал нас на фестиваль «Muzik protokol» в Австрию. Это случилось уже в октябре. Тогда же Ав первый раз и, надеюсь, в последний, прыгнула с парашютом.

Когда я вернулся из Австрии, «Новые праздники» окончательно развалились, но тогда у меня были уже другие фишки, и я позволил себе роскошь отнестись к этому философски. Что это были за новые фишки и почему развалились «Новые праздники»? Сейчас расскажу.

«Новые праздники» развалились по очень простой причине. По той самой причине, по которой разваливается в этой стране всё, за что ни возьмись.

Несмотря на серию крайне удачных весенних концертов, после каждого из которых к нам подбегали люди (ко мне девочки, к Свете – мальчики) и опять говорили-говорили, какие мы замечательные и спрашивали, где нас послушать, на что меня так и подмывало ответить «в пизде», но я сдерживался и говорил «такого-то числа – Art garbige, такого-то – «Швайн», такого-то «Бу-бу-бу» и т. д.» Несмотря на всё это и на то, что люди, в общем-то, приходили на нас по указанным адресам, всё-таки опять ничего не вышло.

Денег платили чисто символически. Запись нашу никуда не брали. Так, например, экс-барабанщик «Кукурузы» Толя Бельчиков, олдовый человечишка лет пятидесяти, послушав нашу запись, в которой нам помогал Серёжа Хомабузарь из «Джуманджей» (барабаны), сказал: «Макс, музыка стильная, всё классно, но всё очень культурно – здесь это вряд ли пойдёт». Ещё, помнится, ему очень понравилось, как поёт Света.

Месяца через два она стала вокалисткой «Кукурузы», окончательно сменив госпожу Сурину. Есть ли связь между прослушиванием наших песен Бельчиковым и светиной работой в «Кукурузе» я не знаю. Самое смешное, что скорей всего нет. Там всегда была другая завязка через гитариста Мишу Клягина.

А Вову просто всё заебало. Мы с ним сразу после моего возвращения из Австрии деловито прогулялись и попили тёплого пива. Пришли к выводу, что не имея хотя бы тридцати штук баксов – без мазы соваться. Рынок занят. Колбаса у нас действительно неплохая, но мест нет. За место деньги надо платить, а их тоже нет. Кого ебёт, что колбаса хорошая?! И мы развалились.

А что до других фишек, то ещё в июне совершенно неожиданно появилась реальная возможность издать мою книгу, блядь, жизни, книгу, блядь, моих внутренних джунглей, блядь. Я даже сам в это не верил – так реально вдруг всё оказалось.

Самое смешное, что когда у этого дела не было никаких перспектив, я в глубине души обречённо надеялся и хотел, чтобы эта книга вышла в канун наступления нового тысячелетия. Мне казалось, что это было бы очень логично. Каково же было моё удивление, когда так оно всё и вышло на самом деле.

Ещё в мае Давыдов поговорил с Соколовским. И Никритин тоже с ним параллельно поговорил. Я до сих пор не могу понять, почему Соколовский всё-таки взялся за это. А спросить боюсь. Вдруг он ответит мне что-то такое, отчего я расстроюсь!

А в июле-августе и вовсе нашлись на неё деньги. Никритин помог, его приятель Теплов помог. Так что мне было, чем заняться, когда всё развалилось (проект Чехова в форме живой команды тоже, кстати сказать, на тот момент развалился. И с духовиками «Пакаvы» тоже ничего не вышло).

Но я подумал с несвойственной мне ранее мужественностью, да и хуй с ним. Путь, мол, он и в Африке путь! Одна электричка сломалась – не беда, на другой поеду. И, казалось, было поехал.

Вышла книга. Толстая, серая, твёрдая. Определённый сорт бумвинила с Соколовским ждали недели две. Дождались. Смешно получилось. Пришёл с этой книгой к Кате, то бишь отнёс её в Церковь Святого Результата со словами: «Вот тебе, Катя, мой результат!» Она одобрительно улыбнулась.

В день, когда книжка вышла, 29 декабря 2000 года, А, которая, мягко выражаясь, её недолюбливает, тем не менее сказала: «Пойдём купим вина, отметим». У неё были деньги, а у меня тогда не было. В «Экслибрисе» платили 90 долларов в месяц, и к тому времени я не успел получить даже первой зарплаты, потому что её немилосердно задерживали.

Мы выпили вина, и Асказала, что она любит меня, а не мои порнографические книжки, и ей всё равно, что я пишу, потому что я ей интересен и любим, опять же, безо всяких книжек и музык. Тогда я открыл эту самую книжку; в частности, роман «Псевдо», и прочитал ей текст, который она только что невольно почти дословно произнесла. Она засмеялась.

Потом была презентация, которая получилась. Без ложной скромности могу сказать, что такой презентации не было ни у одного русского писателя. Впрочем, может оно им и не надо. Не врубаются, что это круто.

Меньше всего мне хотелось, чтобы это действо было похоже на обычные презентации книжек, когда издатель или автор предисловия представляет почтенной публике героя дня в коротких штанишках со словами: «Вот Вася. Он пИсатель (как говорит А). Он напИсал (следовательно) книжку». И все кричат: «Попросим! Попросим!» И Вася, блядь, снисходительно улыбаясь, начинает читать с таким видом, будто он сейчас от счастья потеряет сознание, а то и вовсе откинет копытца.

Нет, получилось иначе. Получился, блядь, мультимедийный перформанс. В интерпретации Илюши Кукулина, опубликованной на «Вавилоне.ru», это выглядело так, как собственно, это и было на самом деле:

Презентация книги романов Максима Скворцова «Душа и навыки» (М.: Автохтон, 2001) была организована как мультимедийный перформанс. Под музыку, частично подобранную Скворцовым (из репертуара групп, в которых он принимал участие – фри-джаз-группы «E-69» и easy-listening-группы «Новые праздники»), частично написанную им же специально для данной акции, литераторы, близкие Скворцову, читали с экрана компьютера отрывки из романов Скворцова по собственному выбору (впрочем, Максим Горелик читал с карточек, перебирая их на манер Льва Рубинштейна); в акции участвовали Ирина Шостаковская, Вадим Калинин, Владимир Никритин, Станислав Львовский, Герман Лукомников и Илья Кукулин. Чтение по преимуществу проходило в темноте, при этом на боковую стену зала проецировался с монитора звучащий текст, а на переднюю (над сценой) – видеоимпровизация, частично состоящая из абстрактных разноцветных узоров, частично – из видео-арт-работ Яны Аксеновой (известной также как исполнительница на терменвоксе из группы «e69»), частично – из документальной видеосъемки, включая изображение Скворцова, набирающего текст на компьютере или говорящего по телефону; в финале перформанса экранный Скворцов выключал компьютер и выходил из комнаты. Наиболее удачным следует признать выступление Германа Лукомникова, органично подстраивавшего свое чтение к музыкальному сопровождению (по экспрессии близко к лучшим перформансам Дмитрия А. Пригова). Все прочитанные фрагменты большей частью концентрировались на двух важных для Скворцова тематиках – языковой и сексуальной. Проза Скворцова продолжает линию «подпольного человека» Достоевского и Эдуарда Лимонова; это в значительной степени рассказ о сексуальной и творческой жизни автобиографического персонажа. Однако характерное для этой линии ощущение изгойства и личной катастрофы в текстах Скворцова постоянно остраняется и преодолевается.

Тогда же совместно с Соколовским при живейшем участии возлюбленной Чехова Наташи Чегодаевой мы создали сайт «Летающий остров Лапута» (www.laputa.narod.ru), и всё, казалось бы, как-то стало закручиваться, хоть и работы был непочатый край, но при этом, правда, удалось сделать вид, что в мире (при «Лапуте», в частности) существует некий независимый лэйбл «Синтез-3», который реально выпускает CD всяко разных творцов. Действительно, все пять заявленных проектов распространялись на презентации в количестве пяти же дисков с оформлением каждый. И всё, наверное, как всегда могло б получиться, но тут начался пиздец.

«No drugs! No depression!» не получился. Меня всё-таки догнало и добило. Дело в том, что... я выполнил свою миссию. Книга вышла, её читали немногие, но те, кто прочёл оценили и писали мне письма. И каждому я отвечал, с каждым разом всё отчётливей чувствуя, что я не имею к автору этих романов ни малейшего отношения. В лучшем случае, я его доверенное лицо – в наилучшем же, брат или сын.

Таким образом, в значительной степени всё состоялось и получилось. В том числе, в личной жизни. Я неожиданно достиг цели, хотя раньше считал, что достиг её, когда, собственно, всё написал, но оказалось, что публикация этих, блядь, творений и стала последней строчкой этих романов, которую мне помогли дописать Никритин и Соколовский. Подлинный эпилог и воистину эпитафию.

И крыша потекла полноводной рекой. Я выполнил свою миссию, достиг цели жизни и... жизнь моя реально оборвалась.

Что и говорить, я действительно не имею никакого отношения к автору книги «Душа и навыки», хотя на уровне стиля может и можно найти что-то общее. Но с таким же успехом можно найти что-то общее с любым другим автором. Куда делся тот Максим Скворцов? Да я, блядь, не знаю! Видимо, его языком слизала корова. Та самая – одна из тридцати трёх!

Или он умер ещё тогда, в «Достижении цели» или в «Космосе»? Я не знаю, куда он делся, но он исчез...

Он остался там, в серой книжке, и я, как его родной брат (не знаю, старший ли) этому рад. Он сделал правильный выбор. Он никого не предал. Он остался там, в той узкоспециальной вечности, которую не покладая рук создавал, реально жертвуя всем. Он остался там, и он – это не я.

Он остался там со своей Имярек, с Милой, с Вовой, который тоже уже не Вова; с Серёжей Большаковым, который давно уже не Серёжа и с Дуловым, который уже не Дулов. Я знаю, что всем им там хорошо. Я это знаю точно. Он, которым раньше был я, старался в правильном направлении.

Началось что-то ужасное. Нет, конечно, я успевал делать свою ебучую полосу в «Экслибрисе» под названием «Музыка», и ряд консерваторских дядей и тётей, книжки которых я с пристрастием рецензировал, при встрече говорили моей тётушке, что я, де, талантлив, и всё такое, но мне было хуёво. Я чувствовал, что родился заново, и снова не был этому рад. В первый раз мне было намного проще, ибо я был намного глупей и намного менее (извините!) знал. Я хотел найти себе новую миссию, потому что выполнил старую, но стал слишком опытен и умён, чтобы не понимать, что время миссий прошло, романтизьма состарилась и издохла своей естественной смертью – всё однохуйственно.

Поскольку я ещё в четырнадцать лет зарёкся от суицида, потому что считаю, что это слабость и глупость, этот вариант отпадал, хоть и, не скрою, весьма хотелось (вельми понеже, ёбтыть!).

Абыла почти всё время со мной и почти всё время я ждал, что она меня вот-вот бросит. Эти, блядь, мои остекленевшие глаза, эти бессмысленные взгляды в пространство не могут не заебать, думал я. Но она всё не бросала и не бросала. И я был с ней счастлив, хотя время от времени мне хотелось поставить всё с ног на голову (или с головы на ноги – не знаю) и уебать куда-нибудь заграницу собирать там апельсины, чтобы всё вытравить, всё перевернуть, убить себя хотя бы таким, легальным, способом.

Но я не поехал собирать ни апельсины, ни помидоры. В апреле-мае мне захотелось написать роман «Ложь» о том, что всё ложь. Я и сейчас так думаю. В принципе, меня, конечно, расстраивает, что все друг другу и самим себе лгут, с каждым днём совершенствуясь в этом нехитром, право, ремесле, и уже начинают лгать себе, что ложь – это благо. Это всё искусство, говорят они, а это – жизнь! И считают, что это хорошо. А я так не считаю! Я считаю, что искусство, построенное на лжи – говно! И не надо убеждать меня, что говно – это мёд! Говно – это говно, а мёд – это мёд! Можно, конечно, сказать, что мёд – это говно, в том смысле, что это его, говна, первичная стадия, а когда, мол, мы его жрём, то запускаем эволюционный механизм развития мёда, финальной стадией какового является говно. Но... я вас в рот всех ебал, лживых козлов!

Короче говоря, роман «Ложь» не шёл. Я понял, что написать об этом невозможно. Это просто противоречит законам физики. Если бы я смог написать такой роман, я бы смог поднять себя за волосы, а этого не может никто.

И тогда, 7-го августа 2001-го года я сел с двумя бутылками крепкого «Ярпива» на ту самую лавочку между двумя церквями на Никитских воротах, на которой сижу в данный момент, и написал: «...Мои друзья решили снять меня с героина, хотя никто об этом их не просил». И действительно! Так бы и сидел, а потом бы сдох. Правда, серая книжка не вышла б тогда.

Чуть меньше, чем за месяц до 7-го августа 2001 года, на другой лавочке, на Тверском бульваре, напротив МХАТа имени Горького, произошёл следующий эпизод.

Дело в том, что накануне я-таки придумал способ, как бы мне себя умертвить и при этом не доставить никому особых хлопот, кроме тех людей, которым платят за это деньги. И я решил убить себя путём превращенья в растенье. Я решил лечь в «дурку» и никогда больше оттуда не выходить. По опыту проведённого там в начале 1999-го года месяца я знал, что химия – вещь надёжная – через год от меня как от личности не останется ничего. Такая уж у нас медицина. И тогда мне это было на руку.

И я медленно и тихо рассказал о своём, блядь, смелом плане А. Попросил её уйти и сказал, что... люблю её, что, в принципе, было правдой.

Сначала она сказала: «Ты мне всю жизнь испортил». Потом: «Ты мне всю жизнь сломал!» А потом твёрдо: «Я никуда не уйду!» и заплакала.

И она была, как Герда, а я, как Кай. И она спасла меня.

Такой архетип. Такая программа. Ведь она действительно Герда, а я действительно Кай. Это о нас Андерсен написал. И она действительно меня спасла. Андерсен написал о нас правду...

79.

«...Я третий год как по кругу хожу!» – сказал наш новый сосед по палате восемнадцатилетний наркоман Петя своему лечащему врачу, как водится, аспиранту. Это была их первая, ознакомительная, беседа. Петя же продолжал:

«...Я водителем работал у отца в конторе, потом ещё таксистом полгода. Были деньги. Жили с девчонкой одной на съёмной квартире. Хорошая девчонка. На два года меня старше. Мы друг друга любили. Я полгода не кололся. А потом опять. Надоело всё. Зачем живу – не знаю. Никто не знает. Я работал не по чёткому графику. Как позвонят – тогда и выезжаю. А девчонка моя на работу уходила утром. Я несколько раз хотел передознуться сознательно. Брал грамм и сразу всё вмазывал. Но не получилось. Сначала темнота полная, а потом постепенно как всплываешь. Потом ломка. Ещё однажды, когда я с родителями опять жил, они мне какое-то лекарство купили, чтобы тягу снять и ломку тоже снимает (врач подсказал название), а если когда «держит» принимаешь, то наоборот сразу ломать начинает. А они не сказали. Они знали. Но не сказали. Думали, что я уже не торчу два месяца. Я принял, и меня как начало колотить. Я сказать ничего не могу, ужом вьюсь, а они не сразу поняли, в чём дело». «Завтра сдадите анализы» – сказал аспирант.

Через три дня он сообщил Пете, что у него СПИД. «Я знаю. Мне всё равно» – сказал Петя.

Он очень здорово улыбался. Так умеют только люди, а людей среди людей почти нет. Ещё он дважды выручил меня с сигаретами. У него откуда-то всегда был «L&M», и он подарил мне в трудные дни две пачки. Это когда я кровью харкал, и врачи, не врубившись, от чего это происходит, на всякий случай посоветовали мне поменьше курить. И матери тоже посоветовали, чтоб я поменьше курил. Она стала мне приносить «LD» раз в три дня. На улицу же меня не выпускали. А куда же это годится – 20 сигарет на три дня – когда я уже несколько лет выкуривал как минимум пачку в день! Даже Вова, когда я позвонил ему и в шутку пожаловался, что врачи рекомендуют мне бросить курить, сказал: «Ну это уж слишком!»

А Петя меня и вовсе два раза выручил.

80.

В апреле девяносто восьмого ко мне зашёл в гости нижегородский литератор Игорь Зайцев, с которым мы некогда учились в Литературном институте, в семинаре у товарища Киреева. (Киреев ещё впоследствии не взял у Лёши Рафиева в «Новый мир» его повестюгу, сказав, что экстремистских текстов они не печатают.)

То ли Зайцев тогда с женой приезжал, то ли в тот раз всё-таки был один, но факт тот, что до кучи неожиданно пришла Зубра. Мы допили с Зайцевым чай и зачем-то решили поехать к Вове в центр «Марс», где он и поныне работает преподавателем бас-гитары и завучем.

Надо сказать, что жизнь тогда уже текла достаточно быстро, но медленнее, чем сейчас. Посему четырёх месяцев, что мы с ним не общались, тихо занимаясь каждый своими делами, было достаточно, чтобы обрадоваться друг другу, то бишь за четыре месяца Вова успел от меня отдохнуть. Сейчас он не может от меня «отдохнуть» уже второй год и, наверное, не отдохнёт уже никогда, хоть они с Петей-клавишником очень помогли нам с Ас переездом.

Тогда же было иначе. Мы с Зуброй застали Вову за игрой в пинг-понг. Играли они с Тотошей, которая являлась его ученицей и впоследствии стала его женой. Потом Вова стал играть с Зуброй, а я пиздеть со Светой (Света – это также настоящее имя Тотоши), поскольку не умею в пинг-понг. Через некоторое время Зубра куда-то делась с той же Тотошей, и мы с Вовой остались в комнате вдвоём.

Мы очень мило с ним попиздели минутки две-три ни о чём, но он вдруг перебил меня: «Подожди секунду! Мне надо принять... лекарство». Он полез куда-то в карман, достал какой-то пластмассовый пузырёк, открыл его, вынул оттуда чек в оберточной сигаретной бумаге, маленькую пластмассовую трубочку и чертилку, сделанную из сигаретной же пачки. В мгновение ока он вскрыл чек, украдкой поглядывая на меня (я действительно не отрывал глаз), зачерпнул на краешек сигаретной картонки чуть-чуть, на самом деле, не «белого», как его называют, а серовато-желтоватого порошка, начертил дорожку и... вынюхал. Затем довольно трогательно улыбнулся и сказал: «Я – наркоман». «Клёво. Приехали» – подумал я.

Вообще, когда люди садятся на героин в двадцать пять лет – это неспроста, как сказал бы Винни-Пух, если бы он был мной.

И вдруг мне нестерпимо захотелось понять, что чувствует этот тогда довольно близкий мне человек (( 11 - c ) Я – бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане ). Может, это была его карма, и мне захотелось её разделить с ним только потому, что я оказался в ненужном месте в ненужное время. А может быть и моя. Может быть, это он её со мной разделил.

Я, не торопясь, докурил сигарету и сказал: «Дай мне тоже...»

Ну, конечно, для проформы Вова меня немного поотговаривал.

81.

Иногда я думаю, что Компьютер является самым гениальным изобретением Человека, ставящим его на одну ступень с Богом, а то и выше, во многом потому, что в основе его лежит двоичная система счисления. Подумайте сами. 0 и 1. «Да» и «нет». «Пустота» и «материя». «Хаос» и «порядок». «Бог» и «сатана». «Мужчина» и «женщина». «Жизнь» и «смерть».

На комбинациях этих двух составляющих можно не то, что построить мир, но даже его разрушить. Только непонятно, что делать с союзом «и». Это что-то третье? Или как? Вот, собственно, мир и разрушен...

Господин Урицкий опубликовал в журнале «Знамя» рецензию на мою книгу «Душа и навыки», куда вошли четыре моих предыдущих романа, которые опять-таки можно условно разделить на две группы: игровые построения, к каковому подвиду относятся «Душа и навыки» и «Космос» и, собственно говоря, правда-матка, изрядно сдобренная «горечью и желчью» в лице «Псевдо» и «Новых праздников».

За эту рецензию я очень благодарен Урицкому, хотя лично с ним незнаком. Существование этого, если хотите, эссе на тему меня позволяет мне же на презрительный вопрос: «А чего, мол, есть отзывы-то на твою книжку? Есть? Ну и интересно где, бля?» честно отвечать: «Да, есть. Вот в «Знамени» в том числе» и вкушать благоговейное молчание громом поражённых совков.